Приключения юнкора Игрека

ИГРЕК № 2

До вечера была уйма времени, и я из дома позвонил в редакцию Сиропову. Просто так.

А, юнкор Игрек!.. Как успехи? — бодро спросил Сиропов и, не дожидаясь моего ответа, тут же предупредил:

Ты не клади трубку, тут по параллельному телефону Крякина новые стихи Рудика транслирует.

Мне стало скучно.

Давайте лучше через час позвоню, — предложил я. — Она же все равно частушки по буквам передает.

По буквам, — со вздохом подтвердил Олег. — Ну, ты давай тогда… Через час… Не пропадай… Чао-какао!

Повода звонить Сиропову у меня, честно говоря, не было. Никакой новой заметки я пока не написал. Судя по всему, не скоро появится и настроение писать. Какие там заметки, — из школы бы не вылететь. И я решил не звонить сегодня Сиропову. Зачем? Станет спрашивать, как идет в школе операция «Министр ждет подсказки», да сколько названий для маек, курток и футболок мне удалось собрать? До того ли мне сейчас было, если одна- единственная футболка — и та принесла столько невзгод. События последних двух дней могли подсказать мне разве что такие надписи: «Я не виноват!», «Спросите Хурсанда-бобо», «Ну, Суровцевы, погодите!» Но разве подобные надписи заинтересовали бы министра?.. Кто станет покупать товар с такими слоганами? Это же один убыток будет, фабрики остановятся. Кроме того, я боялся проговориться Сиропову, что Леопард Самсоныч только что освежевал перочинным ножом футболку с его заметкой о девочке-богатыре.

Я решил не ждать вечера и позвонил отцу в Министерство. Звонить на работу он разрешал нам только в чрезвычайных случаях, поэтому, услышав мой голос, тотчас спросил;

Все здоровы?

Почти, — вздохнул я.

Что с тобой?

— Директор в школу не пускает. Тут у меня история одна…

— А при чем здесь я?

Поговорить с тобой хочет. Ты же в родительском комитете. Приглашает тебя.

Любопытно, — усмехнулся отец. — В каком качестве приглашает? Как отца или как члена родительского комитета? Если — второе, то, возможно, директор обяжет меня поговорить с отцом Володи Балтабаева. Это что же получится — сам с собой разговаривать буду? Ладно, пошутили и хватит. Что натворил?

Коньяк в школу принес.

Коньяк? — переспросил отец. — Что за новости?

— Понимаешь, мы его выиграли с Борькой и хотели на совете отряда разобрать… А Ромка Суровцев мою футболку на скелет одел.

— На скелет? — растерянно повторил отец.

— Ну да, на скелет. Чтобы все на меня подумали. Эту футболку-то в субботу все на мне видели! Он все продумал…

— Погоди стрекотать! — устало остановил меня отец. — Тут, вижу, так просто не разберешься. Коньяк! Скелет! Футболка! Какая мешанина… — Сиди дома, я в пять приеду. Разберемся…

Не успел я положить трубку — зазвонил телефон.

Это был Олег Сиропов.

— Игреку привет! — прокричал он. — Можешь меня поздравить, старичок: Крякина закончила диктовку. Отговорила, как говорится, роща золотая! Давай, выкладывай, чего хотел, а потом уже я спрашивать буду.

— Тогда сразу спрашивайте, — сказал я. — У меня новостей нет.

— Ну не скажи! — засмеялся Сиропов. — Я, как орган местной информации, тут такое о тебе сегодня узнал!.. Специально звоню, чтобы факт проверить. Ты что же — сам на себя телегу в газету накатал?

— Какую телегу? — удивился я.

— Жалобу значит.

— Что за ерунда? Ничего я никуда не катил, ни телеги, ни трамвая, ни катамарана. Чего мне жаловаться?

— Тебе виднее. Только факт в лице телефонограммы у нас имеется.

— Какой факт?

— Говорю же — телефонограмма. Секретарша редактора утром приняла по телефону от лица, назвавшегося «юнкор Игрек». Так что давай не разыгрывай. Первое апреля еще не наступило.

— Не звонил я в редакцию и Игреком не назывался, — закричал я в отчаянии. — Честное слово же!.

Сиропов замолчал. Я слышал в трубку только тяжелое его дыхание.

— Странно… — уронил он наконец. — Хочешь, я прочту тебе твою… твою… Ну, одним словом, эту телефонограмму. Редактор ее мне передал — для возможного использования в разделе «Можно ли об этом молчать?»

— Читайте, — сказал я. — Интересно, что там у вас.

— Ну, так слушай, читаю… «Широкая общественность нашей школы возмущена поступком хронического хулигана Владимира Балтабаева из 8 «в». Сегодня утром, тайно проникнув в кабинет зоологии, он надругался над скелетом нашей зоологички, благодаря чему последняя прибегла к посредству валерьяновых капель. Экстренными мерами, принятыми директором школы Леопардом Самсоновичем Мантюш-Бабайкиным, пострадавшему скелету возвращены суверенитет и территориальная целостность. Но место ли таким Балтабаевым в нашей школе? Вот вопрос, над которым ломает голову передовая мысль школы. Подписано — «Юнкор Игрек». Все… Ты слушаешь?

— Потрясающе! — уронил я в трубку. — Красивая работа!

Я понимал, что расчетливая, твердая рука противника — а я прекрасно знал его! — все ближе подбирается к моему горлу, готовясь замкнуть на нем кольцо.

— Эй, Игрек, ты где? — окликнул меня Сиропов. — Чего молчишь? Ну что: твоя шутка?

— Не моя.

— Но подпись… Подпись-то твоя…

— Мало ли кто мог так же подписаться, — объяснил я. — Вы тогда мою записку всему залу прочли, а, уходя, так и сказали: «Юнкора Игрек приглашаю в редакцию». Это все слышали.

— М-да… — протянул Сиропов. — Тяжелый случай. Значит, говоришь, все это — ложь и провокация? Ну, а если я, скажем, в школу позвоню и полюбопытствую — что да как? Ты меня тоже пойми. Поступил сигнал — значит, я обязан проверить.

— Тогда подтвердят! — уронил я.

— Что подтвердят? — не унимался Сиропов. — Чьи слова?

— Игрека, — сказал я. — Игрека номер два.

— Тогда как прикажешь все это понимать? — холодно спросил Сиропов.

Все начиналось сначала.

— Олег Васильевич, — взмолился я. — Очень вас прошу — ничего не делайте и в школу не звоните. Понимаете… Это… Я не хотел вам пока обо всем говорить… Рано еще просто… Это все наша с вами операция продолжается. С футболками и майками… Я вам потом все сам расскажу.

Сиропов вздохнул, сказал с недоверием:

— Ладно, если так… Хотя, признаюсь, что-то странно все это. Я не я и подпись не моя… М-да, старичок! Давай договоримся так: в среду я жду тебя ровно в десять утра, идет?

— Еще как идет! — обрадовался я.

— Но учти, — добавил Сиропов, — в среду, и ни днем позже. Больше трех дней дать тебе не смогу. Права не имею.

Раздались короткие гудки, и я положил трубку.

Было от чего прийти в отчаяние. Оба Суровцевы, а с ними, конечно же, и Шакал, похоже, организовали на меня серьезную облаву. Надо же! Мало им было трюка с футболкой — так еще и Сиропову позвонили — да еще и от имени юнкора Игрека. Вот здесь-то и был их просчет. Зная, что в школе есть юнкор, назвавший себя Игрек, они не знали, что Игрек — это я и Борька Самохвалов. Текст они, конечно же, накатали комичный — дальше некуда. Погоди, как это назвал Сиропов? Кажется, телега? Точно — телега! Жалоба значит… Надо это слово запомнить. Интересно, а если бы Сиропов дал эту телефонограмму Рудику Крякину — положил бы он ее на музыку, то есть — на частушки? Конечно, положил бы… Еще как… Он на них что хочешь положит.

И, удивляясь самому себе, я схватил листок и ручку и стал воображать, какие частушки мог бы сочинить Рудик Крякин по мотивам этой самой «телеги», то есть — телефонограммы. Тут же сложились строчки — ничуть не хуже крякинских:

На горе скулит козел,

На нем майки нет.

А Балтабаев нацепил

Шмотку на скелет.

Он скоро всех учителей

Доведет до точки —

Валерьянку станут пить

Прямиком из бочки…

Подружка моя,

До чего ж обидно —

Опозорил целый класс,

А еще не стыдно!

Тут я понял, что частушки можно запросто вязать до бесконечности, бросил ручку на стол и, высвободив перетянутого веревкой Стивенсона, разлохмаченного Катей Суровцевой, погрузился в чтение, бережно перекладывая листок за листком. За книгой и застал меня скрежет в замке — приехал отец.

— Время не тяни, — распорядился он. — Докладывай вопрос по существу. Как у нас на планерке в министерстве.

Можно подумать, что меня когда-нибудь приглашали на их планерку докладывать вопросы. Кроме подписей на майках, у нас к министрам и вопросов-то пока не было.

Я выложил отцу все как есть — с самого начала. Рассказал и о деньгах за футболку, и о кране Хурсанда-бобо, и даже о звонке Сиропова.

— Но почему ты все это не рассказал директору? — удивился отец. — По-моему, все логично и понятно.

— Ябедой быть не хотел.

— Ну и глупо! Такие, как эти твои Ромка и Шакал, и рассчитывают на таких простаков, как ты. Знают, что вы гордые, что считаете себя честными и духом сильными. А в чем сила-то ваша с Борькой оказалась? Гляди как ловко они тебя опутали и подставили. Везде! Серьезный противник. С головой. Уважаю!

Я слушал и недоумевал. Это кем же папа восхищается? Ромкой с Шакалом? И — Катькой, этим ходячим домом моделей?!

— Ну и что же ты предлагаешь? — спросил папа.

— Не знаю. Леопард Самсоныч велел тебе прийти. — Я протянул отцу дневник с записью. — Вот, распишись здесь, что читал.

— Лихо получается! — воскликнул папа. — Значит сам ты ябедой быть не желаешь, но не возражаешь, если директору все это расскажу я! Чистеньким хочешь остаться. Погоди, а где этот Ромка твой живет? Не знаешь?

— В нашем доме. Кто их не знает.

— В нашем?! — обрадовался папа. — Вот не знал. Очень хорошо! Может, прямо сейчас и заглянуть к ним, потолковать с родителями откровенно. Хотя нет… Наверное, на работе еще все…

Я вздрогнул.

— Ты, папа, в своем кабинете совсем от нашего дома отстал. Да у них один Динэр Петрович работает. Борька говорит — бугор он. Шишка какая-то. Очень занятый человек. Ему даже в магазин ходить некогда.

— С чего ты взял? — удивился папа.

— А нам Борькина мама говорила, что ему домой привозят хлеб и всякие другие вещи. Да мы вчера сами видели — какой-то дядька из машины штук двадцать колбасных палок к ним понес. Сноп целый. А еще Борькина мама видела, как на мотороллере ему привезли три ящика финского пива. Такие металлические круглые банки. Зеленые…

Коричневые, — поправил папа и почесал затылок — А у твоего Борьки мама наблюдательная.

Так ей же с балкона все видать, что перед суровцевском подъездом делается. Борька говорит — шибко мама его на Динэра Петровича злая. Говорит, что про таких, как он, драматурги еще пьесу не написали. Говорит, для него Шекспир нужен. Имя у него только какое-то чудное. Динэр.

Обыкновенное имя. Так раньше любили называть. Динэр — значит Дитя новой эры. Разве ты не слыхал такие имена? Много их. Рэм, например. Или — Мюд.

МЮД?!

Ну да. Международный юношеский день. Не слыхал? Эх вы — с Борькой и его глазастой мамашей! Кто в соседний подъезд сервелат несет — это вы знаете, а историй о том, что каждого касается, — это вы ни гу-гу… Нехорошо.

Я усмехнулся:

— Знаешь, папа, а я б Динэру Петровичу посоветовал бы и своих детишек так же назвать. Придумать и для них что-нибудь позаковыристее.

— Ну-ка, что бы ты предложил! — подзадорил отец.

— Пожалуйста! — с готовностью выпалил я. — Катьку я бы назвал Храдевсберкой…

— Храдевсберка? — переспросил отец. — Что за абракадабра?

— А вот слушай. Храните Деньги в Сберегательной Кассе… Храдевсберка, одним словом.

— Больно сложно! — засмеялся отец. Ромку Суровцева тоже небось окрестил уже?

— Пока нет, — вздохнул я. — Подумать надо. И Шакалу не придумал. Но ему пока и так сойдет. А Ромке — надо подумать.

В другой раз! — строго сказал отец. — Об этом — в другой раз. Пошли к ним.

Суровцевы жили в соседнем подъезде на третьем этаже. На дубовой двери сияла желтая металлическая табличка, на которой значилось: «Суровцев Д. П. — коммерческий директор, лауреат». Папа позвонил и глазок в двери вспыхнул. Загремела цепочка, распахнулась дверь.

Собственно, дверей было две. Внутренняя — стальная — отстояла от первой почти на полметра.

— Как у нашего министра в кабинете, — отметил папа. — С тамбуром.

В дверях, уперев пухлую руку в косяк, стояла мама Ромки.

Динэра Петровича можно видеть? — осведомился папа.

Сейчас спрошу, — бросила она и вновь захлопнула дверь.

Может, надо было попросить ее передать хозяину свою визитку? — усмехнулся папа, но я видел, что ему неловко за то, что перед нами защелкнули дверь, как перед ворами-домушниками. Но нам оставалось только ждать.

Дверь вновь загудела, и Катькина мама, смерив нас холодным взглядом, процедила:

— Проходите. Динэр Петрович примет вашу депутацию, — и она повела нас в гостиную.

Динэр Петрович, в пестром теплом халате и в тапочках, лежал на диване, закинув ногу за ногу, и перелистывал «Крокодил». Напротив него на притопленном в стену крюке висела странная картина — все на ней жило, переливалось. «Да ведь это телевизор! — ахнул я. — А висит, как картина, и не толстая совсем. Японский, что ли?»

На картине появилась Алла Пугачева и запела песню «Поднимись над суетой».

— Приветствую дорогого соседа, — бросил Суровцев папе и, переведя взгляд на меня, с прохладцей добавил — А также соратника нашей дочери Кати. Чем обязан? — Он, кряхтя, оторвал голову от подушки, сел и кивнул на журнал, оставшийся лежать на диване:

— Вот — «Крокодильчиком» балуюсь. Презанятный и преполезный, доложу вам, учебник.

— Учебник? — удивился папа.

— Учебник, — кивнул Суровцев. — Если с умом сей журнал читать, — лучше института жить научит. О талантливых людях, черти, пишут! Завидки берут, когда узнаешь, какие головы рядом с нами живут.

Он вздохнул и добавил:

— Правда, пока они рядом…

А вы, часом, не перепутали? — спросил папа. — «Крокодил»— с «Работницей» или «Огоньком»? Уж не жуликам ли прикажете завидовать? У «Крокодила» герой известен.

Почему же одни жулики? — обиделся Суровцев. — Позвольте не согласиться, уважаемый сосед. У вас глубоко однобокий подход. Юристы, позволю вам доложить, очень любят древнюю судебную формулу, а она призывает выслушать другую сторону.

Ну и что же?

А то, что другой стороной и являются те, которых вы только что малосимпатично округлили словом «жулик». А среди них, соседушка, тоже головы есть, и калибра немелкого! Слыхали, может: дерево есть такое — эвкалипт? Очень высокое…

Слыхал, — сказал папа. — Еще когда в школе учился. Это почти до нашей эры было…

Его специально на болоте сажают, этот эвкалипт гениально воду пить умеет — как верблюд. Вот и живет он себе на болоте, водичку посасывает, и никому в голову не приходит, что зарвался этот эвкалипт — больно много истребляет. Он ведь, если рассудить, всем хорошо делает — болото осушает…

Забавная аллегория! — усмехнулся папа. — Почти басня.

— Басня моя еще не кончилась, — сказал Суровцев. — Она только начинается. Потому как стоит лишь болоту иссякнуть и появиться тверди, как все сразу начинает косо поглядывать на работягу эвкалипта: чего, дескать, торчит здесь этот дылда-дармоед да зря воду переводит, а ее и так недостает культурным растениям. Тут уже и до бензопилы недалеко…

Простите, — перебил Суровцева папа. — Позвольте полюбопытствовать: вы — лауреат, извините, чего?.. Я на двери прочитал.

Мой супермаркет занял в позапрошлом году первое место в районном смотре.

Так это магазин ваш, стало быть, лауреат! — усмехнулся папа.

Не вижу разницы! — сухо бросил Суровцев. — Я себя от рабочего места не отделяю.

— Ну, тогда и я — лауреат! — сказал папа. — В конце декабря квартальную премию получил — двадцать пять процентов от оклада. Надо будет тоже табличку себе на дверь заказать — «Балтабаев Гэ Эр — Лауреат квартальной премии!» Как, годится?! — папа засмеялся.

Я и не помышлял вмешиваться в их взрослый и малопонятный разговор, где, неясно зачем, стожильный эвкалипт — себе же на беду — истребляет болото, а фельетоны из журнала «Крокодил» — по чьему-то недосмотру — не включены в число обязательных предметов в школе и институте… Похоже, папины шуточки по поводу своего лауреатства совсем не понравились Суровцеву-старшему, потому что он поспешил спросить:

— Так чем, собственно, обязан?

— Знаю, чего они пришли, — зло сказала Суровцева. — Он вчера Катьке майку свою продал, обманул как дурочку. Тряпке — пара рублей цена, а он с нее шесть содрал.

— Шесть?! — оживился Суровцев и с хитрым прищуром глянул на меня. — Браво! Это же триста процентов прибыли! Прекрасно, молодой человек! После школы беру вас к себе заместителем, с таким помощником не пропадешь!

Он, конечно же, просто насмехался надо мной. О футболке он давно все знал — Катя об этом мне сегодня говорила.

Суровцева-старшая злобно бросила:

— Сами спекулянта воспитали, а потом к людям ходят.

Это вы бросьте! — возмутился папа и полез в карман. — Вот вам шесть рублей — верните футболку.

Суровцевы переглянулись. Динэр Петрович криво улыбнулся, отодвинул деньги:

— Ну нет… Это не по-соседски. И не по-нашему, не по-торговому. Бог торговли товарищ Меркурий возбраняет нательное белье продавцу возвращать. Извините за профессиональную тонкость.

— Верните футболку, — холодно повторил папа.

— Да где же я ее вам найду, — развел руками Динэр Петрович. — Не я ведь покупал. Мне она, извините, еще и мала-с будет! Может, ты знаешь? — обернулся он к жене.

Суровцева махнула рукой, ушла на кухню и раздраженно метнула оттуда:

Глупости какие! Сейчас домработница придет убирать и стирать, а эти только время у людей отнимают…

Значит, не будет нам футболки? — вздохнул папа. — Так я и знал. Ничего, подождем, когда ее наша мамочка вечерком принесет.

Это откуда же? — сощурился Суровцев.

Из школы, разумеется. Из той самой, куда мы с вами сейчас и пойдем.

— Простите, — усмехнулся Динэр Петрович. — Видимо, я, забыл вас проинформировать: аттестатом зрелости я овладел четверть века тому назад. Могу показать… Так что лично у меня к школе вопросов не имеется.

— Зато у нее есть! К нам обоим. Там сейчас все в сборе — и директор, и футболка…

— И Игрек номер два! — выпалил я. — Ромка ваш. Солдат удачи!

Суровцев улыбнулся:

— Ого, уже и куртку Ромкину цитируете! Товар — первый сорт. Мне ее торговые партнеры презентовали, за кордоном. За масштабность мышления. И — оперативность…

Прекрасные качества! — кивнул папа. — Думаю, они и сейчас вам пригодятся. Так сказать — на внутреннем рынке… Володь, подожди меня внизу, — строго сказал вдруг папа. — Мы тут еще малость потолкуем и выйдем.

Хороша — малость: они появились только через полчаса. Динэра Петровича было не узнать. Из подъезда он выходил, придерживая папу за локоть.

— А вот и Володенька! — сладенько протенькал он, зачем-то улыбаясь мне.

А тут еще, ко всему, и Суровцева высунулась из окна балкона, как птица из скворечника, и пропела:

— Не забудьте — из школы сразу к нам. К черту на сегодня уборку, велю домработнице торт испечь к вашему приходу. Он у нее фирменный, вот увидите… Жду…

— Мы — в школу, — бросил папа.

— Мне тоже? — спросил я.

— Думаю, обойдемся и без пострадавшего? — глянул папа на Динэра Петровича.

— Вполне! — с готовностью кивнул Суровцев и ласково глянул на меня.

— Не вижу повода отвлекать славного мальчугана от похвальных и полезных занятий. Думаю, весь комплекс досадных недоразумений будет нами улажен самостоятельно… Ни на минуту, — упрямо продолжал он, — не сомневаюсь в том, что наш малый каботаж в школу с уважаемым Гафуром Рахимовичем увенчается, к нашему обоюдному удовольствию, полным торжеством справедливости, ибо я исхожу из презумпции невиновности всех сторон, задействованных в конфликте… Вот увидите: Мантюша все поймет правильно. Он у меня умница!

Я испуганно отшатнулся. Динэр Петрович мастерски умел из слов-кирпичей прямо перед глазами собеседника воздвигать незримую, но прочную стену. Если бы еще и зримую — стал бы по праву лучшим каменщиком города, да, к тому, же кладущим стены не мастерком, а языком, и притом без всякого раствора. Сказка! Вот кому за ночь сказочные мосты стелить, города возводить. Прямо старик Хоттабыч!.. Да, а кого это он назвал под конец Матюшей? Уж не директора ли? А ведь точно! Вот дает! Мантюша… Будто наш Леопард Самсонович — младший продавец в его то ли суперпакете, то ли суперракете… Одним словом, в магазине.

Но вспомнив, как только что ловко витийствовал Динэр Петрович, уговаривая отца не брать меня в их компанию, я вдруг испуганно подумал: а ведь такой дрессировщик из слов не только стенку построит, но и хлыст сошьет. Такой и леопарда научит быть кошечкой.

Как говорит Акрам — «Ветер с характером и в стакане цунами организует!» Еще он говорит — «У хорошего капитана паруса сами надуваются». И еще — «Для владыки морей Нептуна и кит — пескарь, и пескарь — кит».