Пределы мира

ГЛАВА 26

На исходе весны войско выступило в поход. Оно направилось на север, поднимаясь к центру плоскогорья, и оставив пустыню справа, а покрытые снегом Эламские горы — слева. Оно сделало четыре перехода, пройдя в общей сложности двадцать парасангов, и поздним вечером приблизилось к Пасаргадам, древней столице Кира Великого, основателя династии Ахеменидов. Это был маленький городок, населенный в основном пастухами и крестьянами, а в центре его сохранился первый из всех парадиз — дивный парк, окружавший старый дворец Кира. Сложная система ирригации с забором воды из родника, что бил у основания холмов, орошала свежую зеленую лужайку, розовые кусты, кипарисы и тамариски, душистый дрок, тисы и можжевельник. Сбоку, с западной стороны, в одиночестве возвышалась величественная гробница Основателя.

Она имела простую форму и представляла собой квадратный двускатный шатер из шкур. Такими шатрами пользовались степные кочевники, от которых четыре века назад и произошли персы. Бывшие ранее подданными индийцев и их царя Асиага, впоследствии они завоевали огромные территории. Простое строение располагалось на внушительном каменном фундаменте, выстроенном в шесть уступов, как месопотамская башня; его окружала колоннада, внутри которой виднелся сад с тисовыми деревьями, очень ухоженными и аккуратно подстриженными.

За могилой все еще ухаживали несколько магов, и один жрец каждый день совершал церемонию в честь великого монарха. Увидев приближающегося Александра, они испугались, так как слышали о том, что он сделал с Персеполем, но царь успокоил их.

— Что сделано, то сделано, — сказал он, — и больше не случится. Прошу вас, позвольте мне осмотреть этот памятник. Я хочу воздать честь памяти Кира.

Жрец открыл дверь в святое место и впустил молодого царя, который молча огляделся. Проникший через дверь солнечный луч осветил грубый саркофаг, на котором была лишь короткая надпись:

Я КИР, ЦАРЬ ПЕРСОВ

НЕ НАНОСИ ВРЕДА МОЕЙ МОГИЛЕ

Внизу на костыле висели доспехи великого завоевателя: панцирь из железных чешуи, шлем-шишак, круглый щит и меч из чистого железа с рукоятью из слоновой кости — единственным ценным украшением во всей паноплии.

Над плоскогорьем царила тишина, и слышался лишь легкий свист ветра, ласкавшего величественную одинокую могилу. В этот момент Александр глубоко прочувствовал всю переменчивость человеческой судьбы, эфемерность происходящих событий. Державы возвышались и рушились, уступая место другим, которые в свою очередь достигали величия, чтобы потом тоже кануть в забвение. Неужели бессмертие — лишь сон? В этот момент Александр так сильно ощутил присутствие своей матери, что ему показалось, будто он может коснуться ее, если протянет руку к темной стене святилища. Ему даже послышался ее голос:

«Ты не умрешь, Александрос…»

Он вышел на площадку наверху лестницы и, вдохнув сухой душистый ветер плоскогорья, ощутил, как его заполняет этот ярчайший свет. Опустив глаза, чтобы сойти, он увидел Аристандра, как будто ожидавшего его.

— Как ты здесь оказался, ясновидец? — спросил царь.

— Мне послышался голос.

— И мне тоже — голос моей матери.

— Будь бдителен, Александрос, помни случай с Ахиллом, — предостерег его Аристандр и удалился; ветер развевал его плащ, как знамя.

На следующий день они пересекли территорию одного племени, признававшего власть Великого Царя, и покорили его, но чуть дальше, поднимаясь все выше к Мидийскому нагорью, Александр получил донесение от Евмолпа из Сол:

Прочитав донесение, Александр решил выступить немедленно с конницей и пехотой, выстроив войска в боевые порядки, а охрану обозов и сокровищ доверить Пармениону, в распоряжении которого оставил всего три отряда педзетеров и один — легкой пехоты из фракийцев и трибаллов. Оставалась всего одна не захваченная столица Царя Царей, последняя.

Войско начало форсированным маршем взбираться на горы, по мере возможности двигаясь по долинам и вдоль рек, где идти легче. Пейзаж делался все живописнее из-за буйных красок базальтово-черных горных склонов и заснеженных вершин, сверкавших сапфирами в солнечных лучах. Внизу раскинулась золотисто-рыжая пустыня, на которой зелеными островками выделялись оазисы с земледельческими и пастушьими поселениями. По краям долины, у родников и ручьев с чистейшей водой, стояли деревни, и во время прохождения войска жители выходили из домов и шалашей — посмотреть на этих чужаков, что ездили верхом без штанов и носили странные головные уборы с широкими полями.

Время от времени показывались одинокие каменные башни с ведущими наверх лестницами — башни молчания, где обитатели этих земель оставляли своих умерших, чтобы те растворились в природе, не оскверняя ни земли, ни огня. И Александру снова вспомнилась Барсина, оставленная на грубом возвышении в неприветливой пустыне у Гавгамел, и юный Фраат, вернувшийся в Памфилию со своим дедом — единственным оставшимся у него родственником. Какие мысли одолевают теперь мальчика? Мечты? Желание отомстить? Или просто печаль сироты?

Пролетели десять дней похода по все более тесным долинам, и, наконец, показались великолепные Экбатаны в окружении короны заснеженных гор и зеленой долины. Верхний край стены и крепостные зубцы, украшенные синими изразцами и золочеными листами, сверкали, как тиара на голове царицы. Чистым золотом сияли шпили дворцов и храмов. Александру вспомнилось, как в Пелле персидский гость описывал это чудо. Для него самого, едва вышедшего из детского возраста, тогда это казалось сказкой; мальчик Александр смотрел в черные, глубокие глаза собеседника, на его черную завитую бороду, церемониальный меч с толстой позолотой, и этот человек казался ему посланником сказочной страны. И вот этот легендарный город у него перед глазами.

Рядом ехал Оксатр, сын Мазея, сатрапа Вавилонии, двоюродный брат Великого Царя по материнской линии, честолюбивый юноша, горевший желанием отличиться на глазах у нового господина. Он пришпорил коня и, подскакав к стене, обменялся со стражей несколькими словами. Потом вернулся к Александру и обратился к нему на своем ломаном, но уже более-менее понятном греческом:

— Великий Царь Дарий — нет. Он не сражается, он убегает с сокровищем и войском.

— В какую сторону?

— Туда, — ответил юноша, указывая на север. — Сатрап сдается.

Александр кивнул, что понял, и дал знак войску подойти к городским воротам, которые как раз в это время уже открывались. Все двинулись в полном порядке; была восстановлена железная дисциплина, и за малейшее нарушение наказывали плетьми, если не чем-нибудь похуже.

Парменион со своими войсками и караваном прибыл через два дня, к вечеру. Ему потребовалось пять суток, чтобы войти, разгрузить и вывести с другой стороны двадцать тысяч голов вьючного и тяглового скота, привезшего на себе сто двадцать тысяч талантов царских сокровищ, в среднем по шесть талантов на каждое животное. Этот груз значительно замедлил переход.

Когда операция завершилась и войско расположилось лагерем за городскими стенами, Александр пригласил старого военачальника на ужин. Ужин был очень легким, если не сказать скудным, и совсем не подавали вина, а только воду.

«Раскаяние за излишества в Персеполе», — подумал Парменион, откусывая испеченный в золе персидский хлеб.

— Что ты расскажешь о моем двоюродном брате, царевиче Аминте? — начал Александр. — Я спрашиваю, можно ли ему доверять или же следует по-прежнему держать его под надзором?

— В царских архивах ничего не выплыло?

— Чтобы разобраться в царских архивах, потребуются месяцы, если не годы. А пока, насколько я знаю, Евмен не нашел ничего относящегося к убийству моего отца или возможной связи Аминты с Дарием. Во всяком случае, я думаю, нам следует быть осмотрительными и продолжить надзор.

Александр отпил воды и, чуть помолчав, сменил тему разговора:

— Мне жаль, что между нами возникали разногласия…

— Я привык говорить то, что думаю, государь, как и при твоем отце.

— Знаю. Но теперь послушай меня. — Между тем повар разносил овощи, зелень и чашки с кислым молоком. — Я буду преследовать Дария, пока не догоню и не навяжу ему последний бой. После этого вся держава будет всецело принадлежать нам. Чтобы сделать это, мне нужен здесь, в Экбатане, кто-то, кто будет защищать мой тыл, и обеспечивать связь с Македонией, снабжение, посылку подкреплений и все такое, а, кроме того, позаботился о царских сокровищах. Такой человек — ты, Парменион; только тебе я могу довериться. Что касается повседневного администрирования, я возложу его на Гарпала. Это смышленый парень, и Евмен его ценит. Ну, что скажешь?

— Понятно. Я слишком стар, и ты больше не хочешь идти со мной в бой, а отсылаешь на покой, и…

— Конечно, ты стар, — ответил Александр со странной улыбкой, а потом выкрикнул: — Конечно, ты стар — учитывая, что сегодня тебе исполняется семьдесят!

При этих словах оглушительный хор позади шатра запел:

Тут ввалились все товарищи Александра, Филот, Евмен и его помощник Гарпал, волоча с собой кур, гусей, жареного теленка, огромный кратер с вином, вертел с куропатками и два — с фазанами и множество всевозможной снеди. По такому случаю пригласили и второго сына Пармениона — Никанора.

Леоннат сбросил на пол овощи и бурдюки с кислым молоком:

— Долой эту гадость! Давайте есть, есть!

Увидев приготовленный в его честь богатый праздник, Парменион растрогался и украдкой вытер глаза. Александр подошел к нему с запечатанным свитком и с улыбкой протянул его:

— А это мой подарок на день рождения.

Парменион развернул и без труда прочел, поскольку написано было специально крупными буквами: царь жаловал ему прекраснейший дворец в Сузах, еще один в Вавилоне и третий — в Экбатанах, а обширные владения в Македонии, Линкестиде и Эордее и пожизненное жалованье в сто пятьдесят талантов. В другом свитке было назначение его сына Филота командующим всей конницей. На документе стояла царская печать и удостоверяющая подпись: «Евмен из Кардии, царский секретарь».

— Государь, я… — начал было Парменион дрожащим от волнения голосом, но царь прервал его:

— Ни слова, друг мой; это гораздо меньше того, что ты заслужил. Все мы желаем тебе счастливо дожить до ста лет и дольше. Что касается твоего назначения, то тебе дается самый важный и ответственный пост к востоку от Проливов, ведь ты единственный человек, на которого я могу всецело положиться.

Парменион прочел лист с назначением Филота и сказал:

— Ты видел, сынок? Видел? Вот, покажи это и своему брату.

Царь обнял старика, а товарищи захлопали в ладоши, и пир продолжался до глубокой ночи. Друзья вернулись в свои шатры лишь во вторую стражу, все пьяные, включая и Пармениона.