Пределы мира

ГЛАВА 31

Бракосочетание справляли по-македонски: жених мечом разрубил хлеб и предложил невесте разделить эту трапезу, — простой и волнующий ритуал, что понравилось Статире. И свадьба тоже праздновалась по-македонски: с большими возлияниями, нескончаемым пиром, песнями, представлениями и плясками. Статира не принимала в этом участия, так как все еще была в трауре по отцу; она ждала мужа в своей спальне, комнате из кедра, занавешенной огромными шторами из египетского льна и освещенной лампами.

Когда пришел Александр, во дворе еще слышались непристойные песни солдат, но как только гогот замолк, в ночи запел одинокий голос. Нежная элегия плыла как пение соловья над кронами цветущих деревьев.

— Что это? — спросил царь.

Статира в индийской прозрачной рубашке положила голову ему на плечо.

— Это песня любви наших краев. Ты знаешь историю про Аброкома и Анцию?

Александр обхватил рукой ее талию и прижал к себе.

— Да, конечно, по-гречески. Один наш автор описывает ее в своем труде «Воспитание Кира», но прекрасно слушать ее по-персидски, хотя я и не понимаю твоего языка. Это чудесная история.

— Это история любви, продолжавшейся после смерти, — сказала Статира с дрожью в голосе.

Александр снял с нее одежды и посмотрел на нее, обнаженную, а потом взял на руки, как ребенка, и уложил на постель. Он любил ее так нежно, как только мог, словно отплачивая за все, что отнял у нее: родину, отца, беззаботную юность. Она отвечала с пылкой страстью, ведомая женским инстинктом, вложенным тысячелетиями. Мудрый опыт придворных дам, видимо, передался ей, и она не разочаровала мужа на брачном ложе.

Сжимая ее в объятиях, целуя ее грудь, мягкий живот и длинные стройные, как у юноши, бедра, он слышал, как стоны наслаждения становятся все громче. Древняя песня про Аброкома и Анцию, погибших влюбленных, продолжала звучать в напоенном ароматами воздухе, как сладчайший, щемящий гимн.

Он овладел ею несколько раз, не отступая. Потом лег на бок, а она прильнула к нему, лаская его грудь и плечи, пока не заснула. И песня тоже затихла в ночной дали, остался лишь звук незнакомого инструмента, напоминавшего кифару, но более нежный и гармоничный, — и больше ничего.

На рассвете Александра разбудили первые солнечные лучи. Царь хотел встать и, как обычно, позвать Лептину, но увидел перед собой длинную очередь из мужчин и женщин, выстроившихся в безупречном порядке. Видимо, они уже давно терпеливо ждали его пробуждения.

Еще не совсем проснувшись, Александр было схватился за меч, но удержался. Он сел в постели, прислонившись к спинке, и спросил, скорее ошеломленно, чем гневно:

— Вы кто?

— Мы приставлены к твоей персоне, — ответил один евнух, — а я отвечаю за утреннюю церемонию.

Александр растормошил еще спавшую Статиру, и она тоже села, накрывшись халатом.

— Что я должен делать? — тихо спросил царь.

— Ничего, мой господин, все сделают они. Для того они и здесь.

И в самом деле, вскоре евнух сделал знак следовать за ним в ванную комнату, где две служанки и еще одни молоденький полуголый евнух умыли его, растерли и умастили благовониями, а о Статире позаботились ее служанки.

Потом молоденький красивый евнух приблизился к царю и вытер его деликатными умелыми движениями, задержавшись с определенной настойчивостью на самых чувствительных частях тела. Настал черед одевания. Служанки по знаку наблюдающего евнуха представляли предметы одежды, один за другим, ответственному за облачение, который надевал их на царя опытными движениями: сначала нижнее белье, которого Александр до сих пор никогда не носил, потом шаровары из вышитого бистра, — но тут он жестом отказался.

Евнух покачал головой и в замешательстве переглянулся с ответственным за царский гардероб.

— Я не ношу шаровары, — объяснил царь. — Дайте мне мой хитон.

— Но, мой господин… — рискнул возразить ответственный за гардероб, которому показалось абсурдным, что кто-то может носить нижнее белье, не надевая сверху соответствующих предметов одежды.

— Я не ношу шаровар, — категорично повторил Александр, и тот, хотя и не понимал по-гречески, прекрасно понял тон и жест.

Служанки попытались сдержать смешки. Евнух и ответственный за царский гардероб посовещались, обменявшись взглядами, потом послали слугу за греческим хитоном и надели на царя. Теперь они не могли понять, что делать с остальной одеждой. Тогда инициативу взял на себя молоденький красивый евнух: он велел служанке подать ему кандис, великолепный царский кафтан с широкими плиссированными рукавами, и попытался надеть на Александра. Тот взглянул на кафтан, потом на ответственного за гардероб, который смотрел все более и более озадаченно, и с некоторой неохотой надел. Ему принесли головной платок и повязали с необычайным изяществом вокруг лба и шеи, оставив ниспадающие на плечи складки.

Другие слуги опрыскали Александра благовониями, а молоденький евнух поднес ему зеркало и сказал:

— Ты прекрасен, мой господин.

Александра удивило, что этот молодой человек так хорошо говорит по-гречески, и он спросил:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Багоас. Я был приставлен к царю Дарию и был его любимцем. Никто не мог доставить ему такого удовольствия, как я. А теперь я твой, если ты меня хочешь.

Его двусмысленный и чувственный тон запал царю в душу. Он ничего не ответил и, посмотрев на свое отражение в отполированном серебряном, листе, испытал простодушное удовлетворение, найдя, что одеяние ему к лицу. Александр собрался пойти к Статире, чтобы и она полюбовалась на супруга, но тут в коридоре раздался стук македонских подкованных сапог, и появился Черный в полном вооружении и явно встревоженный. Еще не переступив порога, он начал:

— Государь, пришли важные известия из… — Но, едва увидев Александра, запнулся; выражение его лица переменилось, и он разразился хохотом. — Великий Зевс! Но кто все эти люди? Все эти женщины и пустомошоночные? И потом… кто это тебя так разукрасил?

Александр даже не улыбнулся, а раздраженным и обиженным тоном ответил:

— Замолчи, замолчи сейчас же! Помни, что я царь.

— Царь? — продолжал Черный. — Какой царь? Я тебя уже не узнаю, ты похож на…

— Еще одно слово, и я велю разоружить тебя и взять под стражу. Посмотрим, так ли уж тебе захочется смеяться.

Черный склонил голову.

— Что ты хотел мне сказать? — осведомился Александр.

— Пришло известие, что Бесс в Бактрии, где провозгласил себя Великим Царем под именем Артаксеркс Четвертый.

— И ничего больше?

— На дороге из Экбатан видели подкрепление из Македонии, около шести тысяч воинов и с ними оруженосцы. К вечеру будут здесь.

— Хорошо. Я встречусь с ними сегодня же, на исходе дня. Построй войско.

Черный вышел, закусив губу, чтобы ничего больше не брякнуть, и вскоре по всему лагерю разнесся слух, что Александр вырядился персом и его окружают женщины и евнухи.

— Ты шутишь! — воскликнул Филот, узнав об этом. — Мой отец закрыл бы глаза, увидев такой стыд.

— И я бы, пожалуй, тоже, — ответил Кратер. — Не сам ли он устроил нам в Персеполе разнос за то, что мы перенимаем привычки побежденных?

— Не нахожу ничего странного, — вмешался Гефестион. — Вы уже видели Александра в Египте, когда он нарядился фараоном. Почему же в Персии не одеться, как Великий Царь? Он женился на его дочери и унаследовал его царство.

— Что бы Александр ни делал или говорил, тебе все хорошо, — возразил Филот, — но царь Филипп пришел бы в ужас, доводись ему увидеть нечто подобное, и…

— Хватит! — прервал его Гефестион. — Он царь и имеет право делать все, что хочет. А вам должно быть стыдно — и тебе тоже, Черный, что представляешь все это в таком ужасном виде. Когда он оказывал вам милости, когда он наполнял ваши шатры персидским золотом, вам это нравилось, не так ли? Ты, Филот, был доволен, когда он назначил тебя командующим конницей, верно? А теперь ты скандалишь из-за каких-то тряпок. Смешно!

— Тебе смешно? Сейчас я отобью у тебя охоту смеяться! — Черный, постепенно приходя в отвратительное настроение, угрожающе замахнулся кулаком.

Птолемей скорее бросился между ними. Его поддержал Селевк:

— Остановитесь! Вы что, с ума сошли? Хватит! Прекратите, ради всех богов! Прекратите!

Гефестион и Черный разошлись, злобно поглядывая друг на друга, и Кратер встал рядом с Клитом, демонстрируя, что считает его правым.

— Послушайте, — сказал Селевк. — Пусть идиоты распускают руки из-за всяких пустяков. Александр мог нарядиться в персидские одежды, чтобы сделать приятное Статире или просто из любопытства. Мы всегда были заодно и должны и дальше оставаться вместе. Эти земли все еще изрядно нам враждебны. Если на чужбине мы начнем ссориться между собой — мы пропали, как вы не понимаете!

— Это не пустяки, — послышался очень знакомый голос у него за спиной.

Селевк обернулся.

— Каллисфен…

— Повторяю: это не пустяки. Александр покинул Грецию как полководец всеэллинского союза с поручением разбить векового врага греков. Это его истинная и единственная задача, которую он возложил на себя в Коринфе. Единственная, которую поклялся выполнить.

— Он сжег Персеполь, — вмешался Евмен, до сих пор хранивший молчание. — Тебе этого мало? Ради всеэллинской идеи он пожертвовал прекраснейшим дворцом.

— Ты ошибаешься, — возразил Каллисфен. — Он сделал это, потому что у него не оставалось выбора. Об этом я знаю из надежного источника. Ему теперь наплевать на Грецию и греков, как, боюсь, и на всех остальных.

Тут прозвучали трубы, и из западных ворот лагеря галопом вылетел отряд гетайров в парадной форме. Всадники растянулись линиями по сторонам дороги. Вскоре послышался ритмичный бой барабанов и размеренная поступь приближающегося войска.

— Прибывает подкрепление! — воскликнул Птолемей. — Вот-вот появится Александр. Лучше подготовимся, чем стоять здесь и спорить.

Каллисфен снисходительно покачал головой и удалился. Остальные, кто раньше, кто позже, пошли облачаться в доспехи, чтобы построиться перед войском.

Вновь прибывшие безупречным строем прошли через лагерь под торжественные звуки трубы и приветственные крики салютовавших оружием гетайров и расположились на возвышении сбоку от царского шатра. Позади них выстроилось войско в полном составе. Среди вновь прибывших своими белыми плащами и красными хитонами выделялись оруженосцы — молоденькие мальчики из самых знатных македонских семей, пришедшие служить царю Александру, подобно тому как в свое время Пердикка, Птолемей, Лисимах и другие явились к царю Филиппу во дворец в Пелле.

Потом раздались другие сигналы, и все повернулись к восточным воротам, так как эти звуки возвещали о прибытии монарха.

— О боги! — тихо воскликнул Птолемей, схватившись рукой за голову. — Он все еще в персидском наряде!

— Чтобы все знали, как себя вести, — бесстрастно прокомментировал Селевк. — Так лучше, поверь мне.

Александр галопом подскакал на Букефале, и персидские одежды из тончайшего бистра развевались на ветру, как парус. Головной платок, завязанный крест-накрест на груди и плечах, придавал ему необычный, странно привлекательный вид.

Царь соскочил на землю перед возвышением, медленно поднялся по ступеням на площадку и под недоуменными взглядами собравшихся, от близких друзей до последнего солдата, повернулся в своем диковинном наряде лицом к македонскому войску, где плечом к плечу стояли ветераны и новобранцы. Даже выстроившиеся под помостом мальчики уставились на него, словно не веря своим глазам.

— Я хотел прийти лично, — начал Александр, — чтобы принять наших новых товарищей, которых прислал регент Антипатр, и встретить оруженосцев, которых отправили сюда знатные македоняне, чтобы на службе у своего царя они стали доблестными и верными воинами. Но я вижу изумление в ваших глазах, как будто перед вами явился призрак. Мне известна причина этого: все дело в моей одежде, этом кандисе, в этой тряпке у меня на голове. Я действительно надел персидский наряд поверх греческого военного хитона и хочу, чтобы вы знали: я сделал это преднамеренно, потому что я — царь не одних только македонян. Я также фараон Египта, царь вавилонский и Великий Царь персов. Дарий умер, а я женился на его дочери царевне Статире, и, стало быть, я его наследник. И потому претендую на власть над всей принадлежавшей ему державой. Я хочу упрочить эту власть, преследуя узурпатора Бесса, где бы он ни прятался. Мы схватим его и наложим на него наказание, которого он заслуживает. Сейчас я раздам подарки вновь прибывшим, и сегодня вечером все вы получите особый ужин и в изобилии доброго вина. Я хочу, чтобы вы повеселились и пришли в доброе расположение духа, так как скоро мы отправляемся в поход и не остановимся, пока не достигнем нашей цели!

Раздались жидкие аплодисменты, но Александр не сделал ничего, чтобы вызвать пыл и воодушевление. Он понимал, что испытывают солдаты и его товарищи и насколько ошеломлены только что прибывшие из Македонии мальчики-оруженосцы, для которых он был живой легендой. Перед ними стоял человек в наряде побежденных варваров, имевшем для греков и македонян характерные женские признаки. И это было еще не все: предстояло сказать нечто худшее.

Александр подождал, пока установится тишина, и начал:

— Предприятие, которое мы начинаем, так же трудно, как и все то, с чем мы встречались до сих пор. Свежих войск, только что прибывших из Македонии, не хватит. Нам придется сражаться против врагов, каких мы еще никогда не видели и с какими не сражались раньше. Нам понадобится оставлять гарнизоны в десятках городов и крепостей, воевать с войсками еще более многочисленными, чем те, что мы разбили при Иссе и Гавгамелах…

Теперь над лагерем повисла полная тишина. Солдаты не отрывали глаз от лица Александра, чтобы не пропустить ни единого слова.

— И потому я принял решение, которое может вам не понравиться. Оно абсолютно необходимо: мы не имеем права обескровливать нашу родину постоянными призывами, лишая ее защиты. Поэтому я постановил призвать тридцать тысяч персов и обучить их македонской боевой тактике. Обучение начнется немедленно — завтра же военные вожди всех провинций державы получат точные наставления.

Никто не зааплодировал, никто не попросил слова, никто не раскрыл рта. Царь остался в каменной тишине. Такого одиночества он не испытывал никогда раньше. Только Гефестион подошел и придержал за поводья Букефала, когда Александр вскакивал в седло. И царь галопом умчался прочь.