Предел тщетности

Глава 6. Четырнадцать дней до смерти

Наутро болела голова — конечно же, я вчера напился. По дороге домой я заехал в продуктовый магазин и накупил выпивки, закуски — всякой всячины, особо не разбираясь. Так голодранец, на которого свалилась манна небесная, осатанев от богатства, стараясь пустить пыль в глаза таким же оборванцам, спешит окружить себя предметами роскоши, в своем понимании, естественно. Шестнадцать тысяч, не бог весть какие деньги, не предел мечтаний даже для бомжа, но понять меня можно — впервые за полгода я имел удовольствие заплатить за себя сам, собственноручно.

Я приподнялся в постели на локтях — комната напоминала Зимний дворец после октябрьского переворота — до основания не разрушена, но следы вандализма бросались в глаза.

Однажды у меня сломался телефон, я пытался вскрыть его всеми доступными средствами, что попадались по руку — отверткой, ножницами, пилкой для ногтей, ничего не вышло и пришлось отдать его в ремонт. По гарантии телефон чинить не стали, взяли с меня деньги. Отремонтировав, вернули, написав в квитанции — «на корпусе видны следы варварского взлома». Меня так очаровала правдивая изящность формулировки, можно сказать, запала в душу, что я где надо и не надо стал вставлять полюбившуюся фразу. Так вот, в обстановке комнаты были видны следы варварского взлома — на столе сталагмитами росли недопитые бутылки, между ними осторожно, чтобы не наступить в разбросанный харч бродил привидением кот, принюхиваясь, принтер валялся на полу, ему, бедолаге, досталась изрядная порция моего пьяного негодования. Остальные неприглядные подробности вчерашнего пиршества явились взору по мере возвращения к жизни из похмельного небытия. Откинув одеяло, я увидел, что лежу в постели голый, так сказать, первый поцелуй вчерашнего дня, потом воспоминания всплывающей чередой покрыли поцелуями все тело с ног до головы, облобызав липкими губами. Пододвинув стул, сел за стол и оглядел поле битвы. Интересно, приходили вчера милейшие гости разделить со мной трапезу или разгром учинил я сам, по англицки, в одно лицо? Судя по бутылке сладкого клюквенного ликера и надорванному пакетику с чипсами со вкусом кальмара, выходило — либо Евдокия со товарищи праздновали со мной смерть Мишки, либо я предусмотрительно накупил полон стол, рассчитывая на присутствие чертовой троицы. Зная по опыту, что гадать бесполезно, остается только надеяться, вспыхнет лампочка в голове, осветив темные стороны бытия, включая закоулки, или к вечеру жена сообщит ход бесчинства с подробностями, вгоняющими в тоску.

Придавленный пепельницей, чтобы не убежал, между креветками и половинкой надкусанного киви лежал мобильный телефон. Я высветил последний номер — звонил жене в конце работы, видимо требовал купить что-то для дожора. Набрал жену.

— Наташ, я вчера сильно чудил?

— Как обычно. Никитин, ты даже в безобразиях банален и скучен, как осенний лист перед заморозками.

— Не скажи, ты принимаешь за банальность дань традиции, здоровый консерватизм, что есть у всех ответственных людей.

— Мне некогда, говори, что хотел.

— Где мои трусы?

— В Караганде. Прожег в трех местах. Возьми чистые с полки. Тебе, дорогой, лечиться пора — весь вечер с чертями и крысами лясы точил.

Разговор с женой не внес ясности, придется бродить во вчерашнем на ощупь. Я надел трусы и оглядел стол, решая, с чего бы начать сеанс просветления. От одного взгляда на водку к горлу подкатывал комок свалявшихся волос, который хотелось сплюнуть, я скользнул по ликеру и остановился на бутылке сухого красного, ее кто-то любезно открыл, памятуя — с утра будет не до штопора. Накатил целую кружку, вылив в тарелку остатки томатного сока, выпил, точнее, вогнал вино с усилием внутрь, закурил и стал ждать света в конце туннеля. Летучим голландцем из тумана выплыл разговор с Танькой, не удивительно, ведь я еще был трезв, не считая трех рюмок, что бледный узором смотрелись на фоне последующего безудержного возлияния.

Когда я вернулся на кухню, так и не застав врасплох улизнувшую троицу, Танька, уже успокоившись, отрешенно и буднично поведала мне обстоятельства смерти Мишки, будто рассказывала историю из прошлого века. Сестра Мишки, обеспокоенная длительным молчанием брата приехала на квартиру и обнаружила его мертвым посреди комнаты. Все в жилище было перевернуто верх дном, видимо что-то искали, вещи разбросаны, даже горшки с цветами разбиты, земля скрипела под ногами милиции приехавшей по вызову. Мишку убили, нанеся сзади несколько ударов тупым предметом по голове. Орудие убийства, железный молоток для отбивки мяса, валялся невдалеке от тела. Естественно, завели уголовное дело. Бывшая жена Мишки должна прилететь днем из Германии, дочь, живущая в Питере, приехала вчера, это она мне названивала. Завтра родственники поедут за разрешением на похороны, но когда они состоятся неизвестно — все зависит от экспертизы.

— Вот, собственно и все, — подытожила Танька, и было непонятно, чему она подводила черту — телеграфному пунктиру обстоятельств гибели Мишки или всей его жизни в целом.

Я не стал интересоваться, почему она сразу не сказала о смерти, у каждого свои резоны, спросил только, когда произошла трагедия.

— Позавчера, сказали днем. Мне, кстати следователь звонил, молодой, судя по голосу. Предложил встретиться.

— Странно, обычно они не церемонятся, пришлют повестку, и думай, зачем.

— Много ты знаешь, — усмехнулась Танька так, что я сразу понял дремучую неосведомленность в действиях следственных органов.

Иногда я действительно чувствовал себя пацаном рядом с ней, да что там скрывать и рядом с Натальей. Две главные женщины моей жизни были на порядок умнее меня, не говоря уже о прочих пустяках, таких как интуиция и умение смотреть чуть дальше своего носа. Если честно, я не возражал бы, чтобы на планете наступил апофеоз матриархата, втайне надеясь, что у женщин хватит соображения оставить в живых не только красивых и умных, на развод, так сказать, но и вечных неудачников, хотя бы в качестве клоунов.

— А почему тебя?

— Не знаю, спроси чего полегче. Я его сестре рассказала, что Мишка заезжал ко мне на прошлой неделе. Может я последняя, кто его видел живым, — Танька помолчала и добавила, — и ты жди повестки.

Мое существование после мирового кризиса находилось так глубоко на периферии реальной жизни, что я даже сразу и не понял.

— А я-то тут причем? Мы с ним виделись последний раз в тот день, когда он деньги спер.

— Не говори ерунды, — разозлилась Танька и перешла в атаку, — как в детском саду, ей Богу. Не ты ли на всех перекрестках орал благим матом, что Мишку убить мало.

— Это же фигура речи такая.

— Вот про фигуру и расскажешь следователю.

Пробыл я у Таньки недолго, вернулся без приключений засветло, а вот что было дальше, как отрезало.

Поколебавшись, вдруг не пойдет, я плеснул немного водки на донышко, рассчитывая найти потерянное время, раздвинуть шторы сознания, с прискорбием понимая, что только в беспамятстве счастье.

Любое утро после загула сродни небольшому апокалипсису, масштабы и последствия которого пока еще не приняли стройные очертания, блуждают вороватым псом в кустах, боязливо выглядывают, страшась выйти наружу, пока раздосадованный хозяин не громыхнет палкой по штакетнику, не крикет на всю округу — выходи, кто еще живой.

И полезли, как в книгах Стивена Кинга изо всех щелей зловещие мертвецы, пихаясь локтями — отвратительные, один краше другого. Здесь самое главное не испугаться, не броситься бежать, не дать слабину, показав растерянность, оглядываясь с мольбой о помощи, а принять паскудство как должное, как непременный атрибут сегодняшней жизни. Пригласить за стол, да плеснуть, если что осталось. Не дай Бог, начать выяснять, кто чего купил, принес с собой и сколько выпил накануне. В этом смысле, чем меньше людей или нелюдей, тем лучше. Умение же пить в одиночку дается не каждому, имеет свои плюсы и минусы. Безусловно, положительным является тот факт, что ни с кем не надо делиться, не приходиться зорко и ревниво следить, сколько каждый себе налил и не выкроил ли себе лишнего. Помню пил я как-то в младые годы с двумя слепыми, жизнь столкнула нас лицом к лицу промозглым похмельным утром возле магазина. Одиннадцати еще не было, винный отдел закрыт, но законная преграда не казалась непреодолимой — толстая продавщица Марина жила в моем подъезде. Как все любители выпить, находящиеся в аховой ситуации, мы поняли друг друга с полуслова, осознав единство, скинулись, сообразив на троих, и я нырнул в подсобку.

Вместе с добычей мы отошли к ближайшим кустам, нашли на ветке дежурный стакан, мне, как зрячему, доверили роль виночерпия. Я взял бутылку и уже было собрался разлить водку согласно собственному представлению о справедливости, как один из слепцов, что постарше, нашарил рукой край стакана, положил палец на кромку, согнув две фаланги так, что ноготь смотрел в дно и скомандовал — банкуй. Я стал лить, как только водка достигла края пальца, слепой сказал — стоп. И что вы думаете, три раза жидкость наполняла стакан ровно по палец незрячего и в итоге, на дне бутылки не осталось ни капельки. Желание обмануть ближнего натолкнулось на природную сообразительность слепого и лишило меня угрызений совести в будущем.

Отрицательный момент пития в одно лицо — не с кем покалякать на животрепещущую тему, но тут все зависит от человека. Одиночество присуще цельным натурам, что живут по формуле «Лучший собеседник — это я сам».

Мне же приходилось пить в одиночку, беседуя только с котом, от безысходности — однажды споткнувшись, я выпал из обоймы, в то время как остальные побежали дальше, обиделся не на себя, не на собственную неповоротливость, а на весь белый свет и продолжал культивировать обиду, расчесывая болячку, чтобы не дай Бог, не засохла.

Точно такая же обида захлестнула меня накануне. Веселые человечки, по крайней мере, черт, знали о Мишкиной смерти если не загодя, то уже вчера наверняка, но даже пальцем не пошевелили, чтобы поставить в известность, чтобы я не смотрелся бараном, глядевшим на Таньку, как на новые ворота. Ладно, пес с ними, с воротами, с умершим Мишкой, но я-то еще живой, как можно так поступать с живым еще человеком. Внутренний голос возразил — с каких сладких коврижек ты пришел к такому бесподобному выводу? Никто никому ничего не должен, тебя друг предал, а ты предъявляешь претензии нечистой силе, принявшей обличье забавных животных. С ними надо держать ухо востро. Обрати внимание, как они вчера показали зубы на набережной, не испытав даже подобия жалости к милицейскому капитану. А ты, можно сказать, ходячий покойник, шаришь одной ногой на том свете, примеряя белый тапочек, тебе сказали — помрешь через четырнадцать дней, вот и не суетись, дашь дуба, как и обещано. Я вспомнил, что вчера разбил принтер, стучал кулаком в стену и орал: «Выходите, суки драные!». Вспомнил, как заходил сосед, встревоженный стуком, и я плакался ему вместо жилетки в клетчатую байковую рубашку. Афанасий Егорович, пригубив, не остался в долгу и принес бутылку рижского бальзама, но скоро исчез, увидев, что я стал заговариваться, бросая упреки серой крысе и лиловому черту.

Я налил еще маленько, теперь уже, чтобы остановить вакханалию воспоминаний. Общая картина была ясна, как лик Сталина для коммунистов, детали не имели значения и могли лишь окончательно испортить настроение и без того паршивое.

Все-таки как глупо я выглядел в глазах Таньки, если она даже не захотела обсуждать со мной попытку ступить на писательскую стезю, оборвав на полуслове. И я, размазня на пятидесятилетнем рубеже купился на замануху черта, когда он предложил изменить расклад жизни. Какой из меня писатель? Что я могу предложить миру, чего он еще не знает, кроме списка упущенных возможностей, горы нереализованных идей.

Историю жизни человека, мечтавшего покорить вселенную, что с годами ограничил полет фантазии пределами земного шара, затем сузил до занесенной снегом улицы родного города, до небольшой квартиры в кирпичном доме и в итоге все желания свел к покупке новой сковородки для блинов?

Веселенькое будет чтиво. Людям нужна надежда, канат сброшенный с небес, чтобы если не взобраться, то хотя взглянуть наверх, задрав головы, замереть от увиденного, а ты им предлагаешь копаться в зловонной жиже собственных рефлексий?

Увлеченный сеансом самобичевания, я не заметил, как они появились, из какой стены выползли, услышал только противный хруст пакета с чипсами и, подняв глаза, нашел опостылевших зверушек сидящими на другом конце стола.

— Гутен морген, мон ами, — черт улыбался во всю рожу и я не разглядел на ней даже тени смущения.

Дунька разливала клюквенный ликер по небольшим граненым стопкам, гриф с вожделением потирал крыльями, предвкушая, Варфаламей, ласково посматривая в мою сторону, увлеченно вминал лиловым пальцем золотистую шпроту в кусок хлеба. Они напоминали маленькое войско, заплутавшее в степи во время бурана и теперь, забредя на огонек с морозца, оголодавшие за время пути непрошеные гости радостно набросились на приготовленную снедь, не обращая внимания на застывшего в ужасе хозяина. Сейчас нажрутся, отдохнут с дорожки, прогреют пятки у огня, дадут в морду владельцу очага и пойдут в дальнюю комнату насиловать скопом хозяйку. Подобная беспардонность свойственна только счастливым людям, что руководствуются здоровыми инстинктами, всегда рисуя между двумя точками прямую, в то время как ты, Никитин, вяжешь петли, выписываешь узоры там, где им нет места, наряжаешь елку на пасху, а в Новый Год печешь куличи. Посмотри на них и живи просто.

Они чокнулись и выпили, Варфаламей стал жевать шпротный бутерброд, Дунька принялась за чипсы, не забыв пододвинуть парочку Шарику, гриф деликатно кивнул в ответ, обхватил когтями овал жареного картофеля и чавкал клювом, разбрасывая крошки по столу. Они смотрели на меня, я смотрел на них полным ненависти взглядом, пытаясь отыскать слова, что убьют подлюг наповал, как взрывом разметав по столу. Игра в гляделки продолжалась минут пять.

— Отомри, — черт пощелкал пальцами в воздухе.

— Вылупил зенки, будто жабу проглотил, — гриф хрустел чипсом с автоматизмом мельницы, — не пыжься, а то лопнешь.

— Никитин, не сиди букой. Расскажи, что у тебя с Танечкой вышло. Я вчера извелась вся, переживая, ревела в три ручья, хоть платок выжимай — крыса в качестве доказательства полезла в карман юбки и достала абсолютно сухой платок, с ажурным краем и вышитыми инициалами Е.К.

— Вы, вы обманули меня, — фраза началась раскатом грома, вызвав камнепад в ущелье, но до земли долетел мелкий камешек дешевого упрека.

— Чем же мы тебя обманули, болезный? — Шарик в недоумении перестал жевать и уставился на меня, прищурив один глаз.

— Вы знали о смерти Мишки, а мне не удосужились сообщить, сотоварищи называются, — камешек рассыпался в труху, вызвав легкое облачко пыли.

— Справедливости ради, о смерти Мишки, по паспорту Михаила Кривулина, знал только я, — черт, дожевывая шпротину, с непоказным спокойствием выплюнул хвост на скатерть, — Дуня, налей.

— Чего ж не сказал, гад? — облако пыли рассеялось, растворилось в воздухе.

— Ты же спешил к своей Таньке на всех парусах, зачем человеку кайф ломать? — резонно возразил черт.

— Летел, как капитан Грей к Ассоль, — Евдокия прижала лапки к груди вместе с бутылкой клюквенного ликера, — помню в кино, капитана артист Лановой играл. Какой мужчина, умереть не встать, — Дунька закрыла глаза, вызывая образ любимца публики, и сладостно покачала головой.

Незваные гости были спокойны, уверены в собственной непогрешимости, в правильном выборе того единственного пути, которым они движутся, но проскользнувшие нотки извинения говорили мне, что не все так чисто на белоснежной простыне аргументов.

Ежу понятно, что они не договаривают, и следовало бы принять их объяснения, не вдаваясь в подноготную, правды все равно не скажут, но упрямая жажда разобрать велосипед до винтика, не нужная никому, побудила меня педалировать тему обмана снова и снова.

— Ты кашлял в машине, когда Ширак говорил о любви Мишке к моей жене. Скажешь, не было такого?

— Он дымом от сигариллы поперхнулся, чуть не заплакал, курит с младых ногтей, — крыса самоотверженно взяла на себя роль адвоката, — капля никотина убивает лошадь, а Варфаламей поменьше пони будет.

— Дуняша, не пыли, — черт положил руку на плечо крысе и добавил. — Не в качестве оправдания, а дабы расставить точки над «и». Утром, слезая с принтера, я обронил книжку с заметками натуралиста, — Варфаламей похлопал себя по карману, — она упала на пол и раскрылась в том самом месте, где запись про женитьбу Мишки на твоей супруге. Так вот, строчки эти исчезли. Я полез на предыдущую страницу и увидел внизу дату его смерти.

— Значит что, я свободен, гуляй Вася? — мне не хотелось выяснить, кто набедокурил в записной книжке черта, все равно не ответит.

— Ничего подобного. Что касаемо тебя, все осталось без изменения. Мой тебе совет, в позу не вставай, не будь ишаком, а подумай, как данное обстоятельство исправить.

— Мы же решили, что я стану писателем.

— Ну, во-первых, это ты решил, — уточнил черт.

— Мы пошли у тебя на поводу по слабости характера и исключительно из человеколюбия, — Дунька кокетливо поправила юбочку, — нравишься ты нам, особенно мне.

— Во-вторых, — черт пропустил мимо ушей комментарий крысы, — не скажу, что мы появились исключительно, чтобы вытащить тебя из могилы, но оказать посильную помощь человеку в твоем положении совсем не против.

— И что же мне делать прикажете? — спросил я собравшихся с надрывом, явно преувеличенным, лишь бы они не заметили отсутствия желания что-либо делать.

— Комедию не ломай, — как всегда резко парировал гриф, — думаешь, мы проникнемся и заплачем? Это у Дуньки глаза всегда на мокром месте, она без артподготовки с высокого старта готова реветь в три ручья, но меня не разжалобишь. Ничего ты не хочешь, хотя нет, желать-то желаешь, но пальцем пошевелить, не видишь потребности. У тебя только двадцать первый щупалец работает отменно, в чем мы уже убедились.

— Ты не объективен, Шарик. Когда того требуют обстоятельства, я крыса суровая, лишенная сантиментов, — Дунька оскалила рот и показала два ряда острых зубов. На пару верхних резцов падала тень, и они напоминали короткие усики фюрера. — Могу и по сусалам врезать запросто. У Никитина кризис среднего возраста со всеми вытекающими.

— Странный у него кризис, я погляжу — отощал, с лица спал или может кошмары по ночам сняться? Да у него будка, как у мента с набережной, никак не меньше. Скажи мне на милость — сколько он жить собрался, если у него сейчас средний возраст, — Шарик стоял на своем.

— Сколько бы не собирался, через две недели кирдык выходит по любому, — вставил Варфаламей. Он между делом пододвинул банку со шпротами и стал пускать хлебные кораблики в остатках масла.

— Как-то нескладно получается, — обратился я к черту, — то ты говоришь, что готов оказать посильную помощь, то утверждаешь безапелляционно, что я сдохну через две недели. Где логика?

— Что касаемо логики, то она здесь не ночевала — сплошная интуиция, — Варфаламей наклонился к банке, заарканил языком, затем втянул губами промасленный кораблик и стал жевать с наслаждением, — Предчувствия, так сказать — выходя из дома в солнечную погоду, интуитивно бери зонтик. Рассчитывая на победу, не забывай о поражении.

— Это не ответ, а эквилибристика банальностями, — я не понимал, черт придуривается или говорит серьезно, — Ты можешь ответить по существу?

— Хочешь по существу? Пожалуйста, — черт окончил трапезу, вытер пальцы о Дунькину юбку и закурил, — Это вы непоследовательны, друг мой. Я намеренно выделяю речевой оборот, фразеологизм, высказанный впервые по отношению к Никитину, вместо навязшего на губах «соратник», подчеркивая особую доверительность наших отношений, вступивших в новую фазу.

Такой длинный запев ни о чем произвел впечатление — крыса и гриф замерли, глядя на Варфоломея. Черт напоминал лектора в сельском клубе, не хватало очков, шляпы и галстука на застиранной рубашке. Застывшая Дунька, не сводя с него глаз, вслепую налила стопку клюквенного ликера и пододвинула поближе к докладчику, очарованная построением бессмысленной фразы. Я невольно проникся атмосферой, совершенно сбитый с толку, видимо именно этого и добивался мой лиловый теперь уже друг.

— Вы решили стать писателем, но за три дня не написали ни строчки. Хотя мы сразу же прониклись, по выражению Шарика, и бросились вам на помощь, придумывая название и продумывая сюжет, — Варфаламей остановился, глянул на Дуньку, та китайским болванчиком кивала головой, подтверждая слова черта, — Вы, повинуясь низменным инстинктам, поехали к бывшей любовнице, попали в неприятную ситуацию на набережной. Но и тут мы пришли на выручку, поставив на место капитана, заодно обеспечив деньгами, которые вы сейчас пропиваете, а мы опять помогаем вам в этом благородном деле. Господа! — он окинул глазами стол, будто обращался к огромной аудитории, — я где-то согрешил против истины?

— Именно так! Жги глаголом, — гриф кивнул башкой и посмотрел в мою сторону, — Съел, зараза?

— Допустим, ты прав, — я специально не хотел поддерживать тон, взятый Вафоломеем и переходить на «вы».

— Без всяких «допустим», — одернул Шарик.

— Хорошо. Ты прав. Но делать-то что?

— Мальчик мой, вы выросли в Стране Советов, где все советы были бесплатны, — черт отхлебнул ликера и затянулся, — и потому бесполезны. Привыкнув к подсказкам на халяву, вы мечтаете решить проблемы за чужой счет, но так не бывает. Все просто (он перешел на «ты») — ты хочешь вылезти из ямы, мы протянем тебе руку или шест, отряхнем, напоим и накормим, пойдешь по направлению к вечному покою — дорожку ковровую перед тобой развернем, могилку выкопаем и дунем в спину в три горла. А как иначе? Ты появился на свет благодаря родителям и стараниям акушерки, помяни их добрым словом, остальное все сам. Сейчас, например, зазвонит телефон и тебе решать, брать трубку или нет.

Сотовый действительно проснулся, зачирикал мелодию Битлз. Звонил Макар, Вячеслав Макаров в миру, один из нашей великолепной четверки.

— Никитин, ты? Надо встретиться.

— Я не против.

— Давай через час на нашем месте. Помнишь?

— Помню. Давай.

— Тогда все, — Макар был по телеграфному краток.

Макар вырос в респектабельной семье и этим сказано многое, если не все. Предки Вячеслава по мужской части были связаны с финансами, представители женской половины маршировали по медицинской стезе. Говоря финансы, я имею в виду масштаб деятельности отца, дядьки и двух дедов Макара, их положение на иерархической лестнице, с высоты которого заурядный главный бухгалтер кажется настолько мелкой фигурой, что не разглядеть в сто биноклей. Женщины не отставали от мужчин по части профессионализма, бежали ноздря в ноздрю, занимая весомые позиции в медицинских структурах. Успех в карьерном пути во многом зависит от ширины тропинки, что протоптали родственники, усиленно работая локтями, поэтому не удивительно, что Макар, как говорится, пошел по стопам. Надо быть глупцом, чтобы ломится в закрытую дверь, когда рядом распахнуты ворота, хотя некоторые так и поступают, выбирая между наваристым борщом и жареным мясом жиденький компот из сухофруктов, в надежде или убежденности, что пробравшись сквозь дебри препятствий, ободрав плечи и колени, увидят ослепительное солнце успеха. Не стоит осуждать ни тех, ни других, кто прав по большому счету — неизвестно.

Выбор Макара пал на финансовый институт, куда он проступил не только благодаря приличным знаниям, но и не без протекции родни, учился хорошо, закончил почти на отлично, быстро перемахнул несколько ступеней и занял приличный пост, со всеми причитающимися должности коврижками. На Млечном пути Вячеслава сияли только звезды, не проглядывались туманности, но кто мог тогда предположить, что все мы очень скоро угодим в огромную черную дыру под названием развал последней империи. Она поглотила многих без остатка, разжевала и не выплюнула, зато счастливчикам дала такой пинок под зад с ускорением, что только лети и успевай за что-нибудь зацепиться.

В смутное время, когда на поверхность выплывает бесчисленный косяк авантюристов всех мастей, до боли в печенках ощущается острая нехватка специалистов, способных принять новые правила игры. Этим и воспользовался Славка, благополучно переместившись из государственных лабазов в коммерческие, быстро став председателем правления крупного банка с приличной долей акций в собственном портфеле.

Постаревшая, вышедшая в тираж родня души в Макаре не чаяла, женщины молились на него, мужчины цокали языком и горделиво оглядывались при встрече с отпрыском. Все было преотлично за исключением маленького пустяка — Макар никак не мог найти себе суженую, вторую половину, дать роду наследника, тем более, что дерево он уже посадил и два дома срубил в ближайшем уютном Подмосковье. Положа руку на сердце, посадил не только дерево, но и часть конкурентов, а дома напоминали небольшие замки без излишеств.

Нет, Славка не чурался женщин, не был ни занудой, ни жлобом, что так не нравится слабой половине человечества, несмотря на серьезность занятия, свойственную ей скрупулезность, оставался веселым компанейским человеком. Чудесные метаморфозы, произошедшие с ним, не оторвали его от земли, когда весь мир видится из окна кабинета в пастельных тонах, населенный только счастливыми людьми с отличным пищеварением. Он не унаследовал от матери чопорность, зажатую в корсет соблюдения приличий, чванливую тупость при взгляде на людей «не из их круга», но с женщинами не складывалось, хоть убей. Претенденток на его сердце, и, что лукавить, на кошелек с рощицей в подмосковной Швейцарии, вертевшихся вокруг него, хватило бы на роту голодных солдат, которым сто дней до приказа, но дальше небольших романов с отдыхом за границей дело не шло. Не зря народная молва гласит — и на старуху бывает проруха. Когда долго ищешь суженую, обязательно наткнешься на ряженую, что и случилось.

Приехав как-то из Питера на скоростном поезде, Макар на вокзале столкнулся лоб в лоб с красивой и молодой приезжей из Украины, которая потупив взор, попросила у него сотню рублей на еду. Какая муха укусила нашего Славика неизвестно, но он не только утолил ее материальную потребность, пригласив сходу отобедать на пару, но и приютил у себя дома, окружив заботой и вниманием. Через месяц он пригласил нас на свадьбу.

Что говорить о родне, надевшей траурные одежды, если даже мы с Танькой пребывали в глубоком шоке от скоротечного мезальянса. Моя Наталья, впервые увидев новоиспеченную спутницу Макара во дворце бракосочетания, сразу же заключила, что добром подобное безобразие не кончится. Самое смешное, что молодость в девице присутствовала, но неописуемой красоты и тем более ума никто так и не смог разглядеть, за исключением Макара.

Дальнейшие события развивались, будто в классическом романе про мужа рогоносца, а я поверил в теорию Ломброзо. Наташка при встречах ни разу не обратилась к жене Макара по имени, дома называя ее козой драной, у которой на лице все написано, требовала, чтобы я переговорил с другом, открыл глаза влюбленному на сучью сущность его предмета обожествления. Я даже в мыслях не решался сотворить несусветную глупость и в ответ прятался за классиками, утверждавшими, что время лучший лекарь.

Как ты себе это представляешь, говорил я Наталье, вот я приду и скажу Макару, что его любезная Рита, по нашему мнению рядовая блядь?

Через полтора года Славка стал отцом, жена родила ему девочку, родственники траур не сняли, но оттаяли, засыпав новорожденную подарками, а Макар был так счастлив, словно сошел с ума. Молодая супруга еще во время беременности отлучила его от постели, ссылаясь на недомогание, переехала в другую комнату и после родов обратно не вернулась. Славка словно не замечал тревожных звонков, перенеся любовь на дочь, в которой души не чаял. Жили они странно — Макар на выходные уезжал за город, а Рита с девочкой оставались в Москве, объясняя нелюбовь к природе издержками юности, проведенной в занюханом селении под Днепропетровском. В принципе понять такое можно — меня тоже в детстве пичкали клубникой с собственной грядки, и я до сих пор терпеть ее не могу, но семья не клубника.

Притяжение городских огней не помешало Рите летом прошвырнуться на родину (пусть малышка вдохнет запах родного края), сначала на месяц, растянувшийся до сентября, а в следующий раз на полгода с мая по октябрь. Макар и виду не подал, что его такая жизнь напрягает, хотя ежу понятно, что присутствие нелюбимого мужа со скрипом терпят полгода, чтобы потом оторваться вдали на полную катушку, учитывая суммы, посылаемые супругом на «пропитание», запредельные даже по московским жирным меркам.

Когда отдохнувшие Рита с дочкой в очередной раз вернулись под крыло мужа, Макар, со слов его матери, совершенно случайно залез в ноутбук жены и обнаружил фотографии, а также переписку с неким Николаем, из которой он узнал всю нелицеприятную правду о себе и поразился, насколько он заблуждался, считая себя приличным человеком. Фотографии же поведали потрясенному Макару о скрытых талантах его супруги по части группового секса, об ее умение обсуживать одновременно нескольких товарищей к обоюдному удовольствию, судя по лицу искусницы.

Мне кажется, что не фотографии, а именно переписка, оскорбила Славку до глубины души, особенно те ее части, где Рита обсуждала с любовником счастливое будущее на деньги Макара, хотя могу и ошибаться.

Прозрение наступило резко, как и любовь, и снова обманутый супруг повел себя более чем странно, по крайней мере, в глазах окружающих — вместо того, чтобы кардинальным образом разобраться с женой, Славка уехал за город и запил.

Когда через месяц он вынырнул из запоя и вернулся в Москву, то обнаружил жилище пустым и разграбленным — жены и след простыл, она укатила с дочерью на родину, прихватив из квартиры все, что показалось ей ценным. Список украденного еще раз подтвердил, что Рита была птицей мелкого полета с куриными мозгами, поклевала по мелочи, а амбар с зерном остался цел. Да и что значат деньги и цацки, когда Макара лишили самого главного — дочери.

И опять хладнокровный в делах председатель правления выкинул финт достойный отдельного описания — связался с проходимцем адвокатом, которого никто не знал и затеял два процесса — бракоразводный и о похищении дочери, гражданки России. Все, что творилось с моим другом после встречи на Ленинградском вокзале, не поддается логическому объяснению и приди бы друзья Макару на помощь, последствия не оказались бы столь драматичными. Одних остановила чрезмерная деликатность, другие на каком-то этапе просто махнули рукой, считая — раз человек желает утонуть, то кричать с берега, чтобы он не заплывал за буйки бессмысленно, только горло надорвешь, да душу вымотаешь. Я, несмотря на устные затрещины Натальи, не хотел вмешиваться в события из-за отсутствия здравых мыслей в моем котелке по части мутных глубин душевного непокоя. Конечно, Макар находился в запущенной стадии любовной болезни и не стал бы следовать ничьим советам, но, возможно, они бы чуть скорректировали линию поведения умалишенного.

Адвокат предложил Макару уладить дело полюбовно и договориться с женой путем опять-таки финансового вливания, несколько раз ездил на Украину и возвращался не солоно хлебавши. Я лично считал, что он никуда не ездил и тупо тянул из Макара деньги.

Не добившись успеха в переговорах, проходимец намекнул, что вопрос можно решить хирургически и у него есть знакомые, готовые за соответствующую мзду помочь отцу обрести дочь, а заодно и проучить изменницу супругу. Видимо он до такой степени запудрил мозги клиенту, что Славка согласился. Адвокат сообщил время, место и сумму, а сам предусмотрительно самоустранился. При передаче денег Макара и взяли, с шумом, помпой и телевидением в засаде — скандал на весь белый свет.

А дальше уже рутина — статья, суд и приговор — семь лет общего режима. И опять мнения разделились — одни подозревали (на таком повороте настаивала родня Макара), что корни неприятностей связаны с банком, а жена лишь дымовая завеса, и он перешел кому-то дорогу, остальные, в том числе и я, оставались в железобетонной уверенности — так легла масть, и опера вовремя подсуетились, чтобы срубить галку за раскрытие. Спорщики сходились только в одном — первый адвокат Макара — гнида подколодная, засланный казачек, «и вашим, и нашим за три рубля спляшем».

В нашей ласковой стране кого не поскреби — если не сам отмотал, то уж в родне обязательно окажется сиделец, поэтому не удивительно, что окружающие отнеслись к приговору Макара понимающе — с кем не бывает, а фемида не только слепа, но и больна на всю голову. В банке сохраняли ледяное спокойствие, по своему проявили сочувствие и не стали ворошить грязное белье.

Судебные издержки изрядно потрепали нервы Макару, но не смогли пробить брешь в его состоянии, поэтому освободившись досрочно через три с половиной года, он явился в мир похудевшим, но столь же богатым человеком, не только материально, оставаясь щедрым и веселым Славкой, каким он и был на самом деле. Срок, проведенный в заключении, не изменил нрав Макара, добавил уверенность во взгляде и пружинистую походку в движении. Говорят — подлецу все к лицу, но и хорошему человеку отрицательный опыт идет только впрок. Оказавшись на свободе, Макар не стал снова, как оглашенный, взбираться по скользкому столбу коммерческого успеха, отклонил все заманчивые предложения и устроился то ли аналитиком, то ли консультантом в институт с мудреным названием и широким профилем, сосредоточив усилия на рыбной ловле. Я его и до этого уважал безмерно, а теперь он вырос в моих глазах до почти что гения времяпрепровождения, именно такой мне виделась дольче вита — с деньгами в кармане и удочкой в руках.

Я убрал со стола, перенеся остатки выпивки туда, где раньше стоял принтер, чертова команда переместилась вслед за бутылками, и стал раздумывать, во что бы мне одеться.

Джинсы болтались на вешалке без пуговицы, а Танькина английская булавка, оставив целое поле вспоротых следов, застряла рядом в обоях на уровне глаз, будто ею вчера играли в дартс. Выбор одежды на выход, так увлекающий женщин, в моем положении — занятие бессмысленней некуда. Что на себя не натяни, все равно будешь смотреться как клоун, который напихал поролона в район живота, чтобы накладным пузом потешить непритязательную публику. Меня в данный момент совсем не занимало, как восхитятся, увидев мой прикид окружающие, важно было найти подходящие по объему брюки. Примерив несколько пар, я пришел к неутешительному выводу — надо либо худеть, либо менять гардероб. Спасли положение джинсы Наташки — они были немного коротки, но я заправил их в зимние сапоги, похвалив себя за прозорливый выбор жены нужного размера четверть века назад.

Чтобы отвязаться от назойливых спутников, я решил добираться до места встречи своим ходом, накинул куртку, уже в дверях вспомнил, что не в курсе, сколько стоит проезд на метро и какие манипуляции надо произвести с деньгами, чтобы пройти за турникет или что там теперь.

Позвонил Наталье, она подробно, будто школьнику расписала последовательность действий от подъезда до Чистых прудов, не забыв добавить несколько слов о дикаре в объятиях цивилизации. Москвич в третьем поколении, в полной мере осознавший себя гостем столицы, впервые попавшим в мегаполис, я отправился в путь, повторяя про себя вводные жены — наслаждаясь позабытыми ощущениями, не замешкался у эскалатора, сразу взял нужный темп на длинном переходе и без особых усилий вынырнул из подземелья, преодолев поставленный маршрут.

«Наше место» была третья лавочка справа на Чистых прудах, если стоять спиной к выходу из метро. Макар меня уже ждал, мы похлопали друг друга по плечам, хотели обняться, но вышло неуклюже, засмеялись и смех стер возникшую неловкость, будто расстались вчера, недоговорив.

— Как жизнь? — спросил Макар, закуривая.

— Если ответить коротко — никак.

— А если развернуто?

— Если развернуто, то вполне.

— Удивительно. Ты все такой же. Узнаю брата Васю Никитина.

— Ты бы еще больше удивился, если бы я внезапно стал Петей Соколовым.

Я оглянулся, на соседней лавочке два бомжа с земляными лицами пили отраву из пластиковых стаканчиков, а третий лежал с краю, поджав ноги в кроссовках, положив под голову грязную холщовую сумку, эдакие хиппи переростки двадцать первого века. Желание присесть сразу исчезло.

Надо опустить куда-нибудь пятую точку, не особо холодно, но стоять на бульваре все-таки зябко. Макар тоже чувствовал себя неуютно, оглянувшись вокруг, пробежал глазами вывески и остановил выбор на Шоколаднице. Увидев скептическую гримасу на моем лице, предложил пройтись до заведения на воде и приземлиться там.

— Раз тебе Шоколадница по статусу не подходит, пойдем в Шатер.

— По статусу мне скоро на скамейке куковать придется.

— Никитин, не прибедняйся.

Всем известно, что я недолюбливаю общепит — под какой бы шикарной вывеской он не маскировался, суть его остается одна — незнакомые люди делают вид, что пытаются осчастливить любой ценой, но за твой счет. В небескорыстном рвении они почти ничем не отличаются от телефонных террористов, мечтающих вправить спину, по ходу запудрив мозги с той лишь разницей, что ресторанные работники не стоят на улице и не хватают за рукав, а терпеливо ждут, когда ты добровольно попадешь в расставленные сети. Ни один великий ресторатор, если его прижать к стенке как следует, а не понарошку, не даст голову на отсечение, что в его заведении официант тайком не плюнет вам в суп. Жена считает гипертрофированное отвращение к еде приготовленной чужими руками, перетекающее в мизантропию к владельцам этих рук следствием глубокой психологической травмы, что я получил на овощной базе еще в советские времена, когда увидел как пьяный кладовщик ссыт в бочку с квашеной капустой. Она права лишь отчасти, тот случай послужил отправной точкой в длинной цепочке обескураживающих наблюдений за человеческой натурой.

Если уж совсем кишки наружу, то я забыл упомянуть в рассказе маленькую деталь — рядом с кладовщиком на деревянном бортике стоял его собутыльник Никитин и мочился, радостно наблюдая, как струя взбивает пузырьки в рассоле.

— Не беспокойся, выпить там приносят, — Макар подтолкнул меня кулаком в спину.

Мы пересекли бульвар, поднялись по ступенькам и зашли внутрь. Как я и предполагал, кафешка была обычной чистой столовкой с круглой вешалкой у входа и столиками, понатыканными в хаотичном порядке. Народу было мало, мы прошли в зал для курящих, в чем разница между зонами для тех и других, я понять не в состоянии — места впритык друг другу — выпусти посильнее дым, долетит до противоположной стены.

Заказали водки, на запивку пару коктейлей мохито, салат и пасту болоньезе. По мне так это макароны по-флотски, сверху присыпанные сыром, но раз написано, пусть будет болоньезе. В общем, достаточно прилично за такие деньги, главное нет музыки, а телевизор над головой, пожалуй, не счет. Выпили за встречу, погоняли макароны по тарелкам, есть не хотелось. По бульвару тихо плыл московский день, несуетливый, расслабленно заглянувший в окно, чтобы понаблюдать, как два старых приятеля начнут портить друг другу настроение, ковыряясь в чужой смерти, потому как именно за этим меня и позвал Макар. Я молчал, предоставляя Славке право первым откинуть щеколду и толкнуть калитку.

— Что ты думаешь по поводу Мишкиной смерти? — Макар не стал ходить вокруг да около.

— Ничего. Танька мне вчера сообщила, я и не думал вовсе, занят был, — уточнять, чем был занят, я не стал.

— У тебя, между прочим, лучшего друга убили.

— Угу, лучшего. После Гитлера.

— Слушай, что ты со мной-то кокетничаешь? Я ж тебя как облупленного знаю.

— Макар, ну правда не думал. Нажрался вчера, как от Таньки приехал. Может чего и ворочал в голове, сейчас вспомнить не могу. Все же думают, что я сплю и вижу, как бы отомстить Мишке. Но Мишки давно нет, он умер полгода назад, а вчера факт его смерти подтвердился. Замечу в скобках, сгинуть в моих глазах было его личное желание. Вот и все. Да и что мне думать? Я в свое время голову сломал, пытаясь разобраться, почему он так поступил, прокручивал туда-сюда, толку никакого. И злоба моя только для форса. Каждый в жизни получает то, что заслуживает. Ты же вон отсидел исключительно по собственной дурости, скажешь, нет?

— А по чьей же еще, — засмеялся Макар, засмеялся открыто без тени сожаления, — Рита мне теперь дочь привозит погостить на пару месяцев в году, не из сочувствия конечно. Правы китайцы — надо бы просто сесть на берегу и подождать.

— Считай, что я так и поступил. Только не предполагал, что течение такое быстрое. Вру, конечно. Думал, прибьет волной к берегу бутылку, а внутри записка, типа прости, и чек на два миллиона. Так ведь нет, вчера сообщили, Мишкины штиблеты из воды торчат.

— У Господа своеобразное чувство юмора.

— У него его нет совсем, — я вспомнил бессмысленные споры у принтера и добавил, — и со слухом проблемы. Ты просишь паровоз, а он тебе свисток от чайника в подарок. Засунь в зад и свисти. У нас в армии секретная связь была. Печатаешь фразу, а на выходе абракадабра и только один аппарат способен обратно бессмыслицу в слова перевести. Так вот считай, что мы эту дивную машинку потеряли или пропили по случаю, и какую фразу нам пытаются донести понять не в состоянии. Ты думаешь, я не догадался, зачем ты меня позвал?

— Ну-ка, ну-ка, интересно, — Макар хотел выглядеть беззаботно, но получалось неважнецки.

— Ты считаешь, что Мишку грохнул я.

— Постой.

— Нет уж, ты дослушай до конца, потом возражать будешь. Не то, что бы ты был уверен стопроцентно, но такой вариант допускаешь, точнее, не хочешь видеть меня убийцей Мишки, но чем черт не шутит. И ты приехал, либо удостовериться в моей невиновности, либо убедиться в обратном. Прощупать, так сказать, почву. Не вижу в твоей дружеской любознательности ничего дурного, потому что знаю наверняка, сознайся я тебе, что действительно убил Мишку во время ссоры, в пылу гнева, ты сразу войдешь в мое положение, тут же предложишь помощь и начнешь крутить варианты, как бы меня отмазать. Скажешь, не так?

— Так.

— Более того, у тебя наверняка алиби для меня в загашнике приготовлено. Третьего дня мы с тобой в шахматы играли весь день.

— Рыбу удили на Истре. У меня улов в морозилке.

— Вооот. Я на самом деле тебе благодарен, но попал ты пальцем в небо. Мишку я не убивал, хотя доказать это не в состоянии. Если можешь, поверь на слово. Моя показная ненависть к Мишке, по сути, была лишь остатками самоуважения к самому себя, и я их растерял, рассыпал по дорожке через дырку в кармане. Будь он жив, и верни мне сейчас деньги, я бы даже не знал, что с ними делать, покрутил бы в руках и, скорее всего, вернул бы обратно. Нет у меня ни сил, а главное желаний, что-либо делать, я, веришь ли, даже думать долго не в состоянии.

— Почему же не верю? Верю. У меня такое было, когда в камере сидел, дожидаясь суда. Казалось, что жизнь рухнула, — Макар успокоился, будто я случайно прочел его подготовленную загодя речь, вырвал из рук листки и, скомкав, выбросил в урну.

— А у меня не рухнула, продолжается. Тебе, право слово повезло — вовремя остановили, а то бы дров наломал вагон и маленькую тележку. Так и со мной. Считай, я Мишке по гроб жизни обязан, что вернул меня туда, где быть полагается. Мне сейчас стоило бы продать БМВ, купить убитую шестерку, поставить багажник и прикрутить сверху ржавую бочку, чтобы все видели, какое чмо я из себя представляю.

— Ну, это перебор, незачем рубаху на груди рвать. Все равно не оценят, — Макар растоптал окурок в пепельнице.

— А я и не рву, просто хочу, чтобы ни у кого иллюзий на мой счет не было. В том числе и у следствия, которое сейчас, поди, ведется, где ваш покорный слуга первый в списке подозреваемых. Я, как все нормальные люди, в тюрьму не хочу, но доказывать, что не верблюд, не желаю, потому как двугорбый верблюд и есть. Вот тебе доказательство, — я собрал всю слюну во рту и демонстративно плюнул в тарелку с макаронами.

— По поводу списка. Ты его не видел, но уже поставил себя на первое место. Версия твоя хромает. Считая себя последним чмом, ты намекаешь на собственную исключительность, и в этом главная ошибка. Ты не единственный, у кого Мишка взял деньги, просто растрезвонил на всю округу. Закажем еще? — Славка щелкнул по рюмке пальцем.

— Давай. Трезвонил, допустим, не я, а моя бухгалтерша, хотя клялась и божилась, что держала рот на замке. Погоди, — тут до меня дошел смысл сказанного Макаром, — он еще у кого-то свистнул деньги?

— Почему сразу свистнул? Я семь месяцев назад ссудил ему определенную сумму.

— Как ссудил? Сколько?

— Молча. Два миллиона. Он попросил, я дал. Наличными. Думал, он с тобой расплатиться хочет, но расспрашивать зачем, не стал.

— Интересные вещи ты рассказываешь — он попросил, ты дал.

— А что тут такого. Ты бы попросил, тоже отказа не получил бы. Но ведь ты не попросишь.

— Подыхать буду, не попрошу.

— И в этом ты весь. Скажи, тебе не приходила в голову очевидная вещь — друзья не желают наблюдать за тобой подыхающим, им приятней видеть Никитина живым и здоровым и в какую сумму обойдется подобная приятность, неразумным и недалеким наплевать.

— Ты забываешь, что буду чувствовать я, зная, какой ценой куплено мое житье-бытие.

— Давай обойдемся без комплекса бедного родственника, это унизительно для нас обоих. Когда ты перся за тридевять земель ко мне в колонию, то не считал свое поведение экстраординарным.

— Я, может с дальним прицелом, рассчитывая на памятник при жизни.

— Ладно врать-то, — Макар улыбнулся, вспоминая, — глаза на мокром месте были, чуть не задушил меня в объятьях, будто ты сидел, а я прикатил проведать. Мишка вот в колонию не приезжал. Возвращаясь к теме — через месяц после займа он мне сообщил, что деньги не вернет. В отличие от тебя, со мной он обошелся более снисходительно — явился лично, нарисовавшись вечером пьяным в стельку, хотя никаких условий отдачи мы не обговаривали. Даже в квартиру не зашел, стоял в дверях, ухмыляясь, выпалил скороговоркой и убежал вниз по лестнице. Мне на секунду показалось, что он хочет меня ударить. Так что повод с ним поквитаться тоже имелся.

— Не поверю, что ты не попытался выяснить, с какого перепугу он так поступил, — признание Макара стало открытием, неприятным вдвойне — ореол мученика слетел с моей головы моментально, еще раз показав, что я был проходным двором в сумасбродных шатаниях Мишки. Омерзительно ощущать себя не финишной чертой, как ты почему-то предполагал, а указателем поворота, — Слушай, может он заболел, рак, например, простаты.

— Мелодраматизмом попахивает. Насмотрелся детективных фильмов. Рак, ты скажи еще, что он еще на скачках играл, — Макар посмотрел на экран телевизора, продолжая разминать сигарету, которую так и не закурил.

— Но деньги не могли испариться, не та сумма, чтобы на книжки потратить. Не зарыл же он их, не порезал и не съел за завтраком. Долгов у него не было, я точно знаю.

— Босяк ты, и мыслишь соответственно. Смотря, какие книги покупать. Можно всю сумму ухнуть разом, да еще не хватит. Стоит только копнуть, в человеке столько намешано, от травести до зависти, что только успевай деньги подвозить тележками, чтобы удовлетворить аппетит. Тайный порок опять же или любовь несчастная.

Вот и Макар туда же, вслед за гостями на принтере разрабатывает золотоносную жилу тайных пороков. Я не очень понимаю, что это значит. Впечатлительные домохозяйки, падавшие в обморок при просмотре первых порнофильмов, вымерли как динозавры еще в прошлом веке. Выражение удивления на лице современного человека держится максимум десять секунд, сменяясь разочарованием от обыденности происходящего. Все тайное давно опубликовано огромными тиражами, вывернуто наизнанку, скелеты вынуты из шкафов и выставлены на всеобщее обозрение в прозрачных витринах с грамотно выставленным светом, грязным бельем трясут на всех каналах, соревнуясь в скорости, а хмурый обыватель, сидящий в кресле, все равно стучит кулаком по подлокотнику и требует — поразите меня, чтоб я сдох! Куча высокооплачиваемых специалистов с утра до ночи только тем и занимаются, чтобы выдать на гора необыкновенный рецепт, форму, стиль, песню, учудить такое, что в страшном сне не приснится — усилия бесполезны, табуретка останется табуреткой, а нот все равно семь.

— Любовь — допускаю, а в изъянах человеческих копаться нету никакого желания, извини уж, — наш разговор незаметно шагнул на заезженные рельсы поиска смыслов, и мне опять стало скучно. — Давай, Макар, закругляться — ничего мы не надумаем, а ловить сачком воздух без нас охотников навалом. Лучше пригласи меня на рыбалку, как только вся катавасия закончится.

— Не вопрос, — Макару тоже не хотелось перебирать струны давно расстроенной гитары, и он радостно оживился, — через две недельки готовься.

Как он точно угадал, ровно через две недели, день в день, мне придется манатки собирать, а рыбку, судя по всему, я буду ловить в другой реке на пару с Хароном.