Принцесса Иляна

I

Наконец-то стало возможным пожить спокойно, уединённо. Илона давно этого хотела и вот получила, так что поначалу очень радовалась.

Проводив мужа и пасынка, она вернулась в дом, села за вышивание, но вдруг обнаружила, что засыпает прямо за работой, и подумала: «А ведь я могу пойти в спальню и выспаться. Там сейчас не появится никто, кто стал бы меня будить. Ах, как хорошо!»

Илона спрятала вышивание в корзинку, встала и, зевая, направилась к лестнице наверх. По дороге встретилась Йерне, и госпожа сонным голосом сказала:

— Проследи, чтобы всё, что я приказывала слугам, делалось. А то вдруг они решат, что раз госпожа спит, то можно бездельничать.

— Вы идёте спать, госпожа?

— Да, вздремну часок-другой.

Встала госпожа только к обеду. Ах, как хорошо, что не надо никому объяснять, почему ты так долго спишь!

Обед подали вовремя, всё было вкусно, и Илона в который раз отметила про себя, что кухарка знает своё дело.

Мастерство кухарки похвалила даже Маргит, на следующий день придя к Илоне в гости, но похвалила как-то странно:

— Смотрю я на тебя и удивляюсь, — сказала старшая сестра, сидя за обеденным столом напротив младшей и наблюдая, как та с аппетитом кушает кроличью ножку. — Раньше ты была так привередлива. Что бы тебе ни подали, ты сидела, ковыряла вилкой в тарелке и почти не ела. А теперь... Значит, кухарка и вправду хороша. Я ещё в прошлый раз это заметила, когда мы после твоей свадьбы пришли смотреть дом и в первый раз сели здесь за стол. Ты ела с аппетитом.

«В тот раз я просто хотела, чтобы мама не вмешивалась в мои хозяйственные дела и чтобы не искала мне новую кухарку», — мысленно ответила Илона, но вслух ничего не сказала, лишь пожала плечами. Лишь много позднее она подумала, что сестра в очередной раз оказалась весьма прозорлива.

Незаметно прошла неделя. Илона более-менее выспалась, и пусть всё равно чувствовала какую-то странную лень, но перестала потакать себе. Пора уже и домом заняться! Многое требовало внимания.

К примеру, с тех пор как Илона переехала к мужу в Пешт, многие её вещи так и остались неразобранными. Разбирать их было просто некогда. Всякий раз, когда она пыталась этим заняться, муж ловил её в спальне, а теперь муж уехал, поэтому Илона вместе с Йерне принялись за дело.

Именно тогда обнаружилась ещё одна странность, ведь среди вещей находился предмет, о котором уже пора было бы вспомнить, но Илона так и не вспомнила. Лишь тогда, когда она наткнулась на него, разбирая вещи, то подумала: «Почему он мне до сих пор не понадобился?»

Это был невысокий устойчивый стульчик с мягким сиденьем, обитым немаркой тканью, а посреди сиденья зияло весьма большое отверстие. Он предназначался для того, чтобы ставить под него ночной горшок, но Илоне этот предмет мебели и горшок под ним служили для другой цели. Во время регул он позволял спокойно заниматься вышиванием — долго сидеть и не опасаться испачкать одежду.

Находясь в таком положении, Илона могла даже принимать гостей, если приходили люди, с которыми можно не соблюдать церемоний. Юбка закрывала стульчик под ней со всех сторон, так что всё выглядело пристойно.

И вот обнаружилось, что последний раз эта вещь оказалась востребована ещё до свадьбы, то есть прошло уже месяца полтора. И впрямь странно. Однако жена Дракулы не испытала никакого особого волнения из-за своего открытия. Она, наверное, и вправду смирилась, что чуда не будет, поэтому подумала: «Последние недели прошли в постоянном волнении, и я была очень утомлена. Так уже случалось и раньше».

Незаметно минуло ещё недели две. Наступила вторая половина августа. Илона за это время успела навести идеальную чистоту в доме, несколько раз навестить родителей в Буде, а также — сестру, которая теперь и сама часто заглядывала в гости.

— Что это у тебя за новые привычки? — весело удивилась Маргит, когда увидела, что Илона, пригласив её в комнату, уселась в кресле не прямо, как струна, а весьма расслабленно. Более того — младшая сестра скинула туфли и положила ноги на сиденье соседнего кресла, пока не занятого, так что пришлось гостье сесть не туда, а на пристенную лавку.

— В этом году август жаркий. От жары у меня затекают ноги, — пожаловалась Илона. — А у тебя разве нет?

— Ну, раз ты сидишь передо мной не так, как сидела бы перед тётушкой Эржебет, то и я не стану изображать из себя светскую даму, — сказала Маргит. Она тоже скинула туфли, повернулась на лавке и легла, положив под голову вышитую подушку.

Илона позвонила в колокольчик, стоявший рядом на столике, и сказала служанке, явившейся на зов:

— Принеси фруктов.

Служанка кивнула и вышла, а Маргит спросила:

— Есть новости от твоего мужа?

Ах! Илона предпочла бы не говорить на эту тему, но раз уж пришлось, постаралась изобразить полнейшее безразличие:

— Если будут, ты узнаешь об этом раньше меня. Ты бываешь во дворце, поэтому если мой муж напишет Матьяшу, об этом станет известно. А мне никто не напишет. Теперь я в этом уверена. Даже от Ласло нет вестей, а ведь я просила его слать мне письма. Наверное, отец ему не разрешает.

Старшая сестра опять слегка удивилась, поскольку поняла, что младшая лишь притворяется равнодушной:

— Я думаю, письма тебе не приходят по другой причине, — успокаивающе произнесла Маргит. — Прошло всего три недели со времени их отъезда. Это мало, а ведь твой муж должен не только посетить Надьшебен и Брашов, но и переговорить там с важными людьми, со всеми вместе и с некоторыми из них — порознь. Он должен со всеми помириться, выпить с ними, чтобы скрепить дружбу. Пока всё это не сделано, незачем слать отчёт Матьяшу, а значит, и письмо для тебя не с кем отправить. Письмо для тебя придёт вместе с королевской почтой, ведь иначе, чтобы ты получила письмо раньше Матьяша, придётся отправлять к тебе кого-то из слуг или доверять письмо проезжему купцу. Это неудобно.

Илона рассеянно кивнула. Ей хотелось думать, что старшая сестра права, ведь положение дел с каждым днём становилось всё более странным — муж уехал и как будто пропал. Так не должно быть!

Невольно вспоминались слова Матьяша, оброненные тогда, когда он только уговаривал свою кузину выйти замуж за «того самого Дракулу»: «Если ты не согласишься, он останется в тюрьме», — а ведь и Дракула тоже понимал, что свадьба с кузиной Его Величества — одно из условий освобождения. Он однажды сказал Илоне: «Ты — моя свобода».

И вот теперь Илону не оставляла странная мысль, что Дракула вовсе не собирался мириться с Матьяшем. Что если Дракула просто хотел получить свободу и уехать при первой благоприятной возможности? Вот все думают, что он поехал в Эрдели и сейчас находится там. А где он на самом деле? Может, уже в Валахии и собирается вернуть себе трон без помощи Матьяша?

Илона не была уверена, что Дракула способен вернуть трон без венгерской помощи, но мало ли что. Может, Дракула верил в свою удачу? Может, у него осталось хотя бы несколько тысяч верных людей, каких-нибудь головорезов, которые преданно ждали его все эти годы, пока он сидел в тюрьме? И вот эта маленькая армия вновь обретёт своего вожака и неожиданно нападёт на валашскую столицу, а Дракула собственноручно убьёт нынешнего валашского правителя, кто бы он ни был, и усядется на трон. А Матьяшу пришлёт дерзкое письмо: «Прости, но я передумал». Значит, Дракула никогда не вернётся в Венгерское королевство. По крайней мере, не намерен возвращаться. А если Матьяш попытается ловить мужа своей кузины, то беглец отправится в Польшу или ещё куда-нибудь.

«Какое унижение будет для всей семьи Силадьи! Семья Силадьи оказала Дракуле честь, а он даст понять, что совсем не дорожит этим. Получится публичное унижение», — думала Илона. Она уже представляла себе не только то, как об этом станут судачить при дворе, но и новую беседу двух кумушек, которые сплетничали в храме. Они станут злословить ещё больше! Скажут, что кузина Его Величества, должно быть, совсем страшная на лицо, да и характером — ведьма, раз даже Дракула сбежал от неё, прожив с ней всего месяц под одной крышей.

— Маргит, а ты случайно не знаешь, кто сейчас правит в Валахии? — спросила Илона.

— Тебе стала интересна политика? — удивилась Маргит и почему-то улыбнулась, но младшей из сестёр было не до смеха:

— Если Матьяш будет помогать Дракуле в возвращении трона, я хочу знать об этом хоть что-то.

— Я сама мало об этом знаю, — призналась сестра. — Там правит какой-то... Ба-са-раб, — она произнесла по складам. — Его называют Басараб Старый, потому что он и в самом деле стар.

— А давно ли правит? Народ любит его? — продолжала спрашивать Илона.

Маргит весело рассмеялась:

— Ах, сестрёнка! Ты полагаешь, что в этой Валахии всё обстоит так же благополучно, как в нашем королевстве? Нет, там совсем по-другому. Там нет правителей, которые долго правят, и нет правителей, которых любят.

— Значит, и Дракулу... — Илона запнулась, — Значит, и моего мужа не любили?

— Не знаю. Он правил давно, — сказала сестра. — А я тебе говорю о том, что есть сейчас. Сейчас там власть меняется раз в несколько месяцев. Все воюют друг с другом. Эта страна похожа на зайца, которого рвут собаки.

Илона задумалась, а Маргит непринуждённо продолжала:

— Но ты не беспокойся. Тебе не придётся ехать туда. Матьяш же обещал, а если он вдруг забудет об обещании, то наш отец напомнит ему.

«Значит, вполне возможно, что Дракула решит захватить власть сам, если у него есть верные люди», — подумала Илона и помрачнела. Получалось, всё, что она себе вообразила на счёт армии головорезов, дерзкого письма Дракулы и позора семьи Силадьи, вполне могло сбыться.

Меж тем старшая сестра не могла понять, почему её успокаивающие слова произвели совсем не то действие, которое должны были. Маргит уже приоткрыла рот, чтобы спросить о причине беспокойства, но тут в комнату вошла служанка с фруктами.

— Поставь на стол, — распорядилась Илона, а сама всё думала о будущем, которое представлялось не слишком приятным. Она даже не сознавала, что делает, когда потянулась к блюду, которое служанка как раз проносила мимо. Блюдо ещё не успело оказаться на столе, а Илона уже взяла оттуда персик и задумчиво надкусила.

— Сестричка, с тобой что-то странное творится, — сказала Маргит, поднявшись с лавки и обувая туфли. — Раньше ты была малоешка, а когда о чём-то беспокоилась, то и вовсе голодала, но теперь у тебя отменный аппетит даже когда ты беспокоишься.

Все последующие дни Илона убеждала себя, что зря беспокоится. Ладислав Дракула никуда не сбежит, даже если хочет, потому что королевская охрана, которая едет с ним, не даст этого сделать. Конечно, он мог бы внезапно вонзить шпоры в бока своего коня и надеяться, что преследователи не догонят, но ведь Ласло не мог так сделать. Чтобы ездить быстро, надо хорошо держаться в седле, а Ласло за то малое время, пока готовилась поездка, не научился ездить.

«Ладислав Дракула не бросит сына, поэтому не сбежит, — говорила себе Илона, но тут же почему-то застыдилась этих мыслей: — Ты сейчас рассуждаешь, как Матьяш. Он тоже всё время думал о том, что твой муж может сбежать. Никуда его не пускал без конвоя, пока не состоялась свадьба. И Ласло с конвоем ходил. Ты всё это видела. И даже в Эрдели они отправились с конвоем. Это только говорится, что с охраной. И ты полагаешь, что так нужно? Полагаешь, что твоего мужа надо сдерживать, чтобы он не натворил глупостей? Ты совсем как Матьяш».

Илона уже не знала, что думать. Права она или не права? «Ты обидела своего мужа. Обидела своей холодностью, — говорил внутренний голос. — Лучше бы сказала ему правду. Сказала бы, что вышла замуж вовсе не потому, что тебе понравился жених. Ты солгала ему, и в этом твоя вина».

«Но ведь Ладислав Дракула хотел, чтобы ему солгали», — оправдывалась Илона перед самой собой.

«Нет, — отвечал внутренний голос, — Ладислав Дракула хотел, чтобы то, что ты сказала, было правдой. А теперь ты получила по заслугам. Ты лишилась и мужа, и пасынка. Они уже никогда не вернутся. И всему виной твоя ложь».

Илона почти поверила этому голосу, и потому несказанно удивилась, когда однажды днём увидела своего пасынка: Ласно, держа коня в поводу, вошёл во двор дома. А следом вошёл один из челядинцев, ведя свою осёдланную лошадь и вьючную. Дракулы не было, но его сын вернулся.

Это казалось настолько невероятным, что Илона, выглядывавшая из окна первого этажа, подумала, что ей кажется, и протёрла глаза. Она поверила только тогда, когда пасынок, увидев её, сказал с улыбкой:

— Добрый день, матушка.

Он выглядел ещё более смущённым, чем обычно, а причина стала ясна почти сразу — не очень хорошие вести для мачехи.

Илона вышла на крыльцо, а Ласло, оставив коня слугам, поднялся по ступенькам и поклонился:

— Матушка, вот и я.

Илона даже не успела спросить: «Где твой отец?» — а Ласло уже ответил:

— Отец остался в Эрдели. Он встретил там своих слуг, которые в прежние времена были верны ему, и с их помощью решил найти ещё людей. Эти люди нужны ему для будущего крестового похода. Они отправятся вместе с отцом на войну. Его Величество уже знает. Отец уведомил его письмом.

— А мне твой отец что-нибудь просил передать?

— Просил передать тебе поклон, — ответил Ласло, но по всему было видно, что пасынок придумал это сам. Ладислав Дракула ничего не просил передавать своей супруге.

Илона поймала себя на том, что ей ужасно досадно. С чего бы? Ведь, по сути, всё сложилось именно так, как она хотела. Докучливого мужа не было рядом, а любимый пасынок — вот он. И всё же в сердце поселилась досада.

— Ласло, мальчик мой, я очень рада тебя видеть, — сказала Илона и обняла его, но вдруг заметила в себе ещё одну странность. Обнимая пасынка, она берегла живот, старалась, чтобы он ничего не касался. Зачем?

II

Прошёл ещё месяц. Сентябрь вступил во вторую декаду, дни стали холоднее и, наверное, поэтому Илоне казалось, что она физически ощущает, как остывают чувства Ладислава Дракулы к ней. Как она могла это чувствовать? Он же находился очень далеко, в Эрдели, и можно было только догадываться о том, что творится у него в сердце.

Никаких писем по-прежнему не приходило, и Илона всё больше досадовала, в то же время удивляясь самой себе. Сколько она успела прожить с мужем до того, как он уехал? Не больше трёх недель. Поэтому очень странно было сознавать, что за такой короткий срок она успела привыкнуть к этому человеку.

Жена Дракулы больше не ловила на себе внимательный взгляд и не опасалась, что муж вдруг неожиданно появится из-за угла и обнимет. Раньше всё это ужасно досаждало, но теперь казалось, что чего-то не хватает.

Илона старательно гнала от себя это чувство. «Вашек, я не забыла тебя, не забыла», — мысленно твердила она, но если раньше ей представлялось, что прежний муж наблюдает за ней с небес, то теперь он в её воображении стал таким далёким, что ничего не видел и не слышал. Может, Вашек сам забыл свою супругу и перестал ждать?

В голове началась настоящая путаница. Временами Илона начинала думать, что не лгала своему новому мужу, когда сказала, что он ей понравился. Будь он ей противен, она никогда бы не вышла замуж, потому что всегда знала, что придётся делить ложе. Илона не стала бы делить ложе с тем, кто ей противен. Следовательно, Ладислав Дракула ей понравился.

Происходящее в спальне даже было по-своему приятно. Когда тебя обнимает сильный человек, и ты чувствуешь силу его тела, это завораживает. Тебе нравится, что он обращается с тобой как с хрупкой вещью, словно боится помять, раздавить, а затем его охватывает страсть, он уже не заботится ни о чём, и ты думаешь: «Хоть бы, в самом деле, не раздавил», — но почему-то не боишься.

Конечно, если ты по вине такого человека вдруг стукаешься затылком о спинку кровати, тебе неприятно. И колючая щетина, которая царапает тебе кожу, тоже не приносит радости. Но горячий поцелуй в шею, ласковые слова, сказанные на непонятном языке — в этом определённо было что-то волнующее.

Илона иногда представляла, что случилось бы, если б её нынешний и прежний мужья встретились. Они наверняка бы подрались. Ладислав Дракула насмешливо произнёс бы несколько слов, а Вашек несмотря на свой мирный характер, возмутился бы, схватился за меч, но оказался бы сбит с ног одним точным ударом кулака.

То, что новый муж хорошо дерётся, Илона знала, поскольку не раз видела, как Ладислав Дракула упражнялся с мечом: приказал поставить во дворе чучело и рубил его так и эдак. Вначале казалось, что Дракула за время тюрьмы отвык быть воином, однако с каждым днём положение дел менялось, он наносил удары всё быстрее и точнее, возвращал себе прежнее умение. Пожалуй, такими занятиями даже можно было любоваться, но у Илоны любоваться не получалось, ведь в те дни она неизменно представляла на месте чучела живого человека. Пусть вместо нагрудника на это чучело был надет кусок старого ковра, а шлемом служила металлическая воронка, то есть чучело никак нельзя было принять за турка или другого врага из плоти и крови, но когда меч глухо ударял по «нагруднику» или скрежетал по «шлему», Илона вздрагивала.

И всё же жена Дракулы порой ловила себя на мысли: «Тот итальянец, Джулиано, который желал мне счастья, был прав. Мой муж может понравиться. Дракула действительно может понравиться, если забыть обо всём, что он совершил в прошлом». Или нет. Пожалуй, требовалось ещё одно условие — самой не иметь прошлого. А если оно у тебя есть, и ты не хочешь его забывать...

Временами Илоне казалось, что собственное тело спорит с ней. «Мне нравится этот новый мужчина, — говорило оно. — Я не хочу больше быть в одиночестве. Я хочу, если случайно проснусь ночью, слышать рядом с собой чьё-то тихое дыхание. Хочу, чтобы меня обнимали, ловили в коридорах и комнатах. Хочу чувствовать, что меня желают. Хочу быть женщиной. Хочу жить. Не хочу ждать, когда придёт старость и смерть».

Разум говорил: «Не забывай о Вашеке», — но тело твердило: «Он давно мёртв, а я живу. Не хочу быть женой мертвеца».

Предыдущие годы тело как будто пребывало во сне, оно молчало и ничего не хотело, а теперь вдруг проснулось и обрело свой голос, требовательный, и этот голос невозможно было не слышать.

«Что со мной? — спрашивала себя Илона. — Почему я вдруг так переменилась?»

Наступил октябрь. Муж по-прежнему не возвращался, а письма слал только Матьяшу, да и то редко. Судя по письмам, Ладислав Дракула теперь располагал деньгами. Матьяш дал ему право пользоваться доходами с золотого рудника в Оффенбанье близ Надьшебена, и часть этих средств муж Илоны хотел употребить на то, чтобы построить в Надьшебене дом.

Об этом сообщила Маргит, которая продолжала часто бывать во дворце и выведывала у королевского секретаря то, что касалось переписки с Дракулой. Оставалось только догадываться, почему секретарь так любезен и всё рассказывает, но Илону сейчас занимало совсем другое. Зачем мужу дом в Эрдели, когда есть дом в Пеште? И почему Ласло ничего не сказал об этом, когда приехал?

Кстати, со времени приезда он сделался домоседом. Не стремился все дни проводить в Буде, а если уходил туда, то перед уходом смотрел так, будто просил прощения: «Матушка, вы ведь не очень огорчитесь, если я на полдня вас покину?»

Странным казалось и то, что пасынок много говорил с мачехой во время трапез, то и дело вспоминал о недавнем путешествии — наверное, желая развлечь Илону, — однако про дом в Надьшебене ничего не сказал. Эту новость она узнала лишь теперь, когда в гости пришла Маргит и сообщила.

Сейчас они все втроём — Илона, её старшая сестра и пасынок — обедали, и сразу стало видно, как Ласло помрачнел.

— Ты знал о том, что твой отец хочет строить дом? — спросила Илона.

— Да, матушка, — просто ответил юноша. — Я сам составлял письмо с прошением выделить участок, которое мой отец хотел отослать городскому совету Надьшебена.

— А мне ты ничего не сказал, — вздохнула мачеха.

— Матушка, я не знал, нужно ли, — начал оправдываться Ласло. — Я не знаю, зачем отцу дом. Мне он не объяснил. И я решил, что это ваше с ним дело, и что мне не следует вмешиваться, а если вмешаюсь, то сделаю хуже. Вот так и есть, матушка: вы расстроены. А ведь я, в самом деле, не знаю, что отец собрался делать с тем домом в Надьшебене.

— Ну, разумеется, он будет там жить, — не выдержав, язвительно заметила Маргит. — А моя сестра, судя по всему, останется жить здесь.

— А если мой отец перевезёт её в Надьшебен? — простодушно спросил Ласло. — Я действительно не знаю. Отец мне не сказал, хоть я спрашивал, — он повернулся к мачехе: — Матушка, возможно, он просто думает, что вы не захотите переехать в Надьшебен, но поскольку он уверен, что переехать в Надьшебен нужно, то всё равно перевезёт вас, а огорчать раньше времени не хочет. Такой он человек. Всегда делает по-своему и требует, чтобы другие его слушались, но и вам он хочет угодить, насколько возможно. Пройдёт не менее года прежде, чем дом появится. Близится зима, а зимой никто домов не строит.

Илона посмотрела на пасынка и подумала: «Ну, совсем как ребёнок. Маленькие дети порой стремятся мирить поссорившихся родителей».

Присутствие пасынка в доме отвлекало Илону от мыслей о себе. Вместо этого её мысли были заняты толкованием его поведения и размышлениями о том, насколько серьёзной кажется со стороны её размолвка с мужем. Почему пасынок перестал ходить в Буду, как прежде? Не хотел оставлять мачеху, которая, по его мнению, чувствовала себя покинутой и одинокой?

Однажды Илона зашла в комнату пасынка, чтобы прямо спросить об этом, и застала его читающим книгу, которую он положил на подоконник, а сам пристроился рядом на табуреточке.

Никаких книг кроме Священного Писания в доме прежде не водилось, а книга, лежавшая на подоконнике, выглядела не так, как Писание, и потому Илона спросила:

— Что это?

Ласло, догадываясь, что название книги всё равно ничего мачехе не объяснит, ответил:

— Первая книга моей будущей библиотеки. Редкое издание. Даже у Его Величества такой нет. Я не мог не купить, хоть и дорого просили. Зато теперь я примерный сын: не хожу по кабакам, а сижу дома.

— Ах, вот оно что! — воскликнула Илона. — А я всё думала, почему ты стал домоседом. Значит, деньги кончились. Но я не ожидала, что ты потратишь их на книгу.

— Мне следовало проиграть их в кости? — шутливо спросил пасынок.

Мачеха невольно подумала: «До чего же хороший мальчик. Ничто его не испортит», — а он меж тем, ткнув пальцем в страницу, добавил:

— Вот это — не менее разорительно!

— И у тебя совсем-совсем не осталось денег? — продолжала выпытывать Илона.

— А вы хотите дать мне ещё, матушка? — оживился Ласло.

— И на что ты их потратишь?

Пасынок мечтательно улыбнулся и ничего не сказал, из чего мачеха заключила:

— Значит, опять на книги. А после будешь опять сидеть дома.

Ласло вздохнул:

— Матушка, я знаю, что моё поведение может показаться странным, но таков уж я. Даже тот приятель, который у меня появился благодаря вашим деньгам, говорит, что мои интересы совсем не те, которые должны быть. Прошу вас, не гоните меня в город. Мне нравится быть одному. Позвольте насладиться тишиной этого дома.

— А когда твой отец вернётся, снова станешь пропадать в Буде? — спросила Илона.

Ласло опять вздохнул:

— А вы будете сердиться, матушка? Это не означает, что я не люблю отца, но он такой человек... Всегда настоит на своём... И мне никак не объяснить ему, что у меня есть и своё мнение. Конечно, мне следует слушаться и чтить родителя, но я ведь не ребёнок...

— Я понимаю, — Илона погладила пасынка по голове и уже собиралась выйти, но вдруг спросила: — Ласло, а когда ты был маленький и жил в Валахии, тебе ведь рассказывали сказки?

— Конечно, матушка, — последовал ответ.

— А ты их помнишь?

— Почти ничего не помню.

Этот ответ Илону не обрадовал, но она всё-таки решила попытаться что-то узнать:

— Но, может быть, ты помнишь, кто такая принцесса Иляна? Помнишь сказки о ней?

Ласло наморщил лоб:

— Кажется, помню что-то. Одну сказку. Там Иляна это такая умная девица, которая знает то, чего никто из людей не знает. Например, где находится источник с волшебной водой, которая все болезни лечит и даже оживляет мёртвых...

— А с чего началась сказка? — оживилась Илона

— Там один витязь попал в услужение к злой колдунье, которая притворялась доброй и нарочно давала ему такие задания, которые выполнить нельзя. И этот витязь каждый раз приходил к Иляне жаловаться на судьбу, а Иляна каждый раз говорила: «Не печалься, я научу тебя, как быть».

— Что же это были за задания?

— Не помню, матушка, — Ласло развёл руками. — Мне это очень давно рассказывали. — А затем он спросил: — Но почему вам интересно знать про принцессу Иляну?

— Твой отец однажды назвал меня так. Я хочу понять, в чём шутка.

— Может в том, что принцесса Иляна — сестра солнца, — вдруг сказал пасынок. — А вы, матушка, сестра блистательного монарха. Наверное, в этом вы с ней похожи.

— Возможно, — согласилась мачеха, а Ласло тут же уткнулся в свою книгу, давая понять, что предпочёл бы закончить беседу. Ему было куда интереснее скользить глазами по строкам, чем вспоминать некие сказки.

Получалось, что пасынок сидел дома вовсе не потому, что хотел составить мачехе компанию. Его нарочитое участие Илона сама себе придумала. У Ласло были свои причины. Как видно, он не считал тишину в доме чем-то неправильным и даже немного радовался долгому отсутствию отца, поскольку в это время не должен был исполнять тягостную роль наследника престола.

А вот для Илоны роль супруги перестала быть тягостной. Жена Дракулы уже не радовалась отсутствию мужа и беспокоилась из-за отсутствия писем. «А если он никогда не вернётся? — спрашивала она себя: — Почему он мне совсем не пишет?»

Возможно, отсутствие писем объяснялось на редкость просто: что если Ладислав Дракула не знал венгерскую грамоту? Говорил по-венгерски он хорошо, но мог ли перенести свою речь на бумагу? В этом Илона была совсем не уверена. Раз уж латинские послания вместо него сочинял сын, то, возможно, с венгерскими посланиями дело обстояло схожим образом? Что если Ладислав Дракула мог сам составлять письма только на славянском языке, о котором постоянно твердил?

Мысли о письмах крутились в голове так же, как до этого — мысли о Ласло. Постоянное беспокойство не давало Илоне прислушаться к себе, и потому лишь в октябре она нашла время, чтобы поговорить с сестрой о том, о чём задумалась ещё в середине августа. Разговор состоялся как раз в тот день, когда Маргит принесла весть о предполагаемом строительстве дома в Надьшебене.

Илона по окончании обеда, извинившись перед пасынком за то, что оставляет его в одиночестве, потащила сестру наверх, чтобы «кое-что сказать». Младшая сестра привела старшую в свою спальню, считая это место самым подходящим для тайной беседы, закрыла дверь на ключ и полушёпотом произнесла:

— Маргит, мне нужно с тобой посоветоваться. Я не знаю, кто кроме тебя мне поможет... выяснить так, чтобы не было лишнего шума.

— Выяснить что? — спросила старшая сестра.

Илоне очень трудно было подобрать слова, поскольку она даже мысленно не могла дать точную оценку происходящему:

— Ты могла бы поспрашивать женщин, которых хорошо знаешь? Женщин нашего круга... замужних.... Чтобы они посоветовали знающую повитуху.

— Что!? — Маргит от удивления сказала это слишком громко, так что Илона молитвенно сложила руки и всё также полушёпотом продолжала:

— Прошу тебя: тише. Я очень не хочу, чтобы об этом узнал кто-нибудь посторонний. Я бы предпочла, чтобы даже мама не знала. Мне просто нужно удостовериться, что я не беременна.

— У тебя прекратилось женское? — спросила Маргит.

Илона опустила глаза:

— Да. Ничего нет уже больше трёх месяцев. Но я же не беременна. Я знаю. У меня не может быть детей, как и у тебя. Я просто должна удостовериться, а если об этом узнают посторонние, то поднимется шум. Моя беременность — это же государственное дело. Все только и будут говорить о ней. А потом окажется, что ничего нет, никакой беременности. И на меня будут смотреть так, как будто я всех обманула. Я не хочу. Не хочу никого тревожить. Хочу просто удостовериться, что ничего нет. Ведь так, как у меня, бывает?

— Чтобы больше трёх месяцев не было женского и при этом ничего? — задумчиво произнесла Маргит. — Не знаю. Но повитуху, которая сможет тебе точно сказать, я найду.

III

Старшая сестра не стала спрашивать у младшей: «Почему ты вопреки всем признакам уверена, что беременности нет?» Однако Илона и сама понимала, что говорит странно. Регулы пропали, появился аппетит, а лёгкое отекание ног не прекратилось даже после того, как летняя жара ушла. Следовало спрашивать себя: «Беременна ли я?» — но Илона спрашивала: «Как убедиться, что мне показалось?» Она всегда хотела детей и просила о них Господа и Божью Матерь, но, наверное, никогда по-настоящему не верила, что молитвы будут услышаны. Даже Ладислав Дракула заметил эту странность и сказал в своё время: «Ты должна верить».

Конечно, верить следовало, но тогда пришлось бы совсем по-новому взглянуть на своё прошлое. Илона не хотела. Она любила Вашека, а одной из главных причин было то, что он ни разу не упрекнул жену в отсутствии детей. Добрый, понимающий Вашек!

Илона привыкла думать, что в отсутствии детей виновата именно она. А если бы она всерьёз поверила, что может родить, это означало бы, что Вашек виноват хотя бы отчасти, если не полностью, и что он не упрекал жену именно потому, что чувствовал вину за собой. Значит, отсутствие упрёков — не доказательство любви. А если это не доказательство, то была ли любовь? Всё начинало рушиться, а Илона хотела верить, что у неё было безоблачное счастье... или почти безоблачное, ведь отец Вашека в отличие от сына весьма беспокоился из-за того, что у сына нет потомства. Она знала, что происходит, потому что однажды, на пятом или шестом году брака случайно подслушала один разговор.

Это произошло всё в том же доме в городке Сентмиклош, где молодая пара жила «под крылом» у родителей Вацлава. Кажется, дело было зимой, поздним вечером, когда женщины пошли к себе в комнаты, а Вацлав с отцом остались в столовой «допивать вино». Когда Илона уходила, Вацлав, придержав её за руку, шепнул, что «придёт сегодня», и потому она некоторое время ждала у себя в спальне, но муж всё не появлялся, и тогда Илона подумала, что тот случайно уснул в кресле возле печки и что надо пойти разбудить его. Поплотнее закутавшись в халат, она спустилась по лестнице и вот тогда услышала голоса. Говорил отец Вацлава и был крайне недоволен:

— ...а она пускай брюхо накладное носит. Ей же самой от этого выгода.

— Отец, а если она откажется? — спросил Вацлав. — Она может пожаловаться родне. Это не шутки.

— Шутки? — переспросил отец. — Я тоже не шучу. Они нас обманули. Подсунули тебе бесплодную жену. Да весь их род такой! У Михая нет детей. У Матьяша — тоже нет, хотя он баб меняет чаще, чем ты — исподнее.

Разговор состоялся ещё в то время, когда Матьяш не повстречался с Барбарой Эделпёк, ухитрившейся родить маленького Яноша. Когда Илона была замужем за Вацлавом, всем и вправду казалось, что над королевской семьёй висит что-то вроде проклятия — проклятия бездетности, и тем больнее было Илоне, притаившейся у двери, слушать это из уст своего свёкра.

— У Ошвата обе дочери бесплодны, — меж тем говорил он, обращаясь к сыну. — Обе, а не только та, которую отдали нам. В супружеской спальне ты наследника не заделаешь. Но он должен быть. И мне всё равно, где ты его возьмёшь. Лишь бы это и вправду оказалась твоя кровь, а твоя жена пускай смирится.

— Отец, она пожалуется королю, — повторил Вацлав.

— Не пожалуется, если ты поговоришь с ней, — возразил отец. — Она же сама хочет детей. Эх, жаль дурочку. Сама родить надеется. А окажись твоя жена поумнее, давно бы предложила тебе сделать так, как я предлагаю. Скажи, что твой сын будет считаться её сыном, и она согласится.

— Отец, дело не только в ней, — возразил Вацлав. — Не всё так просто.

— Да чего проще-то! — вспылил отец. — Говорю тебе: если на одном поле семя не всходит, сей на другом, и ещё на третьем поле для надёжности.

— Сеял, и не раз, — небрежно бросил Вацлав, но наряду с небрежностью в его голосе вдруг послышалось ожесточение. Так говорит человек, который затратил много сил на некое дело и не добился ничего.

Отец настороженно замолчал, и это молчание длилось очень долго, а затем он спросил:

— И что?

— А ничего, — всё так же небрежно и с ожесточением бросил Вацлав. — Не всходит.

— А сколько ж раз пробовал? — не отставал отец.

— А столько, что в твоих деревнях об этом тайные разговоры. Девки меня теперь не боятся почти. Как видно, не так им страшно целости лишиться, как в подоле принести. А молодухи сами мне улыбаются, выпрашивают перстенёк или деньги...

Так Илона узнала, что муж ей не верен, но ей очень хотелось бы думать, что Вацлав солгал отцу — солгал, чтобы избавить свою любимую супругу от унижения.

Илона посчитала бы унизительным воспитывать ребёнка служанки или крестьянки как своего собственного — это совсем не то же самое, что воспитывать пасынка, ведь ради воспитания пасынка ты не носишь накладной живот и никому не лжёшь. Пусть в Священном Писании говорилось, что обе жены Иакова сводили своего мужа со своими служанками, приговаривая «через неё мой род продолжился», но Илона не смогла бы последовать их примеру. Нет, только не так!

Илона никогда не признавалась мужу, что слышала тот ночной разговор, и никогда не спрашивала: «Ты солгал отцу или не солгал?» Она просто повторяла себе, что Вашек по всегдашнему обыкновению защищал её и, наверное, надеялся, что дети ещё будут. Илона и сама в то время надеялась, но, увы, детей так и не появилось, поэтому она с каждым годом чувствовала себя всё более виноватой. И всё же чувствовать вину было намного легче, чем хоть на минуту допустить, что Вашек хоть в чём-то виноват, и что он, когда ездил на охоту (а отлучался он весьма часто), охотился ещё и за крестьянками в отцовских поместьях.

Маргит, как и обещала Илоне, нашла повитуху, но сделать всё в полной тайне не смогла — мать Илоны и Маргит, всё так же живя в Буде и продолжая беспокоиться за младшую дочку, прознала про эти поиски.

Когда Маргит наводила справки, одна из материных столичных подруг случайно услышала разговор и поспешила обрадовать «будущую бабушку»:

— Знаешь, кто вдруг понадобился твоей старшей дочери? Неужели, после стольких лет случилось чудо? Господь милостив.

Разумеется, «будущая бабушка» поехала в дом к Маргит, начала допытываться, выяснила, для кого ведутся поиски на самом деле, а в итоге разволновалась. Агота Сери-Поша даже тогда, когда выдавала свою младшую дочь замуж за «того самого Дракулу», не думала, что в браке появятся дети, пусть такая возможность и обсуждалась при заключении брачного договора.

Все привыкли, что над королевской семьёй висит проклятие бездетности, а про Матьяша говорили, что он сумел прижить внебрачного сына только потому, что перестраивал главную церковь в Буде, почти отстроил заново: Господь смилостивился и даровал Матьяшу сына. «Неужели, смилостивился и над Илоной?» — наверное, думала мать, и ей оставалось непонятным, как же следует принять происходящее: радоваться или нет? Появление ребёнка — радость, но если речь идёт о ребёнке Дракулы...

— Почему ты мне не сказала? — этот вопрос Агота Сери-Поша задала младшей дочери прямо с крыльца, входя в прихожую пештского дома.

— Я не сказала, потому что пока не о чем говорить, — пролепетала Илона, стоя в прихожей, и с укоризной посмотрела на старшую сестру. Маргит ведь не предупредила, что придёт вместе с матерью — лишь сказала, что нашла повитуху и явится вместе с ней.

«Ну, хоть в чём-то не обманула», — приободрилась Илона, когда увидела рядом с сестрой упитанную женщину средних лет в простом сером платье и белой косынке, скрывавшей волосы. В руке у женщины была корзина с плетёной крышкой.

— Вот сейчас и мы узнаем, беременна ты или нет, — меж тем произнесла мать, строго взглянула на младшую дочь, а затем повелительным жестом указала на лестницу, ведущую наверх — туда, где находилась спальня.

То, что мать распоряжается в доме, как хозяйка, было неприятно. Илона предпочла бы сначала сама поговорить с повитухой и окончательно решить, можно ли довериться этой женщине, но теперь выбора не оставалось. Следовало слушаться.

Жена Дракулы тяжело вздохнула и побрела наверх, а вот повитуху всё происходящее, кажется, забавляло. Эта женщина едва заметно улыбалась, тем самым показывая, что наблюдает семейные сцены не впервые. Илоне даже показалось, что улыбка нагловатая, и это подозрение перешло в уверенность, когда повитуха вошла в спальню и осмотрелась — тоже будто хозяйка. Увидев кувшин с водой, тазик для мытья рук и полотенце, женщина перевела взгляд на кровать, а затем — на окна, из которых лился яркий дневной свет, и будто подумала: «Годится».

Мать Илоны тем временем оставалась всё такой же строгой:

— Приступай, — повелела она повитухе, и только тут жена Дракулы, наконец-то, очнулась от оцепенения, в которое впала.

— Нет.

— Как это «нет»? — удивилась мать.

— Матушка, вы с Маргит должны выйти и подождать в одной из соседних комнат. При вас я не хочу быть осмотренной.

— Дочка, нечего привередничать, — возразила мать. — Что плохого, если я останусь?

— Нет.

— Доченька, но я же с ума сойду от беспокойства!

— Нет, — Илона сказала это, как и предыдущие «нет», очень твёрдо, поэтому её желание было исполнено, но повитуха, закрывая дверь за уходящими женщинами, всё так же нагловато улыбалась.

«Нет, сама я бы её не выбрала, — думала жена Дракулы. — Уж слишком она самоуверенная».

Илона не очень хорошо представляла себе, как должен проходить осмотр, поэтому, присев на край кровати, решила прямо спросить:

— Что от меня требуется?

— Сперва, госпожа, мне нужно вас расспросить, — ответила женщина. — Вы позволите, если я тоже присяду тут рядом с вами, с краешку?

Жена Дракулы позволила, а после этого пришлось отвечать на множество вопросов, некоторые из которых в ходе разговора задавались по нескольку раз. Особенно часто повторялся вопрос: «И как вы себя теперь чувствуете? Что-то болит? Беспокоит?»

Так из-за этих настойчивых расспросов Илона вспомнила, что со времени отъезда мужа все дела делала будто через силу. Всё время хотелось прилечь, даже если спать не хотелось. Но ведь нельзя же так себе потакать и лениться!

Вспомнила Илона и то, что, наверное, переела за последнее время. Ей никогда так раньше не хотелось есть, но, наверное, опять не следовало себе потакать, потому что утром теперь стало подташнивать. Иногда до рвоты.

Повитуха кивала, но явно не потому, что соглашалась с этими рассуждениями — она лишь показывала, что слушает, так что Илоне стало ещё более неприятно. Почему-то вдруг захотелось, чтобы пожалели, сказали что-нибудь успокаивающее. А успокаивающих слов не было. Всё та же едва заметная насмешливая улыбка.

И ещё было много очень нескромных вопросов, на которые Илона просто не знала, что ответить. Это касалось не только регул, а вообще всего. Стала ли она чаще мочиться? Не мучают ли запоры? Выделяется ли некая жидкость из сосков? Эти и другие вопросы вызывали стыд и недоумение.

— Я не замечала. Не следила, — отвечала Илона.

Затем начался собственно осмотр. Повитуха неторопливо вымыла руки в тазике, затем надела белый передник, вынутый из корзинки, и смазала руки какой-то мазью, которую опять же принесла с собой, а Илоне пришлось полностью распустить шнуровку на платье, лечь и задрать юбки очень высоко.

Она не предполагала, что её будут ощупывать не только снаружи, но и внутри, однако пришлось согласиться и с этим, а когда всё закончилось, лицо повитухи осталось всё таким же, слегка насмешливым:

— Ну что ж, госпожа. Кажется, всё хорошо.

— А когда вернутся регулы? — спросила Илона. — По правде говоря, я уже начала беспокоиться, не больна ли. Но если ты говоришь, что всё хорошо, то я рада. Но что же со мной такое, если я не беременна? Наверное, такие недомогания у бездетных женщин — обычное дело?

И вот тут на лице повитухи появилось неподдельное удивление:

— Госпожа, вы беременны. Месяца четыре. Уж точно больше трёх с половиной. Ваша сестра сказала мне, что свадьба состоялась в середине лета. Ведь так?

Кажется, Илона впервые за долгое время говорила с женщиной, не знавшей, что свадьба двоюродной сестры Его Величества и «того самого Дракулы» состоялась в начале июля. Однако сейчас обеих собеседниц занимали другие вопросы.

— Я беременна? — Илона, которая с момента окончания осмотра не меняла позу, теперь села на кровати и накрыла ноги юбками. — Но это невозможно. У меня не может быть детей. Сейчас я во втором браке, а в первом прожила более десяти лет, и не забеременела ни разу.

Теперь повитуха смотрела на неё не удивлённо, а сочувственно, будто хотела сказать: «Эх, милочка», — но вслух было произнесено другое:

— Госпожа, я не знаю, что происходило с вами раньше и судить об этом не могу, но сейчас вы беременны.

— Этого не может быть! Ты ошиблась!

— Госпожа, уже прощупывается головка плода.

Илона вытаращила глаза и, чуть заикаясь, спросила:

— Это значит, что ребёнок там несомненно есть?

— Да, госпожа, — ответила повитуха, снова присев рядом на край кровати, и в голосе опять сквозило сочувствие: «Как же так вышло, что ты до сих пор ничего про это не знаешь?»

— А почему я не чувствую ребёнка?

— Он ещё слишком маленький, ножками и ручками не сучит. Но матка заметно увеличилась — очень заметно. Если б вы пригласили меня на месяц раньше и уверяли, что не можете быть беременны, я бы ещё усомнилась, но сейчас сомнений в беременности нет. Сомнений уже не может остаться на таком сроке.

— А если ты как-то не так щупала? И, может, я просто устала, и у меня было много волнений? Может, из-за усталости и волнений регулы пропали? У меня так бывало прежде, в первом браке. Иногда регулы задерживались на месяц или около того, и я надеялась, что понесла, но всякий раз надежды оказывались напрасны, регулы приходили.

— Возможно, это были выкидыши, — сказала повитуха, — но я не могу об этом судить. И именно поэтому теперь вам следует беречь себя. Не поднимайте ничего тяжелого. Когда взбираетесь и спускаетесь по лестницам, крепче держитесь за перила. Платье туго не затягивайте. И позвольте себе полениться. Ешьте побольше фруктов, благо сейчас осень. Если соберётесь идти на улицу, даже ненадолго, то одевайтесь потеплее.

Илона молча кивнула.

— Если желаете, — продолжала повитуха, — я буду каждую неделю приходить, чтобы проверить ваше здоровье. А в положенный срок приму роды и помогу найти кормилицу. Но если вы желаете найти для этой цели другую повитуху, я могу...

— Нет-нет. Другой не нужно, — неожиданно для самой себя перебила Илона. Ещё несколько минут назад испытывая недовольство, она теперь преисполнилась доверия по отношению к этой женщине, а ведь до сих пор не спросила её имя.

Оказалось, её звали Мария. Мария... Наверное, это Дева Мария посылала знак, что теперь всё будет благополучно... Но поверить в это всё равно было так трудно, так трудно... Когда происходит что-то, на что уже не надеешься, то дыхание замирает, сердце как будто останавливается, но в то же время где-то внутри становится так тепло... Ты уже не знаешь, хорошо тебе или плохо... Наверное, поэтому Илона неожиданно для себя вдруг разрыдалась. Она рыдала так громко и неудержимо, что мать и Маргит почти сразу пришли, весьма обеспокоенные.

Повитуха, встав при их появлении, успокоила обеих:

— Ничего-ничего. В её положении это бывает.

— В каком положении? — спросила мать, но тут же осеклась, поняв, что вопрос излишний, а Илона вдруг подняла голову, весело улыбнулась сквозь слёзы:

— Мама, у меня вот тут, — она положила руку на живот, — ребёнок. Почему вы не радуетесь?

Мать сдержанно улыбнулась, а Маргит улыбнулась чуть теплее, но тоже сдержанно.

«Господь, прости мне моё неверие. Не наказывай. Не отнимай то, что дал», — молилась Илона каждое утро, когда открывала глаза. Она повторяла это ещё несколько раз, накинув халат и встав на колени возле кровати, после чего просовывала ноги в шлёпанцы и шла в соседнюю комнату к служанке — сказать, чтобы принесла воду для мытья и помогла одеться.

Несмотря на то, что имя повитухи являлось хорошим предзнаменованием, чувство беспокойства всё равно оставалось, поэтому Ладислав Дракула, если б был здесь, мог бы сказать: «Ай, нехорошо, моя супруга. Верить в то, что Бог всемогущ, ты научилась, а верить в его милосердие — нет».

Илона вспоминала, как он говорил о том, что нужно верить, а затем поцеловал в щёку. Порой казалось, что прикосновение колючих усов ощущается до сих пор, но теперь это не было неприятным. Илона проводила тыльной стороной ладони по своей щеке и думала: «Он приедет, я скажу ему, что беременна, и мы помиримся».

С отцом своего будущего ребёнка надо жить в мире. Даже Вашек должен был согласиться с этим. «Если ты меня вправду любил, — мысленно обращалась Илона к покойному мужу, — то должен порадоваться, что у меня будет ребёнок. И, пожалуйста, попроси Господа, чтобы всё было хорошо».

Наверное, Вашек просил, ведь всё шло хорошо, и Илона радовалась этому. С недавних пор она приобрела привычку садиться где-нибудь в уголке и, время от времени поглаживая живот, прислушиваться к тому, что происходит внутри её тела. Очень приятное занятие. Иногда хотелось даже закрыться в доме и не выходить совсем никуда. Даже — в церковь, потому что там становилось всё труднее молиться.

Выстоять мессу от начала до конца Илоне уже не всегда удавалось — зачастую начинали немилосердно ныть ноги, да и голова слегка кружилась. А даже если бы этого не было, очень трудно казалось выдерживать любопытные взгляды, обращённые со всех сторон, поскольку теперь все прихожане знали её в лицо и знали, что она супруга «того самого Дракулы».

Про беременность они пока не знали. Лишь священник знал, потому что на исповеди Илона покаялась в своём неверии — неверии в чудо, и этот грех ей был отпущен, но она несмотря ни на что продолжала чувствовать вину.

«Я должна просить прощения не только у Бога, но и у мужа, — думалось ей. — Муж был прав, а я — неправа и вела себя так глупо! Как можно желать появления детей, но при этом всеми силами избегать делать то, что напрямую ведёт к появлению детей! Я ничего не хотела делать, потому что не верила не только в Божью милость. Я не верила мужу. Если б я верила, что дети будут, мы бы не поссорились. Он бы не упрекал меня в холодности и в лицемерии, ведь я только для виду говорила, что согласна с его словами. А на самом деле не верила. Он пытался убедить меня, но не преуспел и тогда рассердился».

Илона поначалу думала сказать всё это в письме: и про ребёнка, и про остальное. Через старшую сестру она могла бы выяснить, в которой из частей Эрдели сейчас находится супруг, и отправить туда послание, но уверенности, что Ладислав Дракула сможет прочесть, не было. Умел ли он читать по-венгерски? А вдруг попросил бы прочесть кого-нибудь. Нет, это совсем не годилось, ведь то, что Илона собиралась сказать, следовало говорить без свидетелей.

Конечно, можно было сказать только про беременность, без просьбы о прощении, но вышло бы не то. «Мой супруг, я рада сообщить тебе, что беременна и пребываю в добром здравии. Надеюсь получить радостное известие и от тебя: сообщи, что твои дела в Эрдели окончены, и ты возвращаешься домой», — какие затёртые слова! Тогда уж следовало отправлять послание не на венгерском, а на латыни, чтобы совсем официально. Такое письмо отлично годится, чтобы без стеснения давать читать посторонним. Ласло, хорошо знавший латынь, помог бы составить такое... Но зачем?

Письмо о беременности, которое можно читать посторонним, получилось бы не только сухим, но и холодным, и если бы Ладислав Дракула прочёл это, сделалось бы только хуже. Он подумал бы, что дома его ждёт холодный приём. Вот почему Илона не отправила письмо и терпеливо ждала, надеясь, что слухи о беременности не дойдут до Эрдели раньше, чем муж оттуда вернётся, то есть с ним получится поговорить так, как хочется — и обрадовать новостью о ребёнке, и попросить прощения.

IV

Вспоминая свою жизнь с Ладиславом Дракулой, все беседы и споры с ним, Илона вдруг стала иначе смотреть на историю своего нынешнего замужества.

Раньше казалось, что король Матьяш честно предупредил своего «кузена» о бесплодии будущей супруги. Но было ли это предупреждение произнесено? Почему Ладислав Дракула постоянно твердил о Божьем милосердии и о том, что дети могут появиться? Только ли потому, что под эти разговоры Илона охотнее исполняла супружеский долг? А может, Его Величество сказал своему кузену совсем не те слова, которые следовало? Может, Матьяш дал понять, что появление детей всё же возможно, хоть и маловероятно? Помнится, для Ладислава Дракулы стало неожиданным, что старшая сестра его супруги тоже ни разу не рожала. Дракула пытался это скрыть, но выглядел удивлённым. И так же его удивила уверенность супруги в том, что появление детей невозможно.

«А может, Матьяш не выдал бы меня замуж за Дракулу, если б допускал мысль, что у меня появятся дети? — подумала Илона. — Может, кузену не хотелось появления таких отпрысков, в чьих жилах смешалась бы кровь венгерских королей и валашских правителей? Если так, то новость о моей беременности Матьяша не обрадует». Именно поэтому она не стала ничего сообщать тётушке Эржебет или Матьяшу. Хотелось потянуть время, но, увы, слухи распространились быстро, и в итоге Илона испытала сильное беспокойство, когда получила от тёти приглашение приехать во дворец. «Наверное, первым делом мне там попеняют, что узнали новость не от меня», — подумала кузина Его Величества. Она ясно представила, как поедет во дворец: вовсе не для того, чтобы порадовать родню, а для того, чтобы стать мишенью для испытующих взглядов.

«Никто во дворце не обрадуется твоему новому положению, — сама себе говорила Илона. — Тётушка и кузен будут поздравлять тебя, а про себя гадать, чью же сторону ты теперь избрала. Раньше они были уверены, что ты на их стороне, а теперь что? Посмотрят на тебя как на предательницу и врага? Неспроста ведь моя мать и старшая сестра так сдержанно улыбались, когда узнали про беременность».

Кажется, из всей родни по-настоящему обрадовался только пасынок Илоны:

— Так значит, у меня будет брат! — воскликнул Ласло. — Матушка, это же такая радостная новость! Когда подрастёт, учителей ему не нанимайте. Я сам стану учить его грамоте, счёту и остальному.

— А если это будет сестра? — полушутя спросила Илона.

Пасынок на мгновение задумался:

— Всё равно стану учить. Матушка, вы же знаете грамоту и счёт. Вам это нужно в хозяйстве.

— Только венгерскую грамоту. Латыни я не знаю. Ты же не станешь учить свою сестру латыни?

Ласло не унимался:

— Стану. Пускай будет такая же учёная, как тётушка Маргит.

Старшая сестра Илоны и вправду знала латинский язык — выучила, чтобы понимать стихи, которые сочинялись придворными поэтами. Этим она отличалась от большинства придворных дам, знавших латинские стихи только в пересказе, однако Илона не считала это отличие странностью, за много лет привыкнув, что старшая сестра во многом вела себя как мужчина: читала латинские книги, проявляла интерес к политике, неплохо умела играть в шахматы. Муж всегда говорил Маргит: «Лучше б научилась, как следует, готовить», — да и остальная родня держалась похожего мнения, но Илона полагала, что женщина, у которой нет детей, может вести себя немного не так, как все. К чему становиться образцовой хозяйкой, если у тебя нет дочери или невестки, которой ты могла бы передать свой опыт?

Маргит, конечно, была благодарна, что младшая сестра не читает нотаций, и в свою очередь смотрела спокойно на некоторые причуды Илоны... но согласилась бы понять и принять нечто большее, чем причуда? Согласилась бы понять, что младшая сестра уже не считает себя частью семьи Силадьи, а считает себя частью семьи Ладислава Дракулы? Пусть Маргит в своё время ополчилась на этого человека, но Илона всё равно была уверена, что если и найдёт понимание у кого-нибудь, то только у сестры.

«Маргит должна понять, что я не могу и не хочу ничего делать во вред отцу моего ребёнка, — говорила себе Илона. — Остальные думают только о благополучии семьи Силадьи или семьи Гуньяди и значит, считают, что беременность совсем некстати».

Илона даже не могла точно сказать, откуда у неё появились такие убеждения. Появились и всё. К тому же она видела, что мать по-прежнему не знает, радоваться или нет. Точно так же вёл себя отец, когда навестил дочку в пештском доме. И даже Маргит, радуясь за сестру, старалась не показывать этого лишний раз, а когда приехала, чтобы проводить Илону к тётушке во дворец, то сказала:

— Ты весьма сильно озадачила нашего кузена Матьяша. Когда он узнал о твоём положении, то несколько раз переспросил: «Это точно?» Я сама слышала. Поэтому, когда приедешь во дворец, не удивляйся, если наш кузен станет рассматривать тебя в профиль, чтобы увидеть, появился ли живот. Матьяш как будто не верит и всё надеется, что это ошибка.

— Повитуха сказала, что ошибки нет, — твёрдо произнесла Илона.

— И всё-таки ты не удивляйся, — вновь посоветовала старшая сестра. — Если для тебя твоё состояние — счастье, то покажи это всем. Когда Матьяш поймёт, что ничего другого не остаётся, то начнёт радоваться, а вслед за ним и другие. Все сейчас оглядываются на Матьяша, даже наш отец и матушка.

Слова сестры заставили Илону забеспокоиться ещё сильнее, чем тогда, когда она только получила приглашение во дворец. Сидя внутри крытых носилок, которые, плавно покачиваясь, двигались по шумным улицам Пешта и Буды, кузина Его Величества пыталась понять, кем же теперь стала для семей Силадьи и Гуньяди: предательницей или заблудшей овечкой, которую ещё можно вернуть в стадо?

«Я порушила Матьяшу политическую игру, — думала Илона. — Он считал меня бесплодной, то есть подходящей для его планов, а я взяла и забеременела. Нет, это его определённо не обрадует. Но что он мне скажет? А что скажет тётя?» Вот почему во дворец ехать не хотелось и, кажется, никогда прежде Илону так не тяготило пребывание в этом королевском жилище, а роскошь, царившая там, даже раздражала.

Матьяш решил отделать внутренние покои дворца мрамором, причём красным, ведь красный цвет — королевский, да и вообще красивый, но теперь Илона думала: «Лучше б потратил деньги на войну с турками, чем на мрамор в угоду моде».

В моду всё больше входила Античность, поэтому красные мраморные украшения были словно позаимствованы из древности: колонны особой формы, крылатые львы у основания одной из лестниц, барельефы с полуобнажёнными фигурами, расположенные над дверными проёмами и на каминных полках.

Неаполитанская принцесса, на которой Матьяш собирался жениться, несомненно, оценила бы такие украшения, но Илона почему-то подумала: «Матьяш выбирает обстановку под вкус будущей жены или подбирает жену, подходящую к обстановке? Король ведь уже давно проявляет интерес к Италии и потихоньку украшает дворец, а жениться собрался только сейчас».

Конечно, кузина Его Величества понимала, что в действительности всё сложнее, и что жену выбирают не только сообразно личным интересам и склонностям. К примеру, ранее Матьяш был помолвлен с дочерью императора Фридриха, которая была ещё совсем девочка. О сердечной склонности там речи не шло — только о политике, но затем Матьяш повздорил с будущим тестем из-за австрийских земель, и свадьба расстроилась.

Так же могло закончиться и в нынешний раз, ведь Матьяш не очень ладил с итальянскими государствами, в том числе с Неаполем, где жила новая невеста. Италия побуждала венгерского монарха идти в крестовый поход на нехристей, но начинала жадничать, когда речь заходила о том, чтобы помочь войску деньгами. Это грозило привести к ссоре, о чём Илоне рассказывала Маргит и, помнится, добавила: «Нельзя воевать с турками, тратя лишь свои деньги. Крестовый поход — это очень и очень дорого».

Старшая сестра также говорила, что те крохи, которые Матьяш всё же получал из Италии, он тратил на что-то другое, а не на войну, из-за чего звучали обвинения в растратах, и вот теперь Илона думала: «Уж не на мрамор ли пошли деньги? Но что же мешало держать монеты в сундуках? Может, со временем и накопилась бы нужная сумма?»

Кузина Его Величества так увлеклась этими мыслями (которые, казалось бы, не были связаны с её нынешним положением), что даже не заметила, как оказалась в покоях у Эржебет.

— А! Вот и ты, моя девочка, — произнесла тётя, вставая навстречу младшей племяннице и беря её за руки.

Эржебет отвела Илону к пристенной лавке и заботливо усадила, а затем села рядом и с лёгкой укоризной спросила:

— Почему же ты меня не уведомила?

Илона поняла, что тётя не сердится, а тётя меж тем кивнула на Маргит, которой сесть не предложила:

— Она мне тоже ничего не сказала. Только от вашей матушки я и узнала новость.

— Я очень прошу меня простить, — наконец ответила Илона, но чувствовала себя не виноватой, а счастливой. — И мою сестру тоже простите. Она, наверное, думала, что я напишу вам, а я...

— ...А ты забыла, — покачала головой тётя.

Илона не забыла, а просто не стала слать письмо, но матушке Его Величества не собиралась в этом признаваться, как и самому королю.

Меж тем Эржебет решила удостоить старшую племянницу улыбкой:

— Маргит, что ты стоишь, будто и впрямь виновата? Присядь.

Та присела на лавку с другого бока от Илоны, а тётушка, всё так же улыбаясь, произнесла:

— Давайте-ка лучше обговорим, что же нам теперь делать.

— Мне кажется, тётя, мы можем только порадоваться за Илону, — осторожно ответила Маргит. — Больше делать нечего.

— Ну, это зависит от того, кто родится, — задумчиво сказала Эржебет. — Если родится девочка, то я и в самом деле порадуюсь, ведь она будет католичка — согласно брачному договору. А вот если родится мальчик, я буду уже не так рада, ведь родится некатолик.

Илона растерялась. Получалось, что Маргит ошиблась: заставить родню радоваться было не так просто. Сколько бы жена Дракулы ни светилась счастьем, её родители, тётя и кузен могли найти предлог для того, чтобы хмуриться, даже смирившись с происходящим.

— Но что же мы можем сделать, если брачный договор составлен именно так, а не иначе? В договоре написано, что сыновей Ладислава Дракулы следует крестить в вере их отца. Что мы можем? — продолжала возражать Маргит, а у Илоны, которую Эржебет по-прежнему держала за руки, никак не получалось собраться с мыслями.

— Мы можем попробовать переписать договор, — хитро сощурилась Эржебет и посмотрела на младшую племянницу. — Ведь для мальчика будет лучше, если он станет католиком. Разве не так?

Илона совсем растерялась. Даже язык занемел, но в итоге она произнесла:

— Тётушка, я думаю, ещё слишком рано об этом говорить, ведь мы не знаем, кто родится: мальчик или девочка. Конечно, я спрашивала повитуху о приметах, но она сказала, что приметы могут и не сбыться, поэтому лучше просто набраться терпения и подождать, пока всё выяснится само собой.

Эржебет поджала губы:

— Тогда уже будет поздно. Об этом надо думать сейчас, моя милая. Ведь даже если родится девочка, это не важно. Могут быть и другие дети. А я полагаю, что все твои дети должны быть католиками. Все. А ты разве можешь сказать, что это плохо? Ты же католичка.

— Разумеется, тётушка, я не могу сказать, что это плохо, — тихо произнесла Илона.

— Тогда я скажу Матьяшу, что ты просишь пересмотреть брачный договор, — тётя снова улыбнулась и крепче сжала руки племянницы.

И тут Илона очнулась от оцепенения, вызванного растерянностью, почувствовала в себе решимость — совсем как в тот раз, когда мать хотела присутствовать рядом с повитухой при осмотре своей младшей дочери, но услышала твёрдое «нет».

— Нет, тётушка, — тихо произнесла жена Ладислава Дракулы, а затем добавила громче и уверенней: — Я не стану просить Его Величество пересмотреть брачный договор. Пусть всё остаётся, как есть.

— Почему? — спросила Эржебет.

— Потому что иначе моя просьба посеет раздор, — ответила Илона.

Она вдруг представила, как муж, возвращаясь из поездки по Эрдели, узнаёт не только о деликатном положении супруги, но и о том, что она хочет пересмотреть условия их брака, и что король её поддерживает. А ведь Дракула, обговаривая условия, очень настаивал, чтобы сыновей крестили именно в его вере. Это было важно с точки зрения престолонаследия.

Значит, в лучшем случае он воспринял бы всё происходящее как блажь глупой супруги, а в худшем — как открытое проявление враждебности. «После всего, что муж мне наговорил перед отъездом, худшее куда более вероятно, — подумала Илона. — Если сделаю, как предлагает тётя, он решит, что я выбрала не его сторону. Это поссорит меня с ним навсегда». Ей вдруг пришло в голову, что тётя именно этого и добивается — хочет, чтобы Дракула со своей супругой поссорился. Как говорится, разделяй и властвуй. И, наверное, именно поэтому в своё время было так много разговоров о том, что Илона даже в браке должна всё время помнить о своей принадлежности к семье Силадьи.

Илона ждала, что Эржебет спросит: «Ты помнишь, к которой из семей принадлежишь?» — но вопроса не прозвучало. Судя по всему, матушка Его Величества уже получила ответ — получила тогда, когда увидела: племяннице не стыдно за то, что не уведомила королевское семейство о своём счастье. Забеременев, Илона уже не могла причислять себя к семье Силадьи.

А ведь Эржебет когда-то сама пережила нечто подобное. Выйдя замуж за Яноша Гуньяди и произведя на свет своего первенца, она перестала быть частью семьи Силадьи и стала частью семьи Гуньяди. Наверное, поэтому тётушка даже не пыталась взывать к родственным чувствам беременной племянницы, а стремилась посеять раздор между ней и Ладиславом Дракулой.

— Никакого раздора не будет, — меж тем с нарочитой уверенностью произнесла Эржебет. — Твой муж согласится, потому что деваться ему некуда. Он слишком зависим от моего сына.

— Может, мой муж и согласится, а на меня затаит обиду, — возразила Илона. Она хотела добавить: «Я этого не хочу», — но предпочла произнести: — Его Величество сказал, что я должна укреплять мир. Моя просьба о пересмотре брачного договора не будет способствовать укреплению мира, а если Его Величеству хотелось, чтобы все мои дети были католиками, то следовало с самого начала настаивать. Когда Ладислав Дракула только-только покинул свою тюрьму, то был куда более сговорчив, чем сейчас.

Эржебет взглянула на племянницу почти сердито:

— И ты не хочешь даже попытаться?

— Нет, тётя, не хочу, — Илона к изумлению своей старшей сестры высвободила руки из тётиных ладоней и вскочила.

— Ох, Бог мой! — воскликнула Эржебет и потянула племянницу за край платья. — Сядь.

Илона не подчинилась, а тётушка спросила совсем тихо:

— Может, ты боишься его? Тогда я скажу Матьяшу обо всём потихоньку. Он сделает вид, что изменить условия договора — всецело его решение. Ты только не противься.

Илона повернулась к тёте и взглянула ей в глаза сверху вниз.

— Тётушка, вы напрасно меня уговариваете. Мне не хочется огорчать вас, но если у меня родится сын, то его будут крестить как христианина восточной ветви. Конечно, мне будет жаль, что ни вы, ни Его Величество в этом случае не сможете присутствовать на крестинах, но я готова примириться с этим. Ради мира в своей семье и ради мира между моим мужем и Его Величеством. А если вы, заботясь обо мне, скажете Его Величеству, что я хотела бы видеть своего сына католиком, то я стану всё отрицать.

— Даже так? — Эржебет изумлённо смотрела на племянницу и как будто не узнавала.

— Тётушка, — всё так же твёрдо продолжала Илона, — вы правы, когда говорите, что мой муж зависит от Его Величества, но и Его Величество теперь зависит от моего мужа. Если мой муж станет упорствовать, что сможет сделать король? Отправить обратно в тюрьму? Отменить крестовый поход, о котором уже столько говорилось? Но ведь тогда Его Величество, наверное, не получит из Италии денег на этот поход.

Супруга Ладислава Дракулы сказала о деньгах, потому что вдруг разом вспомнила всё, что прежде слышала об итальянских делах. Вспомнилось и то, что на торжества по случаю её свадьбы с Дракулой были приглашены послы из Милана, Венеции, Генуи, а также Неаполя. Илона помнила об этом только потому, что послы среди прочих гостей желали новобрачным счастья и поднимали кубки, но теперь она поняла, зачем Матьяш приглашал этих людей.

Также стало ясно, для кого Матьяш на второй день свадебных торжеств устроил особую церемонию, когда при большом скоплении придворных дарил «своему кузену Ладиславу Дракуле» меч и говорил, что меч должен обратиться против нехристей. Послы ведь тоже стояли в толпе и всё слышали!

«Ну, это же так просто! — думала Илона. — Когда человек хочет взять денег в долг и боится получить отказ, то приводит с собой поручителя. Так же делает и Матьяш, ведь итальянцы уже не верят, что он будет воевать с турками, поэтому не хотят давать ему денег на войну, тем более не в долг, а просто так. Поэтому Матьяш и решил использовать имя Ладислава Дракулы, чтобы убедить всех. Ведь итальянцы знают, что такой человек как Дракула от войны не откажется».

Меж тем на лице Эржебет сохранялось изумлённое выражение:

— А кто тебе сказал о деньгах?

— Неужели, это неправда, тётушка? — в свою очередь спросила племянница. — Итальянцы ничего не обещали?

Конечно, никто ничего Илоне не говорил. Женщинам никогда ничего такого не рассказывают, но ведь у женщины есть глаза и уши, поэтому если она занимает высокое положение, то вполне может увидеть и услышать достаточно, чтобы догадаться обо всём самой. Маргит постоянно так делала и почти никогда не ошибалась, а если Илона спрашивала, откуда сведения, то слышала в ответ: «Подожди и увидишь».

И вот теперь младшей из двух сестёр тоже стало видно, что к чему. Стало видно, как большие политические дела могут влиять на жизнь одной маленькой семьи.

Матьяшу было выгодно, чтобы Илона жаловалась на своего мужа, доносила на него и вступала в споры из-за вероисповедания детей, ведь это делало бы Дракулу более сговорчивым. Именно поэтому матушка Его Величества так старалась выудить из Илоны что-нибудь компрометирующее Дракулу — старалась ради сына.

К примеру, если бы Илона в своё время рассказала о том, что Дракула не очень-то благодарен Матьяшу за своё освобождение, то Матьяш получил бы на руки лишний козырь для одного из будущих споров с «кузеном Ладиславом»: «А помнишь, что ты про меня говорил? Но я готов забыть об этом, если ты сейчас сделаешь, как я желаю». Так же обстояло дело и с брачным договором. Конечно, всё в итоге осталось бы как есть, но Матьяш мог бы использовать это — например, при дележе итальянских денег сказать Дракуле: «Не будь слишком жаден, и тогда я больше не стану настаивать, чтобы твоих сыновей крестили католиками».

— Тебя не должны заботить деньги на крестовый поход, — Эржебет сделалась совсем строгой. — Это не женские дела.

«Меня заботит судьба моей семьи, — мысленно отвечала Илона. — Так уж вышло, что судьба моей семьи тесно переплелась с политикой, и значит, я должна во всём разобраться».

Вслух она не сказала ничего, чтобы не злить тётю, а Эржебет оказалась достаточно умна, чтобы понять — сейчас самое время остановиться:

— Ладно, мы, может быть, ещё поговорим об этом, но в другой раз, — произнесла она примирительно. — Успокойся, моя девочка. Тебе нельзя сейчас волноваться. Присядь.

На этот раз Илона повиновалась. Она молча села, вздохнула и, чтобы сказать хоть что-нибудь, спросила:

— А Его Величество сможет сегодня уделить мне несколько минут? Мне, в самом деле, совестно, что я не отправила во дворец письмо с радостным известием, поэтому хочу хоть немного загладить свою вину и лично сообщить Его Величеству о своём положении.

Поскольку в комнате не было никакой прислуги и даже придворных дам, матушка короля обратилась к Маргит:

— Иди, вели сказать Матьяшу, что Илона здесь. Он хотел прийти.

Супруга Ладислава Дракулы вдруг подумала: если остаться наедине с тётей, та могла снова попробовать уговорить племянницу. Вот почему Илона снова вскочила:

— Думаю, будет лучше, тётушка, если я с сестрой сама пойду в покои Его Величества. Я ведь совсем ненадолго. А если Его Величество занят, то подожду.

Как и предупреждала Маргит, кузен Матьяш выглядел весьма озадаченным, поэтому только и мог спросить:

— Кузина, ты, в самом деле, уверена?

Илона ответила, что да, после чего король осведомился, поставила ли она в известность своего мужа, и вот тут супруге Ладислава Дракулы пришлось признаться, что её муж находится в таком же неведении, как ещё недавно — Его Величество.

— Что же ты ему не напишешь? — удивился Матьяш.

Тогда Илона принялась объяснять, что хотела бы сообщить мужу обо всём лично, а не через письмо, и даже просила венценосного кузена до времени сохранить тайну, чем удивила ещё больше.

Когда сёстры вышли из королевских покоев и спустились по лестнице во двор, Маргит тихо заметила, чуть оглянувшись, будто король мог их слышать:

— Матьяш сейчас пойдёт, расскажет своей матери о беседе с тобой и, знаешь, что они подумают? Что ты поссорилась с мужем и считаешь себя виновницей ссоры. Иначе ты непременно бы отправила письмо в Эрдели.

— Неужели, всё так очевидно? — вздохнула Илона, сразу остановившись, ведь возле носилок, которые ждали во дворе, толпились слуги, так что разговор следовало вести в отдалении, избегая лишних ушей.

— Да, — улыбнулась сестра. — И так же очевидно, что ты хочешь с мужем помириться, поэтому не соглашаешься ничего делать ему наперекор.

— Матьяш и тётушка посчитают меня предательницей?

— Дурой.

Илона не обиделась и, внимательно посмотрев на Маргит, спросила:

— А ты? Ты полагаешь, я дура?

— Нет, я полагаю, ты взялась за ум, потому что стремишься быть счастливой, а раньше почему-то отказывала себе в этом, — ответила старшая сестра.

Младшая смущённо потупилась и хотела уже идти к носилкам, но её догнало ещё одно замечание:

— Ты смелая. До сих пор удивляюсь, как ты говорила с тётушкой. Я бы не решилась сказать ей: «Вы моего мужа снова в тюрьму посадить не посмеете». А ты решилась. И тётушка это проглотила, а ведь могла бы не проглотить.

Илона обернулась и прошептала:

— А разве кузен Матьяш может снова отправить моего мужа в тюрьму?

— Один раз уже отправил. Значит, и в другой раз способен так поступить, — Маргит пожала плечами. — И ведь в первый раз это было как раз из-за денег. Матьяш получил от Папы Римского деньги на крестовый поход, но потратил на что-то другое и в поход не пошёл, а козлом отпущения стал Ладислав Дракула.

Маргит говорила об этом запросто, будто не питала к Дракуле никакой неприязни.

— Погоди, — нахмурилась Илона. — Ведь именно об этом Матьяш рассказывал тогда, когда впервые привёл его во дворец знакомиться. Матьяш рассказывал, что собирался в поход против султана, но не случилось, и... Рассказ завершился как-то вдруг, так что я ничего не поняла. А до этого Матьяш сказал, что мой муж ни в чём не виноват, и поход сорвался не из-за него.

— Ну, не мог же Матьяш признаться, что сам виноват, — улыбнулась старшая сестра и, мгновенно став серьёзной, добавила: — Честно говоря, я удивляюсь, что твой муж вообще имел общие дела с Матьяшем.

— Почему?

— Потому что отец Матьяша в своё время отрубил голову отцу Ладислава Дракулы, — последовал ответ.

— За что!? — ахнула Илона.

— А ты разве этого не знала? — спросила Маргит и в очередной раз пожала плечами: — Отрубили голову за политическую измену. За то, за что обычно рубят головы. Но я весьма удивлена, что после этого Ладислав Дракула пошёл с Матьяшем в поход, как ни в чём не бывало. Получается, он доверился нашему кузену...

— Возможно, что не до конца.

— ... но, тем не менее, был обманут. — Маргит перешла на совсем тихий шёпот: — И, несмотря на всё произошедшее, снова имеет с Матьяшем общие дела вместо того, чтобы сбежать от нашего кузена подальше. Я бы на месте твоего мужа, ты уж прости, сбежала бы при первой же возможности. Хоть к полякам, хоть куда. Это лучше, чем дожидаться нового обмана.

Илона снова ахнула. Давние опасения вернулись:

— Значит, мой муж уже не вернётся из Эрдели?

Старшая сестра опять развеселилась:

— Он вернётся.

— Потому что он так же глуп как я? — пробормотала Илона.

— Потому что он так же честен, как ты. Он будет честен даже в ущерб себе. Некоторые называют это глупостью, но у меня язык не поворачивается. И я хотела сказать совсем не это. Я хотела сказать, что ты и твой муж подходите друг другу. Это очень странно, но у тебя, моя кроткая сестричка, и у Дракулы схожий образ мыслей. Вы выполняете, что обещали, вы не любите врать и, как ни странно, вы оба умеете прощать.

— Значит, ты полагаешь, что мой муж был в обиде на всех Гуньяди, но простил обиду?

— Не думай об этом, — посоветовала Маргит. — Это давние дела и незачем ворошить прошлое. Лучше молись, чтобы в этот раз Матьяш не растратил денег, которые получит от итальянцев.

Усевшись в носилки, Илона глубоко задумалась, но почти сразу решила для себя: «Если Матьяш опять посадит моего мужа в тюрьму, то я поселюсь под окнами этой тюрьмы, и тогда пештские кумушки уже не погрешат против истины, если станут говорить, что я разделяла с Дракулой тяготы заточения».

Решив так, кузина Его Величества, тем не менее, вспомнила о своём будущем ребёнке и подумала, что жертвы жертвами, но жильё под окнами предполагаемой тюрьмы должно быть хорошим, чтобы малыш, который к тому времени уже родится, ни в коем случае не заболел.

Илона представила светлый тёплый уютный дом, но затем почувствовала себя неловко, ведь мысли о муже уступили место мыслям о насущном, и это казалось неправильно... Или правильно? Ведь о ребёнке, которого после стольких молитв даровал Господь, не следовало забывать. Но как же разграничить любовь к будущему ребёнку и привязанность к его отцу! Да и надо ли разграничивать?

Так и не найдя однозначного ответа на эти вопросы, Илона решила избавиться от чувства неловкости иным способом. Подобное лечится подобным, как говорили древние, поэтому именно теперь она собралась сделать то, отчего почувствовала бы себя ещё более неловко — назвать мужа по имени: «Я веду себя как женщина, которой очень дорог её супруг, но при этом продолжаю называть его Дракулой. Так не годится».

Прислушавшись к себе, Илона поняла, что хочет назвать мужа настоящим именем, то есть не венгерским, а валашским, коль скоро вышла замуж за влаха. Вацлава, к примеру, она поначалу звала по-венгерски — Ласло, но затем начала звать по-словацки. Вашек — это была ласковая форма словацкого имени. Так неужели нынешний муж не заслужил того, чтобы быть названным на языке своего народа!

Недавно Илона узнала, что её муж по-валашски звался Влад. Она слышала, как он обращался так к своему сыну, когда говорил с ним по-валашски, а поскольку у отца и сына были одинаковые имена, то, значит, Илона могла назвать этим именем своего мужа... и решилась! Сейчас, в зашторенных носилках её никто не мог видеть, а шум городской улицы был такой, что с лёгкостью заглушил бы для носильщиков то, что их госпожа собиралась произнести.

Жена Ладислава Дракулы кашлянула, ведь в горле от волнения образовался ком, и, стараясь выговорить правильно, произнесла:

— Влад...