Глава 17. Три дня до смерти

Каждый новый день, как глоток воздуха перед окончательным погружением в океан бесконечности. Именно такая фраза всплыла у меня в голове, когда я открыл глаза, и теперь мучительно вспоминал, у кого из великих позаимствовал столь дивную мудрость.

Вчерашний вечер удивительным образом быстро скомкался, мы еще посидели с часик за столом, обсуждая всякую ерунду. Носкова допытывалась, кто подарил Василике столь дорогой гарнитур, та в итоге назвала имя черта, посетовав, что неплохо бы к такому украшению еще и присовокупить транспортное средство под стать, например, серебристого мерина с шестисотым движком. Все дружно засмеялись шутке, выдохнули, расслабились, о черте больше не заикались, находя более земные темы, но меня эта кажушаяся беспечность не могла ввести в заблуждение. Во время пирушки я то и дело ловил на себе взгляды весьма красноречивые — присутствующие терпеливо ждали, что предпримет человек, у которого есть возможность постучаться в закрытую дверь. Я же, исходя из предшествующего опыта, да и не желая попасть прилюдно впросак, не проявлял инициативу, оставляя за Варфаламеем право первой ночи. Бестиарий приходит, когда его не ждут, и исчезает, не договорив. Смышленый Петька сжалился надо мной, первым почувствовав неловкость положения, предложил закругляться, и все сразу засуетились, будто только и ждали, когда их попросят на выход. Пока гости одевались, я достал из шкафа две пачки денег — их туда спрятала Василика — и незаметно, по-воровски сунул двести тысяч в сумочку Чертопраховой, пусть слабое, но утешение. Попрощавшись со всей компанией в дверях, ласково выпроводив упиравшуюся рыжую красавицу, завтра приберетесь, я задержал Петруччо, обняв за плечи, увел в темноту кухни. Мне непременно надо было договорить.

— Слушай, а за что ты Мишку терпеть не мог? — спросил я, когда мы остались вдвоем.

— Не бери в голову, старичок, это Славкины выдумки, — Петька улыбнулся, как обычно. — Я его не то чтобы не любил, а скорее жалел. Помнишь историю с географичкой? Открыв дверь и увидев меня на столе со спущенными портками, он пришел в неописуемый восторг и сразу решил составить мне компанию, хотя я и отговаривал, зачем мне коллектив? Так вот что я тебе скажу, он решился на поступок, но, насрав физически, Мишка тут же обделался в душе навсегда. Может и не сразу, но страх такая штука, старичок, как метастазы, проникает во все клеточки организма, пока полностью не сожрет тебя. Вот он с этим страхом в обнимку так и скакал по жизни, да еще все время выискивал чужую кобылу, чтобы на ней в рай въехать, на пристяжной, а не коренной. Потому и завидовал он тебе, желчью исходил.

— Петь, ну чего ты несешь? — в моем вопросе не было даже тени кокетства. — Чему тут завидовать? Лузер в собственном соку.

— А это как посмотреть? Ты историю с макаронами, как глупость воспринимаешь, я смотрел на тебя и думал — шуруп железный в Никитине сидит — умрет, но пойдет до конца. Кстати, ты такой всегда был, помнишь местные пришли меня бить за школу, у тебя губы тряслись от страха, но ты встал напротив парня на голову выше тебя. Огреб, конечно, по полной, — Петруччо засмеялся, — но два раза успел ему в нос заехать. А Мишка тогда незаметно огородами слинял. Да и потом, как не завидовать — семья, двое детей, жена красавица, любовница ей под стать, заметь, официальная, обе готовы за тебя в клочья порвать. Да за одно это можно на зависть изойти. Ты с грехом пополам задрипанный институт закончил с перерывом на армию, а Мишка престижный ВУЗ на отлично, четыре языка в совершенстве, бегал у тебя на побегушках.

— Интересные вещи ты рассказываешь.

— Ничего занимательного. Враги не предают, предают друзья, как правило, лучшие. Ты первый что ли? Хорошо, что он только деньги спер, все могло бы гораздо хуже кончиться.

— Кстати о деньгах, — мне не терпелось уточнить, — ты не в курсе, Славка ему давал два миллиона или наврал.

Если наврал, то на хера?

— Наврал, конечно, — захохотал, заухал филином Петька. — Так и сказал: «Никитин жрал полгода и впал в грех гордыни, уверовал в собственную исключительность, ну я его и приспустил с небес». В принципе, правильно сделал, ты малька с катушек съехал, не замечаешь, как все вокруг вертятся, стараясь помочь. И я заодно пистон вставлю, раз уж случай подвернулся. По дружбе и не ради слов благодарности, — он обвел рукой пространство, — все тебе было предоставлено, только пользуйся, но все же…

— Спасибо Петруччо, — я прижал обе руки к груди в признательности.

— Боже! — заорал Петька. — Ты услышал мои молитвы! Никитин кому-то впервые спасибо сказал.

— Клоун. Шут гороховый, — я подошел и обнял Петьку, готовый расплакаться.

Мы постояли немного, как два дурака в ночи, в темноте, на фоне едва мерцающего окна.

— Ты здесь останешься или домой? — спросил Петруччо уже в дверях.

— Домой двину, хватит.

— А не боишься, что Наташка увидит засосы на шее? — усмехнулся Петька, погрозил пальцем и ушел.

* * *

Именно эти засосы, встав с постели, я и рассматривал в зеркале ранним утром. Вчера позвонил Наталье и справился о погоде в доме, узнав, что ей подкинули в джип еще одну посылку от Кукоцапола Епрста с видео и извинениями, порадовался за Дуньку, мне уже стало казаться, что она слово не держит.

Следы от пальцев капитана, пытавшегося меня задушить, что называется «созрели», приобретя багровый оттенок, действительно походили на итог безумной любви со взбесившейся дамой, оголодавшей без мужской ласки. По-любому за три дня они не исчезнут, значит, все равно придется объясняться с женой, придумывая им безобидное происхождение. Я вышел в гостиную и пожалел, что отправил Василику домой, женщин надо слушаться или хотя бы относиться внимательно к их предложениям — прибираться совершенно не хотелось. Я подошел к столу, не разбирая, плеснул немного водки в первый попавшийся стакан с остатками сока, выпил несвежий коктейль и собрался покурить у окна. Москва уже проснулась и дышала полной грудью, двигая стальными мускулами, прохожие бодро вышагивали по своим делам, машины скопились толстым удавом у светофора, казалось, что город не смыкал глаз ни на секунду. Доставая из кармана сигареты, услышал, как что-то звякнуло об пол, наклонился, чтобы разглядеть, и увидел запонку. Поднял, покатал ее на ладони, потом открыл узкую створку окна, в меня пахнуло свежим воздухом, выпростал руку за окно так, чтобы золотой комочек медленно скользнул с ладони вниз, тем самым прощаясь с этим, ставшим уже ненужным, напоминанием о друге.

— Ай-яй-яй, мон ами, как не стыдно улики в окно выбрасывать — голос черта был ласков и ироничен.

Я обернулся, свято место пусто не бывает, бестиарий в полном составе, нисколько не рефлексируя, подъедал остатки вчерашнего ужина.

— Между прочим, за это статья полагается и наказание уголовное, — гриф полулежал на столе, опершись о крылья, в клюве дымилась сигара. Я впервые видел Шарика курящим, рядом валялась знакомая коробка палисандрового дерева из дома ясновидящей.

— Наложим на тебя епитимью, узнаешь почем фунт лиха, — Дунька была сегодня одета нелепо, верх согласно дресскоду, в строгом офисном пиджаке, внизу ситцевая плиссированная юбка в цветочек.

— Это какую, позвольте полюбопытствовать, прочитать вслух с выражением «Дьяволо наш» и три раза плюнуть в икону?

— Ты не борзей, остряк самоучка, — гриф так пыхнул сигарой, что дымом заволокло половину стола.

— Тише, тише, — угомонил черт соратников и вновь обратился ко мне. — Мон ами, разве ты не догадываешься, что запонка могла бы прямиком вывести следствие на убийцу. Отдав ее Бессонову, ты бы убил двух зайцев — покарал преступника, одновременно выполнив условия нашего джентльменского соглашения. Допустим, на себе ты крест поставил. Но как же тяга к справедливости? Зло должно быть наказано.

— Жить расхотелось?1? — гаркнул гриф.

Я молчал, прикидывая, как половчее соврать, у меня перед глазами опять встала улыбка больной внучки Переверзина, полное горя отрешенное лицо капитана. Да отдай я запонку Бессонову, они же замудохают мужика допросами, ничего не добьются, но жизнь ему исковеркают окончательно. Сергей — неплохой мужик, он вполне может войти в положение, но улику все-равно оформлять придется, заскрипят бюрократические шестеренки, уже не остановишь, перемелют в труху.

— Вы что, не в курсе, как у нас дознание ведется? Ни шатко, ни валко. На одного следователя по пятьсот дел, — я старался, чтобы слова звучали веско, как плод длинных и мучительных раздумий. — Кражу курицы по полгода расследуют. Так что за три дня никак не уложатся, а дальше горизонт моего планирования не действует.

— Никитин прав, как никогда, — помощь опять пришла со стороны Дуньки. — Я тут давеча муху в ветеринарную лечебницу на учет хотела поставить, мне список документов выкатили, до Луны ближе. Чтобы собрать, жизни моей Кончиты не хватит, а она уже от боли воет по ночам, протяжно так, жжж, жжж.

— Гонишь Дунька, — расслабленно пыхнул дымом гриф, — взятку бы дала, тебя бы сей момент обслужили в лучшем виде.

— Да что ты такое предлагаешь, паровоз с крыльями, — Евдокия всплеснула в возмущении лапками, — я крыса порядочная, убить кого, пожалуйста, но унизиться до подкупа, значит окончательно пасть в глазах общества.

* * *

Бессмысленная перепалка между грифом и крысой, обычно так раздражавшая меня, сегодня пролилась бальзамом на сердце. Я надеялся, что они заболтают, уйдут в непролазные дебри спора подальше от скользкой темы поиска справедливости. Варфаламей, вместо того, чтобы цыкнуть на них, с мечтательным выражением глаз наблюдал, как они кричат друг на друга, распаляясь все сильнее. Ор стоял неимоверный, мне подумалось, что план удался. Наконец черту надоело и он тихонько кашлянул в кулак. Спорщики замолчали, как по свистку, а Варфаламей вернулся к исходной точке.

— Так как насчет справедливости, мон ами?

— Не знаю, если честно, особо не задумывался. Мне кажется, ее не существует. Все говорят, что она когда-нибудь настанет, но верится с трудом.

— Я не о высшей справедливости спрашиваю, с ней без тебя разберутся, а о частном случае конкретного человека, твоего друга причем.

— Мишка мертв, ему от моих поисков убийцы ни холодно, ни жарко. Зато я жив. Пока. Может быть, стоит проявить справедливость в отношении живого? Ты же сам говорил, что попытка засчитывается за результат.

— Хитер, кабаньими тропами ходишь, но меня не проведешь — ты к капитану не за истиной сорвался, не душегуба искал, а хотел убедиться, что дружки твои к этому делу непричастны. Удостоверился и лапки вверх, — ухмыльнулся Вафаламей и подмигнул грифу.

Шарик мгновенно сгруппировался и взлетел, так и не вынув из клюва сигару, оставляя за собой дымящийся след, как подбитый в бою аэроплан. Гриф сделал круг по комнате и выпорхнул в приоткрытое окно. Черт молчал, невозмутимо болтая кедой, а Дунька достала из складок юбки секундомер, щелкнула кнопкой и начала отсчет, наблюдая, как по циферблату побежала, прихрамывая, стрелка. Я тоже проникся важностью момента и стал поглядывать на часы, хотя не очень понимал, чего ждем. Гриф вернулся, едва секундная стрелка одолела пятый круг, приземлился, сипло дыша, вместо сигары в клюве была зажата запонка.

— В норматив не уложился, — радостно поддела крыса, — вот до чего неуемное пьянство доводит.

— Заткнись лучше, — огрызнулся Шарик, после того, как отдал запонку Варфаламею. — Еле догнал. Какой-то хмырь ее подобрал на моих глазах. Пришлось применить силу. Народ нынче жадный пошел, слов не понимает. Ну, ничего, наш клюв остер, а когти наши цепки.

Черт повертел запонку так и сяк, будто искал в ней изъян, да и кинул ее через стол. Она приземлилась точно передо мной.

— Мон ами, мы решили исправить ошибку, дать тебе второй шанс, предупреждаю — последний. Отдашь улику Бессонову, засчитаем, как попытку, вне зависимости от результатов следствия. Выбор за тобой.

Первым моим желанием было встать и снова выкинуть запонку в окно, я уже уперся, как в походе с макаронами, баран встал наизготовку и заслонил человека. Остановило меня от эффектного, сколь и бессмысленного поступка, простое соображение — чего ради копья ломать? Как говорят китайцы, будучи сильным, показывай врагу слабину, будучи слабым, кажись сильным. Не знаешь, как поступить, не поступай никак.

— Мне надо подумать, — сказал я и сгреб запонку со стола.

— Внимание, минута тишины, — гриф встал солдатиком во фрунт, прижав крылья к бокам. — Небывалое зрелище. Публика прильнула к моноклям. Никитин думать будет. В прикупе две карты — шестерка и туз.

— Минута. Экий ты шустрый, Шарик, когда других касается, — Дунька кивнула в мою сторону. — А сам? Помню у графа Залепухина сел он играть за второй ломберный стол. Я встала за спиной, чтобы понаблюдать за гением преферанса, мастером пульки, факиром мизера, гуру распасов. Сдали ему четырех коз с третьей дамой, туза и малку…

— Дунька меня под крыло локтем толкала, мешая сосредоточиться, — гриф повернулся к черту за поддержкой, — крыса подколодная.

— Брэк, — Варфаламей развел лапками, как рефери на ринге, — Мы придерживаемся демократических традиций, зачем подгонять, тем самым поражая человека в правах. У Никитина в запасе три дня, вот пусть и думает.

Иные за такой срок войну выигрывали. Аминь.

Дунька с грифом накатили после аминя, выпили и закусили, черт молчал, болтая кедой, выжидательно посматривая на меня. Я в это время безуспешно пытался мысленно артикулировать начало фразы для подачи челобитной Варфаламею, собирая разрозненные буковки в ускользающие слова, шевеля губами, но ничего не выходило, хоть убейся. Неизвестно, сколько бы продолжалось тягостное молчание, если бы любознательная Евдокия не обратила внимание на разорванный конверт, валявшийся на столе среди тарелок.

— О, Никитину пишут, — она вынула из конверта письмо и развернула, подслеповато щурясь, — из заграницы. Весточка с Аппенин. Не разберу сослепу об чем?

— Зазноба у Никитина объявилась. Варфаламею кланяться велела, — гриф смотрел в окно, будто читал на стекле нарисованные каракули. — Умоляет о встрече, намекает на интим.

— Брешешь, — Дунька пробежала письмо глазами, — Несчастная Моника находится в творческом кризисе, отношения в семье разладились, тем самым усугубляя нравственный тупик, плюс возраст и засилье Голливуда. Никакого интима, а концовку можно истолковать фривольно, лишь обладая извращенным воображением.

Достав платок, крыса промокнула набежавшую слезу и передала письмо Варфаламею.

— Положа руку на сердце, — настал мой черед вставить пять копеек, — не вижу смысла мусолить переживания незнакомой, хотя и известной актрисы, в то время как совсем не посторонние вам люди просят, буквально взывают о помощи.

— Это кто? — не отрываясь от письма, спросил черт.

— Девица Чертопрахова, — я постарался добавить безразличия в голос, — Неплохо бы ее братца вернуть…

— Сделано, — с победным видом отрапортовала Дунька.

— Когда ж вы успели выполнить ее просьбу?

— Просьбу, скажешь тоже, — заворчал гриф и, покопавшись, вынул из-под крыла смятый комок бумаги. — У нас контракт, подписанный кровью. А что же противная сторона? Сбежал, понимаешь, с любовницей в санаторий недалеко от Монино, первый поворот направо. Аванс наш пропивать, документально оформленный, начал. Думал, мы его уговаривать будем? Ничего, сейчас ему сестрица рожу умоет, фингал под глазом припудрит, и айда, на галеры, — Шарик приложил крыло к голове, прислушиваясь, — работа уже кипит, клавиши раскалились, что твой пулемет. Вот что значит мотивация. Такими темпами они за неделю роман переделают. Пора уже издательсво подыскивать.

— А далеко ходить не надо, — Дунька развела лапками, — мы который день столоваемся в квартире издателя Сапожникова, надо отплатить человеку за гостеприимство.

— Чего хочет? — черт все еще разглядывал письмо.

— Сущие пустяки, выеденного яйца не стоят, — крыса вытянула ладошку и стала загибать пальчики, — поговорить о бренности бытия, расширить производство, узнать дату смерти. Есть еще невысказанная потаенная просьба — Сапожников мечтает пристроить тестя-соавтора за приличной женщиной, но я категорически возражаю против намеченной кандидатуры.

— Милая Дуня, к чему эти женские счеты? — укорил я крысу как можно ласковее.

— Дуня, милая, ишь как запел, соловей в чаще повесился, — крыса аж затряслась от бешенства, — Милуйся со своей Носковой! Никаких у меня с ней счетов нет! Если она себя по-зи-ци-о-ни-ру-ет, — глагол дался Евдокие с трудом, — как колдунью, вот пусть и нашаманит генералу вечный стояк на одиннадцать часов. Нимфоманка!

— Не в нашей компетенции, мелковато, — сказал гриф.

— Может тогда ему годков сбросить несколько, а то генерал на молодожена совсем не похож.

— Как ты себе это представляешь, мон ами? — черт бросил письмо на стол. — Ты воображаешь, что мы в состоянии крутануть время назад, чтобы вся планета на двадцать лет помолодела?

— У Никитина техническое образование, испорченное сериалами, — принялся рассуждать Шарик. — Он думает где-то на окраине Москвы, в промзоне, стоит себе невзрачная будка, на манер трансформаторной. Ливнями мореная доска, ржавый замок на двери, внутри находится агрегат, мигающий лампочками, типа насоса. Включишь рубильник и пошло-поехало время откачиваться назад.

— Ну вы же убрали живот за одну ночь, пока я спал, то есть вернули меня в дозапойное состояние.

— Сравнил Жанну с Павлом! — Шарик покрутил пером у виска, — пивной жирок я тебе вместе с гландами высосу за пять минут и картошку на нем пожарю, а время — это субстанция неподвластная никому, — он подвел итог. — Не наша компетенция, крупновато.

— Вас не поймешь, — следовало дожать тему, пока гриф разоткровенничался, — Крупновато, мелковато… Что тогда в вашей компетенции?

— Морду тебе расквасить до кровавых соплей! — заорал гриф, выпучив левый глаз, правый дергался от тика.

— Да уж, квасить ты любишь. Все, что горит. За уши не оттащишь, — не удержалась от шпильки Евдокия.

Гриф собрался дать ответный залп по крысе из все орудий, но черт, не вставая, перестал болтать ногой, прицелился и дал грифу такого пинка, что только перья в разные стороны полетели. Гриф с размаху впечатался в стену и сполз по ней на крышку стеклянного шкафа.

— Я же сказал «Брэк», — Варфаламей как ни в чем не бывало обратился ко мне, — Мон ами, ты растешь в моих глазах. Вывести из себя Шарика большое умение требуется. Такое только Дуне по плечу. Итак, кто у нас остался неохваченным?

— Бессонов, — ответил я, пропустив похвалу черта мимо ушей.

— Все?

Можно было проявить инициативу и включить в список капитана и особенно его внучку, но я удержался. Мои отношения с бестиарием, постепенно трансформируясь и обрастая историей, перетекли из веселого, ни к чему не обязывающего трепа в русло полноводной реки с мрачными скалистыми берегами нависающими сверху и чернеющим водопадом в конце, по сравнению с которым Ниагарский лишь жалкая кочка. Как бы я не сочувствовал Переверзину, внутренне признавая некоторую причастность к его судьбе, незачем втягивать посторонних в мои разборки с нечистой силой. В конце концов, он меня ни о чем не просил, уговаривал я себя.

— Все.

— Точно все?

— Все.

— Тогда бывай — черт оскалился и хлопнул в ладоши, — Вперед, нас ждут великие свершения!

Шарик слетел со шкафа, подхватил крыльями сидевшего Варфаламея, будто в лукошко упаковал, Дунька прыгнула черту на колени, гриф, как пропеллером, заработал хвостом. Вертикально взлетев, соратники застыли в воздухе, покачиваясь, и пулей исчезли в стене.

Находясь в одиночестве, я еще побродил по квартире, заодно умылся, и постановил-таки ехать домой. Заказал такси, решив, что прав Петька — не стоит мне больше поддатым за руль садиться, не хватало еще за три дня до смерти в очередную историю влипнуть. Никаких веских причин дальше куковать в его квартире не оставалось, а с засосами мы с Натальей разберемся по-семейному. Я еще раз подошел к зеркалу, разглядывая бордовые пятна, увидел на подоконнике старого знакомого — цветастый шелковый платок, повязал его на шею и остался доволен отраженьем в стекле. Выйдя в гостиную, задержался у книжного шкафа в раздумьях, брать мне деньги или плюнуть и забыть. Недолгие метания между величием души и целесообразностью разрешились в пользу последнего — деньги хоть и образовались нечестным путем, в чем я ни секунды не сомневался, но предназначались именно мне, глупо бросать их на произвол судьбы. Зашвырнув упаковки в черный пакет для мусора, надел куртку, оглянулся на прощание и покинул квартиру.

На выходе из подъезда стоял все тот же насмешливый охранник, я не выдержал и остановился.

— Послушайте, почему у вас все время такая злорадная ухмылка?

— Я не виноват. Врачи говорят — лицевой нерв застудил, — начал оправдываться мужчина и я устыдился собственной агрессии.

Вечно со мной одна и та же петрушка происходит — вместо того, чтобы смотреть на мир доброжелательным взглядом, я кошусь на него, подозревая в человеке дурные намерения, черные мысли там, где их сроду не было. Убеждаешь себя, что лучше не иметь иллюзий относительно рода людского, чем мучительно расставаться с ними в результате чужого предательства, подлости. Но думая о людях хуже, чем они есть, я нахожусь в плену таких же, если не больших заблуждений, чем те, от которых бегу.

По дороге домой захотелось позвонить Таньке, выяснить одну мелочь, которая не давала мне покоя после разговора с женой.

— Никитин, ты всегда звонишь, когда стол накрыт. Будто чуешь. Заскакивай. У меня Славка как раз сидит.

Назвав таксисту новый адрес, я уже через десять минут стоял на пороге квартиры в Лялином переулке.

Танька была при полном параде, будто на светский раут собралась. Это меня можно встречать в задрипанном японском халате на голое тело, подумал я в сердцах, отдавая хозяйке куртку, для Славки ишь как вырядилась.

Вспомнив ухмылку охранника, чертыхнулся про себя, опять меня несет не в ту степь.

Стол был накрыт не на кухне, а в комнате. Здороваясь со Славкой, я пробежался вокруг глазами, все-таки высокие четырехметровые потолки редкость даже в дорогих новоделах.

— А что камин не разожгла?

— Да ты батареи потрогай, — Танька принесла приборы для меня, — Колбасят так, будто за всю зиму отдуваются.

В комнате действительно было жарко, я стащил свитер через голову, явив миру шелковый платок на шее. Славка засмеялся, а Танька зацокала языком.

— Ты что-то осунулся за неделю. Высох, худую шею решил платком прикрыть.

— Вас, женщин, не поймешь, придешь с животом — эк тебя разнесло, скинешь вес — осунулся. Нет, чтоб сказать — постройнел, — пробурчал я, пока Танька накладывала на тарелку закуску.

Мне было тепло не только физически, мне просто было тепло с ними, моими старинными друзьями, стоило забыть обо всем и наслаждаться компанией товарищей со школьной скамьи, но баран опять проснулся, тряхнул головой и ударил копытом.

— Тань, что тебе Мишка наговорил про мою жену?

Она застыла лишь на мгновенье, но мне было достаточно, чтобы понять — вопрос застал ее врасплох.

— Когда? — осторожно уточнила Татьяна, явно желая потянуть время.

— Понятно, что не вчера. Полгода назад, незадолго до смерти, не суть так важно.

— Ты действительно хочешь это знать?

— Незачем бродить вокруг да около — я думаю, нет, я уверен, что разговор по этому поводу у вас состоялся. Меня интересует конкретика — детали и формулировки.

Татьяна раздраженно села в кресло, опираясь на витые подлокотники, посмотрела на Славку, прикидывая, стоит при нем говорить или нет, на что Макар тут же среагировал и поставил на стол стакан с томатным соком, который вертел в руках.

— Могу выйти.

— Сиди, тут все свои, — я остановил его рукой, не отрывая от подруги сосредоточенного взгляда.

— Прекрасно, — Татьяна видимо собралась с духом, — только запомни на будущее — ты сам этого хотел. Славка свидетель.

— Мы тут все свидетели, правда, непонятно чего. Так что давай, не тяни.

— Наталья предала тебя, Никитин, она спала с Мишкой, изменяла тебе с последнего дня рожденья, того самого, на которое ты не явился. Это ее он бросить хотел, когда предлагал мне лечь с ним а койку. Еще неизвестно, может быть, Наталья же и подговорила Мишку денежки свистнуть. Ты чего лыбишься, как дурак? — Татьяна застыла в замешательстве, наткнувшись на мою улыбку, оборвала на полуслове пламенную речь, как две капли воды похожую на обвинения, брошенные в ее адрес Наташкой.

— Мне кажется, что Мишка развел вас, как кроликов, точнее, как двух крольчих.

— Ты хочешь сказать…

— Да-да, как в зеркале, — взяв из плетеного блюда яблоко, я с удовольствием вонзил в него зубы. Откусив, стал медленно пережевывать, вовсе не для того, чтобы выдержать театральную паузу. Мне хотелось дать Таньке время переварить услышанное. — Я понимаю, что с возрастом когнитивные функции угасают, но не до такой же степени.

От кого-то слышал, что у слабого пола замедленная реакция в стрессовой ситуации. Я под этим спорным утверждением не подпишусь, хотя бы в части моих знакомых женщин — они, как на подбор, отличались редкой сообразительностью, особенно в вопросах взаимоотношения полов. Танька не являлась исключением — быстро сложив два и два, благодаря подсказке, она безошибочно достроила в голове всю цепочку. Она начала вслух разматывать клубок заново, я еще раз убедился — иногда достаточно одной фразы, чтобы темный лес превратился в зеленую дубраву с ровными просеками, где каждое деревце понятно и знакомо с младых ногтей. Поразительно, чего мы так долго блуждали, опасливо озираясь по сторонам?

Выяснив, чего хотел, я засобирался домой, Танька протестовала, но вяло, было видно, что ей самой хочется побыть наедине, покатать камушки в голове. Славка предложил меня подбросить, и я с радостью согласился, одной заботой меньше, вот бы все скинуть с плеч также легко.

Джип катил, наворачивая под себя мостовую, разноцветными кубиками летели навстречу дома, составляя причудливый конструктор города. Мне не хотелось говорить, я смертельно устал от бесед, напоминающих трескотню сорок на ветке, столь же шумных, сколь же и бесполезных. Ни шиша не дает понимание того факта, что Мишка жестоко подшутил над близкими мне женщинами, ни к чему не приближает, никуда не зовет. Раньше казалось, что стоит только найти таинственное недостающее звено, как сразу все поступки моего бывшего друга обретут логический смысл, теперь же я потерял желание искать хоть впотьмах, хоть под услужливым светом фонаря, мною овладела апатия, словно бредешь в тумане, зная, что он никогда не рассеется. Макар почувствовал мое настроение и в душу не лез, предпочитая отмалчиваться, даже музыку выключил, чтобы не раздражала. Так в тишине мы и доехали до дома. Я ощутил его крепкое рукопожатие, бросил дежурное «до скорого», ожидая услышать привычное «бывай», но сегодня все карты в кучу.

— Не знаю, скоро ли увидимся. Я ведь к Таньке попрощаться заехал. Уезжаю, — Славка будто извинялся.

— Куда это?

— В Норвегию. Уже и домик на фьордах присмотрел.

— Что, здесь совсем не клюет? — мои слова заставили Славку рассмеяться. — Лучше бы ты на Гоа поехал. Там, по крайней мере, весело и тепло.

Я вылез из джипа, пересекая двор, не услышал за спиной звука отъезжающей машины. Не выдержав, обернулся на ходу, Макар смотрел в мне вслед, опустив голову на руль. Помахав ему рукой, я нырнул во мрак подъезда.

Вернувшись домой откуда-то ни было после небольшой отлучки, всегда испытываешь удивительную смесь теплоты и неловкости — устав от заморских деликатесов, захотелось отрезать краюху черненького да запить молочком. Переговорив по телефону с Натальей, я включил воду, чтобы наполнить ванную, а затем плюхнулся в нее, испытывая почти блаженство.

Загрузка...