Пределы мира

ГЛАВА 62

Вскоре Александр покинул Персеполь с его печальными воспоминаниями и направился в Сузы, куда и прибыл в середине зимы.

Почти тотчас он нанес визит царице-матери, которая разволновалась, увидев его, и вышла навстречу поприветствовать на греческий манер, по-дружески:

— Хайре, пай!

— Твой греческий безупречен, царица, — поздравил ее Александр. — Счастлив застать тебя в добром здоровье.

— Я плакала, получив известие о твоей смерти, — ответила царица. — Представляю горе твоей одинокой матери в Македонии.

— Я послал ей письмо, как только прибыл в Салмос, и думаю, сейчас она уже получила его и утешилась.

— Могу я надеяться, что ты соизволишь пообедать со мной?

— Конечно. Мне это доставит большое удовольствие.

— В моем возрасте я ни от чего не получаю такого удовлетворения, как от визитов, и твой — самый желанный. Садись, мальчик мой.

Александр сел.

— Царица, я пришел не только поздороваться с тобой.

— А зачем еще? Говори, не стесняясь.

— Я слышал, что у царя Дария была еще одна дочь.

— Да, это правда, — признала Сизигамбис.

— Так вот, я хочу жениться на ней.

— Зачем?

— Я хочу собрать наследие Дария. Его семья должна стать моей.

— Понимаю.

— Могу я надеяться на твое позволение?

— Если бы был жив ее отец, он бы все равно выдал ее замуж, желая укрепить какой-нибудь политический союз или упрочить преданность своего сатрапа. Он не стал бы возражать; однако ее имя напомнит тебе великую утраченную любовь. Знаешь, как ее зовут? Барсина.

Александр опустил глаза, охваченный воспоминаниями. Образы, казавшиеся поблекшими от времени, вдруг ярко вспыхнули в его памяти.

— Этот ужасный день при Гавгамелах, — продолжала царица-мать. — Никогда его не забуду… Статира будет счастлива жить со своей старшей сестрой. Но Роксана?

— Роксана меня любит. Она знает, что царица — она, а также знает долг царя. Я с ней уже поговорил.

— И что она сказала?

— Она заплакала. Как плакала моя мать, когда мой отец Филипп привел новую жену. Но я люблю ее больше всего на свете, и она знает это.

— Я охотно отдам тебе Барсину. Ты уже соединил дом Аргеадов с домом Ахеменидов: ты и мы больше не победители и побежденные. Но как ее воспримут твои солдаты?

— Я смогу убедить их.

— Ты так полагаешь?

— Уверен. И у меня есть к тебе еще одна просьба: прошу у тебя и младшую сестру Статиры и Барсины.

— Ты хочешь и Дрипетис? Естественно.

— Не для себя. Для моего друга Гефестиона. В детстве мы думали, что будет здорово, если мы женимся на сестрах и наши сыновья станут двоюродными братьями. Теперь это возможно, если ты согласишься.

— Я согласна всей душой. Остается лишь надеяться, что этот брак будет принят твоей знатью.

— Не сомневаюсь и в этом, — ответил Александр. — Многие мои солдаты уже живут с персидскими и мидийскими женщинами и имеют от них детей. И правильно делают. Для некоторых я сам выбираю персидских жен. В конечном итоге, я подсчитал, свершилось около десяти тысяч браков.

Старая царица вытаращила глаза, и морщины на ее лице разбежались по скулам.

— Десять тысяч? О великий Ахура-Мазда, такого в мире еще не видывали! — Она улыбнулась с невинной хитростью. — А с другой стороны, полагаю, ты прав: брачное ложе — самое подходящее место для основания долгого мира.

Пока все устраивали к новой свадьбе, Александр начал замышлять новые походы, чтобы открыть еще неведомые земли, и потому с нетерпением ждал прибытия Неарха с флотом. Флотоводец сообщал, что с началом весны прибудет в устье Тигра.

Флагманский корабль, подняв знамя Аргеадов с золотой звездой, наконец, бросил якорь в плавучем доке канала, который подходил почти под самые городские стены. Вслед за ним под радостные возгласы, рукоплескания, звуки труб и бой барабанов пришвартовался остальной флот.

Неарх, облаченный в доспехи, принял почести от строя двух отрядов педзетеров, а потом был принят Александром, восседавшим на троне рядом с Роксаной. Она была ослепительна в царских одеждах с золотым шитьем, вся осыпанная драгоценностями.

Едва завидев своего флотоводца, царь встал, пошел ему навстречу и расцеловал в обе щеки, а потом принял Онесикрита и командиров всех кораблей, чтобы поздравить их и каждого наградить подарками.

В тот же вечер царь созвал на ужин всех друзей, включая Неарха и Евмена, чтобы изложить свои планы. Пир устроили в тронном зале, и обеденные ложа поставили вдоль трех стен, чтобы все могли видеть и слышать царя. Не было ни женщин, ни музыкантов, и если бы не пиршественные ложа, собрание могло бы показаться скорее военным советом, чем праздником.

Александр начал:

— Я решил, что пришло время вам жениться. Все в замешательстве посмотрели на него.

— Вы уже достигли определенного возраста, — продолжил он, — и должны подумать о создании семьи. Я выбрал вам прекрасных жен, высочайшего ранга… Все персиянки.

На мгновение воцарилось молчание.

— И не только это, — снова заговорил царь. — Я решил отпраздновать все браки между македонянами и азиатскими девушками, фактически уже заключенные. У многих, как сами знаете, успели родиться дети. Я также выплачу приданое всем тем, кто решит устроить свадьбу сейчас. Разумеется, при условии, что невеста будет персиянка. Это единственный способ обеспечить будущее нашим завоеваниям, погасить взаимную ненависть, уничтожить желание отомстить. Одна родина, один царь, один народ. Таков мой план, и такова моя воля. Если кто-то из вас возражает, пусть говорит без стеснения.

Все затаили дыхание. Только Евмен поднял руку.

— Я не македонянин, а также не герой, как все вы. Я не собираюсь участвовать в основании великой державы. Если бы меня освободили от этой весенней оргии размножения, это было бы для меня большим облегчением. От одной мысли о жене в моей постели у меня мороз по коже, и…

— Твою будущую жену, — с улыбкой перебил его Александр, — зовут Артонис, это дочь сатрапа Артаоза, очень изящная и преданная. Она тебя осчастливит, я уверен.

Церемония состоялась весной, под огромным шатром, по персидскому ритуалу. В заранее установленном порядке были расставлены кресла с высокими спинками. Прибыли женихи, чтобы по обычаю произнести тосты и взаимные пожелания счастья. Вскоре после этого вошли невесты в брачных одеждах, и каждая села рядом со своим женихом. По примеру царя, возглавившего церемонию, новобрачные взяли друг друга за руку и поцеловались. Каждому гостю подарили по золотому кубку. Накрыли столы для ужина — шумного пира на двадцать тысяч приглашенных. Вино лилось рекой, и каждый мог пить сколько угодно, а хоры девочек и мальчиков распевали свадебные гимны под аккомпанемент вавилонских и индийских арф, флейт и тимпанов.

За два дня до свадьбы из Экбатан прибыла Статира. Она тоже приняла участие в церемонии в качестве подруги своей сестры Барсины. Когда пришла пора уходить, она проводила сестру до порога спальни, где той предстояло соединиться со своим новым мужем. Александр приветствовал Статиру поцелуем.

— Я рад, что ты приехала, Статира. Прошло так много времени с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Это так, мой господин, много времени прошло.

— Надеюсь, ты в добром здоровье.

— В добром, — ответила она с загадочной улыбкой, — но спрашиваю себя, в таком ли добром здоровье и ты.

— Возможно, я немного выпил, — отозвался Александр, — но в такую ночь вино не принесет ничего, кроме добра.

— И верно, ведь твоего внимания жаждут тридцатилетняя девственница, а также жена, не видевшая тебя более четырех лет.

Александр как будто на мгновение задумался над этими словами.

— Как летит время…

Потом подошел к ней поближе, посмотрел прямо в глаза и спросил:

— Ты хочешь предложить мне свою любовь или откажешь?

— Отказывать тебе? С чего бы это? Я буду ждать в соседней комнате, пока ты осчастливишь мою дорогую сестру: она новая жена и имеет право снять сливки твоих сил, — ответила Статира с самой ласковой улыбкой.

Она поцеловала его и удалилась в свою комнату, закрыв за собой дверь.

В эту ночь царь возлег с обеими своими персидскими женами — сначала с Барсиной, а потом со Статирой, но, когда Статира наконец заснула, накинул на плечи хламиду и вышел в коридор. Он огляделся и, увидев, что все спокойно, спустился по лестнице, пересек двор и пришел в царские палаты к Роксане. Александр старался не шуметь, но едва он улегся рядом, как она вдруг повернулась к нему и набросилась, словно фурия, молотя кулаками и царапая ногтями.

— На тебе еще запах этой бабы, и ты смеешь приближаться ко мне! — кричала она.

Александр схватил ее за запястья и прижал к постели. Он чувствовал, как она пытается вырваться и пыхтит под ним, но ничего не сказал. Он позволил ей кричать, сколько заблагорассудится, а потом она заплакала и плакала долго и безутешно. Наконец Александр отпустил ее и снова лег рядом, дожидаясь, когда пройдет ее гнев.

— Если хочешь, я уйду, — сказал он. Роксана не ответила.

— Я тебе говорил, что женюсь на Барсине и что вернется Статира. У царя есть обязанности…

— Это ничего не меняет! — крикнула Роксана. — Думаешь, от этого мне легче?

— Нет, не думаю, — ответил Александр. — Вот почему я и спросил, хочешь ли ты, чтобы я ушел.

— И ты правда уйдешь? — спросила она.

— Только если ты меня попросишь, — ответил царь. — Но надеюсь, что этого не случится, потому что ты единственная женщина, которую я любил за всю мою жизнь.

Роксана долго лежала, ничего не говоря, а потом проговорила:

— Александрос…

— Да?

— Если ты сделаешь это, ты убьешь меня, а вместе со мной умрет и твой ребенок. Я беременна.

В темноте Александр крепко сжал ее руку.

На следующий день царь объявил, что лично оплатит долги всех солдат-македонян, которые брали денежные ссуды. Сначала многие не посмели признаться, подозревая, что это военная хитрость, чтобы выяснить, кто не в состоянии вести свои дела должным образом и кому не хватает щедрого жалованья.

Но Александр, видя, что заявлений о возмещении долгов мало, дал понять: он не хочет знать личности должников, но намерен лишь уточнить общую сумму задолженности. Тогда все набрались мужества, представили Евмену документы, подтверждающие ссуды, и получили деньги на погашение долга.

Царский секретарь подсчитал расход: он составил десять тысяч талантов.

К концу весны царь устроил маневры близ Описа, вдоль Тигра, где к нему присоединились тридцать тысяч персидских юношей, обученных на македонский манер. Состоялся грандиозный парад, на котором молодые азиатские воины, получившие имя Преемников, проявили исключительную доблесть и отличную выучку. Это вызвало раздражение у македонских солдат, боявшихся, что их поставят на одну доску с теми, кого они разбили на поле боя. Их недовольство усилилось еще более, когда они узнали, что Александр собирается уволить всех раненых, инвалидов и калек и отослать их на родину вместе с Кратером, которому надлежало заменить старого Антипатра на месте регента Македонии.

— Они разъярены, — доложил царю Кратер, — и просят, чтобы ты принял от них делегацию.

Маневры закончились, и молодые Преемники вернулись в свои шатры. Александр велел вынести наружу свой трон и сказал другу:

— Пусть придут, — но было видно, что он не в духе и очень раздосадован.

Кратер отправился в македонский лагерь, строго отделенный от персидского, и вскоре показался отряд солдатских представителей от разных частей войска: конницы, тяжелой пехоты, штурмовиков, «щитоносцев», конных лучников.

— Чего вы хотите? — холодно спросил у них царь.

— Это правда, что ты отправляешь домой ветеранов, инвалидов и калек? — спросил командир отряда педзетеров, самый пожилой в делегации.

— Да, — ответил царь.

— И ты считаешь, что это хорошо?

— Это необходимо. Будут новые походы, а ветераны уже не в состоянии сражаться.

— Но что ты за человек? — крикнул другой. — Теперь, когда у тебя есть эти маленькие варвары, разодетые, как дамочки, играющие в солдатики и устраивающие пируэты, тебе не нужны твои солдаты, потом и кровью завоевавшие для тебя полмира!

— Верно! — воскликнул третий. — Теперь ты посылаешь их домой, но какими? Такими ли, какими оторвал от семей десять лет назад? Нет! Тогда они были молодыми, сильными, совершенными! А теперь они измучены, опустошены, изранены, искалечены, они инвалиды. Какова будет их жизнь на родине? А ты подумал о тех, кто уже не вернется? Кто погиб, попав в засаду, кто замерз в снегах, разбился, упав с горных скал, утонул в илистых водах Инда, кого сожрали крокодилы, укусили ядовитые змеи, кто погиб от жажды и голода в пустыне! О них ты подумал? А об их вдовах и детях? Нет, государь, не подумал, а то не принял бы такого решения. Мы всегда тебя слушали, всегда повиновались, но теперь ты выслушай нас! Мы, твои солдаты, устроили собрание и решили: всех или никого!

— Что ты хочешь сказать? — спросил Александр, мрачнея все больше.

— Я хочу сказать, — ответил командир роты, — что если ты соберешься отправить домой ветеранов и инвалидов, то тебе придется послать домой всех. Да, мы возвращаемся. Оставайся со своими варварами в золоченых панцирях, и посмотрим, способны ли они потеть кровавым потом, как мы. Прощай, государь.

Солдаты легко кивнули царю, повернулись и размеренным шагом пошли в лагерь.

Александр встал, побледнев от гнева, и обратился к всадникам своей личной охраны:

— Вы думаете так же? Их командир молчал.

— Вы думаете так же? — снова крикнул царь.

— Мы думаем так же, как и наши товарищи, государь, — последовал ответ.

— Тогда уходите! Я освобождаю вас от службы: вы мне больше не нужны.

Командир кивнул в знак того, что понял, после чего собрал своих солдат, и они галопом ускакали в лагерь.

Вскоре их место заняли персидские Преемники, до того красовавшиеся перед царским шатром в новых блестящих доспехах, узорчатых одеждах, под пурпурно-золотистыми знаменами.

Два дня Александр отказывался видеть своих солдат и сообщать им о своих намерениях, но его жест вверг всех в замешательство. Солдаты чувствовали себя, как стадо без пастуха, как дети без отца, одни посреди чужой страны, которую завоевали и которая теперь смотрела на них снисходительно-насмешливо. А над всеми этими чувствами преобладало одно: страдание оттого, что царь лишил их своего присутствия. Теперь он без них замышляет новые походы, без них предается новым мечтам, без них затевает новые удивительные приключения. Боль оттого, что больше они не видят Александра, не чувствуют его близости. Прошло два дня, а царь все не показывался. На третий день некоторые солдаты сказали:

— Мы поступили нехорошо. В глубине души он всегда любил нас, всегда страдал вместе с нами, ел то же, что и мы, и был ранен больше, чем любой другой. Он заваливал нас подарками и наградами. Пойдем в его шатер и попросим у него прощения.

У других это вызвало смех:

— Да, да, идите, идите, и получите пинок под зад!

— Может быть, и получим, — сказал тот, что заговорил первый. — Но я пойду, а ты как хочешь.

Он снял доспехи и в одном хитоне, босой, пошел из лагеря. Другие последовали его примеру. Их становилось все больше, пока половина войска не собралась вокруг царского шатра под удивленными взглядами персидской стражи.

В это время их увидел проходящий мимо Кратер. Прибывший с задания на Тигре Птолемей спросил:

— Что здесь происходит?

Они вошли в шатер, и Кратер сказал:

— Там снаружи люди, Александр.

Тут кто-то рядом с шатром крикнул:

— Прости нас, государь!

— Я слышу, — ответил Александр с очевидным бесстрастием.

— Александр, выслушай нас! — раздался другой голос. Птолемей не смог сдержать своих чувств:

— Почему ты не выйдешь к ним? Это же твои солдаты.

— Это больше не мои солдаты. Не я отверг их, а они отвергли меня. Они не захотели меня понять.

Птолемей больше ничего не добавил: слишком хорошо он знал своего друга, чтобы настаивать в такой момент.

Прошел еще день и ночь, и еще один день, и еще одна ночь, и жалобные крики солдат становились все громче, а просьбы все настойчивее.

— Все, хватит! — крикнул Птолемей. — Хватит! Они не спят и не едят двое суток. Если ты человек, выйди к ним! Ты что, действительно не можешь их понять? Ты царь, тебе знакомы интересы власти и политики, а они знают одно: ты привел их на край света, позволил им проливать кровь за тебя, а теперь отсылаешь прочь и окружаешь себя теми, с кем до вчерашнего дня они сражались. Неужели тебе не понять их чувств? Или ты думаешь, что заплаченные им деньги могут заглушить эти чувства?

Александр как будто очнулся и посмотрел в лицо Птолемею, словно впервые услышал такие слова. Потом встал и в угасающем свете дня вышел из шатра.

Там было все войско: тысячи солдат без оружия и доспехов сидели в пыли на земле, многие в слезах.

— Я услышал вас, солдаты! — воскликнул царь. — Думаете, я глухой? А вы знаете, что по вашей вине я две ночи не спал?

— И мы две ночи не спали, государь! — ответил чей-то голос из толпы.

— Потому что вы неблагодарные, потому что не хотите понять меня, потому что… — закричал Александр.

Но вперед вышел однорукий седобородый ветеран с длинными спутанными волосами; он посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

— Потому что мы сильно тебя любим, мальчик.

Александр закусил губу, почувствовав, что сейчас расплачется, как маленький, — он, царь Македонии, Царь Царей, фараон Египта, владыка Вавилона, расплачется, как глупый мальчишка, перед всей этой проклятой солдатней. И он расплакался. Горючими слезами, безудержно, даже не закрыв лица. А когда, наконец, успокоился, то ответил:

— И я вас сильно люблю, мерзавцы!