Пригласительный билет

В субботу без пяти двенадцать благополучие во всех его проявлениях пребывало в квартире Федоровых в незыблемом состоянии. Башенные часы в углу столовой чеканили мирные удары, пахло крепким кофе и навощенным паркетом. Августовский ветерок, насыщенный запахами клумб, беспокоил легкие оконные шторы, в кабинете Николая Ниловича увядали гладиолусы, привезенные с дачи вчера.

Ровно в двенадцать представитель Министерства связи опустил в прорезь дверей письмо и журнал «Иностранная литература».

Валентина Павловна вскрыла конверт и извлекла приглашение. Плотный, затейливый, внушающий почтение пригласительный билет просил присутствовать на чествовании академика Пирожникова.

— Очень мило. — Валентина Павловна улыбнулась произведению художника и полиграфистов.

На четвертой сторонке билета — на ней обычно обозначается «На два лица» и красуется лиловый отпечаток продолговатого штампика: «Президиум» — на сей раз значилось: «Партер» и «На одно лицо».

Что это? Валентина Павловна (по привычке) прищурила глаза. На одно лицо, бог с ними… Вообще она редко посещает официальные торжества в Доме ученых — и то лишь концерт, если в нем принимает участие заманчивая знаменитость.

Но всегда в пригласительном билете лиловый штампик просит Николая Ниловича занять место в президиуме. А тут партер. Что это может значить? Николая Ниловича Федорова в партер? Пятнадцать лет в президиуме и вдруг… Извольте радоваться…

Валентина Павловна (по привычке) приблизила лицо к зеркалу. Так и есть. Малейшая неприятность, и у нее краснеет лоб, что за несчастье! Но как быть? Показать билет Николаю или… Нет, не показать нельзя. Но что творится? Федорова, ученого, главу такого института — ив партер. Как это могло случиться?!

Воображение Валентины Павловны понеслось, как облако в предгрозовой час, в одном направлении. Нет, это неспроста. Пометка «партер» — явный намек. Или больше того — предупреждение в результате выступления Николая Ниловича с критическими замечаниями в адрес комитета. Очень похоже — раз ты такой разумный, сиди в партере.

Между тем погода портилась, ветер уже рвал до этого лучезарное облако в лохматые клочья. Валентина Павловна подошла к телефону. Кому позвонить? Положила руку на трубку — кому? Сколько друзей, знакомых, а позвонить, собственно говоря, некому.

Конечно, обо всем, что касается назначений, повышений и неприятностей, всегда отлично осведомлена Алла Трофимовна. Но позвонить ей… значит, дать повод к покровительственному тону. Только не ей. Попросить личного помощника Николая Ниловича? Этот проныра почует неладное и мгновенно обнаглеет. В юбилейную комиссию?.. Не называя себя.

После нескольких звонков Валентина Павловна добилась, ей сообщили нужный номер телефона.

— Говорят из института… Из института Федорова. Николаю Ниловичу прислали пригласительный билет и почему-то вместо «президиум» значится «партер»? — как можно спокойнее проговорила Валентина Павловна.

Будь у телефона юбилейной комиссии мужчина, обыкновенный, средней ответственности, он, вероятно, тут же заглянул бы в списки, выяснил бы, в чем дело, и с корнем вырвал у автора занимательный сюжет.

К счастью автора, трубку подняла женщина, секретарь юбилейной комиссии (тут степень ответственности роли не играет), бесспорно, угадавшая, что говорит сама Федорова. О, она знает эту воображающую Валентину Павловну! Какая возможность досадить ей и доставить удовольствие себе!

— Пометка «Партер» сделана верно. Список приглашений визировал председатель комиссии.

В обеих трубках одновременно раздались высокомерные щелчки: разговор окончен.

В кабинет вошла Нина.

— Мама, что с тобой?

— Взгляни! Кого готовы посадить в партер!

— Ничего удивительного! Нормальное кретинство. Стоит ли волноваться? Просто папа не поедет на это торжество.

— Но сам факт?

— Я же сказала, обычное внутриведомственное интриганство.

Нина работала на телевидении музыкальным редактором и не сомневалась, что основательно разбирается в человеческих отношениях, в том числе междуведомственных.

— Кто председатель комиссии? — спросила Нина.

— Печенегов.

— Надеюсь, вопрос исчерпан.

Печенегов еще со времен первого спутника утвержден был семьей Федоровых в качестве недруга Николая Ниловича. Тем более, что ни Печенегов, ни Федоров под угрозой лишения всех благ, в том числе права пользования государственной дачей, даже если бы им предоставили десять лет на размышление, не нашли бы объяснений, почему их считают недругами?!

Нина немедля отправилась в соседнюю комнату, чтобы испортить настроение своему Анатолию, который имел на это право, как ее муж и член семьи.

Анатолий в пижамных шароварах и шлепанцах упорно чинил магнитофон, то есть доводил его до состояния, которое у мастеров ателье ремонта обычно вызывает «столбняк».

— Теперь все в порядке! — с подъемом возвестил Анатолий, отлично понимая, что после его вмешательства магнитофон работать не будет.

Нина опустилась в кресло, сложила ладошки и перед носом постучала кончиками пальцев.

— Ты знаешь Печенегова?

— Еще бы, — бездумно ответил Анатолий, заканчивая свои варварские изыскания.

— Ну вот… Сей Печенегов прислал папе билет на юбилей Пирожникова с пометкой «Партер».

Анатолий хотел было произнести беспечное «Ну и что?», но вовремя переключился.

— Что ты говоришь! — воскликнул он, стараясь скрыть радость. Анатолий почувствовал, что испорченный им магнитофон уже не вызовет жестоких упреков и он не услышит: «Я же тебе говорила, не трогай… Отвези магнитофон в ателье».

Для Анатолия слова «партер», «президиум» были равнозначны известиям вроде: «Буря на Марсе» или «Похолодание в Сахаре»… Но… имея в виду свой разбойничьи деяния внутри магнитофона, охотно откликнулся:

— Папа, я уверен, не обратит внимание…

— Значит, ты считаешь нормальным явлением преподнесение Николаю Ниловичу Федорову подобного сюрприза?

— Чисто случайно.

— А если намеренно?

После трехминутной, но нарастающей ружейной перестрелки в комнате молодых супругов начала погромыхивать малокалиберная штурмовая артиллерия.

— Не понимаю, почему следует приглашать в президиум одних и тех же лиц? Уверен, наша могучая наука не пострадает, если Николай Нилович Федоров однажды посидит в партере в обществе таких же почитаемых и уважаемых, как он. Кроме того… — Тут Анатолий своевременно осекся.

— Что кроме того? Договаривай.

Анатолий промолчал и взял из коробки папиросу.

— Кажется, я просила тебя здесь не курить. И вообще…

Неопределенное «вообще», часто употребляемое Ниной, в данной ситуации прозвучало подобно кличу: «В атаку!».

Анатолий смял папиросу и, бросив ее в вазу (что тоже не убавило огня), досказал:

— И вообще… Николай Нилович некоторым образом стал менее весом в своей области… Руководимый им институт далеко не тот, каким он славился хотя бы два года назад.

— Вот это я и надеялась услышать.

— И услышала.

— Значит, ты считаешь, что место Николая Ниловича в партере?

— Ничего ужасающего. Всем свое место в свое время.

— Кстати, это относится прежде всего к тебе.

— Я понял. Давно понял.

Так как штурмовая артиллерия — Нина не подавила огневые точки противника — Анатолия, с глубокого тыла открыла огонь артиллерия дальнего действия, чтобы огневой завесой помочь атакующей Нине. За спиной Анатолия разорвался первый тяжелый снаряд, дверь открыла готовая к бою Валентина Павловна.

— Очевидно, Николаю Ниловичу не стоило уделять товарищу Чайкину столько внимания и времени, обеспечивая неблагодарному человеку степень кандидата… — сказала она.

Анатолий мог ответить таким же мощным огнем с тех же позиций, но благоразумно отступил.

— Весьма возможно, — тихо, не глядя на Валентину Павловну, согласился он и ушел в ванную. Освежиться. После неравного боя.

— Мама, сколько раз я просила не вмешиваться в наши разговоры, — нарушила паузу Нина.

— Это «не наши» разговоры. Его надо учить. Ему пора понять, в какую семью его удостоили войти.

Однако, имея в виду опыт знакомых семей, чьи строптивые дочери сдуру и безвозвратно теряли отличных супругов, укоряющие слова в адрес Анатолия, обязанного знать, какой чести он удостоился, Валентина Павловна произнесла почти шепотом.

Освежившись, Анатолий оделся и ушел. Пешком. Темно-вишневого цвета «Волга», которую он был удостоен водить, осталась в гараже.

Между тем семья Федоровых в пять вечера собиралась выехать на дачу.

Анатолий Чайкин, инженер, аспирант, миновал плавательный бассейн, Волхонку, пешком дошел до станции «Площадь Революции», окончательно успокоился, сел в метро и укатил в Вешняки пригородным поездом к отцу, мастеру завода «Фрезер», коего главный инженер именовал — мастер-академик Чайкин.

В саду при домике мастера созревали яблоки, цвели гладиолусы, табак, флоксы восьми видов. Отец Анатолия еще не вернулся с завода, а младший брат, Костя, на садовом столике шел по стопам старшего брата — чинил магнитофон.

— Толя, посмотри… Тут пустяк… — призывал Костя техническую помощь.

— Твой магнитофон я могу лишь окончательно испортить, у меня опыт… — признался Анатолий и самоотверженно ушел в дом.

Мать, обрадовавшись, тотчас усадила его за стол, будучи уверена, что в доме ученого Федорова Толю кормят не так, как следует кормить столь рослого и ненаглядного.

Лишь в три часа дня Николай Нилович увидел пригласительный билет, пометку «Партер» и вопрошающий взгляд Валентины Павловны.

— Глупости, — обронил он. — Какая-нибудь торопливая девица напутала…

— Извини, Коля, я звонила в юбилейную комиссию… Проверила— это штучки Печенегова.

— М-да. На него это похоже. Что ж, не поеду, и все.

Николай Нилович, как и Анатолий, принял душ, освежился и все же позвонил домой члену юбилейной комиссии Глебову, тоже директору института.

В отличие от могучего, импозантного Николая Ниловича, говорившего внушительно, низким голосом, Глебов Тимофей Иванович, невысокий, округлый, высказывался торопливо, часто переходя на плаксивый тон, но ученый он был удивительный и в той же мере человек прямодушный.

Необходимую служебную дипломатию, умение разбираться, как надо относиться к сотрудникам, коллегам, вышестоящим руководителям в том или ином случае, взяла на себя супруга Тимофея Ивановича— Аделаида Романовна, пятидесятилетняя теннисистка, автомобилист-любитель, неудавшаяся пианистка, певица и драматическая актриса, успешно прошедшая все ступени интриг в музыкальных и художественно-творческих организациях.

— Николай Нилович, дорогой… Вам прислали пригласительный билет с пометкой «Партер»? — переспросил Тимофей Иванович, глядя на Аделаиду Романовну в ожидании указаний вмешаться или отговориться.

Аделаида Романовна покачала пальчиком. Супруг понял. Тон его голоса стал плаксивым.

— Вот незадача… В комиссии уже вряд ли кого застанешь. Позвоните ради бога в понедельник утром. Чествование ведь вечером. И я позвоню Да, да. До свидания. Что? Сейчас скажу… (Тон стал более жизнерадостным.) Адочка, Федоровы приглашают нас к себе на дачу. Завтра. К обеду. Будут свежие караси… (Аделаида Романовна снова показала пальчиком. Благодарим вас… знаете… Аделаида Романовна плохо себя чувствует… Обязательно позвоню, — заверил Глебов и положил трубку.

— Никому ты звонить не будешь. Неужели ты не понимаешь, что зря ему билет в партер не пришлют!

— Досадная история.

— Он же вконец разваливает свой институт.

— Нет, нег. Это несправедливо. Они переживают некий застой, и не по своей вине… Их слишком часто реорганизуют…

— Потому что не знают, куда их сунуть.

— Николай Нилович тут ни при чем. Наоборот, он смелый ученый и настойчивый, дельный администратор. Ты не знаешь… — расхрабрился честный Тимофей Иванович.

— Откуда мне знать!

Аделаида Романовна (дома частенько играла не сыгранные в театре роли)… Она величественно поднялась с кресла и покинула кабинет с гордо поднятой головой (Мария Стюарт), села за рояль и запела романс. Громко, с цыганским надрывом, чтобы Тимофей Иванович прочувствовал, как он оскорбил ее.

— Поехали на дачу, — сказал Тимофей Иванович, уловив момент и капитулируя.

— Поезжай, если тебе так хочется, — томно произнесла Аделаида Романовна (Раневская — «Вишневый сад»).

Тимофей Иванович вернулся в кабинет и засел там до вечера, читая статьи технических журналов.

Кстати, прозорливости Валентины Павловны мог бы позавидовать самый чуткий телеобъектив.

— Конечно, когда ты звонил, перед твоим Тимофеем Ивановичем восседала в кресле его Адочка и, вероятно, помахала пальчиком — не смей вмешиваться, иначе он тут же позвонил бы Печенегову. И ко всему отказаться приехать к нам… Это тоже что-то значит…

Николай Нилович пожал плечами и махнул рукой.

— Поехали на дачу.

— На чем? Анатолий ушел и не сказал, когда вернется. До чего же он невоспитан!

— Ладно. Подождем Анатолия.

Николай Нилович уселся на диване и принялся читать статьи технических журналов. Валентина Павловна принимала целебно-успокоительное. Нина бодрствовала и готовила язвительную речь (типа парламентской) для встречи оппозиционно настроенного супруга.

В квартире Федоровых наступила депрессия, каждый занимался драматическими умозаключениями.

Валентина Павловна. Вот результат полутора десятка лет самозабвенного труда Николая Ниловича. Какие нравы! Кого обходят вниманием? Честного, принципиального ученого. Уму непостижимо!

Николай Нилович. Ну что ж… Он с удовольствием уступит руководство институтом… Наконец займется научной работой более плотно.

Анатолий, проспав часа два в саду, взглянул на часы — ровно четыре. Что там дома? Его, наверное, ждут… Без него им не выехать на дачу. А Николай Нилович так нуждается в воскресном отдыхе.

Он вскочил, надел пиджак, на ходу обнял мать, помахал рукой брату и бегом к пригородному поезду… И, о счастье! Такси.

— В Москву. На Кропоткинскую. Я опаздываю!

— В такси ездят только опаздывающие и у кого тесная обувь, — заметил шофер-философ.

В половине пятого Николай Нилович, выкурив половину пачки сигарет, встал с дивана и взял со стола полученный сегодня журнал «Иностранная литература». Перевернул обложку. Из журнала выскользнул белый конверт нестандартной формы. Николай Нилович вскрыл его и извлек незатейливый пригласительный билет на чествование академика Пирожникова. На два лица. С лиловой пометкой: «Президиум».

Вошел в столовую и протянул билет Валентине Павловне.

— Вот он. Покоился в журнале «Иностранная литература».

— Я напишу жалобу на почтальона! Что за мода совать письма в журналы! — пробовала кипятиться Валентина Павловна.

В кабинете звонил телефон.

— Ну, кто там еще? — сказал Николай Нилович и с высоко поднятой головой взял трубку.

Валентина Павловна и Нина следили за выражением его лица. Неужели звонит Анатолий? Неужели он всерьез принял обидные слова и не вернется домой? Только бы не это.

— Здравствуйте, Василий Васильевич…

Валентина Павловна вскинула брови. Нина скривила губы. У телефона сам Печенегов.

— Пригласительный получил. Благодарю. (После некоторого молчания.) Спасибо за честь. Попробую… Тем более… Благодарю, что позвонили…

Николай Нилович положил трубку и почесал мохнатую бровь, что означало — все обстоит как нельзя лучше.

Печенегов от имени комиссии просил Николая Ниловича на торжественном чествовании Пирожникова сказать юбиляру приветственное слово от имени ученых, коллег академика.

— Вы, Николай Нилович, лучше всех нас скажете дорогому юбиляру о наших чувствах… Мы уполномочиваем и просим вас…

Когда трубка телефона легла на рычажок, трое Федоровых, как перед дорогой, безмолвно опустились в кресла — вот тебе и Печенегов. Четвертый член семьи стоял в дверях, никто не услышал, как вошел Анатолий.

— Где ты пропадал, орел? — задорно спросил Николай Нилович приятным, низким голосом.

— Съездил к своим.

— Молодец! Выводи мотор. Едем на дачу.

— Позвольте, что же это был за билет «на одно лицо»? — оживилась Валентина Павловна.

Она вытащила из-под письменного стола корзинку для бумаг и нашла конверт. Голубоватый, стандартный. На нем значилось: «Н. Н. Федорову для А. П. Чайкина».

— Ну да… Это Саша Столетов. Вот глупец, как написал адрес. Он обещал и прислал билет, — припомнил Анатолий.

Темно-вишневая «Волга» мчалась в сторону Можайска. Сидящие в ней жаждали лишь покоя. После тяжких треволнений.