Преследуя Аделайн

Глава 36

Манипулятор

Я смотрю на свои руки, как отруганный ребенок. После «Аферы Сатаны» я признала, что у нас с Зедом был секс, но я так и не подтвердила ей его личность, а она не спросила. Думаю, она была слишком обеспокоена моим психическим здоровьем, чтобы думать об этом. И правильно.

Независимо от этого, если бы я просто сказала Дайе, что не могу делиться подробностями о Зеде и Марке, думаю, она бы научилась принимать это. Именно ложь причинила ей наибольшую боль.

Она последовала за мной на кухню, ее гнев тяжелым взглядом прожигал мой затылок всю дорогу. А теперь она смотрит на меня с другого конца острова.

— Как давно ты знаешь? И почему возле дома стоят люди? И он доверяет тебе сказать мне что?

Я прикусила губу.

— Ненадолго, — признаюсь я. — Слушай, я ничего не говорила, потому что его связь с Марком совершенно секретна. Я не хотела, чтобы ты продолжала задавать вопросы, на которые я не была уверена, что смогу ответить. Это была не моя история, и то, что он делает, невероятно деликатно.

— Ты знала, кто он такой, когда я спрашивала тебя о нем перед «Аферой Сатаны»?

Я сморщилась и кивнула головой, подтверждая то, что она уже знала. В ее глазах вспыхивает боль, и мне хочется только плакать — чувство вины за то, что я солгала ей, вытекает из моих пор.

Она выдыхает и кивает, принимая мой ответ таким, какой он есть.

— Ладно, хорошо. Можешь рассказать мне сейчас?

Я продолжаю объяснять текущую миссию Зеда, помимо уничтожения педофилов. О больных ритуалах, совершаемых над маленькими детьми, и о том, как упорно Зед работает, чтобы найти место и уничтожить его. Дайя внимательно слушает, лицо побагровело, когда я объяснила, какие ужасные вещи делают с невинными детьми, помимо того, что их пытают и продают.

Как будто это не так уж и плохо.

— Я бы хотела сказать, что удивлена, но это не так, — бормочет Дайя, теребя обруч в носу. — Значит, Зед убил Марка из-за этих ритуалов?

— Не совсем, хотя это определенно сыграло свою роль. Помнишь, мы видели его в «Аферах Сатаны»? — Когда она кивает, я продолжаю. — Очевидно, Марк нацелился на нас в ту ночь и попросил кого-то прийти… забрать нас.

Я объясняю роль Зеда в ту ночь, и как он сделал так, чтобы мы с Дайей не оказались в кузове фургона. Еще хуже то, что Общество навело на мою голову мишень, и что Марк пытался это осуществить.

Пока я продолжаю рассказывать ей все, что знаю, Дайя смотрит на меня с мрачным выражением лица.

Когда я заканчиваю, она замолкает. На полпути рассказа я налила нам обоим по рюмке водки. Нам обоим нужна была жидкая храбрость, чтобы услышать о том, каким поганым может быть этот мир.

— Я тоже буду присматривать за тобой, — сказала Дайя через несколько минут. Воцарилось молчание, и по мере того, как оно тянулось, я все больше и больше боялась, что она уйдет.

Я обидела ее.

— Ты не должна этого делать, — говорю я, мой голос тих.

— Похоже, что должна, — вздыхает она, нахмурив губы.

— Мне очень жаль, — снова извиняюсь я. — С тех пор, как он появился в моей жизни, дерьмо стало безумным, и у меня едва было время, чтобы смириться со всем этим. Не говоря уже о том, что я до сих пор не знаю, как переварить… его. И я думаю, что я хотела просто притвориться, что я справляюсь с преследователем так, как должна. Не уходя и… ну.

— Трахаться с ним? — Дайя закончила, ее голос суров.

Я сморщилась, прикусив губу от жгучести ее слов. Я заслужила это.

— Да, — шепчу я.

Плечи Дайи опускаются.

— Прости, ты этого не заслужила, — говорит она, словно читая мои мысли. — Я не злюсь на тебя за твои отношения с Зедом, Адди. Я имею в виду, я не понимаю этого… Я не понимаю, как кто-то может смириться с тем, что его любовник — преследователь. Я также не думаю, что это признаки здоровых отношений. У этого парня явно есть проблемы.

Я киваю, соглашаясь с ее оценкой. Она говорит то же самое, что и я сама.

— Но знание того, что Z — твой преследователь, как ни странно, успокаивает меня. Я никогда не знала его лично, конечно. Я даже не знала, как он выглядит, но то, что он делает… это невероятно восхитительно. Он каждый день ставит свою жизнь на кон, сам входит в логово льва и спасает множество невинных душ. Он помог бесчисленному количеству людей и уже снял столько колец. И мне не нужно смотреть видео, чтобы знать, что он принимает их близко к сердцу.

Она вздыхает, и на ее лице появляется сардоническая улыбка.

— Он зарабатывает на жизнь преследованием людей, поэтому, полагаю, нет ничего удивительного в том, что тенденция просочилась в его личную жизнь.

Я делаю лицо, показывая ей, как я не впечатлена тем, что он не держит свои рабочие привычки там, где они должны быть.

— И я понимаю, почему ты мне не сказала, — мягко признается она. — Марк поставил тебя в довольно дерьмовую ситуацию с самого начала, и я больше других понимаю, как деликатно нужно обращаться с этой ситуацией. Я бы поняла, если бы ты сказала об этом с самого начала. — Она бросает на меня взгляд. — Но я понимаю. Ты не привыкла к этому темному уголку мира, поэтому я не могу ожидать, что ты знаешь, как со всем этим справиться.

Мое тело расслабляется от ее согласия, освобождая меня от части груза, лежащего на моих плечах.

Я не выношу, когда Дайя злится на меня. Я бы приняла гнев лучшей подруги в любой день, если бы Зед направил пистолет мне в лицо.

— Дайя, я просто хочу, чтобы ты знала, что это было не потому, что я тебе не доверяла. И мне очень жаль, что я солгала. Связь с Зедом действительно проверяет мою мораль, и я до сих пор не знаю, что обо всем этом думать. Я имею в виду, влюбиться… — я оборвала себя, мои зубы щелкнули от усилия. Я чувствую, как кровь оттекает от моего лица, пока я проглатываю слова обратно.

— Ты…

— Нет, — вклиниваюсь я, ответ слишком поспешный и отрывистый, чтобы прозвучать правдиво.

Дайя моргает, в ее мудрых глазах отражается множество эмоций, но она жалеет меня и не настаивает.

— Что ж, как бы там ни было, думаю, я не могу винить тебя за то, что ты не смогла устоять перед ним. — Она сверкает зубастой улыбкой. — Он действительно горяч, и тебе действительно нужно было потрахаться.

Я нахожу случайный конверт, лежащий на острове, и бросаю его ей в ответ.

Она смеется, уворачиваясь от конверта.

— Член, — бормочу я, усиливая ее смех. Я не собираюсь говорить ей, что секс с Зедом — это нечто гораздо большее, чем просто секс. Это не просто невероятно интенсивный секс, это метаморфоза. Я вышла из этого Дома Зеркал совершенно другим человеком. И после прошлой ночи я не думаю, что когда-нибудь смогу вернуться к той Аделайн Рейли, которая была до Зеда.

— Ты слышала что-нибудь от Макса? — спрашиваю я, простой вопрос стирает легкомысленный тон.

Дайя пожимает плечами.

— Нет, вообще-то. С тех пор как он посетил нас в том ресторане, я ничего о нем не слышала. И о близнецах.

Я киваю и говорю:

— Зед несколько раз намекал, что с ними разобрались, но я не уверена, что именно это значит. Я даже не подумала спросить, мои мысли были заняты всем остальным. Как ты думаешь, они мертвы?

Она пожевала губу и пожала плечами, выглядя немного неловко. У ее лучшей подруги есть серийный убийца… Я не знаю, кто он. Парень? Любовник? Отвратительно, нет. Пусть Бог покарает меня, прежде чем я назову мужчину своим любовником.

Кем бы он ни был, он сумасшедший.

Но я думаю, что она может даже знать это лучше меня, ведь он ее босс. Я уверена, что она в курсе мельчайших подробностей операций Зеда, когда он извлекает девушек.

— Не думаю, что это так, но я посмотрю. В любом случае, они оставили нас в покое, и я рада этому.

Я киваю в знак согласия. Не могу сказать, что у меня тоже есть какие-то претензии.

Дайя делает шаг к кофейнику, когда наступает на конверт, который я бросила ей.

Остановившись, она поднимает его с пола и кладет на остров. И тут я замечаю, что это странный конверт. Он чертовски толстый, как будто до краев набит бумагами или чем-то еще.

Брови опускаются в замешательстве, я протягиваю руку и выхватываю плотную бумагу. Заметив выражение моего лица, Дайя возвращает свое внимание ко мне.

— Что это?

Мой адрес написан от руки, но обратного адреса нет.

— Я не знаю, — бормочу я, глядя на конверт, как на бомбу. Я не могу объяснить, что именно я чувствую, но в глубине моего живота поселилась тревога.

Осторожно открываю крышку, беру толстую пачку бумаг и выкладываю их наружу. Но это не просто бумаги. Выпадают десятки фотографий, а также выветрившаяся записка.

Мы с Дайей смотрим друг на друга, наши глаза встречаются с взаимным замешательством и трепетом.

Сначала я беру фотографии, сразу же узнавая на них более молодую версию Джиджи. На большинстве из них ее улыбающиеся красные губы смотрят на меня, и на всех фотографиях преобладает один и тот же мужчина.

— Кто это? — бормочу я, не ожидая в данный момент никакого реального ответа. Я не узнаю этого человека. Он не изображен ни на одной из фотографий, которые висели на стене, когда я въехала в дом.

Когда я отремонтировала дом, я решила убрать их все. Я решила, что они достаточно осудили меня после фиаско с Грейсоном.

Зед трахал меня в том коридоре прошлой ночью — это было так далеко, как мы продвинулись, прежде чем он прижал меня к стене и взял меня сзади. Когда мы с Зедом вышли из спальни сегодня утром, мы оба обнаружили, что я впечатала ногти в краску. Это было моей единственной опорой, когда его рука крепко схватила меня за волосы, откинула мое тело назад и использовала их как веревку, пока он трахал меня до беспамятства. Я потеряла сознание после оргазма, и он был вынужден трахать меня на ковре, прямо посреди коридора.

Я никогда не посмотрю на это место на ковре или на стене так же.

Так что я могу только представить, насколько осуждающими будут их застывшие глаза после того, как они не только увидят, как их потомка на этот раз действительно изнасиловали, да еще и ее преследователь.

Слава богу, я их убрала.

— На обратной стороне что-нибудь написано? — спрашивает Дайя, сама перевернув несколько фотографий, чтобы посмотреть. Я переворачиваю свою и вижу написанную дату.

8 января 1944 года.

За несколько месяцев до того, как Джиджи начала писать о своем преследователе.

На фотографии — Джиджи, ярко улыбающаяся в камеру, ее волосы уложены в локоны, которые можно было увидеть только в 40-х годах. Рядом с ней незнакомый мужчина свободно обхватил ее рукой, на его лице легкая ухмылка. Что-то в нем кажется знакомым, но я не могу определить, что именно.

— Здесь нет имен, — замечаю я, перелистывая еще несколько фотографий. Все с датами, но ни одна не раскрывает личность человека.

Мы раскладываем фотографии и располагаем их в хронологическом порядке. Последняя фотография сделана за две недели до ее смерти.

Джиджи, кажется, свернулась калачиком, сгорбившись, держа в руках бокал с вином. Ее улыбка натянута, а загадочный мужчина стоит рядом с ней и смотрит на нее, нахмурив брови. В этот момент она уже боялась за свою жизнь.

Но от мужчины на фотографиях или от кого-то другого?

Затем я беру в руки потрепанное письмо. Оно адресовано Джиджи.

«Моей Женевьеве,

Мне больно писать это письмо. Я сижу здесь и скорблю. О том, что могло бы быть. О том, что могло бы быть, но ты отказываешься видеть.

Я любил тебя с того момента, как увидел, Женевьева. Я любил тебя, хотя ты вышла замуж за другого. И теперь, когда я знаю, что ты отдалась другому мужчине — мужчине, который не я, — моя любовь все еще не угасла.

Я так долго ждал тебя, а теперь еще один встал между нами. Помешал мне принять тебя как свою.

Почему ты настаиваешь на том, чтобы сделать это со мной? С нами?

Это мучает меня. Не дает мне спать по ночам. Единственное, о чем я могу думать, это вычеркнуть тебя из своей жизни, чтобы положить конец этим страданиям. Навсегда.

Искренне,

Твоя настоящая любовь»

— Что за хрень я только что прочитала? — спрашиваю я напряженным шепотом. Дайя читает через мое плечо, и когда я оглядываюсь на нее, ее широко раскрытые глаза смотрят на меня, горящие растерянностью и беспокойством.

— Это звучало зловеще. Угрожающе, — говорит она, ее зеленые глаза смотрят на письмо, словно это проклятие, написанное на бумаге.

Я рассеянно киваю, откладываю записку и снова перебираю фотографии. Ищу подсказки, кем может быть этот человек.

Но их нет.

— Он выглядит таким знакомым, — бормочу я, изучая другую фотографию. Похоже, они на какой-то вечеринке. Изображение черно-белое, поэтому я не могу определить цвет платья, только то, что оно темного оттенка. Драгоценности украшают концы рукавов и воротник платья. И, конечно, мне не нужно, чтобы фотография была цветной, чтобы понять, что она пользуется красной помадой.

Рука мужчины лежит высоко на ее бедре. То, как он прижимает ее к себе, кажется почти собственническим. Властным.

Я никогда в жизни не встречала этого человека, но знаю, что он чертов ублюдок, на это я могу поставить деньги.

И судя по натянутой улыбке на лице Джиджи и сужению вокруг ее глаз, моя прабабушка явно тоже так думает.

— Подожди, дай мне сделать фотографии и загрузить их на компьютер. Я могу сделать обратный поиск изображений.

Я смотрю, как она делает свое дело, ее брови прищурены от сосредоточенности. Через несколько минут она поворачивает ноутбук ко мне и внимательно смотрит на меня.

— Отец Марка. Вот кто на всех этих фотографиях.

Мои глаза переходят на ее глаза, а сердцебиение учащается.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашиваю я.

— Что, лучший друг твоего прадеда мог быть влюблен в Джиджи и убить ее, когда узнал, что у нее роман с чужим мужчиной? — резюмирует она, выхватывая эти мысли из моей головы.

Она вздыхает и смотрит вниз на фотографии.

— Я не знаю. Это слишком большой вывод, чтобы сделать его на основании нескольких жутких фотографий и записки. Хотя в записке и есть угрожающий тон, этого, конечно, недостаточно, чтобы обвинить его в убийстве.

Я киваю, думая о том же. Что-то в этих фотографиях меня настораживает и вызывает мурашки по позвоночнику. Как бы я ни возмущалась дневником Джиджи и тем, как она лебезила перед своим преследователем, он никогда не вызывал у меня такого плохого предчувствия, как эта записка и фотографии. Тем не менее, я не могу раскрыть дело об убийстве, основываясь только на ощущениях. Мне нужны доказательства.

— С точки зрения логики, преследователь Джиджи все же более вероятен, но это не значит, что отец Марка — убийца, — продолжает она, рассеянно беря в руки одну из фотографий и рассматривая ее.

— Я вижу мотив в этой записке. Так что, даже если это небольшой шанс, я думаю, мы все равно должны его рассмотреть.

— Ты нашла еще какую-нибудь информацию о Роналдо?

Она вздохнула.

— Да. Он умер в 1947 году от кардиогенного шока. — Мои брови вскидываются.

— Сердечный приступ?

Она переключается.

— Разбитое сердце. Он умер от синдрома разбитого сердца. — У меня пересохло во рту. — Я нашла немного семейной истории о нем, но мало что еще. Его жизнь держалась в строгом секрете, и я предполагаю, что его босс имел к этому какое-то отношение.

— Значит, тупик, — заключаю я, кивая головой. Я прикусываю губу, перекатывая ее между зубами, пока обдумываю свой следующий шаг. — Думаю, мне нужно подняться на чердак, — говорю я с покорностью. Я могу любить призраков, но, черт возьми, это не значит, что у меня все еще есть желание быть одержимой демоном или тем, что там наверху.

Мудрые глаза Дайи переходят на мои. Я рассказала ей о последней записке, которую нашла, и о том, что, по моим ощущениям, там было что-то очень негативное.

— Ты мазохистка. Ты станешь одержимой, если полезешь туда.

Я фыркнула.

— Я думаю, оно бы уже это сделало, если бы действительно этого хотело. Там может быть что-то еще.

Дайя вздыхает.

— Я сегодня умру, — бормочет она.

— Ты не умрешь, просто, может быть, будешь немного владеть собой, — щебечу я, огибая остров и направляясь к лестнице.

— Да, и угадайте, кого я терроризирую первым?

Этот холодный, тяжелый груз мгновенно опускается на мои плечи, как только я вхожу на чердак. Как в мультиках, когда пианино падает с неба и приземляется на ничего не подозревающего человека.

— Ладно, поторопись, черт возьми, мне здесь не нравится, — говорит Дайя, ее голос напряжен от страха. Он ползет по моим костям, заставляя сердце бешено колотиться. И все же тепло пробирается по моим мышцам, оседая в глубине живота.

Я использую фонарик на своем телефоне, чтобы обыскать стены. Я начинаю с той, где нашла последнюю записку, но там остались только паутина и пауки.

Я пробираюсь вдоль каждой стены, надавливая на деревянные панели в надежде найти одного из них свободным. Только когда я подхожу к зеркалу, я нахожу его. Дерево дребезжит под моими ладонями, и с тяжелым чувством, окружающим нас, я не теряю времени, вырывая дерево из стены.

Я направляю луч света в разные стороны, не находя ничего, кроме новых жучков и паутины. Я почти сдаюсь, пока не вижу вспышку чего-то блестящего.

— Кажется, я что-то нашла, — взволнованно объявляю я.

— Спасибо, блядь, — бормочет Дайя у меня за спиной. Я едва слышу слова. Просунув руку в отверстие, прежде чем рассмотреть жуков, я хватаюсь за кусок, моя рука обхватывает что-то пластиковое. Я пытаюсь вытащить это, но моя рука нащупывает что-то похожее на бумагу, поэтому я хватаюсь и за это.

Я провожу рукой по руке, содрогаясь от ощущения прилипшей ко мне паутины. Я даже не смотрю на свою руку, я просто продолжаю оттирать ее, пока бегу к ступенькам.

— Пойдем, — вздыхаю я, как раз перед тем, как меня чуть не сшибает с ног Дайя, проталкивающаяся мимо меня и сбегающая по лестнице.

Что бы ни было в моей руке, это что-то большое. Я уверена в этом так же, как и в том, что глаза на моей спине следят за тем, как я ухожу.

Захлопнув за собой дверь на чердак, я прислоняюсь к ней и задыхаюсь, стряхивая с себя леденящий холод, который, кажется, прилип ко мне, как клей.

— Я больше никогда туда не поднимусь, — говорит Дайя, задыхаясь.

— Думаю, я тоже не хочу, — говорю я. Наконец, я опускаю взгляд на свою руку и вижу пакет Ziploc, в котором лежит золотой Rolex с бриллиантовой инкрустацией, а по пластику размазана кровь. И записка в моей руке — быстрые каракули, которые гласят: Спрячь это, никто не должен знать, что это сделал я. Запомни это.

— Ни хрена себе, — вздыхаю я.

— Дай мне посмотреть. Мы не можем прикасаться к нему, иначе на нем останутся отпечатки пальцев, но на них есть серийные номера. Возможно, я смогу отследить его владельца.

Мы спешим на кухню, забыв о демоне, живущем на моем чердаке. Я нахожу пару запасных резиновых перчаток, которые мы с Дайей использовали, когда убирались в доме. Она надевает перчатки и осторожно вытаскивает окровавленные часы.

— Я не хочу, чтобы кровь отслаивалась, но мне нужно снять браслет, чтобы увидеть серийный номер, — бормочет она, осторожно обращаясь с часами. — У вас есть прищепки?

Я разворачиваюсь и открываю ящик с хламом на кухне, уверенная, что он у меня где-то есть. Порывшись минуту, я издаю торжествующее «ах-ха» и протягиваю Дайе синюю прищепку.

У нее уходит минута, но в конце концов ей удается отстегнуть браслет между ушками часов.

— Ублюдок, — ругается она.

— Что?

— Кто-то нацарапал серийный номер. Он едва читается.

Дайя смотрит на меня, разочарование излучают ее зеленые глаза. Я сдуваюсь, хмурясь и поджав губы в знак поражения.

— Я не собираюсь сдаваться. Мы сделаем анализ крови, и я что-нибудь придумаю с этими часами. Позволь мне разобраться с этим?

Я киваю, доверяя Дайе разобраться во всем. Она невероятно умна, и ее ресурсы по поиску информации просто астрономические.

И тут у меня в голове загорается лампочка.

— На тех фотографиях с Джиджи Фрэнк носил эти часы.

Я перебираю все бумаги, разбросанные по острову, пока не нахожу небольшую стопку фотографий.

— Те же часы, — повторяю я, передавая фотографии. Дайя смотрит на фотографии, ухмылка растягивает ее губы.

— Теперь нам просто нужно это доказать.