Пригласительный билет

ЗОЛОТЫЕ ЧАСЫ

К моему соседу по купе подходили определения: импозантный, располагающий. Выше среднего роста, не слишком тучный, подвижной, в отличном костюме, свежей сорочке — этакий деловитый, симпатичный мужчина. Такие обычно предпочитают самолет. Но погода… Пришлось сесть в поезд.

Поведав мне об этом, он аппетитно закусил и наглядно стал томиться. Можно было понять, что его распирает, ему хочется поговорить и, возможно, рассказать о чем-то необычном.

Я увиливал. Делал вид, что мне не до разговоров. Еще до посадки в вагон я вывернул из лацкана эмблему нашего журнала, которая нередко приносит излишние огорчения. Особенно в поезде. Заметив значок — крокодил с вилами, — иной пассажир немедля начинает чугунно острить, полагая, что только так следует вести себя в компании сатирика, юмориста.

Но это еще полбеды, другой подсядет и старательно изматывает тебя, по его мнению, ужасно смешным рассказом жилищно-склочного характера. И никуда не денешься. Поезд. Слушай. Будь учтивым.

В купе нас было двое, за окном моросил дождь. Сосед вертелся, тосковал.

— Не возражаете, если я выключу радио? И так нудно… — сказал он и добродушно, с юмором прошелся по адресу радиовещания. Я поддержал его и… попался. Сосед втянул меня в беседу, пер. нее, заставил слушать себя. Мне стало известно, что он металлург, доктор технических наук, возглавляет управление крупного совнархоза.

Приятно было думать: какое великолепное сочетание — ученый, хозяйственник и ко всему, видно, обходительный человек.

Уважаемый читатель, не пытайтесь угадать, а на деле, мол, оказался совсем иным. Так вы подумали? Естественно, не станет же сатирик, «крокодилец» кого-то восхвалять.

Нет, я не ошибся. Сейчас и вы убедитесь.

«Вам, безусловно, известно, — начал свой рассказ сосед, — что едва вы очутились на территории санатория, то лишаетесь всех прав и вашим начальством являются все, начиная от санитарки до начальника лечучреждения. Вы обязаны слушать всех, кто делает вам пусть деликатные, но все же замечания, дает вам указания, в том числе «не дышите»… И если ты нарушил «правила поведения», то, как в далекой юности, стараешься не попадаться на глаза медсестре, врачу и тем более самому директору. И вот… Перед самым отъездом мне говорят:

— Вас просит зайти директор санатория.

Признаюсь, я стал размышлять: кажется, ничего такого я не натворил. Прихожу. «Извините, что побеспокоил вас, — начал директор. — Мне сказали, что отсюда вы летите в Д. К вам просьба. Не откажите… Один отдыхающий забыл в душевой часы. Золотые. Вас не затруднит взять их с собой и в Д. позвонить по этому телефону? Кстати, забыл их художник Пантелеев А. Ф. Он придет, вы вручите ему часы… И очень обяжете нас».

Я взял часы. Почему? Во-первых, в это время я, рядовой отдыхающий, не мог отказать высокому начальству. Во-вторых, что самое главное, во время отдыха читал Чехова. И большей частью о нем, какой это был чудеснейший человек. А классики влияют, должен вам заметить. И тебе хочется быть сердечным, отзывчивым, благородным, демократичным. Я вычитал, одна ялтинская дама попросила Антона Павловича отдать в починку ее часики. Московские часовые мастера советовали Чехову не чинить их, мол, напрасная трата денег. Тогда классик не посчитал за труд, продал старые часики своей знакомой и купил для нее новые. Мало того, изрядно торговался и добился: ему уступили несколько рублей.

Мог ли я после классика не взять из рук директора забытые художником часы? Глянув на них, я понял, что художник — порядочный растяпа. Это был великолепный, дорогой хронометр. Каюсь, в самолете я уже жалел, почему я не отказался от этой миссии.

В самом деле, звони какому-то художнику, уславливайся о встрече, жди его и удостоверяйся, что явился именно он.

Сперва я хотел положить драгоценные часы в чемодан. Нет, не годится. Мало ли что может случиться с чемоданом! Сунул их во внутренний карман пиджака. Опять же опасно: в самолете я по обыкновению снимаю пиджак… Сунул часы в кармашек брюк и всю дорогу ощупывал их.

Прилетел в Д. Летел туда по семейному делу. Едва вошел в номер гостиницы, тотчас позвонил художнику по телефону. Никто не отвечает. Позвонил вечером — ни звука. Специально проснулся пораньше, позвонил — молчание. Поехал по своему делу. Возвращаюсь, звоню — бесполезно.

Решаю: рядом почта, отправлю злополучные часы директору санатория с язвительным письмом, пусть знает, как затруднять отдыхающих.

Но… на почте у окошечка длиннющая очередь: южане отправляют северным родичам фруктовые посылки. И еще милейшая деталь: часы надо упаковать, желательно в коробочку, четко написать адрес, снова стать в очередь…

На работе я любое письмо диктую стенографистке, а тут ищи коробочку, упаковывай чувствительный хронометр…

— Нет, я не Чехов, — пришел я к выводу.

Принимаю иное решение: часы директору санатория отправит моя секретарша. Отличная мысль. Но тогда ей придется объяснить, как они ко мне попали. Сказать ей правду — не поверит. Чтоб я, столь ответственная персона, взялся доставить часы какому-то малоизвестному художнику?! Конечно, она начнет додумывать, и пойдет писать губерния… И этот вариант отпадает.

Снова воодушевляюсь примером классика и шагаю к киоску местного справочного бюро. Мол, узнаю адрес Пантелеева Александра Филатовича, сяду в такси и доставлю ему часы на дом.

Девушка из бюро справок задает мне всего четыре вопроса: сколько художнику лет, где родился, откуда прибыл в Д. и где примерно проживает. Вот и все. Заискиваю, убеждаю ее навести справку без неумолимых вопросов, чувствую себя трепещущим просителем ордера на жилплощадь…

Девушка не сжалилась, нет. Очевидно, я ей просто надоел. Она подняла трубку, назвала имя, отчество, фамилию художника и через минуту буквально получила точный ответ: Пантелеев Александр Филатович проживает… Первая строительная, дом 2, квартира 28.

Оказывается, Первая строительная — это на краю света, в новом районе, рядом с Северным полюсом. Выхожу на площадь и ловлю такси. В Д. поймать такси — лотерейная удача. Бегаю по площади с простертыми руками, шляпой на затылке, взмокший и чувствую, что худею на глазах у прохожих. Словом, го, чего не мог добиться санаторный врач, успению добиваются шоферы такси в городе Д. Мимо меня мчатся свободные машины — и никакого внимания: они спешат к пригородным поездам, где их ждут бойкие клиенты, везущие фрукты на рынок.

И о, удача! Вскочил в такси, шофер не успел удрать. Прибыл на Северный полюс, нахожу улицу и дом. Квартира 28 на пятом этаже, дом без лифта. Подымаюсь поэтажно. С привалами, не взирая на счетчик, такси я не отпустил. Звоню. Открывает миловидная, симпатичная, молодая женщина. Спрашиваю:

— Здесь живет Пантелеев Александр Филатович?

— Да. А что?

— Вы Пантелеева? Видите ли, Александр Филатович забыл в санатории золотые часы… Я их привез. Прошу получить… Расписки не нужно, — галантно заявляю я.

— Спасибо. Вы очень любезны.

Меня дополнительно благодарят милейшей улыбкой, я расшаркиваюсь, кланяюсь — и вниз, к такси.

Вернулся в гостиницу поздно вечером, в начале первого. Звонок. Мужской голос называет меня по имени, отчеству.

— Да, это я.

Говорит Пантелеев:

— Вы привезли мои часы?

— Да, привез. И вручил их вашей жене, Первая строительная, дом 2.

— Вас никто не просил. Вам поручили только позвонить по телефону…

— Во-первых, мне не «поручили», а просили. Во-первых, я звонил, и не раз.

— Это телефон театра, вчера был выходной.

— Но я их вручил вашей жене.

— Мы с ней уже год, как развелись. Я там только прописан. У пас теперь ничего общего. Так что потрудитесь получить часы и вручить их мне.

— И не подумаю потрудиться.

— Тогда я подам в суд. Я звонил в санаторий, и мне сказали, кто взялся доставить часы. Не надо было браться. У вас есть расписка?

— Не-е-ет, — промямлил я.

— Понятно.

— А почему бы вам самому не поехать на Первую строительную и получить свои часы?

— Она мне их не вернет. Так что либо поезжайте за ними, либо ждите повестку суда. Я позвоню вам завтра в два часа дня. — И положил трубку.

Представляете себе: этот наглец подает на меня в суд, санаторий сообщит ему мой домашний адрес. Я предстаю перед судьями по обвинению в присвоении золотых часов. «Море комизма», как сказал бы Антон Павлович, некоторым образом виновник моего бедствия.

Да что там суд! Узнает об этом моя жена. Ей ты никак не объяснишь, почему я, номенклатурный работник, снизошел до роли порученца — это раз. Моя жена скорее всего Чехова нс читала и не собирается. Так что ссылаться на него бесполезно.

Итак, снова ловлю такси. Снова мчусь на край света. На пятый этаж взбираюсь гораздо легче, уже сказывается тренировка: шел пешком на почту, в справочное бюро, дважды ловил такси…

Пантелееву не застаю. Девочка лет десяти объясняет мне: мама— начальник смены на телеграфе.

Мчусь на телеграф. Вызываю Пантелееву. Она заявляет: ее бывший муж — наглец. Охотно соглашаюсь. Он художник, декоратор, работает по договорам, имеет значительные заработки, но алименты платит с какой-то мизерной ставки. На ее руках престарелая мать и дочка. У дочери нет зимнего пальто, а он даже не хотел помочь несколькими рублями, чтобы снарядить дочку в пионерский лагерь. Часы она продаст и купит девочке пальто. Тем более, что эти часы Пантелееву подарил ее покойный отец. Тут же написала расписку, что часы вручены ей.

Не знаю, как поступил бы классик, но я поступил так. В два часа позвонил художник-декоратор.

— Часы у меня. Приходите, — сказал я.

Он явился. Добротно, франтовато одетый, худощавый, с белесыми глазами, тонким, злым ртом.

— Пишите расписку, — потребовал я.

Я положил на стол ручку и листок бумаги. Он покорно писал под мою диктовку, в руке я зажал свои часы, он это видел. Я властно взял расписку и приказал:

— А теперь убирайтесь. Никаких часов вы не получите. Часы остались у вашей бывшей жены, вот ее расписка. Она их продаст и купит дочке пальто. Я всё знаю, вы даже пожалели для своего ребенка несколько рублей, чтобы купить необходимое при отправке девочки в пионерский лагерь. Уходите!

Он не опешил, не смутился. Презрительно на меня посмотрел и злобно процедил:

— Я пойду в милицию.

— Идите. Я буду дома. А пока напишу письмо в газету, как вы ведете себя по отношению к родной дочери.

Я демонстративно шаркнул ногой и открыл дверь.

Он ушел. Я ждал милицию. Она не явилась.

На другой день, садясь в самолет, я убедился: классиков небесполезно перечитывать.