Принцесса Иляна

I

Илона сидела у окна своего пештского дома и смотрела на улицу. Густо порошил снег, зима выдалась суровая. Даже Дунай покрылся льдом, да таким толстым, что легко выдерживал пешеходов и всадников. Водная преграда между Пештом и Будой исчезла, но Илона мысленно глядя на оба берега, занесённые снегом, старалась представить себе совсем другие берега, которых никогда не видела, а только слышала о них от мужа.

«Если Дунай замёрз, значит, туркам будет очень легко переправиться со своей стороны на валашскую, — подумала Илона. — Ведь Валахию от Турции только эта река и отделяет». А ещё она пыталась себе представить саму Валахию: порошит ли там сейчас снег, так ли глубоки сугробы, как здесь, в Венгрии.

Улицу, на которую Илона сейчас смотрела из окна, основательно замело. Мостовая скрылась под снегом, превратилась в двухколейную дорогу, по обочинам которой были навалены кучи снега. Если летом на этой улице две телеги могли бы разъехаться, то теперь — нет. Здесь могла проехать лишь одна телега или одни сани.

«Если здесь такое, то что же сейчас творится в горах, — думала Илона. — Там, наверное, совсем не проехать, все горные перевалы завалило сугробами». Это означало бы, что Валахия отрезана от Венгрии, а вернее — отрезан прямой путь. Валахию и Венгрию разделяли высокие горы с узкими ущельями, но эти кряжи можно было обогнуть и проехать через Молдавию, которая тоже была отделена от Венгрии горами, но не такими высокими. Этим путём ездили даже в самые снежные зимы.

За последние дни Илоне не раз приходила мысль собраться и пуститься в путешествие по белым равнинам и горам, пусть даже Михню придётся оставить дома: «Сначала доехать до Эрдели, оттуда — в Молдавию, а там и до Валахии недалеко». Муж, конечно, рассердился бы на свою супругу, которая приехала самовольно, но в итоге позволил бы ей остаться на месяц или около того.

Илону не особенно пугали даже рассказы о волчьих стаях, выбегавших на дорогу, чтобы нападать на одинокие сани и повозки. «Надо просто взять с собой побольше охраны, и ничего не случится», — казалось Илоне, и она ещё в декабре непременно исполнила бы своё намерение уехать, но не могла этого сделать из-за продолжительных торжеств по случаю свадьбы Матьяша, на которых «младшую кузину Его Величества» буквально заставили присутствовать.

Ещё осенью, когда Илона вернулась из Эрдели, стало известно, что принцесса Беатрикх из Неаполя, за которой минувшей весной отправили многочисленное посольство, подъезжает к границам королевства, и что согласно регламенту празднования свадьбы, давно разработанному и утверждённому Его Величеством, матушка короля в сопровождении своих родственниц должна встретить принцессу на въезде.

В начале декабря, когда поля уже засыпало снегом, а реки покрылись коркой льда, тётя Эржебет вместе со всей своей роднёй из числа Силадьи и пышной свитой прибыла в Потой в Словении[16]. Так маленький тихий городок, стоявший на берегу дремлющей подо льдом реки, стал на несколько дней шумным, оживлённым и многолюдным. Казалось даже удивительно, как там вместилось столько народу.

Илона радовалась, что благодаря этой поездке появился повод увидеться с матерью, но в то же время грустила, потому что маленького Михню пришлось оставить дома. В такой толчее и суете малышу, которому едва исполнилось полгода, находиться не следовало.

Матушка Его Величества встретила свою будущую невестку на окраине Потоя: вышла из изукрашенной колымаги, а затем встала на ковёр, расстеленный прямо на дороге и тянувшийся далеко вперёд. На противоположный конец ковра ступила Беатрикс, которая тоже как раз выбиралась из своего роскошного экипажа, а затем обе путешественницы двинулись навстречу друг другу.

Разряженная свита хлынула следом за ними, скрывая под собой и ковры, и всю оставшуюся ширину дороги. Затрубили трубы, а затем глашатаи громогласно объявили полный титул матушки венгерского короля и титул неаполитанской принцессы.

— Рада тебя видеть, дочь моя, — сказала Эржебет на латыни, когда наконец встретилась с Беатрикс и взяла её за руки.

Принцесса приветливо улыбнулась и ответила по-итальянски, что тоже очень рада видеть матушку своего будущего супруга.

Продолжая вежливую беседу, Эржебет всё так же на латыни осведомилась у принцессы, не было ли утомительным путешествие, на что Беатрикс призналась, что, проезжая довольно близко от берега моря, очень боялась попасть в плен к туркам.

— Теперь всё хорошо, дочь моя. Все опасности позади, — сказала Эржебет, но Илона видела, что её тётушка смотрит на будущую жену своего сына со скрытой настороженностью, как когда-то смотрела на других родственников. Значит, принцессе ещё оставалось чего опасаться.

Затем Эржебет представила принцессе двенадцать знатных девушек, которые должны были теперь всюду сопровождать Беатрикс и следить, чтобы она ни в чём не нуждалась. Три из этой дюжины раньше состояли при матушке Его Величества — те самые красавицы-шалуньи, а вот Орсолья исчезла неизвестно куда. Илона больше не видела её ни возле тётушки, ни где-либо ещё, но не решалась спросить, куда делать недавняя возлюбленная Матьяша.

«Надеюсь в политике мой кузен гораздо более постоянен, чем в любви», — думала Илона, сидя в тётиной колымаге, катившей по дороге из Потоя в Секешфехервар — город, где согласно традиции короновались все венгерские монархи. Там в присутствии Его Величества Матьяша его невесту должны были короновать как королеву Венгрии.

Вспоминая осенние дни, проведённые с мужем в Надьшебене, Илона спрашивала себя, почему Влад, который столько раз говорил, что частое деторождение может свести её в могилу, и что этого не следует допускать, но в итоге сам поступил вопреки своим же установлениям.

К сожалению или к счастью Илона в те дни не забеременела, а могла бы, потому что муж, некоторое время посидев с ней в гостинице для паломников и подержав на руках сына, сказал супруге:

— Ты выбрала хорошее место, где поселиться, но не для всякой цели оно подходит. Поэтому я остановился в трактире на Малой площади. Это недалеко. Давай-ка я отведу тебя к себе, а затем верну обратно.

Илона, конечно, поняла, зачем её собираются вести в трактир, и потому, потупившись, пробормотала:

— Хорошо.

Когда она надела плащ и уже собралась накинуть на голову капюшон, потому что на улице по-прежнему моросил дождь, служанка спросила:

— Как долго вас не будет, госпожа?

— Часа два, — ответила Илона, но муж укоризненно покачал головой и поправил:

— Часа четыре.

От этих слов, а точнее от того, как они были произнесены, покраснела даже служанка, поэтому Илона, торопливо осведомившись, помнит ли та, где лежит кошелёк с деньгами на случай непредвиденных расходов, вывела мужа из комнаты.

Для того чтобы идти под руку с ним через Малую площадь, Илоне потребовалось гораздо больше выдержки, чем тогда, когда она шла с ним под руку через залы королевского дворца в Буде. Во дворце все знали, кто она, а в Надьшебене — нет. Зато в этом городе хорошо знали её мужа. Так уж сложилось, что во всех в саксонских городах Эрдели его знали хорошо, и потому многие встречные говорили «добрый день, господин Дракула», кланялись, а на Илону лишь косили глаза и исчезали в толпе прежде, чем Влад успевал произнести: «Это моя супруга».

— Ну, вот. Теперь обязательно пойдёт слух, что у тебя в Надьшебене любовница, — шутливо произнесла Илона.

Муж засмеялся:

— А почему только в Надьшебене? Если мои дела в Валахии пойдут не очень хорошо, то ты и дальше будешь приезжать в Эрдели, чтобы нам увидеться, а значит, может пойти слух, что у меня чуть ли не в каждом саксонском городе по любовнице.

Из всех встреченных по пути Илону узнал только слуга её мужа, потому что до этого жил в пештском доме.

Когда супруги добрались до трактира, поднялись на второй этаж и вошли в довольно-таки светлую просторную комнату с белёными стенами и скрипучим дощатым полом, этот слуга как раз чистил хозяйские сапоги.

— Добрый день, госпожа Илона, — произнёс он, кивнув, но не успела та ничего произнести в ответ, как Влад строго повелел челядинцу:

— Выйди.

Слуга понял, зачем. Не мог не понять после того, как господин, сунув пальцы в кошелёк у себя на поясе, вынул оттуда серебряную монету и сказал:

— Купи себе внизу вина или пива, чтоб не скучно было сидеть.

Илона, слыша эти слова, опять смутилась, а когда муж запер дверь на засов и повернулся к ней, подумала: «Я и впрямь как будто пришла к любовнику, а не к мужу», — но эти странные обстоятельства, когда стыдишься, но знаешь, что стыдиться на самом деле нечего, лишь добавили ей воодушевления. Это же так приятно — играть в грешницу, но при этом не грешить.

Только один вопрос не давал покоя: почему муж так переменил своё поведение? А ведь поначалу хотел отстраняться от жены ещё по меньшей мере полгода.

Илона вспоминала, как, сидя на смятой постели в комнате трактира, рассматривала след от копья у мужа на груди, с левой стороны чуть пониже ключицы.

Как сказал Влад, острие не вошло в тело, а просто ударило в кирасу, погнуло её и оставило след на коже, поскольку копьё было пущено с очень близкого расстояния.

Ушиб уже почти зажил, но всё равно выглядел страшновато. Чуть ниже ключицы виднелось небольшое розовое пятно (в день появления оно выглядело почти чёрным), а вокруг этого пятна всё ещё можно было разглядеть жёлтый синяк в форме неправильного полумесяца. Жёлтый — значит, почти сошёл, а когда-то он был лиловым.

Эту «пустяшную рану» Влад получил в конце июля в бою с турками на подступах к Эрдели.

— Значит, уже не болит? — спросила Илона, осторожно проводя по этому полумесяцу пальцем.

— Нет, — ответил муж, а жена теперь опустила взгляд к его правому боку: там был след от стрелы.

Она тоже была пущена с очень близкого расстояния, но пролетела почти мимо, пропоров кафтан и оцарапав кожу. Кирасы в тот день на муже не было, потому что не было боя. В начале августа Влад просто ехал со своими людьми по дороге среди гор, поросших елями, и нарвался на турецкую засаду.

— И тут тоже не больно? — спросила Илона.

— Нет, — улыбнулся муж. — И ты уже спрашивала. — Он нагнулся, поднял с пола рубашку и надел, чтобы жена больше не видела то, что её пугает.

— А почему ты сказал, что твои дела в Валахии могут оказаться плохи? — продолжала спрашивать Илона.

— Когда я это сказал? — с нарочитым удивлением спросил Влад.

— Когда мы шли по площади к трактиру.

— Я шутил.

— Нет, ты шутил про любовниц в Эрдели, а про свои дела в Валахии ты сказал вполне серьёзно, — возразила Илона и, чтобы показать свою осведомлённость, добавила: — Ты полагаешь, что Матьяш отменит поход в Валахию? Мой кузен ведь хочет получить от итальянцев деньги на эту войну, чтобы не платить за всё самому. А если твой поход состоится до того, как итальянцы пришлют денег, то денег можно уже и не ждать. Итальянцы предпочтут не платить за то, что и так уже сделано. Ведь верно?

Муж снова улыбнулся, и погладил жену по щеке тыльной стороной ладони:

— По правде говоря, лучше бы Матьяш отменил этот поход. Валашский трон лучше добывать летом, а осенью надежда на удачный исход слабеет с каждым днём.

— Почему? — настороженно спросила Илона.

— Ну, потому что в Валахии в первый день осени начинается сбор податей, — начал терпеливо объяснять муж. — И сейчас их собирает мой враг Басараб Старый, который сидит на валашском троне. Вот уже и сентябрь прошёл, октябрь наступил, и всё это время мой враг собирает подати, и денег у него в казне прибавляется, а деньги — это сила. К примеру, он может содержать войско...

— Чтобы воевать против тебя?

— Да. — Влад досадливо вздохнул. — Если б поход в Валахию состоялся в августе, как Матьяш с самого начала мне пообещал, то сейчас собирал бы подати я. Деньги бы текли в мою казну, а не в казну Басараба. Но Матьяш решил выждать, а мне теперь нет особой причины идти в Валахию. Пусть я займу трон, но удержать его будет трудно. Почти невозможно. Разве что мне улыбнётся удача, и я с помощью воинов из Эрдели и молдаван сумею поймать Старого Басараба вместе с обозом, в котором находится казна. Но на это надежда слабая. Гораздо более вероятно, что я окажусь на валашском троне, не имея денег. А как править с пустой казной? Что я буду делать, когда воины из Эрдели и молдаване захотят вернуться домой? На кого мне тогда опереться?

— У тебя не будет войска, — задумчиво произнесла Илона, — а Басараб, раз он останется при деньгах, сможет нанять армию. И пойдёт на тебя в поход? И лишит трона?

— Ну, вот! Даже ты, женщина, понимаешь! — не сдержался Влад, но злился, конечно, не на жену, а на Матьяша.

— Но почему же тогда Матьяш откладывает поход, если всё это понимает? — продолжала недоумевать Илона.

— Ждёт итальянских денег, — зло усмехнулся Влад и бессильно уронил голову на подушки.

Илона склонилась над ним:

— А сколько тебе понадобится денег? У нас ведь есть деньги. Не забывай: отец дал за меня хорошее приданое.

Лицо мужа посветлело, и теперь он усмехнулся уже добродушно:

— Мне нужно, по меньшей мере, в пять раз больше, чем всё твоё приданое. Двадцать тысяч золотых ничего не изменят, так что оставь их в сундуке у того старого еврея.

— А если я попрошу отца, чтобы он дал тебе денег? — не унималась Илона. — Он очень богат. Думаю, у него сейчас найдётся и сто тысяч.

— Я сам говорил с ним об этом, — признался Влад и принялся вспоминать, глядя куда-то вверх. — Ещё давно был этот разговор. Я просил в долг на три года. Обещал твоему отцу, что заплачу проценты выше, чем если он будет давать деньги в рост с помощью евреев. Однако твой отец отказал. Поверил в мою честность, но не в успех моей затеи. Сказал, что даже если я три года продержусь на валашском троне, то всё равно не смогу вернуть долги. Сказал: «Не такая уж доходная вотчина эта Валахия».

Илона, склонившись над лежащим мужем, пыталась поймать его взгляд:

— Но что же ты тогда будешь делать? Неужели ничего сделать нельзя?

Влад, всё так же глядя куда-то в потолок, положил ей руку на спину, а затем притянул жену к себе:

— Ты, в самом деле, хочешь, чтобы я думал об этом сейчас? Иди-ка лучше сюда.

II

Илона, сидя у окна в пештском доме, смотрела на улицу. За окном по-прежнему порошило. Крыши окрестных зданий совсем побелели. Даже самые краешки черепицы, красной или коричневой, не выглядывали из-под снежных наносов. Вся улица стала белой, а конец её и вовсе терялся где-то за пеленой снежных хлопьев.

Илоне почему-то казалось, что и в Валахии сейчас идёт такой же сильный снег. Мысленным взором она видела незнакомую белую равнину и широкую белую ленту замёрзшего Дуная, а через эту реку двигались тёмные точки — много тёмных точек, которые собирались в цепочки и ручейки. Это были пешие воины. Турки. Но почему турки, если больше всего Владу следовало опасаться не их, а Басараба Старого?

Пришлось тряхнуть головой, чтобы отогнать от себя это странное видение, и теперь Илона видела перед собой другую картину — картину событий в Секешфехерваре, произошедших не так давно, в декабре. В этот город матушка Матьяша сопроводила свою будущую невестку Беатрикс, а в полумиле от городских ворот этих путешественниц уже поджидал Его Величество.

Матьяш ещё давно решил, что все торжества, связанные с его свадьбой, должны отличаться необычайно роскошью — такой роскошью, которая поразила бы все европейские дворы, однако не на всех она произвела нужное впечатление. Итальянцы, которые прибыли в свите Беатрикс, и послы итальянских государств, уже давно жившие в Венгрии, невольно задумались, как венгерский король может тратить столько денег на свою свадьбу и при этом жаловаться, что ему не хватает денег на войну с турками. Чего стоило одно только убранство того места возле Секешфехервара, где король должен был встречать свою невесту!

Об этих разговорах Илоне сообщила Маргит, которая знала латынь и потому неплохо понимала итальянскую речь. А особенно их поразили итальянцев не тенты из красного бархата, раскинутые над креслами для сотен почётных гостей, не нарядная одежда слуг и даже не огромное количество трубачей и прочих музыкантов. Итальянцев поразило то, что всё огромное пространство, где должна была состояться торжественная встреча Матьяша с Беатрикс, застлали синей тканью, и не самой дешёвой.

Бесконечное число рулонов раскатали по земле, закрывая её, чтобы никто из приглашённых немецких князей, а также венгерских магнатов, епископов и прелатов, не говоря уже о разодетых дамах, не запачкал обувь или нижние края одежды, если снег вдруг подтает, смешается с землёй и превратится в грязь.

У Илоны, стоявшей возле тёти Эржебет, мысли также постоянно возвращались к этой ткани, которую основательно затоптали и порвали шпорами, делая негодной для использования в будущем. Кузина Его Величества смотрела на то, как Матьяш, сопровождаемый блестящей свитой, ступает по синим полотнищам, и как впереди него на красной подушке несут меч, отделанный золотом и драгоценными камнями. Мелькнула мысль: «А на войну с султаном Матьяш отправится так же?» Наверное, что-то подобное подумал бы и Влад, будь он здесь.

Пока Беатрикс преклоняла колени перед Его Величеством, пока Матьяш вёл её к одному из кресел под красными тентами, пока один из епископов произносил приветственную речь на латыни, и пока Беатрикс отвечала на неё, Илона всё пыталась подсчитать, во сколько же примерно обошлась церемония. Конечно, считать деньги в чужих кошельках нехорошо, но вся эта роскошь ясно говорила, что для Матьяша сто тысяч золотых — не такая уж большая сумма.

Эти мысли не оставляли Илону и тогда, когда вся блестящая процессия двинулась в Секешфехервар, а по дороге два немецких князя изобразили для всеобщего развлечения потешное рыцарское сражение. О том, сколько потрачено на торжества, Илона задумывалась и на следующий день, когда все собрались на мессу в главном соборе города, и ещё день спустя, когда вместе с тётей Эржебет и всеми Силадьи участвовала в церемонии коронации Беатрикс в том же соборе.

Роскошь казалась уместной и в то же время излишней, особенно в том, что касалось фейерверка, устроенного после коронации и праздничного пира. Влад наверняка бы сказал, что порох, который используется для фейерверка, можно было бы употребить с большей пользой.

В октябрьские дни, проведённые в Надьшебене вместе с мужем, Илоне иногда приходила пугающая мысль: «А вдруг мы с Владом видимся в последний раз?» Эту мысль следовало гнать подальше, но окончательно прогнать её у Илоны так и не получилось. Судя по всему, именно эта мысль стала причиной странного разговора, который состоялся, когда муж в очередной раз привёл Илону в комнату на втором этаже трактира.

Так случилось, что муж, устав ублажать свою супругу, на некоторое время задремал, так что у неё появилось время поразмышлять о своих чувствах и о своём нынешнем положении, которое казалось несравнимо лучше, чем судьба одинокой вдовы... И вдруг Илона расплакалась, и у неё никак не получалось успокоиться.

От всхлипываний, которые Илона, уткнувшись в подушку, так и не смогла сделать бесшумными, муж проснулся и долго выспрашивал о причине слёз. Жена до последнего отмалчивалась, говоря, что всё глупость и пустяки, но в итоге уступила и решилась рассказать, хоть и полагала, что супруг лишь посмеётся над ней.

— Я... — сказала она, садясь на кровати и всхлипывая, — вспомнила о своём прежнем муже, о Вацлаве. Я хотела, чтобы мы с ним встретились на небесах. Но я ведь тогда не знала, что выйду замуж за тебя, и что полюблю тебя, а теперь я спросила себя, с кем же из вас двоих хочу быть на небесах, и поняла что... не знаю ответа. Я не хочу обижать Вацлава, но и не хочу думать, что с тобой мы там не увидимся, — Илона почувствовала жгучий стыд и закрыла лицо ладонями. — Скажи, что я дура, и что у меня ужасно глупые мысли. Скажи. И будешь прав.

Продолжая прятать лицо в ладонях, Илоне не видела, как Влад поначалу принял её слова, но по прошествии некоторого времени он заговорил, и голос его прозвучал успокаивающе. Было видно, что муж хоть и не может говорить серьёзно, но очень старается:

— Ну-ну, ты зря плачешь. С чего ты взяла, что тебе придётся выбирать, даже если твой первый муж и вправду в раю.

— Он в раю, — уверенно произнесла Илона, отняв руки от лица. — Он... умирал очень долго, поэтому успел покаяться в грехах. А если в чём-то позабыл покаяться, то разве что в мелочах, за которые его не отправят в ад...

— Ну, хорошо. Положим, он в раю, — сказал муж, который к этому времени тоже успел усестья на кровати. — Но мне-то вряд ли придётся оказаться там.

— Почему? — удивлённо спросила Илона.

— На мне много грехов, в некоторых из которых я так и не раскаялся, — последовал ответ.

— Тогда мы купим тебе грамоту об отпущении грехов, — предложила Илона.

Муж улыбнулся:

— Боюсь, что на входе в рай для христиан моей ветви такие грамоты не принимают.

— А разве рай не общий для всех христиан? — серьёзно спросила Илона.

— Мне кажется, там всё-таки есть стены, — так же серьёзно ответил муж.

— А как же Уния, которую заключили почти сорок лет назад? — спросила Илона. — Теперь благодаря ей все христиане подчиняются Святому Престолу в Риме и находятся в единой ограде. Священники так и говорят: в единой ограде. Значит, и в раю больше нет стен.

— Не было бы, если б все признали эту Унию, — ответил муж. — Валашское духовенство, к примеру, не признало. И коль скоро я принадлежу к их пастве, значит, для меня в раю всё-таки будут стены. Если, конечно, я каким-то чудом окажусь на небесах.

— Я буду молиться, чтобы оказался, — сказала Илона и робко взяла мужа за руку. — Но раз есть стены, это значит, что мы не увидимся?

Муж подался вперёд и поцеловал её в губы, как всегда уколов усами:

— Если окажусь в раю, то стану перелезать через ограду и навещать тебя. Надеюсь, ангелы меня не поймают.

— А что же я скажу Вацлаву, если он тебя увидит? — озадаченно спросила Илона.

— Ну, уж объясни ему как-нибудь, — сказал Влад, но нельзя было понять, шутит он или нет. — То, что связано на земле, связано на небе. Значит, я твой муж наравне с ним и имею на тебя такие же права.

— Подожди. Какие права? — смутилась Илона, ведь Влад только что поцеловал её в шею, затем — в плечо, а теперь решил опуститься ещё ниже. — Ты имеешь в виду... это? Ты полагаешь, в раю такое возможно? Там такое делают?

— А где написано, что в раю этого не делают? — спросил муж, мягко приглашая супругу сменить сидячее положение на лежачее.

— Кажется, об этом нигде прямо не сказано, — ответила Илона, задумчиво опуская голову на подушки. — Но ведь... — Она так и смогла придумать, что сказать дальше.

— Наверное, для тебя это не будет убедительно, — меж тем произнёс супруг, — но магометане полагают, что мужчины в раю не теряют своих мужских качеств.

— Ну, это же нехристи! — возмущенно воскликнула Илона, но, минуту или две понаблюдав за действиями супруга, спросила: — А почему нехристи верят, что в раю такое возможно?

Влад посмотрел ей в глаза и, стараясь оставаться серьёзным, рассказал:

— Когда-то давно я беседовал с одним турком и спросил его, почему магометане верят, что мужчины в раю могут делать вот это всё. Турок посмотрел на меня как на дурака и ответил: «Иначе это был бы не рай».

— Да ну тебя! — Илона смущённо улыбнулась и отвернулась, потому что больше не могла выдержать этого взгляда, а затем подумала: «А попаду ли я сама в рай?» Ведь она даже забыла, который сейчас день: постный или непостный.

Наверное, Илона перестала обращать внимание на правила, потому что вполне допускала, что эта встреча может стать последней.

И, возможно, муж тоже допускал. Поэтому забыл о тех правилах, которые сам установил для себя и жены, касающихся того, когда следует снова быть супругами.

Празднества по случаю свадьбы Его Величества, начатые в Секешфехерваре, продолжились в Буде. Матьяш, его невеста, матушка и прочие королевские родственники, а также вся свита и гости были встречены на подступах к столице огромной толпой из мелких придворных чинов, дворян, богатых горожан и даже жителей Еврейской улицы. Один из приглашённых немецких князей опять изобразил потешную рыцарскую схватку, а затем собравшаяся толпа наводнила Верхнюю Буду.

Оказавшись в городе, Матьяш, Беатрикс, королевская родня, свита и гости проследовали в «собор Матьяша», бывший собор Божьей Матери, где слушали, как лучшие певчие королевства исполняют гимн «Тебя, Бога, хвалим».

Все, кого огромный собор не вместил, смиренно мёрзли снаружи, а затем все двинулись в королевский дворец, где король не без гордости показал будущей жене её новое жилище.

Пока длился осмотр дворца, гости шептались по поводу шутки, придуманной Его Величеством: нарочно для дворцовых празднеств он пошил своим казначеям новые кафтаны, где на каждом рукаве было вышито изображение печального человечка и надпись: «Я грущу, и до сих пор не знаю, почему». Именно в этих кафтанах казначеи вышли встречать Матьяша во дворце, а гости восприняли это как тонкий намёк на то, что расходы в связи с королевской свадьбой оказались столь велики, что вогнали казначеев в тоску.

Илона, стыдя себя за то, что опять считает деньги в чужом кошельке, опять думала о ста тысячах золотых, которых не хватает её мужу, а на следующий день во время очередного праздничного пира вдруг совершенно случайно услышала, что пришли новости из Валахии.

Эти новости достигли венгерской столицы ещё в самом начале декабря, когда тётя Эржебет вместе со всеми родственниками из числа Силадьи подъезжала к Потою в Словении. Суть заключалась в том, что муж Илоны вместе с Иштваном Батори и молдавским князем пришли в Валахию и выгнали оттуда Басараба и турецкие отряды. Сначала удалось захватить один из главных городов Валахии — Тырговиште, а затем, после весьма кровопролитного сражения, была взята валашская столица — Букурешть.

Иштван Батори доложил об этом в письме Матьяшу, которое и пришло к адресату в начале декабря, а Матьяш почти сразу отправил ответ, где, поздравив с победой, повелевал Иштвану и венгерским войскам возвращаться домой.

Илона сразу вспомнила слова мужа: «Что я буду делать, когда воины из Эрдели и молдаване захотят вернуться домой? На кого мне тогда опереться?» К тому же её насторожило то, что ни от Влада, ни от пасынка, который сейчас тоже находился в Валахии, не было вестей. Почему они не воспользовались случаем, чтобы вместе с докладом королю, отправленным от Иштвана Батори, прислать ей весточку?

III

Маргит, очень довольная тем, что во дворце что ни день, то новый пир и бал, была весьма недовольна, когда Илона отвлекла её от веселья. Это случилось в минуту передышки между двумя танцами. Старшая из сестёр Силадьи как раз подавала руку очередному кавалеру, чтобы снова оказаться в рядах танцующих, когда Илона буквально перехватила эту руку, сказала кавалеру «извините нас» и потащила сестру куда-то прочь.

— Илона, что такое? — спросила Маргит, нехотя следуя туда, куда её тянули, а между тем младшая сестра нашла в зале угол, где никто сейчас не стоял, и остановилась там:

— Маргит, помнишь, в прошлом году осенью ты... водила довольно близкое знакомство с личным королевским секретарём?

— А что?

— Этот секретарь рассказывал тебе, что пишет мой муж нашему кузену Матьяшу.

— Да. И что?

— А ты всё ещё... знаешься с этим человеком?

— А что тебе от него нужно?

— Ты можешь попросить его показать мне письмо, которое Иштван Батори прислал нашему кузену? Оно пришло в начале декабря. Из Валахии.

Маргит улыбнулась:

— Значит, ты совершенно напрасно тащила меня через ползала.

— Напрасно? То есть ты не можешь его попросить?

— Личный секретарь Матьяша — как раз тот человек, с которым я собиралась танцевать, а ты мне не позволила.

И вот обе сестры Силадьи, стоя в кабинете Его Величества, держали в руках тот самый документ, а королевский секретарь, снисходительно улыбаясь, слушал их беседу.

Бояться того, что король вдруг войдёт в комнату и увидит, что его родственницы читают его переписку, не приходилось. Матьяш сейчас сидел за пиршественным столом рядом со своей невестой и поднимал очередной кубок в ответ на очередную поздравительную речь или, может, находился среди танцующих. В любом случае он временно позабыл о государственных делах, потому что прощался с холостяцкой жизнью. Менее чем через неделю ему предстояло жениться.

— Илона, я так и не поняла, к чему это беспокойство, — меж тем говорила Маргит. — Ты же сама говорила, что Матьяш уже ответил на это послание, то есть приказ войску возвращаться уже отдан. Если ты полагаешь, что наш кузен не должен был отдавать такого приказа, то уже поздно просить Матьяша передумать. Слишком много времени прошло.

— Я хочу точно узнать, чем закончилась эта война в Валахии, — отвечала Илона. — Что случилось с этим Басарабом, с которым воевали мой муж, дядя Иштван и молдавский князь?

— Басараб потерпел поражение и отступил, — сказала старшая сестра. — Про его казну тут ничего не сказано. Захвачена ли она, я не могу тебе сказать. Сказано только то, что во время сражения близ Бокориштие...

— Этот город правильно называется Букурешть.

— ...так вот во время этого сражения, где Басарабу помогали турки, был захвачены в плен какие-то важные слуги Басараба, а также много турецких знамён.

— А кто из слуг попал в плен? — спросила Илона, потому что не могла прочитать письмо, написанное по-латыни. Латыни она не знала, так что старшей сестре приходилось переводить прямо с листа.

— Написано, что какой-то командующий войсками и начальник канцелярии, — сказала Маргит.

— Начальник канцелярии? Точно не казначей?

— Нет, не казначей.

Незадолго до Рождества из Валахии приехал Ласло — один, без отца, но уверял, что привёз радостные вести.

Когда Илона, вернувшись в Пешт с очередного дворцового празднества, откуда постаралась улизнуть пораньше, вошла в свой дом, то увидела пасынка, который вышел её встречать к дверям.

— Ласло! — Илона всплеснула руками. — Ты один или...

— Отец остался в Валахии.

— Я всё равно очень рада, — сказала Илона и обняла пасынка. — Я не ожидала. Отец прислал тебя к Матьяшу с поручением?

— Нет, прислал к вам, матушка, — ответил Ласло, помогая мачехе снять зимний плащ, подбитый мехом. — Я привёз вам от отца подарки и письмо.

— А как дела в Валахии? — спросила Илона, отдавая плащ подошедшей служанке и проходя в столовую.

— Хорошо, матушка, — отвечал пасынок, проходя следом. — Хорошо. Отец вместе с господином Иштваном Батори и с молдавским государем выгнал Басараба и всех турок. Отца провозгласили правителем Валахии. Я уехал на следующий день после того, как все знатные люди страны...

— Бояре?

— Да. Все бояре собрались на большой совет, как у них принято, и провозгласили, кто будет новым государем. Отца в тот же день помазали на трон.

Мачеха и пасынок сели в кресла возле жарко натопленной печки.

— А денег в казне сейчас много или мало? — продолжала спрашивать Илона. — Твой отец говорил мне, что очень важно, чтобы Басараб, когда его выгонят, не увёз с собой казну.

— Денег в казне маловато, — признался Ласло, — но отец обязательно что-нибудь придумает. Он уже набирает своё войско из верных ему людей. Пока под его началом лишь несколько тысяч, но это пока.

Илона опустила голову и глубоко задумалась.

— Матушка, но что же вы грустите? — не понимал Ласло. — Разве вы не хотите прочитать письмо, которые прислал вам отец? А подарки не хотите увидеть? Я думаю, он нарочно подгадал к Рождеству. Потому я и старался ехать побыстрее, чтобы быть в Пеште до праздника.

«Это будет уже второе Рождество, которое я встречаю без Влада», — сказала себе Илона, а вслух произнесла:

— Да, конечно, покажи мне письмо. И подарки.

В письме муж в полушутливой манере извинялся за то, что ничего не подарил своей супруге ни на свадьбу, ни по случаю рождения сына, а после извинений сказал, что теперь «исправляется». Вот почему Илона получила большую деревянную шкатулку, отделанную серебром, а внутри оказалось множество дорогих, но немного необычных женских украшений.

Например, там было длинное-длинное жемчужное ожерелье, которое, наверное, положено было носить, сворачивая в несколько раз. А ещё там было другое ожерелье, где на толстой цепочке, как листья на веточке, висели три золотых диска, украшенные чеканкой, а внизу каждого диска болталось по несколько подвесок. Если бы в узоре чеканки ясно не проглядывал крест, Илона подумала бы, что это турецкое украшение.

В шкатулке нашлись перстни в форме цветов, а также броши в виде фигурок людей и животных, и, наверное, всё это стоило немало, но Влад почему-то предпочёл подарить эти драгоценности своей супруге вместо того чтобы обратить в деньги и потратить на содержание войска.

«Он не надеется собрать нужную сумму», — подумала Илона, а затем ещё раз перечитала письмо, где несмотря на весёлый тон можно было угадать, что Влад совсем не уверен в будущем. Иначе он непременно сообщил бы, когда жена сможет приехать к нему или хотя бы в Эрдели, чтобы повидаться. Муж ведь помнил, что она много раз спрашивала его об этом.

Получалось, что Ласло зря радовался и зря говорил, что привёз хорошие вести. «Влад нарочно отослал его сюда. Нарочно. Потому что в Валахии стало опасно. И такое положение создалось ещё месяц назад. А что же теперь?» — думала Илона и потому на следующий день, направляясь во дворец на очередной пир, не удержалась и приказала слугам, которые несли её крытые носилки, свернуть на Еврейскую улицу.

Старик-казначей с крючковатым носом и седой кучерявой бородой встретил «госпожу» немного удивлённо, но как всегда кланялся, как всегда усадил в дорогое кресло с потёртыми подлокотниками и спросил, что ей угодно.

— Я хочу спросить, — осторожно начала Илона, — что нужно сделать, чтобы взять в долг большую сумму.

— Госпожа желает одолжить кому-то часть денег из своего приданого? — осведомился еврей, который, как и во все предыдущие разы, не осмелился сидеть в её присутствии, а стоял рядом, чтобы лучше слышать слова собеседницы.

— Нет, — ответила Илона. — Я хотела бы сама взять в долг и желаю знать, на каких условиях это возможно сделать.

— О какой сумме идёт речь, госпожа?

— Девяносто тысяч золотых, — сказала Илона, подумав, что ещё десять она может взять из своего приданого, а остальную часть приданого оставить на крайний случай.

— Девяносто тысяч? — еврей округлил глаза. — А когда нужны деньги?

— Чем скорее, тем лучше.

— Госпожа, — еврей приложил руку к сердцу, но, судя по всему, он хотел не подтвердить искренность своих слов, а пытался унять сердцебиение. — Я смогу выдать вам такую сумму не ранее, чем через полгода, и только в том случае, если ваш уважаемый отец поручится за вас.

— Через полгода? — Илона охнула, представив, что за эти полгода с её мужем может случиться что угодно. — Но почему так нескоро? Я думала, что у вашего народа бездонные сундуки, и что евреи помогают друг другу. Если у тебя сейчас нет такой суммы, ты всегда можешь попросить у других евреев.

— Госпожа, — сокрушённо ответил еврей, — вы можете обойти все дома на этой улице, но ни один из моих соседей не сможет сейчас дать вам столько денег, сколько вы хотите.

— Почему?

— Из-за свадьбы Его королевского Величества. Ещё в начале года Его Величество взял у нас в долг весьма значительную сумму. Очень значительную! К тому же нам пришлось изрядно потратиться на подарки к королевской свадьбе, о чём мы нисколько не сожалеем, о нет. Его Величество всегда был очень милостив к нам, позволял нам спокойно вести дела, за что мы чрезвычайно благодарны и даже счастливы, когда можем выразить нашу благодарность достойными подношениями. Но, увы, госпожа, в этом году наши сундуки опустели.

Илона чувствовала, что должна поговорить с Матьяшем. Пусть старшая сестра и утверждала, что это бесполезно, но Илона не простила бы себе, если б хотя бы не попыталась убедить кузена не бросать валашские дела: «Зачем, зачем я приняла сторону Влада, если я всё равно ничем не могу ему помочь? Значит, я и впрямь не принцесса Иляна Косынзяна из валашской сказки, ведь он говорил, что Иляна всегда могла что-то придумать и предпринять». Однако в то, что Матьяш сейчас похож на злую колдунью, которая даёт витязям невыполнимые поручения, верить не хотелось: «Мой кузен по сути дал моем мужу невыполнимое поручение: удержать валашский трон, не имея денег в казне. Но ведь мой кузен наверняка не знал, что поручение невыполнимо. А значит, выслушает меня и исполнит мою просьбу».

Она решила, что обратиться с просьбой лучше всего в день Матьяшевой свадьбы, ведь согласно древней традиции всякий монарх в особенно радостные для него дни не может отказать ни одному просителю. Таким днём могла стать свадьба или день появления на свет наследника престола, но появление наследника следовало ожидать ещё относительно нескоро, а вот день свадьбы уже почти наступил. Она была намечена на последнее воскресенье перед Рождеством.

Разумеется, ни до, ни во время церемонии бракосочетания у Матьяша не нашлось бы ни одной свободной минуты. Не нашлось бы времени и сразу после, когда все участники торжества, вернувшись во дворец, должны были осмотреть свадебные подарки, преподнесённые невесте. Говорили, что зрелище обещало быть особенным, поскольку Беатрикс получила от своей итальянской родни множество изящных и прекрасных вещей.

А вот после осмотра подарков, на свадебном пиру, когда всех гостей должно было развлекать сборище придворных шутов, Илона могла бы незаметно приблизиться к королю и попросить его уделить ей хотя бы четверть часа.

Надо ли говорить, как Илона волновалась в тот день! Ей казалось, что она держит в руках судьбу своего супруга, поэтому просто обязана сделать всё правильно. Обязана! И поначалу всё шло вполне неплохо.

Когда Илона, пользуясь своим родством с Его Величеством, беспрепятственно миновала все «заграждения» из придворных, призванных не подпускать к королю нежелательных лиц, Матьяш, сидевший за пиршественным столом, встретил её милостиво.

— Моя кузина! — воскликнул он с той фонтанирующей радостью, которую могут испытывать только полупьяные люди. — Наконец-то ты начала преодолевать свою вечную скромность и сама подошла поговорить со мной. Сколько раз мы говорили с тех пор, как возвратились из Секешфехервара? Ни разу! Я сейчас велю, чтоб тебе поставили кресло.

Он уже оглянулся на сидевшую рядом новоявленную супругу, чтобы уточнить, представлены ли дамы друг другу, когда Илона ответила, что пришла не просто так. Кузина короля со всем почтением поклонилась Её Величеству королеве Беатрикс, а затем сказала:

— Я прошу Его Величество выслушать меня без свидетелей. Это совсем не долго.

Кузен нахмурился, но всё же согласился выйти из-за стола, но когда они дошли до ближайшей пустой комнаты и Илона сказала, что жизнь её мужа в опасности, король вдруг побагровел и, чуть не срываясь на крик, спросил:

— Вы что все сегодня? Сговорились? Один ушёл туда, где доски продаются. Другая не успела замуж выйти, а уже снова примеряет вдовий траур. И это всё в день моей свадьбы!

Илона ошарашенно взглянула на кузена, поскольку выражение «ушёл туда, где доски продаются» означало «умер».

— Кузен, я не вполне понимаю. Кто-то умер?

— Да! — в крайнем раздражении ответил король. — И не кто-нибудь, а Янош Понграц, муж моей тётки Клары. Уж от него-то я не ожидал такой каверзы!

Янош Понграц из Денгеледя, муж Клары Гуньяди, играл весьма заметную роль на свадебных торжествах, ведь именно он возглавил большое посольство, которое ещё весной отправилось в Неаполь и в декабре привезло Матьяшу его невесту. Все предшествующие дни Янош Понграц находился подле Его Величества и своей подопечной Беатрикс, но сегодня...

— Ещё вчера он пил, веселился и вообще вёл себя, как подобает, — продолжал Его Величество, — а сегодня взял и умер. Хорошо хоть, испустил дух не на глазах у всех. Спасибо и на том. По крайней мере, я имею возможность скрывать его смерть хотя бы несколько дней. Но мне-то разве легко? Я должен веселиться и радоваться, а нынешней ночью ещё и радовать супругу. И всё это время знать, что у меня во дворце покойник. А теперь ещё и ты, дорогая кузина, решила меня подбодрить своими воплями?

— Ваше Величество, я...

— Да ничего с твоим мужем не случится. Дела в Валахии идут отлично.

— Тогда почему Ваше Величество не хочет развить успех и нанести туркам поражение за Дунаем, на их земле, как собирался ещё летом?

— Ты упрекаешь меня, кузина? — король пристально посмотрел на Илону, которая тут же опустила взгляд. — Ты полагаешь, что я обманул кого-то и не выполнил обещаний?

— Ваше Величество, я этого вовсе не говорила.

— Но ты наверняка так думаешь, — настаивал Матьяш, — а между тем я сам обманут. Мне обещали деньги на крестовый поход. Итальянцы обещали. Но где же деньги? Те жалкие крохи, которые я получил осенью, нельзя назвать деньгами. И всё же я подумал, что могу предпринять хотя бы что-то, и вот твой муж снова получил трон в Валахии. Разве этого мало?

— Ваше Величество, этот трон легко потерять, потому что...

— А вот об этом не тебе судить, кузина, — перебил король, — потому что политика это не женское дело. Иди и веселись. Я приказываю. А то ещё немного, и я сам могу умереть от разрыва сердца из-за этих волнений. — Он воздел руки к потолку. — Сколько всего в день моей свадьбы! Как будто нет других дней. Господь, за что Ты так наказываешь меня!?

IV

Почему Илона, сидя у окна своего дома в Пеште, так внимательно смотрела на заснеженную улицу? Может, надеялась, что там вот-вот покажутся несколько всадников?

Илона подумала об этом, когда и вправду увидела сквозь падающий снег, как из-за угла крайнего дома появились какие-то тёмные фигуры, которые, приблизившись, приобрели очертания всадников, а ещё через минуту остановились возле её ворот.

Один из всадников начал спешиваться. Очевидно, хотел постучать, но Илона ещё до этого опрометью бросилась во двор, обогнала конюха, который уже шёл по каменному коридору, сама открыла калитку и спросила, вглядываясь в лица, полускрытые под капюшонами зимних плащей:

— Кто вы и от кого приехали?

— Племянница, — подал голос самый дальний из всадников. — Ты не узнаёшь меня?

— Дядя Иштван? — удивилась Илона, ведь это был Иштван Батори, который ходил с её мужем в походы.

— Да, племянница. Это я, — последовал ответ. — Открывай. И я бы не отказался от кружки горячего вина. Вон ненастье-то какое. Весь продрог, пока к тебе ехал.

Теперь уже все трое всадников спешились и завели лошадей во двор дома. Иштван прошёл в дом, а двое других, которые оказались его слугами, отправились в конюшню, чтобы вместе с конюхом позаботиться о лошадях.

По поведению гостя было видно, что он приехал по делу, и дело это касается именно Илоны, однако дядюшка Иштван медлил начинать беседу. Чтобы потянуть время, он попросил показать ему маленького Михню, затем осведомился, дома ли Ласло, но когда Илона сказала, что тот зарылся в книги, и предложила его позвать, то услышала «не нужно пока».

Гость довольно долго сидел за столом, молча потягивая подогретое вино, а Илона сидела рядом и молча ждала, потому что была совсем не уверена, что хочет услышать, зачем приехал дядюшка Иштван.

Наконец он собрался с духом:

— Такое дело, племянница... Ты уж прости, что прямо в лоб. Не умею я говорить с женщинами, ты знаешь... В общем, погиб твой муж. Я решил, лучше сам тебе скажу, чем кого другого сюда посылать. Всё-таки я в этом доме не чужой. Мы с твоим супругом с дружбу водили.

Почти никаких подробностей Иштван Батори не знал. Сказал, что в Валахию неожиданно вернулся изгнанный оттуда Басараб и привёл с собой турецкие отряды. Возможно, эти турки пришли не из-за повеления султана, а потому что Басараб заплатил им из своего кошелька как наемникам. Влад вступил в бой с одним из этих отрядов или со всеми сразу и погиб. Точный день смерти был неизвестен. Возможно, это оказался как раз тот день, когда Илона неудачно поговорила с Матьяшем, и когда король уверял её, что дела в Валахии идут отлично.

Где именно был убит Влад, тоже было не известно, как и место, где его похоронили.

— Значит, я должна ехать, — сквозь слёзы проговорила Илона. — Надо найти место, где он похоронен.

— Племянница, тебя не отпустят, — спокойно сказал дядюшка Иштван. — Король уже знает, и он дал повеление, чтобы ты никуда не ездила. А если ты всё же поедешь, тебя нагонят и вернут обратно. И это правильно. Не надо тебе ехать в Валахию. Гиблое место.

— Тогда я пойду к королю, — запальчиво продолжала Илона. — Какое право он имеет меня удерживать!

— Король тебя не примет. И матушка его тебя не примет, — ответил Иштван. — На этот счёт тоже есть повеление. Так что посиди-ка лучше дома, поплачь. Распогодится — в церковь сходишь. — Он явно не знал, что ещё добавить, поэтому попросил: — А теперь вели-ка слугам, чтоб отвели меня к Ласло. Поговорю с ним тоже.

Весь остаток дня Илона ходила по дому как потерянная. Сидеть на месте она не могла, а ехать в Валахию не разрешил Матьяш, поэтому она слонялась по комнатам и коридорам, чтобы хоть куда-то двигаться.

Почти во всех этих комнатах что-то напоминало о погибшем муже, а особенно часто она заглядывала к нему в спальню, но в этой комнате казалось неуютно: там царил полумрак, и оттого комната выглядела заброшенной, нежилой.

Ближе к вечеру, когда Илона ещё раз заглянула туда, то увидела, что покрывало на кровати скомкано и приобрело какие-то странные очертания, как будто в этой постели кто-то лежит. Возможно, Илона сама же и смяла покрывало, когда приходила сюда в прошлый раз, но она не помнила этого, а теперь, хоть и понимая, что надеяться на чудо нет смысла, присмотрелась внимательнее.

Ей показалось, что в изголовье кровати она видит знакомый профиль, но дневной свет за окнами стремительно угасал, поэтому профиль выглядел совершенно чёрным — лица не разглядеть.

Чтобы не разрушить это странное видение, Илона очень осторожно зашла в комнату, но не приблизилась к кровати, а уселась на пол возле двери.

Чёрный профиль оставался всё таким же знакомым и никуда не исчезал, поэтому Илона подумала, что он не пропадёт и тогда, когда она заговорит с ним:

— Повернись, посмотри на меня.

Но в ответ как будто бы прозвучало: «Не могу. Я ведь мёртв».

— А если это неправда? Что если все ошиблись? Ведь так бывает, что все считают человека погибшим, а он возвращается. Возвращайся ко мне.

«Не могу. Прости».

— Ты просто не хочешь! Или не хотел. Если бы ты попросил Бога, чтобы Он помог тебе вернуться домой, Он бы помог.

«А если Валахия и есть мой настоящий дом, то как быть?»

— Как ты мог! — сквозь слёзы воскликнула Илона. — Тогда теперь я скажу тебе правду, которую не говорила никогда. А правда в том, что я боялась выходить за тебя замуж. Я боялась, что ты сделаешь мне больно, и получается, я не зря боялась. Ты сделал мне так больно, что больнее и придумать нельзя. Ты добился, чтобы я тебя полюбила, а затем умер!!! Как ты мог так поступить!? Как!!?

«Прости меня».

— Зачем тебе вообще это было нужно? Зачем ты хотел, чтобы я непременно стояла на твоей стороне? Разве из этого вышел толк?

«Да, вышел. Зная, что ты на моей стороне, я гораздо легче смог примириться с происходящим, со своей судьбой. Есть то, что мы не можем изменить».

— И ради этого ты заставил меня страдать!?

«А кроме страданий ты разве ничего не получила? Подумай».

На следующее утро Илона попросила Ласло, чтобы он отправился в Буду, разыскал там своего знакомца Джулиано и привёл к ней.

Когда итальянец явился, она, сидя в кресле, спокойно и почти безразлично, чтобы внезапно не расплакаться, произнесла:

— Я передумала. Я хочу заказать тот портрет, о котором ты говорил. Портрет, где буду я и... мой муж.

— До меня дошли слухи, что ваш супруг погиб. Я соболезную, — итальянец поклонился.

— Но ведь твой учитель сможет нарисовать моего мужа по памяти? — спросила Илона. — Он нарисовал его однажды. Значит, нарисует и снова.

— Увы, нет, госпожа, — тихо произнёс Джулиано.

— Почему? — немного удивилась Илона. — Я знаю, что он стар, и, может быть, у него уже не очень хорошая память на лица? Но я покажу ему прежний портрет, и он вспомнит.

— Увы, нет, госпожа, — повторил Джулиано.

— Почему?

— Потому что мой учитель недавно скончался. Мир праху его, — итальянец перекрестился.

— Я соболезную, — ошарашенно произнесла Илона.

— Кончина его была мирной, — продолжал собеседник. — Он умер во сне. Лёг спать и не проснулся.

— А ты? — вдруг спросила Илона. — Ты не возьмёшься нарисовать этот портрет? Работа будет хорошо оплачена.

— Благодарю за доверие, госпожа, но я не возьмусь, — ответил Джулиано.

— Почему?

— Во-первых, я пишу совсем в иной манере и боюсь вас разочаровать, а во-вторых, я очень скоро уезжаю. Отправляюсь домой, во Флоренцию. Мне повезло, что в связи с королевской свадьбой в Буду приехало много моих земляков. Некоторые из них теперь едут обратно, поскольку торжества закончились. Я договорился с одним из них, что он возьмёт меня в попутчики, и в результате всё путешествие обойдётся мне гораздо дешевле, чем могло бы. Я не могу упустить такой шанс. Да, знаю, госпожа, что вы можете покрыть все эти расходы, если пожелаете, но, по правде говоря, мне не хочется быть вам настолько обязанным. Вы и так потратили на меня слишком много денег, когда выбрали в приятели вашему пасынку. Если я снова введу вас в необоснованные расходы, то просто сгорю со стыда, поэтому предпочту откланяться.

Видя, что Илона погрустнела, он добавил:

— Не огорчайтесь, госпожа. В Буде осталось ещё много хороших флорентийских живописцев и, если хотите, я порекомендую вам кого-нибудь.

— Нет, не нужно. Благодарю. Иди, — из последних сил ответила Илона, чувствуя как к горлу подступают слёзы.

Просто портрет ей был не нужен. Она хотела портрет, выполненный рукой того, кто был как-то связан с Владом, хорошо знал его. И вот последняя возможность исчезла. Казалось, что память о Ладиславе Дракуле тает на глазах, а через год никто и не вспомнит об этом человеке.

«Что мне осталось от него? — думала Илона, сидя в комнате одна, так как посетитель уже ушёл. — Что осталось? Несколько писем? Шкатулка с драгоценностями? Или этот дом, где Влад, судя по всему, далеко не всегда ощущал себя дома?» Неужели она снова вернулась в те тоскливые дни, когда влачишь тяжёлую ношу своего вдовства и думаешь о смерти, как об избавлении?

И вдруг она услышала детский плач. Это плакал Михня. Плакал громко и горько, как будто остался совсем один на свете.

Илона вскочила: «Но ведь есть я. Он лишился отца, но не лишился матери». Она поспешила в комнату к малышу.

Нет, прежние дни не вернулись. Жизнь пошла по другому пути. Пускай на этом пути тоже было горе, но уже не было безнадёжности. «У меня есть сын, — повторяла себе Илона, торопясь к Михне. — И даже двое. Ведь Ласло тоже мой сын». И это означало, что те усилия, которые она прилагала, чтобы устроить свою жизнь, не напрасны.

Часть из построенного развалилась, превратилась в руины, которые уже не восстановить, но часть осталась. «От Влада мне остались дети, — повторяла себе Илона. — И значит, я могу быть счастливой».