Приключения юнкора Игрека

КРИЗИС НА ПОЧВЕ КРЯКИНА

Выбравшись на улицу, стали мы с Борькой размышлять — почему Ромка Суровцев так спокойно отпустил нас? Почему не набросился с кулаками?

Борька сказал:

А я знаю — почему. Просто они ему ничего про кассету не сказали.

Вот-вот! — подхватил я. — И знаешь, почему не сказали? Да просто потому, что и сами пока не прослушали, что там у нас записано. Неужели Сиропов ничего не сказал в аэропорту?

Не знаю. Может, и сказал. А может, просто так отдал, чтобы не подумали, что это он нас и подговорил незаметно включить диктофон.

Он бы нам, кстати, и сейчас не помешал, у Щипахина.

— А там-то он нам зачем?

Чтоб знали, что он автомат стащил и у себя держит.

— А что! — встрепенулся я. — Хорошая тема для заметки! Погоди, как рубрика эта называется?

«Можно ли об этом молчать?»— напомнил Борька. В голосе его не было ни капли энтузиазма.

— Ты что?! — возмутился я. — Считаешь, что это неинтересно? Это ж отличная тема для заметки. Давай напишем!

Самохвалов пожал плечами:

Боюсь как бы он снова не сказал, что это тема для взрослой газеты.

Ничего подобного! — запротестовал я. — Для самой что ни на есть детской. Айда творить. Пошли ко мне.

Я предложил пойти ко мне, потому что у папы в шкафу была огромная стопка белой бумаги — точно такой, на которой, как мы заметили, писали в редакции Сиропов и Маратик. Я достал бумагу, листков пять протянул Борьке, столько же оставил себе, и мы уселись в разных углах моей комнаты, чтобы не мешать друг другу. Не прошло и минуты, как вдруг Борька подходит ко мне и спрашивает:

Володь, а еще бумага есть?

А тебе зачем? — не понял я.

Заметку писать.

Так я же дал.

Кончилась уже. Еще давай.

— Кончилась? — изумился я. — Ты чем там пишешь? Космической ракетой, что ли? Ишь, разогнался… А я еще и не начал.

Я достал было еще листков пять, но Борька засопел:

— Еще давай, не жадничай.

— Столько? — показал я, вынимая стопку с мизинец толщиной.

— Мало. Еще давай. Я над словом работаю.

Может, тебе столько? — рассвирепел я и вынул стопку с кулак.

В самый раз! — кивнул Борька и не давая мне опомнится, выхватил стопку и спокойно отправился в свой угол. Я проводил его удивленным взглядом. Ну, писатель! Роман он, что ли, задумал накатать про дядю Сидора Щипахина? Чтоб с продолжением печатали… Интересно, как он его назовет?.. Примерно так — «Тайна игрового автомата» или «Руки прочь от народной игрушки!». И тут я мысленно поругал себя. Чего это я за Борьку названия придумываю? Пусть сам голову ломает над заметкой. Или романом… Смотря на что у него бумаги хватит. А мне свой вариант писать надо. Чей лучше получится — тот и отнесем Сиропову, а подпишем — «Юнкор Игрек». И я погрузился в сочинение заметки о том, как бывший барахольщик («бывший»— потому что прожорливый кузов КамАЗа пожрал почти все его сокровища!) дядя Сидор Щипахин установил дома игровой автомат и доит его, как корову, обирая мальчишек двора. Я не добрался и до середины заметки, как меня остановил радостный вздох Самохвалова:

Уф-ф-ф, готово!

Я поднял голову:

Ты чего?

Написал! — торжественно провозгласил Борька, победно потрясая листком. Хочешь прочитаю?

Что-то больно быстро… — сердито заметил я. — Бумагой вооружился чуть ли не на год, а управился за десять минут.

Вся кончилась, если хочешь знать! — гордо сообщил Борька. — На последнем листке едва успел дописать.

На последнем?! — изумился я. — Да там же штук триста было! Ты что же — все исписал?

Все! — ликовал Борька. — Я, знаешь, как над словом работал! Аж страшно! Как Сиропов нас учил. Он же говорил нам: «Ребята, работайте над словом, как волы. Если не, получается, — в корзину заметку, в корзину! И — начинайте снова».

Я приподнялся и пошел к Борьке, издалека показывая на истерзанную им стопку:

— Так ты… Это все… В корзину?

Конечно! — подтвердил Борька. — Точно как Сиропов говорил. Чтоб беспощадным быть к себе. Художником Слова с большой буквы! Знаешь, каким я был беспощадным!

К себе? — поспешил спросить я. — Или к бумаге? Она-то тут при чем? Ну-ка, поглядим, как ты над словом работал.

— Гляди! — обрадовался Борька. — Только с самого начала, И он быстро перевернул стопку, и на первом листке я прочел одно слово: «Мы». Большего обнаружить на нем не смогли бы даже радары летучей мыши. На следующем листке стояла только одна буква — «Я». Следуя логике, можно было легко предположить, что третий листок будет и вовсе чистым. Увы! На нем значилось: «В нашем дворе живет…» Следующие листки Борька употребил на то, чтобы перетасовать слова; «Живет в нашем дворе…», «Живет у нас во дворе…», «Во дворе у нас…», «У нас живет…», «Во дворе живет у нас…» Надо отдать должное Борькиной добросовестности — он честно изобразил на бумаге все верные варианты. Еще немного, и у него могли бы получиться и такие — «У живет дворе во…», «Во у дворе живет…», «Нас во живет у…», ну и так далее. Но Самохвалову было не до фальсификаций, потому что следующая его мысль давала возможность мгновенно истребить еще полтора десятка листков. Мысль была такой — «Мне хочется рассказать о страшном преступлении, которое…»

Все было ясно. Борька легко разделался бы таким образом и с годовой продукцией писчебумажной фабрики.

Итоговая его заметка состояла из пяти предложений, в которые он, впрочем, сумел запихать всю суть происшествия с игровым автоматом. Заметку я похвалил, а побежденную Борькой стопку протянул Борьке со словами:

— Это ты лучше с собой забери и Сиропову покажи, чтобы знал, какой у него послушный юнкор.

Я легко представлял себе, как оценит папа такую самоотверженную работу над словом, если увидит попусту искореженную бумагу.

Честно говоря, моя заметка мало чем отличалась от Борькиной. Да и могло ли быть иначе — писали-то мы с ним об одном. Разве что мне удалось уложить всю работу на одном листке… Мы решили не выбирать и не сливать наши заметки в одну, а отнести Сиропову обе. Пусть, сам решит, какую печатать.

К Сиропову мы смогли поехать только в среду. Встретил он нас с всегдашним своим радушием:

— Привет, старикашечки! Чем порадуете благодарного читателя?

Прочитав наши заметки, он нахмурился:

— Опять вы, братцы-кролики, не в ту степь забрели. Ну зачем вам этот фельетон? Поверьте старому зубру, юнкор не должен начинать с фельетона. Всему свое время. Надо сначала освоить другие жанры. Почему бы вам не повернуть эту тему по-другому. Ведь сам собой просится интересный ход.

И Сиропов изложил, как, по его мнению, следовало «подать» факты.

— Этот ваш дядя Сидор Щипахин, — растолковывал нам Сиропов, — в сущности, неплохой мужик и делает, можно сказать, доброе дело. Во-первых, он не мусор подбирает, как вы тут пишете, а чувствует себя хозяином, не дает кануть в Лету вещам, которые могут еще сгодиться. Ясно вам? Теперь — во-вторых… Во-вторых, он у вас самый, можно сказать, ребячий комиссар. Дворовый вожатый. Общественный борец за ребячий досуг. Эти ваши Ромка и Шакал могли бы вечерком хулиганить, курить, или, чего доброго, винцо потягивать. А дядя Сидор их в это время, можно сказать, педагогически оригинально охватил. Отвлек от вредных привычек и… и… в общем — сбил, так сказать, ориентацию на антиобщественные поступки. Вот ведь как по-научному получается. Верно говорю?

Дядя Сидор прямо-таки на глазах вырастал в доброго гения двора. Возразить Сиропову было трудно. Прав был Борька — не стоило затевать заметку. Рано нам, наверное, писать фельетоны.

Но ведь он этот автомат домой притащил… — робко попытался я доказать хоть что-нибудь. — А автомат — государственный.

Но вы же сами говорите, что автомат списали, — возразил Сиропов. — Значит, договорился. Почем я знаю, как было дело. Это все еще надо проверить как следует.

— Вот и проверьте! — обрадовался я.

— Проверю… — вздохнул Сиропов. — Проверю как-нибудь. И вообще, всякие игры, автоматы там и модели — это вовсе не по моему отделу. Это по отделу техники. Да бросьте вы к шуту эту историю с автоматом. Пусть ею народный контроль занимается. Что вы все норовите из чужого сада яблоки рвать, будто в своем их мало?.. У меня для вас, между прочим, есть задание. Очень срочное и очень интересное! Могу доверить только таким шустрякам, как вы. Интервью надо срочно взять у знаменитости. И знаете у кого?.. — Сиропов таинственно понизил голос и стрельнул глазами, готовясь удивить нас.

Не успел!

В кабинет прямо-таки вбежала заведующая отделом писем, потрясая над головой бумажкой с жирным красным заголовком.

— Танцуйте, Олег Васильевич! — воскликнула она. — Вам — международная телеграмма!

— Международная?! — Сиропов привстал от удивления. — Это откуда же?

Из Болгарии. Похоже на стихи.

Стихи? Ну-ка, ну-ка, дайте-ка сюда…

Сиропов схватил телеграмму и, глянув текст, в изнеможении откинулся на спинку кресла, выдохнув тяжко:

— Братцы, она меня погубит. Тогда аж в аэропорту достала, а теперь вот — еще и из-за границы… Послушайте, — Сиропов нервно захихикал, — да от нее мне и в космосе спасу не будет. Она же и в Центр управления полетами пролезет!

Сгорая от любопытства, мы забежали за спину Сиропова, чтобы прочесть телеграмму вместе с ним.

Международная телеграмма была от неутомимой Крякиной. Еще позавчера, в понедельник, выйдя в очередной раз на связь с Сироповым и плеснув ему в уши очередной ушат частушек многоцелевого фольклориста Рудика, Крякина предупредила, что отбывает на неделю в служебную командировку в Болгарию — знакомиться с тамошним опытом строительства кооперативных домов. Рудика она брала с собой. Похоже, что зарубежная поездка вдохновила юнкора-заочника Рудика Крякина на прорыв в новые сферы.

Международная гласила:

«На горе вопит карнай зпт Бургас нас встречает тчк только тот зпт кто вносит пай зпт хату получает вскл подружка моя вскл отчего ты сникла впрс начинают строить дом с нулевого цикла вскл»

Сиропов протянул мне телеграмму и слабым, каким-то обескровленным голосом попросил:

— Там… в шкафу… Папка лежит… Полное собрание частушек Рудика… Пристрой туда, пожалуйста… На сегодня я, кажется, готов!

Борька напомнил:

— А интервью? Вы же хотели нас послать к знаменитости…

Сиропов полулежал в кресле, закрыв глаза и безвольно свесив руки. Если бы в эту минуту в кабинет вошел редактор, он бы непременно решил, что нужно немедленно звонить в «Скорую».

— Сейчас… Сейчас, старичок… — прошептал он. — Дайте отдышаться. Вы же видите — у меня глубокий международный кризис на почве Крякина… Так я, братцы-кролики, и сознание могу потерять. Эх, все равно не поможет. Она мне эти целебные частушки внутривенно будет вводить… Ой, не могу… Сейчас пройдет… — по бледному лицу Сиропова слонялась странная улыбка.

Наконец он шумно вздохнул и, как ни в чем не бывало, вскочил и деловито заходил по кабинету, приговаривая:

— Ладно! Хохмы в сторону! Тут вот какое дело. Приехал на кинофестиваль сам Ролан Быков! Да-да, Бармалей… Он самый. Нужно попытаться встретиться с ним. Очень хочется напечатать интервью со знаменитым режиссером и актером.

А разве он отказывается? — округлил глаза Самохвалов.

Встретиться с ним очень трудно. Ему же житья никакого нет, ему шашлык некогда кушать. То в жюри сидит, то его в школу везут или во Дворец пионеров. Поймать бы его надо и вопросики задать.

— А в редакцию его нельзя пригласить? — спросил я.

Куда там! — махнул рукой Сиропов. — Я ему уже в гостиницу звонил, но он наотрез отказался. Не могу, говорит. Занят, говорит, по горло, по лысину. Я уже и Маратика к нему в гостиницу посылал. Маратика! Гордость нашу! Золотое перо! Железное терпение! Он семнадцать раз ходил, а попасть так и не смог. Не принял его Ролан-ака. Занят. Народу у него всегда полно. Черт, бармалеи ненасытные! Не дают человеку одному побыть!..

А как же мы его заставим тогда? — растерялся я. — Если он… по горло… Если даже сам Маратик… Не говоря уже про шашлык…

— А вы подумайте, стариканы мои, голову поломайте, как вам его расспросить, пока он в Ташкенте остановился. Это, если хотите, проверка на профессиональную пригодность. Интервью — это вам не шара-бара.

— А какие вопросы задавать?

— Ничего себе! — усмехнулся Сиропов. — Неужели у вас к самому Ролану Быкову вопросов не найдется?.. Ну, про то, как он сниматься начал… Какие планы у него… Про смешные эпизоды… Э, да чего я вам подсказываю?! Вы до него только доберитесь — он вам сам сто блокнотов надиктует. Грузчика еще наймете — ответы уносить… Маратик тоже пока не теряет надежды. Вот и поглядим, кто кому фитиль поставит — вы ему, или он вам…

Как говорит Акрам — «Паруснику дай только ветер поймать». И еще — «Зачем матросу весло, если его корабль везет?»

Но, с другой стороны, интервью — это вам не борькино «Нас во живет у дворе… И даже не крякинское «На горе вопит карнай…». И еще, с третьей стороны — у парусника есть чем ветер ловить… А весло пригодится, если кораблю взбредет в голову тонуть. Так ведь?