Предел тщетности

Глава 14. Шесть дней до смерти

Меня опять будили самым нахальным образом, кто, я не мог разглядеть — за ночь стекла в машине запотели, виден был лишь размытый силуэт человека. Я нажал кнопку, стекло поехало вниз, в салон ворвался свежий утренний воздух, захотелось чихнуть, чихнул вместо приветствия и проснулся окончательно.

— Будьте здоровы, — услышал голос Ксении. — Не станете возражать, если я сяду в машину?

— А генерал меня потом из крупнокалиберных орудий не расстреляет?

— У него порох отсырел, — засмеялась женщина и открыла дверцу.

Собрав с пассажирского сиденья остатки ночного ужина, перекинул их назад, Ксения немного подождала, пока я стряхивал крошки на пол, и залезла в салон, аккуратным движением поправив юбку, чтоб не замять.

Она повернулась ко мне и неожиданно поцеловала в губы. Я уж было подумал, что сейчас начнется повторение банкета с раздеванием, внутренне напрягся, но продолжения не последовало. Это был поцелуй благодарности.

Ксения сидела рядом, в пол оборота ко мне и улыбалась, та прежняя задорная Носкова, что хохотала, откинув голову, когда я пришел знакомиться.

— Я должна извиниться…

— Ничего вы мне не должны.

— Не перебивайте, а то уйду. Я всю ночь готовилась к встрече с вами, увидев, что вы не уехали, можно сказать речь заучивала. Поэтому выслушайте меня, а потом делайте, что хотите.

В общем-то случилось именно то, что я и предполагал, Ксения только добавила красок в скудную палитру, расвеселив радугой унылый мартовский пейзаж. Вчера к ней с утречка заявилась пьяная вдрызг Дунька и с места в карьер начала угрожать страшными карами, если Ксения не исполнит ее указаний. Поначалу ясновидящая попросту опешила, все-таки не каждый день встречаешь крысу в юбке, говорящую человеческим языком без акцента, да еще и поддатую крепко. Как я ее понимаю! Мне самому пришлось в корне пересмотреть допотопные взгляды на нечистую силу, почерпнутые, в основном, из книжек, прежде чем я принял чертову троицу за данность. Чтобы сразу развеять сомнения в собственном существовании, крыса продемонстрировала изумленной Носковой несколько фокусов, носивших угрожающий характер, чем окончательно напугала молодую женщину. Внутренне сопротивляясь, я все же полюбопытствовал, что же это за фокусы такие, на что получил довольно туманный ответ — мне что, еще раз раздеться перед вами?

— Вы меня этим уже не удивите — возразил я.

— Хорошо, раз вы настаиваете…

Поколебавшись, Ксения задрала блузку к горлу, зажав ткань подбородком, слегка приспустила юбку, сверкнув трусиками, и я увидел идущую через весь живот наколку — Я вся твоя никитин! (Фамилия была неуважительно написана с маленькой буквы) Твоя на веки! (не слитно, а в два слова). Жирная стрелка под татуировкой указывала вниз.

— Есть еще на спине и ягодицах, выполненные в той же стилистике, но я их вам показывать не буду, — Ксения с улыбкой обвела взглядом салон автомобиля. — Места не хватит, чтобы оценить творчество крысы в перспективе. Если только вы выйдете из машины, отойдете на пару шагов от капота, а я раздевшись, повернусь спиной к ветровому стеклу.

Я представил подобную картину и подумал, что даже в свете вчерашних безобразий, такая выходка смотрелась бы довольно дико, хотя в артхауcном кино, которое мне крутят уже вторую неделю без перерыва на обед, пожалуй что и выглядела бы вполне органично.

— Вчера на тебе наколок не было, — я снова перешел на ты, подчеркивая духовную близость между нами, так сказать, родство душ, которых бестиарий пытается поставить в третью позицию.

— Так они, то исчезают, по появляются снова. Я даже пробовала рассчитать алгоритм, но никакой системы в татуировках-невидимках не нашла, — Носкова задумалась и добавила игриво. — Хорошо еще, что на лбу не выколола — Трахни меня! — тогда бы мне пришлось осваивать смежную профессию проститутки или надеть паранджу и срочно мчаться к дерматологу.

Фривольности и даже мат из женских уст бывают чрезвычайно приятны на слух, льстя мужскому самолюбию — абы с кем воспитанные женщины не переходят на нецензурную лексику, как в аристократических домах никогда не разговаривают за столом при слугах. Впечатляет.

Видимо, посчитав, что все покровы между нами сняты, преграды разбиты, Ксения принялась досказывать невысказанное. Дальше покатилась история, больше похожая на сценарий к фильму ужасов, запредельно далекая от хозяйки уютной гостиной.

Хотя, положа руку на сердце, где еще разыгрываются душераздирающие истории, как не за тяжелыми шторами особняков тихих обывателей, компенсирующих отсутствие внешних событий внутренними драмами. Эксперименты, что ставила Дунька над Ксенией, дабы подавить ее волю, были один отвратительнее другого, крыса попросту измывалась над бедной женщиной. Я подумал, что с жестокостью Евдокия переборщила, но у бестиария вообще с этим проблемы — кнутов навалом, с пряниками недобор.

— На что же она тебя подцепила?

— Да особо не мудрствовала. Сказала, если не буду исполнять все, что она прикажет, то родители домой не вернутся.

— Весомый аргумент. И ты ей сразу поверила?

— А как не поверить — заявляется серый зубастый комок в юбке, ростом с кролика, вспрыгивает на стул, вырастает на твоих глазах до кабана средних размеров и говорит, делай то-то, иначе будет эдак. Сидит нога на ногу, деловая Дуня, на меня ноль эмоций, достает из кармана сушеную козью ногу и начинает шершавым копытом полировать когти изумрудного цвета. Между делом уточняет — я еще не придумала, как твоих предков на тот свет отправить, тебе что больше нравится — акула их обглодает снаружи или вирус тропический изнутри? Проверять ее слова опытным путем никакой охоты не возникло. Дальше больше. Чирикнула крыса тихо себе под нос, взлетела с ее кофты брошка перламутровая, я пригляделась, а это муха навозная, подлетела она поближе, у меня как-то сами колени подломились, в глазах помутилось, пришла в себя, лежу на полу в чем мать родила, а муха бегает по животу и острым хоботком татировку накалывает.

Со слов Ксении инструктаж крысы был предельно краток — напоить и соблазнить Никитина любым способом, чем бесстыднее, тем лучше.

— Так и сказала — ляжешь под него. А я сниму видео для потомков, — разоткровенничалась Носкова, — у нее зуб на вас, острый крысиный резец.

Поняв, что хозяйка, явно желая увильнуть от поручения, не бросилась тут же на колени перед гостем, расстегивая мне ширинку, крыса пришла в неописуемое бешенство — сперва орала в уши, а потом начала названивать по телефону с противоречивыми вводными — то прикинься недотрогой, то развратницей, то смейся, как идиотка, то реви, как дура.

— Я так и не поняла, чего крыса добивается этими «строй глазки», «не строй глазки». В конце концов она приказала — раздевайся и все. Ведь не ослушаешься, неизвестно, что она еще учудит.

— Да уж, ситуация, — охотно согласился я.

Когда же стало окончательно ясно, что грехопадение не состоялось, у Дуньки от злости крышу снесло ураганным ветром — пока я спал в кресле, она разбудила Ксению, заставила позвонить генералу и огульно обвинить меня в грязных домогательствах. Решетов прискакал галопом, размахивая именным пистолетом, хотел тут же пристрелить насильника на месте, слава богу, что такой драматический, но скоротечный финал никак не устраивал крысу. Дунька перекроила сюжет на ходу, Ксения в слезах упала в ноги генералу, умоляя проявить снисхождение и пощадить развратника, взывала к разуму и предупреждала о грядущих неприятных последствиях в случае моей смерти. Остановила Решетова фраза, естественно подсказанная крысой: «Роковым выстрелом ты убьешь нашу любовь!». Генерал остолбенел от услышанного, взял себя в руки, немного отмотал назад, сбегав домой, собрал мои пожитки и уж тогда принялся будить ничего не подозревавшего сексуального агрессора, пускавшего слюни во сне. Слушая Ксению, я пожалел, что пропустил эту сцену, находясь в объятиях морфея.

— Я еще синяки на руках в качестве доказательства показывала, — она задрала рукав и я увидел цепочку темных пятен тянущихся от запястья к плечу.

— А они откуда появились?

— Пару штук вы поставили, слишком рьяно меня из кухни тащили, а остальное крыса довершила, носилась по мне и щипала. Больно. Несчастная она, любви ей не хватает, мне ее даже жалко стало.

— Себя пожалей. Или генерала. А крыса и без твоей жалости как-нибудь проживет.

Понимая, что в разговоре поставлена точка, Ксения открыла дверь и уже собралась выйти, но затем передумала.

— Да. Про семь дней до смерти. Это тоже крысиные проделки, она нашептала, я озвучила. Так что не переживайте раньше времени. Я глянула ваше биополе, пока вы спали. Все будет хорошо, прекрасная у вас аура, хоть и бестолковая, — она помедлила немного, видимо решая, стоит спросить или нет. — Нам вчерашний день не приснился?

— Как тебе сказать? Тут на самом деле любой ответ подойдет, как в задачке без решения. Можно удариться в философию и заявить, что наша жизнь всего лишь сон, дурной или сладкий, зависит от настроения. Я не знаю, Ксюша. Ей богу, мне бы очень хотелось, чтобы все произошедшее с нами оказалось коллективным помешательством, но боюсь, это не дурман, а явь. С одной стороны, плохо, что и ты оказалась во все это втянута, с другой — я, по крайней мере, не одинок. Кстати, крыса одна к тебе заявилась или с компанией?

— Одна как перст, единственная и неповторимая. Только… когда она мне в уши дула, показалось, что и другие голоса встревали, мужские, мешали ей, сбивали, скоморошничали, что ли. Чего бы ей тогда вместо прямого контакта на телефонную связь переходить. Были, были голоса. А как выглядели не скажу, не видела, врать не стану.

— Понятно. Что с наколками собираешься делать? — спросил я напоследок.

— А фиг его знает? Проживу как-нибудь, — беззаботно ответила Ксения, снова задрала блузку, и я увидел, что татуировки исчезли, — Опять испарились. Я ж говорю, то потухнут, то погаснут, мигают испорченным светофором.

— Завидую я твоей выдержке.

— Да и вы, гляжу, в истерике не бьетесь. Я вам позвоню, номерок не дадите?

— Записывай, — продиктовал я, но тут же поправился, — мне телефон Сапог вручил, буду ли им пользоваться — большой вопрос? Так что, как запасной вариант, держим связь через пиццерию, то бишь через Петруччо.

Попрощавшись, она вылезла из машины, я следил за удаляющейся фигурой Ксении в зеркало заднего вида и не находил в ее походке, в том как она вышагивает по тропинке, перепрыгивая через лужи, во всем ее облике ничего, напоминающее обреченность или покорность судьбе. Сложно победить того, кто грандиозное поражение считает лишь досадным эпизодом, маленькой строчкой в своей длинной автобиографии.

Похлопав по карманам, я отыскал краденый телефон, подаренный Петькой, достал листок бумаги из водительских прав и стал заносить номера на симку. Список был небольшой — после кризиса я рубил хвосты знакомств с маниакальной остервенелостью — если бы не крошечный экран с плохой подсветкой, маленькие, полустершиеся кнопки, уложился бы в пять минут. Поймал себя на мысли, что пора бы уже прекратить выпендриваться, все еще числя себя по категории неувядающих мачо, и заказать себе очки, хотя бы для экстраординарных случаев. Покончив с мучениями, я опустил все стекла в машине, чтобы проветрить салон — тормознет гаишник, его сразу не собьет с ног от водочных паров, спресованных в маленьком пространстве за прошедшую ночь. Может и не влипну в очередную историю. Позвонил жене.

— Привет, это я.

— Удивительно, — съязвила Наталья, — уже одинадцать утра, а ты еще ни в одном глазу. Что случилось, медведь в берлоге сдох? С какого телефона ты звонишь? Ты вообще где? Когда мусью Никитин явит свой лик изумленной публике? Что собираешься делать? Чего молчишь?

— Думаю, на какой вопрос отвечать. Выбрать самый дурацкий или шпарить по порядку.

— На какой хочешь, мы люди не гордые. Если снизошел до нас, уже спасибо. Надо же, покопался в памяти и случайно обнаружил, что у него жена имеется. Еще шажок прогресса в этом направлении, и ты про семью вспомнишь, а то сын интересуется, куда ты пропал и не надо ли тебя в розыск объявить. Дочь звонила, рыдала в трубку, заламывая худенькие рученьки, где папа? На кого он нас оставил? Что за шалава его обнимает? Не покинул ли нас насовсем?

— Типун тебе на язык.

Язвительный тон Натальи не мог меня обмануть, она обрадовалась звонку, отсюда чрезмерная говорливость, совершенно не присущая ей в обычной обстановке. Повезло мне с женой, как ни крути. Бывает, специально не целишься, а попадаешь в яблочко. Оглядываясь назад, с изумлением констатируешь, что самые необдуманные, глупые в своей иррациональности поступки, на поверку оказываются наиболее верными.

Мы еще немного пособачились с Натальей, я как мог, ее успокоил, обнадежил и воодушевил, заодно пообещал, поклялся, что ни за что, что больше не повториться, чтоб мне с места не сойти, она не поверила — в который раз, зарекалась свинья говно не жрать, горбатого могила исправит — в общем закончили разговор милой перебанкой, как и подобает супругам, четверть века каждодневно мозолившим друг другу глаза. Под занавес я сказал, что поеду к Макару и оттуда позвоню. Решение заехать к Славке пришло спонтанно, вынырнуло из недр сознания. Надо же, конце концов, выяснить, ссужал он деньги Мишке или нет, если не давал, то почему врал? Затерявшись в потоке машин, я без эксцессов проскочил два поста ГАИ и помчал в Москву, на бульварное кольцо, уповая на то, что Славка окажется дома, а не за городом.

Удачно пролетел Ленинградку и ворвался в центр, тут уж пришлось порулить, точнее поюлить, лавируя по узким улочкам. Немного поблуждав, я подкатил к Славкиному дому, притормозив в метрах пятидесяти от знакомого подъезда. Только достал телефон, собираясь звякнуть, как увидел, что из-за поворота, на медленной скорости, я бы сказал «вальяжно», выкатил серебристый Лексус с блатными номерами.

Джип застыл около подъезда, хлопнули двери, с водительской стороны появился Макар, а с пассажирского сиденья на улицу выполз… следователь Бессонов, собственной персоной. Они сошлись, как два крейсера, на проезжей части перед капотом, о чем-то спорили, судя по жестикуляции. Славка настойчиво предлагал следователю подняться, тот мягко, но категорически отказывался от приглашения. В какой-то момент мне показалось, что Макар схватит Бессонова за рукав и утащит в чрево сталинской девятиэтажки, но вскоре договаривающиеся стороны пришли к взаимовыгодному консенсусу. Макар махнул рукой и скрылся в подъезде, а следователь сел обратно в машину. Само появление Бессонова, да еще в компании со Славкой меня сильно озадачило, но поразило совершенно другое — вид следователя. Сергей Поликарпович прихрамывал, опираясь на палку, на голове по уши нахлобучена синяя вельветовая кепка, она служила не аксессуаром, а ширмой — голова под ней была плотно забинтована.

Сомнений не оставалось — состояние Поликарпыча являлся прямым следствием допроса свидетеля Никитина. Да уж, постаралась чертова троица на славу, молодцы, слов нет, можно только руками развести в восхищении. Тучи сомнений рассеялись, солнце истины взошло, но из оврага за помойкой наползал туман каверзных вопросов — зачем Решетов так упорно убеждал меня в том, что все тип-топ, шито-крыто, и ни одна собака не знает о произошедшем в кабинете следователя?

Пока я размышлял, из подъезда появился Макар с пакетом в руке, сел в машину, что-то поясняя, отдал сверток следователю, тот раскрыл пакет и стал копаться внутри. Я подался вперед, весь обратился во внимание, прищурив глаза, прижался лбом к лобовому стеклу, пытаясь рассмотреть получше, что же происходит в салоне стоящего невдалеке автомобиля.

— Деньги он Бессонову принес, — послышался сзади голос крысы, — а Поликарпыч их пересчитывает. Люди, люди, какие вы жестокие, гляжу я на вас и плачу. Смотри, Никитин и запоминай, как тебя школьный друг за понюшку табаку ментам продает.

— Дура ты, Евдокия, — скрипнул гриф отповедью, — в том пакете, судя по объему, понюшек столько, что всех Никитиных, живущих в Москве, можно оптом продать.

— У Дуньки с идентификацией проблемы, — вторил грифу Варфаламей, — неизвестно, кто кого покупает.

Итак, бестиарий в полном составе в очередной раз валяет дурака. Поправив зеркало, чтобы улучшить обзор, я не удержался, повернулся всем телом и уставился на Дуньку. Крыса в свою очередь, поймав на себе взгляд, не стала отводить глаза, не спряталась за спину Варфаламея, сидящего, как обычно посередине могучей кучки. Даже тени смущения не пробежало по лицу серой проказницы, она смотрела на меня полным невинности взглядом провинциальной барышни благородных кровей, которой только воспитание и высокие моральные принципы не дают гаркнуть во все горло — Чего вылупился, на мне ценика нет!

Проглотив обидные слова, готовые вырваться из груди, я вернулся в исходное положение — стал наблюдать за развитием событий в салоне Лексуса. Заговорщики вышли из машины, пожали друг другу руки, крепенько так, только что не обнялись, и стали ловить машину в три руки, одна была занята пакетом. Удачно подвернулся частник на потрепанной синей Тойоте, я невольно бросил взгляд на номер — «37 регион».

— Ивановская область, — подсказал сзади Варфаламей.

Бессонов сел в рыдван и укатил, Макар исчез в подъезде, я на автомате проследил за Тойотой и стал свидетелем сцены, достойной Уимблдонского турнира — троица, расположившаяся на спинке заднего сиденья, словно на трибуне, как по команде повернула головы и стала смотреть вслед, как провожают взглядом мячик пущенный за ограду стадиона.

— Я на всякий случай номер срисовала, — с гордостью сказала Дунька, — у меня фотографическая память.

— Эка невидаль. Все номер запомнили, — гриф скинул Дуньку с пьедестала, — даже недоумок Никитин.

У меня, кстати, циферки уже вылетели из головы, хотя Ивановская область уже отложилась в памяти на полочке со следователем Бессоновым. Машина скрылась из глаз, все повернулись обратно, мы, вчетвером сидели в салоне автомобиля и пялились друг на друга.

Возникла неловкая пауза, тишина стояла такая, что было слышно, как муха на груди Дуньки чистит крылышки. Первой не выдержала крыса, она набрала воздуху поглубже в легкие, задержала дыхание, выпучив глаза, и взорвалась, будто сто лет крепилась, дав обет молчания.

— Ну что, сдал тебя дружок со всеми потрохами?

— Не факт, — возразил я.

— Еще какой факт! Только увидела его рядом с тобой на Чистых Прудах, сразу почувствовала неладное, рожа уголовная, манеры бандитские, одним словом, урка, — безаппеляционно настаивала Дунька.

— Ты, Евдокия, бежишь впереди паровоза, — пришел на выручку черт, — Мы не знаем наверняка, что в пакете?

Дунька дернулась, с желанием поспорить, но Варфаламей слегка придавил ладошкой ее плечо и крыса почтительно замолчала.

— Согласен — деньги, хорошо, пусть будет взятка. Непонятно одно — какова цель неожиданно щедрого презента, — рассуждал вслух черт, — утопить или отмазать?

— Вот в чем вопрос, — подражая Гамлету, гаркнул Шарик крысе прямо в ухо.

— Значит так, — не выдержал я, — вы тут разбирайтесь с серой Офелией, как сорок тысяч братьев, а я пойду и спрошу Макара, зачем он с Бессоновым встречался.

— И будешь выглядеть круглым дураком, — услышал я голос Дуньки, прежде чем закрыть дверь.

Дом у Макара был старый, еще сталинской постройки. Выйдя из заключения, Славка продал квартиру, напомнившую ему о прежней жизни и стал жить отшельником в однокомнатной лачуге, даже не сделав мало-мальского ремонта. Однажды я спросил его, почему он не поселился в жилище более соответствующему его состоянию? Судя по быстроте реакции, вопрос не поставил его в тупик.

— Видишь ли, я решил окружать себя вещами, расставание с которыми пройдет безболезненно. Чтобы ни о чем не жалеть, — ответил он, — Я ведь и дом на Истре продаю. Хочешь? Тебе уступлю за полцены.

Я решил, что он шутит, но Макар через некоторое время действительно расстался с двумя домами, на Истре и в ближнем Подмосковье, купил полуразвалившуюся халупу в деревне, проводил там основное время, вырываясь надолго из Москвы. Вряд ли такое поведение можно назвать рациональным с точки зрения вложения капиталов, но некий элемент мудрости несомненно присутствовал в его поступках.

— Какие люди в Голливуде, — приветствовал меня Макар, открыв дверь.

— Ехал мимо, дай думаю, зайду, — соврал я.

— Проходи на кухню, в комнате бардак, — предложил Славка, принимая у меня куртку.

Если то, что собой являла кухня, можно назвать порядком, представить страшно, какой кавардак творился в комнате — в раковине громоздилась гора немытой посуды, все пепельницы, их было четыре в разных углах, забиты доверху окурками. Несколько бутылок сиротливо прижались к ножке стула, стоящего у окна, на подоконнике лежал раскрытый журнал с голой девицей в разворот, служивший, судя по многочисленным круглым следам, подставкой под жаркое, которое хозяин потреблял прямо из сковородки. В общем, обычная берлога холостяка в последней стадии запущенности перед капитальной уборкой.

— Я сам только приехал, сидел сиднем за городом, приболел понимаешь, простыл — неуклюже оправдывался Славка, убирая со стола.

— Меня Петруччо на кладбище предупредил, правда он сказал, что у тебя что-то с животом.

— Он, как всегда перепутал, а может и наврал, с него станется, — есть будешь?

Не дожидаясь ответа, Макар схватил сковородку, положил в нее две верхних тарелки из Монблана в раковине и двинул в ванную. Послышался шум воды.

Славка сварганил глазунью за пять минут, нашлись даже две чистые вилки, от выпивки я отказался. Мы приступили к поглощению яичницы. Макар набросился на еду, а я лениво ковырял вилкой ломтик жареного бекона, собираясь с духом, чтобы задать другу неприятный, как мне думалось, вопрос.

— Мне Татьяна сказала, что Мишка у тебя денег не взял, — сообщил я как можно буднишнее.

У меня не получилось застать Макара врасплох, он не замер с вилкой в руке и ничего не дрогнуло на лице. Он продолжал жевать с той же скоростью, что и раньше, посматривая то на еду, то на меня ничего не выражающим взглядом. Застыл я в ожидании ответа, будто от этого зависела моя жизнь.

Наконец он доел, протер хлебом тарелку дочиста, не спеша достал платок из кармана, вытер губы и посмотрел внимательно мне в глаза.

— Зачем тебе это надо?

— Что «это»? — я как-то даже опешил, не понимая, о чем речь.

— Какая разница, давал я ему денег или нет, взял он их или мимо проехал? Тебе от этого легче будет?

— Ты будешь смеяться — легче.

— Плюнь. Живи дальше, — Макар говорил с напором, будто уговаривал, — прошлое похоже на обнаженную девицу, в какое платье ее нарядишь, так она и будет выглядеть. Если очень постараться, можно из любой уродины невообразимую красавицу сделать, хоть сразу на подиум выставляй, чтобы все от зависти ахнули. У многих получается.

— Так это для внешнего потребления, рассчитанного напоказ. Помнишь однажды, — заспешил я, видя, что у Макара готова сорваться с губ очередная реплика, — после отсидки ты поведал мне, как путем длинных размышлений пришел к богу. Я еще очень удивился, что человек начинает верить не от отчаяния, а от ума. Ты в какой-то момент понял, что жизнь потеряла смысл, и решил — если не найдешь за что зацепиться, то вскроешь себе вены под Новый Год.

— Было дело.

— Как только ты сумел поверить — бог есть, получилось, что все не зря, и надежда впереди замаячила. На меня тот давний разговор произвел сильное впечатление. Вот считай, что я тоже уперся лбом в предел тщетности. Только я трус, и руки на себя не наложу, а в бога поверить при всем желании не выходит. Оглядываясь назад, я не нахожу утешения, но и заглядывая вперед, не вижу просвета. Даже больше скажу — я не атеист, и не агностик, а классический язычник. На моей полке много божков разного цвета, но самый яркий — дружба, наша дружба со школьной скамьи. Образно говоря, Мишка смахнул с полки глиняную статуэтку на пол, разбить ее не удалось, но трещина образовалась громадная, не то что палец, кулак можно засунуть. И сейчас передо мной дилемма — заклеить прореху или расфигачить до конца. Вы в это время, каждый по отдельности, напускаете туману, а я барахтаюсь в нем как в разноцветном желе. Пусть вы недоговариваете с лучшими намериями, но мне — то от этого не легче.

— Счастливый ты человек, Никитин, живешь, будто в сказке, не замечая ничего вокруг. Бухал полгода без просыху, на всех болт положил, а теперь очухался, глаза продрал, и пошел по свету правду искать.

Неужели ты за четверть века не заметил, что Мишку в нашей компании терпели только из-за тебя. Ты почему-то вбил себе в башку, почему — это другой разговор, что он тебе жизнь спас, из петли вынул, и ты ему за такую доблесть по гроб жизни обязан.

— Постой…

— Нет, это уж ты постой, раз начал. Ты привел Мишку в нашу компанию, не обращая внимания, что все при его появлении поморщились, я уж не говорю про Петруччо, который в бешенстве был. Но Никитин выше людских предрассудков, не замечает косых взглядов, таскает «друга» за собой, как щенка на поводке. А собачка за время пути подросла, превратившись в овчарку с недобрым взглядом. Мишка, в отличие от тебя, все видел, понимал, но тоже виду не подавал. Будто так и должно быть. Только тебя он в грош не ставил, пока ты носился с параноидальной дружбой, больше похожей на слепую любовь. Знаешь, в чем ваше различие? — Славка закурил и, забывшись, стал махать зажигалкой как спичкой, — Для тебя дружба икона в красном углу, а для него — костыль на пути к успеху. Ты набрал лоскутков из детства, сшил из них красивый камзол, обрядил в него Мишку и любовался до усрачки.

— Да причем тут Мишка вообще? О нас разговор, — мне показалось, что друг меня совсем не понимает. — Он мертв, какой с него спрос, но мы-то живы — Ты, я, Танька, Петруччо…

Я вдруг обратил внимание на муху, которая блуждала по столу, выписывая странные пируэты. Очень она напоминала Дунькину навозную Кончиту. Март за окном, у мух, как и у медведей, спячка не кончилась, откуда ей взяться? Мне показались осмысленными ее движения — когда я оборвал фразу, муха с моей половины перебралась ровно на середину стола и застыла в ожидании.

Решив проверить, я кашлянул два раза. Муха дернулась в мою сторону на звук, но продолжения не последовало, и она вернулась в исходную позицию, как при фальстарте, приподняв локатором хоботок.

— Смотри, — почему-то шепотом сказал я и указал глазами вниз, на стол.

Макар, пожалуй что впервые за время нашего разговора, пришел в замешательство, не понимая, что я от него хочу.

— Куда смотреть? — спросил он, обводя поверхность стола взглядом.

— Да вот же, — я медленно приподнял руку на уровень груди и осторожно указал пальцем. Получилось криво, палец целил в сторону холодильника. — Муха на столе, между тарелками. Она нас подслушивает.

— Да ты совсем рехнулся.

Макар стремительным движением, чувствовалась большая практика, поймал муху в кулак, протянул руку к моему уху, чтобы я мог удостовериться в поимке насекомого. Я прижался ухом вплотную к кулаку, но жужжания не услышал, о чем начал молча сигнализировать Славке глазами.

Макар в ответ, не проронив ни слова, покрутил головой, состроив гримасу на лице, показывающую степень его недоумения моим психическим состоянием, кинул муху в сторону окна. Она, естественно, не разбилась, к концу полета взяв управление в свои крылья, приземлилась на штору. Мне почудилось, что муха ухмыляется, посматривая на нас.

И тут зазвонил телефон. В последнее время я очень настороженно отношусь к телефонным разговорам, которые происходят в моем присутствии — они, как правило, не предвещают ничего хорошего, внося очередной разлад в мои отношения с окружающими.

Славка, словно обрадовавшись звонку, прервавшему мимическую клоунаду, прошел в коридор и снял трубку.

— Да, это я. Дома, конечно, где ж еще. Один, — ответил он скороговоркой невидимому собеседнику.

На том конце провода сообщили что-то ужасное, потому что Макар воскликнул — Не может быть! После этой фразы, он настолько случайно посмотрел в мою сторону слишком невыразительным взглядом, что я сразу заподозрил — речь идет обо мне, и говорят что-то нехорошее. Интересно, кого я на этот раз убил, ограбил, изнасиловал? Макар повернулся спиной, как бы застеснявшись моего присутствия, а я поднялся, прошел мимо него, рванул куртку с вешалки и вышел из квартиры. Хотел напоследок хлопнуть дверью, но передумал, телефонный визави Макара наверняка услышит грохот и поинтересуется его происхождением — зачем ставить человека в неудобное положение. На площадке рядом с лифтом, я закурил и постоял несколько минут, ни о чем не думая. Чего я ждал? Надеялся, что откроется дверь, и меня окликнут? Вряд ли, скорее дожевывал горечь неудавшегося разговора.

Внизу, в салоне машины чертовой троицы не оказалось, я был предоставлен самому себе, свободен как ветер и совершенно не понимал, что делать дальше. Похоже мне не удалось донести до Макара главную мысль, с которой пришел, почему я так остро переживаю Мишкино предательство. Он вбил клин в наши отношения, поставил под сомнение дружбу в целом. Выходит, то, чем я так дорожу, может рассыпаться в одну секунду не под воздействием разрушительных катаклизмов, когда города и люди идут под нож гигансткой мясорубки, но и во вполне себе безоблачное время от чиха комара, на пустом месте.

Мишка сотворил самое паскудное, посеяв недоверие. Так это выглядело в моей картине мира и дальнейшие события начали, как назло, подтверждать еле проклюнувшиеся подозрения. Если мои друзья не любили Мишку, притворно терпели его присутствие, тогда невозможно выяснить, где заканчиваются границы их лицемерия.

В пылу внутреннего негодования, я уже совсем позабыл, что хотел вывести Макара на чистую воду, разоблачить двуличную натуру, кинуть в лицо обвинения во вранье, подкупе следователя и вообще в пособничестве врагу. Надо бросать бухать, мозги уже совсем не варят.

Решил завести машину, полез в карман за ключами, они зацепились и вытянули за собой еще одну связку, лежащую на дне. Это были ключи Петруччо. Желание поехать к нему на отхожую квартиру возникло само собой.

Дом, в котором располагалась квартира Петьки, оказался новоиспеченной высоткой бордового цвета. Судя по снующим рабочим, ремонты еще не закончились, но внушительный косяк припаркованных машин на стоянке внутри двора, говорил о том, что другие счастливые владельцы недвижимости уже вовсю обживаются на новом месте. Все было очень серьезно, консьерж в форме охранника что-то пролистнул на мониторе, найдя упоминание обо мне, утвердительно кивнул головой, тем не менее, предложил предъявить паспорт, после чего пропустил к лифту, любезно назвав этаж.

Меня всегда удивляли ненужные понты, наша фирма несколько раз отделывала квартиры в подобных домах и я имел счастье убедиться, что за внешней строгостью порядков творится привычный русский бардак со всеми отсюда вытекающими безобразиями. Но, как говориться, у богатых свои причуды.

Немного поколдовав с замками, я открыл дверь и вошел в творческую мастерскую Петра Сапожникова, место его отдохновения от трудов праведных. Если загородный дом и московское семейное гнездо были отданы в полное владение жене Петьки, то эта квартира была продолжением именно Петруччо, холеной, изысканной с немалой долей импозантности. Даже небрежно брошенный шейный платок на подоконнике являл собой законченную композицию в стиле атр нуво — пятно цветастой лужайки на сером мраморе на фоне окна.

Квартира Петруччо являлась разительным контрастом берлоге Макара.

Я терялся в сомнениях, чей подход уютен моему сердцу. Славкиным девизом стала фраза — живи так, будто завтра тебя посадят. Макар подчинил этой нехитрой философии все дальнейшие поступки, выйдя на свободу. Предусмотрительно угнав деньги за бугор, он расстался со всем, что напоминало ему о прежней жизни, коротал время не то чтобы отшельником, но с некоторой долей аскетизма, стараясь не отягощать себя новыми привязанностями, находя в рыбалке, в предрассветном мерцании воды ответы на вопросы бытия. Петруччо же наоборот проживал свой век так, будто тюрьма существует лишь в воображении особо чувствительных натур — то есть он допускал, что она где-то есть, но за высоким частоколом, вдоль которого идешь, целенаправленно глядя на горизонт. Петька считал — время на подкладывание мягкой соломки, абы что не вышло, можно использовать с большей пользой.

Мельком осмотрев двухкомнатное жилище с просторной кухней, малодушно подцепив из бара початую бутылку водки, я остановился около рабочего стола, на котором лежал ноутбук. С того момента, как черт появился на мониторе, я совершенно выпал из реального мира, погруженный в переживания о предстоящей кончине, совсем забыл о нескончаемой жизни за окном. А что может произойти за десять дней, которые потрясут мир, не мне вам рассказывать, все уже описано до нас одним американским репортером в начале прошлого века.

Я решил позвонить Петруччо — ключи он дал, а насчет остального раcпорядиться позабыл. Вдруг этот ноутбук содержит столько тайн, что мне нос совать в него категорически воспрещено. Петька обрадовался звонку, мне вообще все радуются последнее время, будто я манна небесная, неожиданно упавшая в руки. Он с наигранным возмущением попенял мне на цирк, что я устроил в доме ясновидящей, посмеиваясь сообщил, что генерал после буйства впал в задумчивость, и без промедления выдал карт бланш на пользование всем движимым и недвижимым имуществом, находяшимся в квартире.

— Только в окно не выбрасывай, а то соседи жаловаться начнут, — такими словами он закончил непродолжительный монолог.

— Мне к твоим огромным окнам подходить страшно, подоконники ниже колен. Смотришь вниз, сердце от страха в пятки уходит.

— Это хорошо. Крепче на ногах стоять будешь, — резонно заметил Петруччо.

— Не боишься, что я чего-нибудь важное в ноутбуке сотру ненароком? — поинтересовался я на всякий случай.

— Да плевать, все важное я от руки пишу, — подитожил Петька, — Да. Насчет сотру. Хорошо, что вспомнил.

Там сегодня женщина заглянет, убираться придет, ты на нее внимания не обращай, пусть себе копошиться.

И не вздумай к ней приставать, уши оборву.

— Неужели так хороша собой, что беспокоишься за мою нравственность?

— Недурна, но замужем. А ты знаешь мои старомодные взгляды на адюльтер, — сказал Петька и мне показалось, что он сурово погрозил пальцем из телефона.

Действительно, Петькины недоброжелатели, сочинившие про него кучу небылиц, касаемо любовных приключений Сапожникова в беспомощности разводили руками. Он был образцовым семьянином, не только повода для сплетен не давал, но и вел себя с женским полом настолько деликатно и тонко, что даже отвергнутых поклонниц, а таких попадалось немало в пору его популярности, умудрялся оставлять в состоянии благоговейного трепета относительно его незабываемого благородства.

Я влючил ноутбук и погрузился в чтение новостей. Сперва просмотрел события глобального характера, постепенно сужая интересы от общемировых до отечественных, чтобы закончить всякими глупостями местечкового порядка. Прочитав новости, я мог радостно констатировать, что мир без моего присмотра остался в добром здравии, хотел было захлопнуть крышку, как глаз зацепился за одно происшествие, случившееся в городе буквально пару часов назад. Речь в заметке шла о странном вооруженном налете.

Москва — огромный мегаполис со стальными нервами, тут грабежами никого не удивишь, но обстоятельства налета были столь экстраординарны, нелепы и абсурдны, что не укладывались в привычную картину обычного разбоя. Может быть при иных обстоятельствах событие прошло не замеченным, канув в лету, но свидетелем грабежа стал обладатель какого — то новомодного телефона, способного не только записывать видео, но и сразу отправлять его во всемирную паутину. Благодаря любительскому кино стали известны подробности, вызвавшего поначалу оторопь, а затем и жаркие споры, на темы далекие от уголовной практики. Я прошел по ссылке и попал на известный форум, бурно обсуждавший случившееся. Впрочем, там обсуждали все на свете, от лака для ногтей до момента зарождения вселенной. Само видео было недоступно, но, судя по детальному разбору, все его посмотрели по нескольку раз. Мне поневоле пришлось восстанавливать картинку со слов третьих лиц, что довольно затруднительно и грешит возможными ошибками, как в анекдоте про Мойшу, которому Абрам напел мелодию Битлз по телефону, и слушатель не впечатлился.

Первое и самое главное — возраст преступников. Налетчиков было трое, в масках, рост у всех грабителей оказался «метр с кепкой в прыжке с табуретки», и мнения относительно их возраста пришли к единому знаменателю. Все комментаторы сошлись на десяти — одиннадцатиллетних подростках в качестве исполнителей или же в Москве объявилась банда лилипутов.

В руках одного из грабителей чернел немецкий шмайссер времен отечественной войны, двое других отмороженных пацанов оказались вооружены наганами, так сказать, привет с «гражданской». Насчет пацанов тоже возник спор — ноги одного из налетчиков, почти до пят прикрытые черным плащом, были обуты в малиновые женские босоножки не по сезону, а в хоре писклявых голосов, выкрикнувших — «Это ограбление!» — легко угадывался высокий девичий фальцет. Если представить четырехклассников в роли грабителей многие с трудом, но соглашались, то в присутствие девочки-подельницы с наганом в руке, подавляющее большинство верить попросту отказывалось.

Все это действо можно было принять за шутливую инсценировку, школьную самодеятельность за два месяца до праздника победы, если бы грабители сходу не прострелили колеса автомобиля с ивановскими номерами. Тут у меня в голове зажглась первая сигнальная лампочка, дальше, по мере чтения, они стали вспыхивать одна за другой, превратившись в тревожную иллюминацию.

Я впился в текст глазами в поисках упоминанинию о марке машины и тут же был вознагражден — пострадавшие, водитель и пассажир на заднем сиденье, подъехали к светофору, где и произошло ограбление, на синей Тойоте 97 года выпуска, как уточнил один из завсегдатаев форума. Водила, судя по всему отчаянный малый, бросился в атаку на нападавших с монтировкой, завязалась потасовка, к ходе которой ему двинули прикладом шмайссера по башке и он упал без сознания. Грабители оставили несчастного в покое, сосредоточив внимание на пассажире, мужчине лет тридцати, разглядеть которого более подробно никому не удалось — его приметы скрывал полумрак салона автомобиля. Нападавшие открыли заднюю дверь, вырвали из рук пассажира черный пластиковый пакет и тот час же скрылись. При этом, все как один комментаторы утвержали, что отчетливо слышали удаляющийся цокот копыт в самом конце ролика.

Еще на странице висели две фотографии с места происшествия пост фактум, но до приезда милиции. На одной из фоток рядом с капотом машины, где нападавшие встретили ожесточенное сопротивление, были отчетливо видны разбросанные по асфальту окровавленные перья неведомо откуда взявщейся птицы.

Вокруг перьев и разыгралась главная баталия, принявшая веселый характер, в отличие от мрачноватой генеральной дискуссии. Мнения кардинально разделились — большая часть участников считала, что перья случайным образом оказались на месте преступления еще до самого инцидента и никаким боком к ограблению не относятся. Остальных терзали сомнения, однако привязать окровавленные перья к нападавшим, а тем более к потерпевшим не получалось, пока какого-то шутника не озарила безумная догадка. Перья находились в украденном черном пакете, во время бегства налетчики в суматохе рассыпали их по асфальту. Оставался непроясненным вопрос — каким образом на них появилась кровь, но и тут форумный балагур выкрутился, моментально выдвинув дополнительную версию. В пакете лежала тушка безжалостно зарезанного петуха, отсюда перья и кровь. Надо сказать, многие с ним не то, чтобы полностью согласились, но разглядели в подобной трактовке событий, пусть и с натяжкой, но определенную логику. Мертвый петух, заранее обезглавленный, вполне мог оказаться недостающим звеном, необходимым для магического ритуала в качестве жертвоприношения. Под ручку с любым ритуалом всегла шагает магия и прочая свехъестесственная дребедень, версии посыпались, как из рога изобилия. К петуху тут же привязали кровавый обряд Вуду, несколько ритуалов с обязательным присутствием кочета, пару жестких приворотов с Сейшельских островов, древних славян, так же не обходившихся без самца курицы черного цвета, вестника зари. Следуя далее в указанном направлении, грабителей закономерно отнесли к банде первоходков, без криминального прошлого, эдаких зомбированных детей индиго, попавших в лапы сатанистов.

Читая нелепые, порой безрассудные размышления, я в который раз поразился — как наш человек, блуждая в потемках по закоулкам, безошибочно приходит к нужной двери, сам того не ведая. Прочертив сквозь синусоиды доводов прямую, связав начало и конец, комментаторы пришли к выводу — без нечистой силы дело не обошлось. Я даже знал, как ее зовут.

Чертова троица, стоило мне уйти, наверняка бросилась вдогонку за автомобилем, увозившем Бессонова. Как они провернули ограбление технически — достали маски, оружие, черные плащи, уложившись в столь короткий срок, меня совсем не занимало. Наверняка у бестиария есть в запасе куча приемов, с помощью которых они могут состряпать любое дельце, а уж слаженность в действиях у них наработана веками. Дерзости, наглости и сумасбродства им не занимать, остается один вопрос — на кой черт им понадобились деньги? Как я успел убедиться в ходе недолгих наблюдений, вопрос добычи бабла не стоял ребром — все, что было нужно, они предпочитали получать в результате натурального обмена, бартером, показывая кукиш в качестве оплаты.

За спиной раздался бой часов, я вспомнил, что надо позвонить жене, и только собрался набрать номер, как в районе входной двери засвистел механический соловей. Вдрогнув, пошел на звук, проклиная Петруччо, не придумавшего ничего более оригинального, чем купить дурацкий звонок с оглушительной трелью, но оказалось, что верещал домофон, мигая синим глазом. Коньсерж-охранник сообщил о прибытие посетителя и поинтересовался моими указаниями на сей счет, при этом трубка так орала в ухо, что я невольно отшатнулся, не разобрав половины сказанного. От такого напора я растерялся и пробормотал в ответ: «Соблаговолите». Охранник не понял, несколько раз переспросил в надежде что я растолкую значение загадочной фразы и мне пришлось еще трижды, как попугаю, повторять в трубку заветное слово по буквам, пока страж подьезда не въехал в смысл сказанного.

Я остался у двери в ожидании уборщицы, о которой предупреждал Петька, но она все не появлялась. Секунды складывались в минуты, за это время можно было пешком подняться на четвертый этаж несколько раз черепашьим шагом, но женщина не спешила приступить к работе, видимо заболталась с кем-то на лестничной клетке. Наконец, не выдержав, решил отлучиться с поста, чтобы налить выпить. Как только я сделал два шага по направлению к алкоголю, раздался долгожданный звонок. Чертыхаясь, рывком открыл дверь и увидел перед собой пару, мужчину и женщину с крепкими прямоугольными телами, они стояли на пороге почти в обнимку, так плотно друг к другу, что вместе составляли идеальный квадрат Малевича.

— Здравствуйте Петр Николаевич, — хором проговорили гости, поклонившись чуть ли не в пояс.

От неожиданности, да еще испугавшись внушительной габаритов пришедших, я невольно шагнул назад. Посетители приняли молчаливую оторопь за приглашение и тотчас же переместили одинаковые тела в квартиру, шагнув с одной ноги, синхронно, как солдаты в строю. Сохраняя дистанцию, дабы меня случаем не помяли, я снова отступил в глубь квартиры. Гости своеобразно интерпретировали мои вынужденные действия, просочившись дальше, стали снимать верхнюю одежду, поглядывая на меня и приветливо улыбаясь.

Если бы не эти улыбки, ей богу, я бы принял их за судебных исполнителей, пришедшим описывать имущество, настолько бесцеремонны в своей простоте были визитеры.

Не спрашивая разрешения, они повесили одежду в шкаф и застыли молча передо мной, рядком, будо две матрешки, женщина без талии, мужчина без шеи, с одинаковым выражением лица. Глаза их светились смесью наглости и подобострастия.

— Извиняюсь, я не Петр Николаевич, вы ошиблись, — только и оставалось признаться мне, на что визитеры хором засмеялись, вежливо, но убедительно.

— Шутник, вы, Петр Николаич, я это сразу заметила, когда вы нас в гости приглашали, — промолвила женщина, кокетливым жестом поправляя волосы.

Я решил не спорить и пригласил их располагаться в гостиной, а сам ретировался в кабинет, чтобы позвонить Петруччо.

— Совсем забыл, мать моя женщина, — услышал я голос друга.

Петька поведал, как на одном фуршете около месяца назад его познакомили с колоритной парой подающих надежды авторов, то ли муж с женой, то ли брат с сестрой. Приятель так настойчиво подсовывал начинающих литераторов, крепко схватив за рукав, что избежать личного контакта с будущими корифеями пера никак не получалось. Издатель Сапожников находился в приподнятом настроении и желал это состояние усугубить до упора, но приятель вцепился мертвой хваткой именно в правую руку, державшую наполненный бокал. Пара начинающих писателей, в точном соответствии с военной тактикой рассредоточилась вокруг Петьки таким образом, что полностью отрезала пути к отступлению. Устраивать потасовку не входило в планы, отвертеться не было возможности, и Петруччо принял Соломоново решение — пообещав всяческое содействие, вручил назойливым авторам свою визитку. В последний момент остатки сознания сработали как спасательный круг, он дал им карточку с адресом и телефоном квартиры, в которой бывал редкими наездами и застать его там можно было, только круглосуточно дежуря у подъезда. Память Сапожникова сыграла с ним злую шутку — он забыл, насколько целеустремленным может быть человек, рвущийся к славе. За месяц братишка с сестричкой, пытаясь встретиться с издателем, довели охрану до белого каления, действуя настойчиво, но в рамках закона — не реагировали на провокации, оставались безучасны к завуалированным и неприкрытым оскорблениям, ежедневно по нескольку раз справляясь о нахождении и самочувствии Петруччо. Петьке, конечно же, доложили о странной парочке, но он, занятый делами, только отмахнулся. Когда понял, что гости решили взять его измором, объявил мораторий на посещения творческой квартиры, решив, что проблема со временем рассосется сама собой.

— Гони их в шею, — закончил свой рассказ Петька.

— Легко сказать, — с сомнением возразил я. — У нас разные весовые категории. Меня борьбе сумо не обучали.

— Ну придумай что-нибудь, только без смертоубийства. Ну и я со своей стороны покумекаю, — засмеялся Петька, и я понял, что он мне в этом деле слабый помощник.

Положив трубку я подошел к двери, осторожно приоткрыл ее, чтобы в щелку понаблюдать за гостями. Сестрица выложила из сумки стопку отпечатанных листов стандартного размера, видимо рукопись. Судя по толщине в два кирпича, роман тянул на монументальное полотно, сравнимое с Войной и Миром Тостого, как минимум в трех томах. На этом ее миссия закончилась и она застыла, сидя с прямой спиной, положив пухлые руки на колени, как школьница на уроке, уставившись в неведомую точку на стене. Выйду, надо будет посмотреть, что там ее так заворожило, раз взгляд не отвести. Братец же, наоборот, вел себя несколько фривольно, моментально освоившись, тут же закурил и развалился на диване, по хозяйски раскинув руки по спинке. Сестра, не отводя взгляда со стены, шикала на него, призывая к порядку, брательник в отместку пускал ей дым в лицо.

Посчитав рекогностировку законченной, я открыл дверь и вышел в гостиную. Брат немного подобрался, но вальяжное выражение с лица не стер, и мне показалось, что именно он играет первую скрипку в тандеме. Сел в кресло напротив них, решив, что ни в чем не буду их разубеждать. Раз уж судьба дала мне такой шанс, побуду-ка я некоторое время маститым писателем, дающим советы только ступившим на эту стезю новичкам, а там куда кривая вывезет.

Итак, — начал я, мучительно вспоминая какую-то сцену из фильма. Не вспомнил и неожиданно предложил. — Чай, кофе, есть водка.

Гости ответили в один голос слаженным ансамблем, я услышал «кодка», из чего рассудил — сестре кофе, брательник не откажется водяры. Я прошел на кухню, включил чайник, пока он закипал, быстро соорудил на подносе легкую закуску и вернулся к гостям буквально через пару минут.

Мне не впервой ошибаться, сестрица плеснула себе горячительного, а брат пододвинул чашку с кофе, смешав все расклады в моей голове. Мы чокнулись с сестрой, подняв стаканы, я кивнул брату и выпил. Непринужденность за столом не появилась, но стало значительно легче.

— Итак, что вас привело в мою скромную обитель? — фраза провучала фальшиво, но раз начал играть, продолжай. — Кстати, с кем имею честь…

— Чертопраховы, — вступила в разговор дама, — Елизавета и Виктор.

После этих слов парочка слегка привстала и опять поклонилась со смущенной улыбкой.

— А по батюшке, не Варфаламеичи часом?

— Нет. Петровичи мы.

— Итак, — в третий раз повторил я, развернув брошюрованную стопку листов лицом к себе, — о чем книга?

— Это роман, — в голосе Лизаветы Чертопраховой зазвенели обиженные нотки, — второй из цикла.

— А где же первый? — наивно поинтересовался я, посмотрев на даму, которую сразу окрестил про себя «Плотной Лизой» — от слова плоть, ее количество зашкаливало.

— Первый находится в переработке, в переосмыслении, в связи с изменившимся политическим ландшафтом, — сестрица сделала ударение на слове «политическим».

Мое бренное существование находилось так далеко на периферии от политических событий, что стоило призадуматься, чего значительного я пропустил и вовремя не переосмыслил?

— А что не так с ландшафтом?

— Видите ли, разразившийся мировой экономический кризис внес в повестку дня усиление роли государства во все сферы деятельности общественной жизни. Наш герой, Костер Ветров, убежденный державник…

— Простите, кто? — не удержавшись, переспросил я.

— Костер Ветров, — обиженно произнесла Плотная Лиза. Видимо, я не едиственный, кто задал такой дурацкий вопрос. — Да вы полистайте рукопись, там небольшой синопсис приложен вначале. Сразу все поймете.

Изобразив на лице гримасу предельного внимания, наморщив лоб и сдвинув брови к переносице, я открыл рукопись и наткнулся на краткое содержание романа, возблагодарив Петруччо, за то что он как-то по пьяни поведал механику процесса с точки зрения рецензента. Многое я подзабыл, но про синопсис помнил, а то бы у меня хватило ума спросить у гостей, что это означает. Костер Ветров нашелся во первых строках, но меня это не сильно занимало — пропустив начало, я вклинился в середину рукописи, в поиске других экзотических имен, просто ради прикола. Ведь, если есть Костер Ветров, почему не может быть Закат Солнцев или Рассвет Утров?

— Давайте сделаем так, — предложил я, не найдя искомых имен, — вы мне своими словами расскажете фабулу романа, а потом я вплотную примусь за рукопись. Кстати, у вас нет текста в электронном виде, мне как-то привычнее.

Елизавета Чертопрахова полезла в сумочку и достала диск в прозрачной пластиковой коробке. Она протянула мне серебристый кружок на котором красным фломастером было начертано «Кладбище самородков».

Сложив в уме название романа с выходными данными героя, мне с печалью подумалось, что вещица наверняка фантастическая, а фантастика — единственный жанр, где я не ориентируюсь вовсе. Спасибо третьему Танькиному мужу — отбил всякую охоту погружаться в нереальные миры.

— Извольте, любая ваша просьба — закон, — согласилась Плотная Лиза и посмотрела на меня с вызовом, как сказуемое на подлежащее, — Костер Ветров родился в в одной из секретных лабораторий Курчатовского Института 20 августа 1981 года. Его назвали в честь известного бельгийского писателя, имя которого Шарль Теодор Анри Де Костер…

Договорить фразу Чертопраховой не дали, с шумом открылась входная дверь, я, извинившись и тем самым перебив рассказчицу, поспешил глянуть, кто это нахально вторгается в жилище, даже не позвонив для приличия. В коридоре с двумя сумками в руках суетилась женщина лет тридцати, приятной наружности и спортивного вида. Суетилась, потому что пыталась вытащить ключ из замка, при этом поставить сумки на пол решительно не желала. Поспешив ей на помощь, хотел принять сумки из рук, но мне их не дали, тогда я сосредоточился на замке, встал за ее спиной, невольно обняв женщину, начал крутить ключ в замочной скважине. Совместными усилиями мы выдернули одну железяку из другой. Поразительно, но ее волосы пахли детским мылом, этот запах не спутать ни с чем, он у меня привычно ассоциируется с пеленками. Я почувствовал странную приязнь к незнакомой женщине, что даже не спросил, кто она такая. Незнакомка решительным шагом прошла на кухню поставила сумки на стол, повернулась ко мне и представилась.

— Василиса, точнее Василика, но можно для краткости Вася. А вы Никитин.

— Да, друг Петра Николаевича, — в свою очередь обозначился я и запоздало добавил, не покривив душой. — Очень приятно.

— Он сказал, что вы брат, двоюродный. Поживете несколько дней. Откуда пожаловали?

— Из Сызрани, — соврал я. Сказав правду, можно нарваться на нелицеприятный вопрос — чего москвич в Москве по чужим квартирам ошивается. — Раз Петр Николаевич сказал, что брат, пусть будет брат. Простите ради бога, у меня посетители.

— Ничего, ничего, — охотно согласилась Василика и начала разбирать сумки.

Она приехала из Молдавии, как я позже узнал, работала в небольшом городке учительницей русского языка. Видимо поэтому я не уловил приятного слуху мурлыкающего акцента. Вернувшись в кресло, обратил внимание, что жидкости в бутылке поубавилось, а глаза Плотной Лизы стали похожи на две маслины, источавшие аромат и негу.

— Так на чем мы остановились, — я попытался сосредоточится, но получалось не слишком удачно, из кухни раздавались посторонние звуки, — Ах, да Курчатовский институт. А он что, гомункул?

— Кто? — удивилась Чертопрахова.

— Костер ваш, Ветров, его же в лаборатории произвели, из пробирки.

— С чего вы так решили? — нахмурилась Чертопрахова и плеснула жидкости в стакан.

— А в самом деле, с чего? — в свою очередь изумился я.

— Костер родился от живых папы и мамы, — как идиоту начала втолковывать мне Плотная Лиза, — Нашего героя произвела на свет лаборантка Ветрова. Внезапные схватки, преждевременные роды на рабочем месте, пуповину перерезал профессор Мирошниченко.

— Давайте опустим физиологические подробности, — быстренько предложил я, — а заодно детство и юность, сосредоточившись на том моменте, когда что-то пошло не так.

— Да с самого начала все пошло наперекосяк — Костер при родах получил дозу облучения. Как раз в тот счастливый миг, в институте произошла авария на реакторе, круто изменившая жизнь главного героя — у него развился дар.

— Чеки сверять будете? — раздался с кухни звонкий голос Василики.

Плотная Лиза вздрогнула, как от пощечины, и снова плеснула в стакан. Я опять встал, извинился, прижав руки к груди, быстрым шагом прошел на кухню.

— Какие чеки? — уточнил я у домоправительницы Васи.

— На продукты, — в свою очередь изумилась она, посмотрев на меня, как на дебила, — Петр Николаевич всегда проверяет. И правильно делает.

— Я не Петр Николаевич, поэтому будем считать, что верю вам на слово, — я умоляюще скосил глаза в сторону гостиной, — У меня посетители. Важный разговор.

— Зря, — выдохнула Василика, — порядок должен быть во всем. А в денежных вопросах обе стороны должны придерживаться закона предельной щепетильности.

Испугавшись, что мне сейчас прочитают ликбез по экономике в части товарно-денежных отношений, я замахал на нее руками и ретировался в гостиную. Брат с сестрой пребывали в напряженном ожидании — сестрица нервно комкала платок, братец барабанил пальцами по столу.

— Итак, о чем мы? Ах да, у него развился дар, — поспешил я добавить, хотя мыслями был еще на кухне. — В чем он выражался? Паранормальные способности?

При этих словах Плотная Лиза фыркнула, как нетерпеливая лошадь, а брательник с презрением затушил очередную сигарету в пепельнице, показывая степень моих заблуждений.

— Берите выше, — впервые разлепил губы братец.

— Он обрел возможность путешествия во времени, — с некоторой гордостью за героя отчеканила сестрица.

— Что, прямо так сразу и побежал по шкале времен маленькими розовыми пятками?

— Вы же сами предложили пропустить детские и юношеские годы, но, если настаиваете, — произнесла обиженно Лизавета и прежде чем я успел сказать «нет», приступила к рассказу о периоде взросления героя и становления его удивительного дара. Черт бы меня побрал! Сколько раз корил себя за длинный язык и опять нарвался. Cейчас мне представят в ретроспективе славный путь Костерка Ветрова, начиная с ясельного возраста. Мы успели дойти только до третьего класса, когда выдающийся сынок обычной лаборантки благодаря случайности уяснил, что может двигать предметы взглядом, как с кухни пришло спасение в виде очередного вопроса.

— Расплачиваться будете вы или кто еще? — сквозь шум воды в раковине кричала Василика.

Голос у нее был поставленный, учительский, громкий, так поют песни от всей души, пытаясь перекричать грохочущий водопад. Чертопраховы досадливо переглянулись, я заметил нотку тревоги на лице брата. А Плотная Лиза чуть склонившись посмотрела куда-то позади меня. Я тоже обернулся, на стене в рамке висела большая фотография, где мы вчетвером стояли в обнимку на фоне памятника Пушкина, как из песенки Окуджавы.

Два года назад отмечали тридцатилетие окончания школы, снимала нас Танька, если память не изменяет. По всей видимости, у Елизаветы возникли некоторые сомнения в моей личности и она поспешила сличить настенную копию с оригиналом. Увиденное ее удовлетворило, и Плотная Лиза слегка успокоилась.

Я развел руками со страданием на лице и рванул на кухню.

— Сколько я вам должен? — зашептал я, приблизившись к Василике вплотную в надежде, что она поймет неловкость ситуации.

— Четыре тысячи шестьсот двадцать три рубля, — заорала женщина, не вняв моим бессловесным мольбам.

Я полез в задний карман джинсов, развернул портмоне и протянул ей пятитысячную купюру.

— Сдачи не надо.

Но Василика опять не вняла, мы немного попрепирались, пришлось уступить, и квартиру огласил длительный отсчет причитающихся мне денег, бумажка за бумажкой, монетка за монеткой, нудно, громко и скрупулезно.

Когда покончили с занимательной арифметикой, я услышал, как из соседней комнаты раздался сдвоенный вздох облегчения. До чего ж бестолковые преподаватели русского языка в молдавских селениях, резкие слова уже были готовы сорваться с моих губ, но в этот момент Василика улыбнулась и хитро подмигнула, кивнув в сторону гостиной.

Какой же я дурак! Никакая она не бестолочь. Учительница действовала строго по инструкции, разработанной моим другом, чтобы побыстрей спровадить непрошенных гостей, создав им невыносимые условия пребывания в квартире. Видимо он предупредил ее звонком на полпути и выдал ценные указания. Одного не учел Петруччо, мне уже самому было чрезвычайно интересно, куда отправился на машине времени облученный Костер Ветров. Петька, конечно же, умный мудрила, учительница Вася, моя тезка, замечательная женщина, но и начинающие авторы не сделали мне ничего дурного — по сути, безобидные существа, нервничают только сверх меры. Брат курит без продыху, Лиза в бутылку заглядывает безостановочно, но понять их можно, я бы тоже оробел в такой ситуации.

— Итак, на чем мы остановились… Да, в какое время двинулся лаборант Ветров? — вернувшись в гостиную, спросил я, безжалостно закруглив пору юности.

— Он не лаборант, он доцент, — отозвался молчаливый братец.

— Капитан только что созданных исторических войск Российской Федерации, — уточнила Плотная Лиза.

Если бы она, презентуя род войск, назвала конную авиацию, я бы меньше удивился. Но на то и фантастика, чтобы изумлять читателя. Я не успел спросить про исторические войска, потому что Василика, в точном соответствии с отведенной ей ролью, с грохотом вкатила в гостиную пылесос. Брат с сестрой взволнованно переглянулись.

— Может мы переместимся в кабинет? — осторожно предложил братец, поглядывая как домработница вытягивает шнур из зеленого пластикого чудовища на колесах.

— А Петр Николаевич сегодня приедет? — обернувшись, между делом спросила Василика.

— Так вы не Петр Николаевич? — Плотная Лиза даже привстала с дивана.

Сейчас она схватит полупустую бутылку за горлышко и огреет по башке, как Штирлиц Холтоффа, одним ударом разрушив предсказания черта касательно моей смерти. Спасти меня могло только чудо и оно случилось — из стены на стол выскочили три всадника моего личного Апокалипсиса, без лошадей, в черных прорезиненных плащах, с черными пакетами в руках и масками на головах. У одного болтался шмайссер через плечо.

— Привет Никитин, а вот и мы! — дурашливо заорал Варфаламей, сдергивая с головы лыжную шапку с прорезями.

За спиной раздался стук, учительница Василика шпалой упала в обморок. Чертопраховы вжались в диван, с ужасом глядя, как черт вываливает из пакета содержимое — на стол из разорванных упаковок снегирями летели пятитысячные купюры, смешивая с синицами тысячных. Дунька примостилась около подноса и аккуратно выставляла на поверхность бутылки разного калибра, а Шарик рядышком выкладывал жратву. Бестиарий прибыл в полном составе для продолжения непрекращающегося двухнедельного банкета.

Хоть стой, хоть падай. У кого-нибудь после столь неожиданного захода хватило бы наглости утверждать, что наша жизнь скучна? Я было дернулся в сторону лежащей без сознания Василики, но черт меня перехватил.

— Не спеши, мон ами, с ней все в порядке. Дай человеку отдохнуть.

Варфаламей фигуристом крутанулся по столу, плащ его распустился вниз черным воланом, взметнув со стола несколько купюр. Он повернулся к побледневшим соавторам, мыском кеды небрежно пульнув одну упаковку денег в их сторону. Бабки корабликом скользнули по глади стола и упали точно на колени Плотной Лизы. Та машинально накрыла их пухлыми ладонями.

— Я покупаю ваш роман.

После этих слов, как по команде, лица соавторов окрасились горделивым смущением, а глаза приобрели осмысленное выражение, оживший братец окинул взором разбросанные купюры, пытаясь сосчитать их количество.

— Нам нужны эксклюзивные права на издание, продажу, — пропищала с края стола крыса, — а также на закономерно последующую за изданием экранизацию.

Не надо было ей этого говорить — только вынырнувшую из ступора Плотную Лизу, казалось, хватит удар в связи с неожиданно открывшимися перспективами. Братец Виктор нахально вытянул сигарету из пачки и закурил, что тоже означало крайнюю степень возбуждения. Испортил радужную идиллию желчный гриф, одной фразой похеривший намечавшийся контракт века.

— Вы оба с дуба рухнули. Мы вылетим в трубу, связываясь с графоманами. Меня лично нищая старость не прельщает.

Несмотря на всю нелепость ситуации, обида захлестнула Плотную Лизу, и она бесстрашно кинулась на защиту своего детища.

— Это голословное утверждение. Вы даже не знаете, о чем роман.

Гриф скинул плащ, я обратил внимание, что перья ниже шеи были перепачканы кровью, прошелся бравой походкой по столу, грациозно подхватив недопитую бутылку, опорожнил ее, вытер клюв крылом и вперился змеиным оком на братца с сестрой. Соавторам явно поплохело от его взгляда.

— Представляешь, чего удумали, — Шарик обратился к черту, но невольно призывал в свидетели всех присутствующих, — они отправили Ветрова, капитана исторических войск в 1945 год, чтобы он выкрал Гитлера, за секунду до его самоубийства.

— А что, неплохой пердимонокль, — возразила крыса, не отрываясь от сервировки.

— Ты, Дуня, сыпешь терминами, слабо понимая их значение, — черт подумал и поднял ставку, запулив еще одну пачку денег на колени «Плотной Лизы», — лучше не произноси их вслух.

Варфаламей стоял в задумчивости, покачивая замшевой кедой над очередной стопкой тысячных, напоминая футболиста, который долго примеряется, прежде чем пробить штрафной удар. Начинающие писатели, как завороженные, следили за маятниковыми движениями его ноги. Наконец черт, передумав бить, поставил кеду на стопку, опершись руками на колено, обратился с вопросом не к соавторам, а к грифу, который закусывал, стащив из под носа Дуньки бутерброд.

— А зачем им понадобился Гитлер?

— Чтобы предать его справедливому суду общественности, — опередила грифа Плотная Лиза.

— Нет, не годится. Общественность не бывает справедливой. И потом, суд — прокуроры, защитники — скукотища. А ты что думаешь, мон ами? — Варфаламей повернулся по мне.

Хотелось пожать плечами, у меня не было ответа, но, увидев обращенный ко мне, как к последней инстанции, взгляд Плотной Лизы, решил подыграть брату с сестрой.

— Суд — это всегда интересно, а уж процесс над Гитлером никого не оставит равнодушным, — как можно весомее произнес я, ощутив волну благодарности исходящую от Елизаветы Чертопраховой.

— Гитлер дожен потеряться во времени, — раздался голос Василики. Все посмотрели в другой конец комнаты.

Учительница, скорее всего, давно пришла в себя, но не подавала виду, оставаясь лежать бревном рядом с пылесосом, опасаясь жутких последствий неожиданного появления нечистой силы. Убедившись в мирном течении разговора, не вытерпела, решив вступить в него на правах полноценного участника. Василика села на пол, поправила растрепанные волосы, одернула полосатую блузку, демонстрируя невозмутимость. Вся честная компания внимательно следила за ее медленными, как у сомнамбулы, движениями, ожидая продолжения.

— Он может убежать из под стражи, перескакивая через десятилетия, от Сталина в наше время, включая годы правления Хрущева, Брежнева и всех остальных по сегодняшнее число.

— Во-о-т, — засмеялся Варфаламей, — умница… дай я тебя расцелую.

Василика зарделась, атмосфера полностью разрядилась, посыпались шуточки скабрезного характера относительного возможного альянса Варфаламея с учительницей, зверинец и его невольные обитатели веселились от души.

Мне стало плохо, тошно, зашумело в голове, я перестал понимать, где нахожусь и почему за шесть дней до смерти вынужден слушать пустые размышления о необычайных похождениях Гитлера на просторах нашей многострадальной Родины. Стараясь остаться незамеченым, я вышел из-за стола и побрел в кабинет. Сел в кресло, и силы оставили меня. Последнее, что я услышал, был залихватский крик Дуньки под дружный хохот собравшихся — «А Хрущев Алоизычу кукурузным початком в усатую харю.»