Предел тщетности

Глава 1. Восемнадцать дней до смерти

Проснувшись утром, я долго лежал с закрытыми глазами, отвернувшись к стене, боясь пошевелиться, дожидаясь, когда жена приведет себя в порядок и уйдет на работу.

Только после прощального стука двери, я выползал из-под одеяла и шел на кухню заварить кофе. Потом брел обратно с кружкой в дрожащей руке, оставляя после себя цепочку коричневых пятен на светлом буковом паркете, садился за включенный компьютер и начинал поглощать все, что выдавал мне Интернет, прихлебывая горячий напиток.

Все ровно так и произошло в то злополучное утро — я пришел в комнату, сел за компьютер, поставил кофе на стол, немного расплескав, поерзал мышкой, выводя моего единственного друга из спящего режима, и увидел, что на мониторе в углу, свесив ножки на экран, сидит маленький черт. Своим видом он не походил ни на классического черта из запоя, ни на его сородичей из русских народных сказок, ни на персонажей литературных произведений связанных с чертовщиной. Лицом Варфаламей, позже я узнал его имя, напоминал сильно похудевшего Чебурашку с отрезанными ушами. Они так плотно прижимались к его голове, что становились практически незаметными. Копыт не было видно, оставалось только догадываться об их присутствии, на его ступнях красовались поношенные синие кеды на шнуровке. Покрытое лиловой шерстью тщедушное тело одето в рубашку навыпуск цвета хаки и серые шорты до колен в крупную красную клетку. Черт полез карман, достал пачку сигарет с ванильным привкусом, вынул одну и закурил, щелкнув маленькой зажигалкой, нахально пуская дым мне в лицо.

— Скоро ты сдохнешь, — торжественно произнес черт после небольшой паузы таким напыщенным тоном, словно награждал меня орденом за заслуги перед Отечеством.

— А тебе не все ли равно, — безразлично ответил я, пододвигая к себе кружку.

Черт потянулся за ней, чтобы сбросить пепел и чуть не свалился с монитора. Изловчившись в последний момент, он подтянулся на руках, не выпуская сигарету из мохнатых пальцев, повернулся на мгновенье ко мне спиной. Из небольшой прорези в шортах сзади торчал хвост, аккуратно свернутый колечком. Кисточка на конце, вдетая в петельку чуть ниже левого кармана, напоминала пучок сухой травы.

Устроившись обратно, черт поерзал задом по краю экрана, находя устойчивое положение, затянулся, прищурился одним глазом и точно выщелкнул окурок в центр кружки. Бычок, попав в жидкость, зашипел, утонул на секунду и всплыл на поверхность, покачиваясь на волне, приводя к неприятным ассоциациям. Как ни в чем не бывало, я отхлебнул глоток кофе, поймав губами желтый фильтр, покатал его во рту и плюнул им в черта, попав в морду. Варфаламей нисколько не обиделся и, утершись, засмеялся. Подленько так, мелким горохом. Черт снова полез в карман, достал засаленную записную книжку, полистал ее, поплевывая на палец, нашел искомую страницу, провел ладонью вдоль корешка, расправляя, и со смешком прочитал.

— Тэк-с. Никитин. Ты помрешь через восемнадцать дней, ночью, во сне, твои бренные остатки закопают через трое суток после смерти, — он остановился, склонившись над вещей книгой, будто разбирал смазанные каракули, — в могилу под номером восемьдесят семь тысяч пятьсот двадцать один на Митинском кладбище.

Он послюнил палец, точнее засунул его в рот целиком, пососал его, как леденец на палочке, перевернул с печально-притворным вздохом страницу и гаденько продолжил.

— Души у тебя нет, ни бессмертной, ни вообще какой, завалящей, так как ты, Никитин, ничего из себя не представляешь, то и не подлежишь трансформации, потому что из ничего никогда не сделать чего. Дерьмо ты натуральное, ноль без палочки, фуфло в очках, гнида со слуховым аппаратом, хорек пивной, — Варфаламей сидел, закинув ногу на ногу, перечислял эпитеты, загибал пальцы на руке, выставив вперед блестящую лиловую ладошку, лысую, как у обезьяны.

Взяв кружку в руку, я собрался окатить его содержимым с ног до головы и шут с ним, с монитором, но черт погрозил пальцем — даже не думай! И исчез.

Я наклонился вправо, не вставая со стула, открыл дверцу книжного шкафа, вытянул две книжки и достал заначку — бутылку водки, рюмка стояла там же.

С юности я испытываю благоговейный трепет перед писателями и поэтами, перед любым человеком способным силой ума, с помощью фантазии сложить вместе слова таким образом, что получается занимательная история, от которой невозможно оторваться даже ночью. Плюс ко всему этому, однажды в романе Майн Рида на девяносто второй странице я нашел пять рублей. Сколько потом не перечитывал — денег не находил. Зато полюбил литературу. С тех пор прошло много лет, но, отдавая дань юности, заначку я всегда хранил за книжкой «Всадник без головы».

Не успел наполнить рюмку, как из стены в районе принтера, стоящего на полке, будто из пористой губки, появился Варфоломей. Он тащил за собой какой-то предмет, тот вылезал с трудом и черт, повернувшись к стене, уперся в нее ногой и вытянул широкое кресло, обтянутое кожей. На обоях остался маленький грязный след подошвы в узорах.

— Ай-яй-яй. Никитин. Пить водку в одну харю? Одиночество заело? — с места в карьер, начал стыдить меня черт.

— Водку пьют в одно лицо не от одиночества, а от самодостаточности. Можешь составить компанию. Только у меня подходящей тары нет для тебя.

— А и не надо. Все свое ношу с собой, — черт свесился вбок, вытянул из кресла мини бар, открыл его и ловким движением налил себе фужер водки, — Будем, не чокаясь.

— Почему это не чокаясь? — возразил я.

— Из соображений личной безопасности, дабы уберечь тебя от соблазна меня прихлопнуть.

Да и потом, мы же на поминках.

— На чьих?

— На твоих, дурашка.

— Так я же еще не помер. У меня восемнадцать дней в запасе, почти как у Штирлица.

— На своих поминках, по всей видимости, ты присутствовать не будешь. Поэтому давай помянем тебя по русскому обычаю, пока есть возможность. Поехали.

Мы выпили. Я запил теплую водку глотком остывшего кофе, черт занюхал подмышкой, зажмурившись от удовольствия — то ли водка оказалась вкусна, то ли подмышка благоухала.

— Подлец ты, Никитин. Сидишь ханку трескаешь, а жена в это время корячится на работе.

— А ты бы хотел, чтобы было наоборот — я корячился, а жена ханку трескала?

— Ничуть. Да и жена твоя не пьет, в отличие от некоторых.

— Тогда прошу учесть в качестве маленького оправдания. Эта бутылка, — я постучал пальцем по пузырю, куплена еще на мои кровно заработанные.

— Железная у тебя логика. Главное — удобная. Есть только одна в ней малюсенькая несостыковка. Водку ты купил на свои, а живете вы последние полгода на женины деньги, — черт налил себе еще фужер и поднял его выжидающе.

Вздрогнули еще по одной. Все повторились как в прошлый заход, только на этот раз Варфоломей сложил мохнатые пальцы в кулак, поднес к носу (свиного пятака у него не наблюдалось) и вдохнул аромат кукиша.

— Сволочь ты, Никитин, первостатейная. Бессовестная, — заунывно завел черт патефон по новой.

— Слушай, — оборвал я Варфоломея, — ну что ты меня сволочишь почем зря. Не успел появиться, так сразу совестить начал.

— А может я и есть твоя совесть?

— Совести, как и души, у меня нет. Но! Если бы она присутствовала, то никак не могла бы походить на тот лиловый, мохнатый кусок дерьма, который я вижу перед собой.

— Конечно, конечно, — согласился Варфоломей, махнув в мою сторону ладошкой, — твоя совесть белоснежна, как простыня новобрачной, до свадьбы переспавшей с дивизией мужиков. Исподнее, мой друг, бывает чистым, только когда его после стирки одеваешь, а не носишь, не снимая, всю жизнь — твоя совесть воняет так, что ни один дезодорант не поможет.

Варфоломей достал сигариллу и закурил. Запахло ванилью. Я открутил пробку с бутылки и протянул ему вверх, с просьбой — окурки на мой стол больше не бросать.

— Мерси, — пробормотал, растрогавшись, черт и даже смахнул невидимые слезы с мелких, как бусинки, глаз. Взял пробку и надел, как колпак, себе на голову, но пепел стал стряхивать в пустой фужер, стоящий на подлокотнике кресла.

Скажи, — спросил я примирительно, — у тебя в книжечке все записаны?

— Все, не все, говори конкретно. Про родных не скажу. Не положено.

Я хотел спросить черта про моего бывшего компаньона, губошлепа Мишку, кинувшего нашу фирму, точнее меня, на крупную сумму, но подумал, что такая мелочность будет характеризовать собеседника не с лучшей стороны и даст повод Варфоломею еще раз позубоскалить на сей счет.

Лучше у него выяснить что-то капитальное, раз уж представился благоприятный случай. Видя мое замешательство, черт решил подсобить.

— Ну, что. Называй фамилию.

— Путин. Владимир Владимирович.

— Год рождения? — уточнил черт.

— Не знаю.

— Путин, Путин, Путин, — Варфаламей листал свой засаленный фолиант, — кто таков?

— Ты что, с Луны свалился? Президент России.

— Э, брат, президенты, высшие иерархи, аятоллы там всякие, команданте и прочая нелюдь, — черт закрыл книжку, выпучил свои бельмы и показал пальцем вверх, — проходят по иному ведомству. Для них ребята кучерявее надобны, не такая шваль, как я. Котел нержавейка, уголек калиброванный, смола эвкалиптовая, прозрачная, как слеза младенца, кипит при двустах градусах, продлевая блаженство. Все высшей пробы. У тебя список злодеяний поместится в тонкую школьную тетрадь крупным подчерком для подслеповаых, а у них тома мелким шрифтом. Поставить стопкой, сесть сверху, так ноги до пола не достанут.

— У тебя ноги не достанут?

— Ага, схохмил. Галочку себе нарисуй. На лбу. Или звезду на фюзеляже.

Ну, раз Путин по другому ведомству, то и спроса нет. Все-таки надо узнать про Мишку. Вдруг у него от грыжи скоро пупок развяжется или машина снегоуборочная собьет ненароком, когда он пьяный будет дорогу переходить. Денег, естественно, не вернуть, но должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость.

— Кривулин Михаил. Глянь, Христа ради, — я думал черта при имени Господа передернет, но тот даже ухом не повел.

— Тэк-с, Кривулин. Михаил. Аркадьевич? — спросил Варфаламей, хитро стрельнув глазами в мою сторону.

— Аркадьевич, шестьдесятого года рождения.

— Он придет на твои похороны, скажет впечатляющую речь, на поминках подсядет поближе к твоей жене, вспомнит незабываемые годы проведенные в содружестве с тобой, слова его прольются бальзамом на сердце, лягут маслицем в горячую кашку. А он возьмет, да и женится через полгода на убитой горем вдове. Проживет долго, сколько не скажу, тут клякса и смазано, но внуков твоих еще выведет в люди, воспитает, так сказать, по образу и подобию.

— Как же так? — я оторопел от предсказания черта, — Мало того, что этот гад у меня деньги свистнул нахальным образом, так он еще и мою жену прикарманит, будет целовать ее мокрыми губами и все такое прочее. Лежать в моей кровати (я посмотрел украдкой на диван), пить из моей кружки кофе по утрам, сидеть за моим компьютером, да еще и внуков моих воспитает.

— Пьеса «Маша и медведи» в исполнении Никитина, народного артиста без публики. Кто сидел на моем стуле? Ну, уж кружку, я надеюсь, он сам себе купит, раз жена досталась даром. А впрочем, тебе не все ли равно? — ответил Варфоломей моей же фразой. — Твое бренное жирное тело в это время будут черви глодать, да облизываться. Каждому свое — кому червей кормить, кому твою жену трахать.

— Я категорически не согласен с такой постановкой вопроса.

— Вот, братец. Тогда займись делом, придумай себе занятие, если хочешь перетасовать колоду. Все можно изменить, было бы желание, а что не поменялось, так видать и желания не было. А чтобы ты долго не раздумывал, даю тебе времени до завтрашнего утра. Приду, проверю.

Черт встал, одернул рубашку, щелкнул по-гусарски кедами и нырнул в стену, утащив за собой кресло, заодно прихватив пробку от бутылки. Я остался один.

Вы будете смеяться, но занятие я себе нашел буквально через полчаса. Рука провидения заставила компьютерную мышь навести курсор на блог одной довольно-таки известной девицы и щелкнуть на тексте с заголовком «Пишут все!» В статье, написанной, не буду скрывать, очень хлестко, мадмуазель высказывала свой незамутненный взгляд на повальное увлечение литературным творчеством различными товарищами, ибо господами она их не желала называть. При этом, как мне кажется, несколько передергивала. На законное возражение «а сама-то», отбрехивалась, указывая, что излагает мысли только на одну тему и совсем не претендует на звание писателя. Девица — явная лоялистка, не путать с роялисткой, то есть лояльно относящаяся к нынешней власти. Я с первых же секунд возненавидел ее всей душой, которой у меня нет. Моя неприязнь к власти всем известна, причем это касается не только того периода, который мы сейчас проживаем, но и власти вообще. Как все почти интеллигентные люди, в юности я не любил коммунистов, потом терпеть не мог демократов, а уж теперешних либералов — державников в одном лице просто-таки презирал до кончика хвоста моего кота. Девица же, наоборот, свою любовь к правительству аргументировала фразой: «Оно не мешает мне кататься по выходным на велосипеде». Такая простая мысль являлась и великой истиной и паскудной ложью одновременно. Я с ней отчасти согласен — сложно представить себе, например президента или премьера, бегающих с дубиной по парку за велосипедистами, еще сложнеенафантазировать весь кабинет министров, вылезающих из джипов с картами парка, разбитого на сектора, чтобы начать потешную охоту за любителями здорового отдыха.

Действительно, власть и мне не мешает кататься, что на велосипеде, что на самокате, если бы таковые у меня присутствовали в наличие. Она мне даже не мешает сидеть перед компьютером и читать всю эту чушь. Но до поры, до времени, пока мое одинокое катание на велосипеде не вступит в противоречие не с властью (кто я такой?), а с любым представителем этой самой власти, будь-то полицейский, пожарник, лесничий или, на худой конец, работник ЖКХ. Степень последующего наказания напрямую зависит от характера и глубины возникших противоречий, а также от настроения судьи, который эти противоречия разрешит не в мою пользу. Обвинить человека, катающегося по лесным тропинкам в воскресенье на двухколесном передвижном средстве с мускульной тягой, в бандитизме или шпионаже для нашего государства также легко, как мне убить комара. Более того, замени в исходном тексте лес на квартиру, велосипед на велотренажер, ничего кардинально бы не поменялось в доводах обвинения, только усугубило бы вашу вину, показывая, насколько вы хитры и скрытны, раз совсем не выходите из дома, шпионя в пользу республики Лабрадор. Вроде бы полный бред, но стоит взять одно из нашумевших дел последних лет да почитать аргументы обвинения, волосы на голове встанут и пойдут плясать комаринского.

Короче, девица, написавшая статью, мне совсем не нравилась. Она казалась жеманной до неприличия. Ее ответы на комментарии, вежливые до тошноты, не могли меня обмануть. Она признавалась в том, что страшна, не любит секс ни в каком виде, и главное, понятия не имеет, что такое «Дом 2». Подобная уничижительность — несомненно полезна, когда она высказывается самому себе, утром, перед зеркалом, после бурно проведенного вечера с применением спиртных напитков различной степени тяжести. Когда же ее произносят вслух при многочисленных свидетелях, да еще и повторяют на разные лады, это говорит больше о потаенной браваде, о глупом бахвальстве, чем о смирении. В складках уничижения всегда прячется вошь гордыни. Я не верил ни единому ее слову. И чем дольше мадмуазель повторяла, что некрасива и асексуальна, моя ненависть к ней, считающей себя, без всякого сомнения, соблазнительной красоткой, росла, поднимаясь огромным ядерным грибом над полями Хиросимы. Бывает же такое — человека хочется удавить безо всякой на то причины.

Особенно меня раздражало ее вранье про «Дом 2». Скажите, остался ли в нашей стране счастливчик, не знающий эту передачу? Нет, может быть, какие-нибудь староверы, живущие в тайге на подножном корму, без газет и электричества, слыхом не слыхивали о существовании, по заявлениям депутатов ГосДумы, гнезда молодежного разврата, но как поверить в то, что современный человек в столице нашей Родины, пользующийся Интернетом никогда не встречал упоминания о Ксении Собчак? Режьте меня на кусочки длинными полосками тупой пилой, жгите мне звезды на спине паяльной лампой, такого быть не может.

Если же девица врет в деталях, что стоит ей соврать в целом, к ее заявлениям про «пишут все» я тоже отнесся крайне скептически. Мало того, будь на ее месте солидный литературовед, убеленный сединами, я бы воспринял его слова с пониманием и возможным одобрением. Этой же кикиморе болотной очень хотелось возразить, даже не так, досадить не только словом, но и делом.

Я решил написать роман, правда еще не знал о чем, но завтра мне есть что предъявить лиловому черту. Главное не спешить и затянуть написание великого произведения дольше восемнадцати дней и губошлеп Мишка не окажется в кровати моей жены, а там посмотрим по обстоятельствам. Не имея ни сюжета, ни героев, ни завязки, ни развязки в голове, я, тем не менее, не унывал.

Будто другие мои будущие коллеги из литературного прошлого начинали как-то иначе, как же — рожали в муках свои творения, обличая общественные пороки и вскрывая нравственные язвы общества. Такое пусть детям в школе рассказывают, чтобы раньше времени не узнали, что дела обстояли значительно прозаичнее.

Занятие литературой является по сути одной из форм эскапизма, это я вам говорю от всей моей склонной к эскапизму натуры. Чем, скажите, я занимался последние полгода, как не бегством от действительности? Другое дело, поход в мир иллюзий неплохо предпринимать с небольшим количеством денег в кулачке — монетки, отражаясь в свете мрачной Луны, будут веселыми фонариками освещать тропинку к месту очередного привала.

Внезапно я чихнул — слуховой аппарат вылетел пробкой из уха. Чихнув еще раз, я обнаружил, что хорошо слышу, будто никогда не лишался естественного очарования окружающих меня звуков. Перед приходом жены я водрузил его на место и весь вечер скрывал от нее вернувшуюся ко мне способность слышать всех и вся без помощи усиления, предварительно вынув из слухового аппарата батарейки, чтобы не вздрагивать от крика.