Принцесса Иляна

I

Муж вернулся в конце октября. Вернулся внезапно, без предупреждения, поэтому Илона, ближе к вечеру услышав за воротами, на мощёной улице, топот множества лошадей, до последнего мгновения сомневалась: «К нам ли приехали?»

Пришлось выглянуть в окно, но сумерки уже сгущались, а в воздухе висела лёгкая туманная дымка, так что вглядеться в лица издалека не получилось. Видно было лишь то, что всадников много — десятка полтора, и это означало, что если приехал муж, то он привёз с собой гостей.

Все сомнения отпали лишь тогда, когда один из всадников спешился и громко постучал в ворота:

— Эй! Открывайте! Господин вернулся.

Илона узнала голос слуги, сопровождавшего её мужа в поездку по Эрдели. «Значит, к нам», — мелькнула мысль, но радоваться было уже некогда. Следовало быстро спуститься на первый этаж, но не для того, чтобы встречать мужа, а для того, чтобы отдать распоряжения прислуге:

— Зажгите свечи в гостиной, подбросьте дров в печь и быстро собирайте на стол.

Гостей, кто бы они ни были, следовало принять достойно, а в первую очередь — накормить. Конечно, холодным осенним вечером они обрадовались бы не просто пище, а чему-нибудь горячему, но подать им горячего сразу не получилось бы. Илона не рассчитывала, что приедет много людей, поэтому заказала кухарке очень скромный ужин, но копчёного мяса, сыров, солений, вина и фруктов в кладовой хватало.

«Подадим это, а там видно будет», — думала Илона, но пока сделала все распоряжения, всадники уже успели въехать во двор и даже спешиться. Выйдя на крыльцо, она увидела, что муж, сделав знак гостям подождать, направляется к входным дверям. Вид у него был задумчивый, глаза смотрели куда-то под ноги.

Кажется, Ладислав Дракула, сразу не увидев супругу во дворе, решил, что она не выйдет навстречу, поэтому удивлённо замер на ступеньках, когда взглядом вдруг натолкнулся на подол её платья, а затем обнаружил, что та не только вышла встречать, но ещё и улыбается.

— Я очень рада видеть тебя... Влад, — произнесла Илона тепло и непринуждённо. — Я ждала твоего приезда.

Лишь позднее она подумала, что, наверное, не следовало говорить с мужем так в присутствии стольких незнакомых людей, и что обращение «мой супруг» было бы уместнее, но она столько раз представляла себе, как встречает мужа, и столько раз мысленно произносила именно эти слова: «Влад... я ждала тебя», — что теперь они вырвались почти сами собой.

Мужа, наверное, такая тёплая встреча удивила, но он предпочёл сделать вид, что ничего необычного не происходит, и потому почти сразу продолжил подниматься по ступенькам в то время как гости из вежливости оставались стоять во дворе, глядя на крыльцо.

Илона вдруг почувствовала, что волнуется, когда Ладислав Дракула, приобняв её, поцеловал в щёку и, как всегда, легонько уколол усами. Поцелуй был сдержанный — даже сдержаннее, чем несколько месяцев назад в церкви, когда пришлось целоваться после венчания, — но теперь Илоной владели другие чувства. Раньше она волновалась оттого, что ей было стыдно целоваться при всех, а теперь волновалась, потому что через поцелуй хотела угадать, перестал ли муж сердиться на неё: «Забыл ли все те резкие слова, которые говорил перед отъездом?»

Угадать не получалось, а ведь могло оказаться, что Ладислав Дракула ничего не забыл. Может, просто не хотел показывать гостям, что находится в ссоре с супругой?

— Здесь мои люди, которых я нашёл в Эрдели, пока был в разъездах по делам, — произнёс он, обращаясь к Илоне. — Они служили мне прежде, когда я был правителем, и теперь снова будут служить верно и преданно.

При этих словах все гости поклонились. Некоторые из них почтительно произнесли:

— Госпожа, — и, значит, именно тех, кто осмелился подать голос, Ладислав Дракула назвал «мои люди», то есть всего человек пять, а остальные приехавшие были лишь челядью.

Тем не менее, Илона смутилась. Кажется, впервые она почувствовала, что является женой правителя, а не просто знатного человека:

— Это твои бояре? — тихо спросила она у мужа, не совсем уверенная, что правильно произносит слово «бояре», недавно услышанное от пасынка.

— Да, — ответил муж и продолжал: — Они остановятся в нашем доме, пока я не представлю их королю, а затем уедут с поручениями.

Илона, почувствовав себя более уверенно, снова улыбнулась, теперь уже боярам:

— Прошу вас, проходите, — произнесла она, приглашающим жестом указывая на двери дома, за которыми, в прихожей уже ждали слуги, чтобы поднести гостям умывание. — Для вас накрыт стол. Вы сможете подкрепить силы с дороги, а после вам покажут ваши комнаты.

«Ах, ну почему Влад не предупредил меня заранее? — меж тем думала она. — Должно быть, все мужчины такие: никогда ничего не говорят женщинам, даже если нужно сказать. Ну, как он не понимает, что в нашем доме много комнат, но тюфяков и подушек на полтора десятка человек не найдётся! Надо отправить Йерне по соседям, чтобы попросила у них на время лишние перины. Она на нашей улице уже всех знает. А для приезжей челяди мы набьём мешки сеном. Его у нас много, поэтому должно хватить и для людей, и для корма лошадям. Лошади гостей уж точно голодными не останутся. Ах, я-то думала, главная забота — ужин... а вот как повернулось дело!»

Илона была уверена — сейчас очень многое зависит от того, как она себя покажет. Следовало сделать всё возможное, чтобы гости остались довольны, ведь тогда остался бы доволен и муж, а это определённо привело бы к примирению, даже если он мириться не собирался.

Стоя на крыльце и наблюдая, как бояре проходят в дом, она вдруг подумала, что обычай, согласно которому хозяева встречают пришедших на крыльце или на пороге, появился неспроста. Ведь так удобнее всего пересчитывать гостей, когда они являются внезапно, и ты даже не знаешь точно, сколько их!

«Нет, не пять. Всего четверо бояр. У каждого двое слуг, а у одного — трое», — мысленно подытожила она, отмечая, кто вошёл в дом, а кто остался заниматься лошадьми. Теперь следовало найти Йерне и сказать ей на счёт комнат для гостей.

Думая об этом, Илона вдруг вспомнила, что пищу для утренней трапезы домашних слуг кухарка обычно готовит с вечера, потому что с утра готовить на такую ораву было бы слишком долго: «Значит, варить кашу она уже поставила. Ну, что ж. Для приезжей челяди у нас, получается, тоже стол готов, а чтобы и завтра для всех была каша и похлёбка, придётся кухарке постоять на кухне почти до полуночи... и мне — тоже. Ведь об угощении для мужа и его гостей тоже забывать нельзя. Холодного мяса и сыров им явно недостаточно».

Эти мысли и радовали, и не радовали. Илона больше не сомневалась, что справится с приёмом гостей, хоть её и застали врасплох, но за всеми хлопотами, кажется, почти не оставалось времени, чтобы рассказать мужу о будущем ребёнке. Времени не осталось на самое главное!

Тонкая свеча, стоявшая на прикроватном столике в спальне Илоны, горела ровно и ярко, но уже наполовину оплавилась и, значит, довольно скоро должна была потухнуть. Илона меж тем успела переодеться для сна и накинуть на плечи халат, после чего села на край кровати и задумчиво уставилась на огонь. «Когда догорит, я просто лягу спать, и всё, — решила про себя супруга Ладислава Дракулы. — Если он к этому времени не придёт, значит, не придёт. Я устала. День и так выдался очень длинным».

Хлопоты с угощением она закончила, комнаты для гостей были готовы, постели постелены, но никто кроме неё, казалось, не собирался ложиться спать. В первом этаже дома по-прежнему слышались громкие голоса и топот прислуги. Кто-то ходил по коридорам, иногда взбирался или спускался по лестнице, а Илона, слыша, как поскрипывают ступеньки, надеялась, что это муж, но звук стихал где-то в отдалении от двери её спальни.

«Ну, неужели он не может оставить гостей хотя бы на четверть часа? — думала Илона. — Или уверен, что то, о чём говорят за столом его бояре, заведомо важнее, чем то, что могу сказать я? Или, может, Ласло как-то не так передал мою просьбу прийти?» Пасынок обещал, что намекнёт отцу — надо зайти к мачехе. И что же?

Внизу на лестнице снова заскрипели ступени. Свеча, оплавляясь всё больше, начала потрескивать. От неё остался совсем маленький огарок.

Илона даже не обернулась, когда скрипнула дверь. Казалось, что скрип не настоящий, а лишь в воображении: «Сейчас свеча погаснет и придётся как-то уснуть, сознавая печальную истину: мужу безразлично, что ты хочешь сказать. Он, даже не зная сути, отложил разговор с тобой на потом».

Наверное, эти мысли должны были возмущать, но вечер выдался для Илоны слишком хлопотным, и не осталось сил, чтобы возмущаться. Она уже почти смирилась и поэтому вздрогнула, когда услышала в отдалении голос:

— Сын сказал, что я обязательно должен к тебе зайти. Причины не назвал. В чём дело?

Илона наконец обернулась. Все слова, которые она приготовила, теперь, казалось, не соответствовали случаю. Их следовало произносить с чувством, радостно, но вечер выдался таким суматошным, что даже радоваться уже не хотелось.

Тем не менее, Илона заставила себя встать и медленно направилась к мужу, который тоже направился к ней, и они встретились посреди комнаты.

— Наверное, я должна была отправить тебе письмо, — виновато потупившись, произнесла жена Ладислава Дракулы. — Но я не знала, как сказать об этом в письме. Я хотела сказать: ты был прав, а я неправа. Прости меня.

— За что? — последовал удивлённый вопрос.

— За то, что я не верила. Не верила тебе, — произнесла Илона, понимая, что эти слова ничего не поясняют, а ещё больше запутывают.

Она подняла глаза и увидела, что собеседник почти отчаялся её понять. Вот он нахмурился, в глазах напряжённое внимание, но ещё мгновение, и это внимание исчезнет, а затем прозвучат слова, сказанные нарочито мягким тоном: «Всё пустяки. Не терзайся». А после муж развернётся и уйдёт, жалея, что пришёл. Может, поцелует в щёку перед уходом, но, вероятнее всего, нет.

— Ты говорил, что у нас могут появиться дети, если будет на то воля Господа. Ты был прав. Я жду ребёнка.

Очевидно, Ладислава Дракулу подвело его знание венгерского языка, потому что вопросы прозвучали странные:

— Ты ждёшь, что сможешь понести? Получается, ты раньше не верила, что сможешь, а теперь веришь? И теперь хочешь, чтобы мы ещё раз попытались сделать так, чтобы ты понесла?

— Я уже понесла, — ответила Илона. — Это я и хотела тебе сказать. Я не сообщила в письме, потому что хотела сказать сама. Влад... если будет на то воля Господа, будущей весной у нас родится ребёнок.

Муж несколько мгновений смотрел на неё ошарашено, а затем покосился куда-то вниз, очевидно, пытаясь увидеть под складками ночной рубашки намечающийся живот.

— Живота почти нет, — улыбаясь, пояснила Илона, — но повитуха сказала, что всё хорошо. Он скоро начнёт расти.

Ошарашенное выражение на лице мужа всё никак не исчезало, а затем в его глазах, наконец-то, загорелась искорка понимания:

— Так вот почему сын вёл себя так странно! — воскликнул Ладислав Дракула и засмеялся. — Он уже всё знает, да?

— Да, — кивнула Илона, продолжая улыбаться. — Мне пришлось ему сказать. Ведь он и сам бы догадался, потому что теперь к нам в дом раз в неделю приходит повитуха.

— А по приметам кто будет? — спросил муж и, положив руку на плечо жены, чтобы чуть развернуть её к свету, снова покосился куда-то вниз, на складки ночной рубашки.

— Ещё слишком рано для примет, — ответила Илона, — но кто бы ни родился, я буду очень-очень любить этого ребёнка.

Она тоже посмотрела вниз, а затем в который раз улыбнулась мужу:

— Благодарю тебя.

— За что?

— Ведь это ты подарил мне ребёнка. Прости, что я не верила, когда ты говорил, что всё возможно, если надеяться.

Илоне захотелось обнять мужа, тем более что он и сам почти обнял свою жену: его рука по-прежнему лежала на её плече, но не давила тяжестью, а напротив — Илона чувствовала какую-то невероятную лёгкость и в этом прикосновении, и во всём своём теле.

— Ах, вот за что ты просила прощения! — меж тем произнёс супруг, наконец перестав то и дело бросать взгляды вниз. — А я-то и не понял сразу, но... — он убрал руку с плеча жены, — даже не знаю, что тебе сказать. Разве ты мне совсем не верила? В постель-то шла. Значит, верила. Просто, не очень охотно шла, но... — Ладислав Дракула понял, что говорит что-то не то, потому что эти слова могли привести к ссоре, а ссориться он явно не хотел.

— И за это прости, — поспешно произнесла Илона. Она подумала, что надо всё-таки обнять мужа, но не решилась, поэтому просто подошла почти вплотную и уткнулась носом ему в плечо. — Прости. Временами я поступаю глупо. Это ведь очень глупо: желать появления детей и избегать своего супруга. Я понимаю, что была неправа. Прости меня и не говори больше того, что ты говорил перед отъездом. Влад... прости меня.

— Да я уж и не помню толком, из-за чего мы тогда повздорили, и что я говорил, — ответил Ладислав Дракула, поймав в свои руки правую женину ладонь. — Кажется, я говорил, что ты должна забыть всю родню ради меня. Это вздор, ведь мы с тобой друг друга толком не знаем. Как можно отказываться от тех, кого знаешь, ради того, кого не знаешь! Вздор. Я сам виноват. Это ты меня прости. К тому же я надолго уехал и не прислал тебе ни одного письма. Сына к тебе отправил, а даже поклон тебе через него не передал.

«А Ласло сказал, что передал», — подумала Илона, но не удивилась.

— Значит, теперь между нами мир и согласие? — спросила она, подняв голову и взглянув мужу в лицо, а он, поцеловав её руку, просто ответил:

— Да.

«Опять уколол усами», — мельком отметила Илона, а сама продолжала спрашивать:

— Ты скажешь своим боярам новость о том, что я понесла?

— Думаю, рано пока говорить, — прозвучало в ответ, но затем последовал настороженный вопрос: — А кто ещё знает об этом?

— Кроме Ласло? — замялась Илона.

— Да, — кивнул муж, отпуская её руку. — Твоя матушка знает?

— Да.

— Значит, и отец знает?

— Да.

— Значит, и сестра знает?

— Да.

— Значит, и Матьяш с почтенной Эржебет знают?

— Да, — Илона совсем смутилась.

— Значит, об этом и при дворе судачат?

— Я не уверена.

Ладислав Дракула покачал головой и хмыкнул:

— Вот оно как. Выходит, всё королевство уже знает о том, что моя жена понесла. Один я был в неведении.

— Прости, — произнесла Илона. — Наверное, мне всё-таки следовало отправить письмо.

— Если бы я сам прислал тебе хоть одно, то сейчас бы этого разговора не было. Всё пустяки. Не терзайся, — муж натужно улыбнулся, ободряюще потрепал жену по плечу и уже готов был направиться к выходу. — Но раз все знают, то я и своим людям расскажу новость. Выпьем за твоё здоровье и за будущего малыша.

Илона погрустнела, сознавая, что муж уходит, но тоже заставила себя улыбнуться, и спросила:

— А как я показалась твоим боярам? Они что-нибудь говорили обо мне?

— Да. Сказали, что ты очень проста в обращении. Так и не подумаешь, что Матьяшева сестрица.

— Значит, по их мнению, я не похожа на супругу правителя? — огорчилась Илона.

Теперь муж улыбнулся искренне:

— Нет, напротив. По их мнению, такой и должна быть моя супруга. Ей следует быть не гордячкой, а доброй и гостеприимной. В Валахии жена правителя — как добрая матушка для всех.

Этими словами он заставил свою жену приободриться, и она заснула спокойно.

Ранним утром следующего дня Илона, открыв глаза, по обыкновению мысленно произнесла молитву: «Господь, будь милостив. Не отнимай то, что дал», — но теперь это касалось не только ребёнка. Это касалось и мужа.

— Влад... — чуть слышно произнесла жена Ладислава Дракулы, но его, конечно, рядом не было. Он ночевал у себя, ведь считалось, что мужу нечего делать в спальне беременной супруги. Муж не должен касаться жены, пока она носит ребёнка, а раз так, то и ночевать в одной комнате с ней ни к чему, если есть своя спальня. Да, так надо, но Илона вдруг поймала себя на мысли, что хочет пренебречь правилами.

Помнится, Ладислав Дракула когда-то просил её разрешить ему остаться в «постную» ночь и обещал не требовать ничего, что посчиталось бы грехом, но Илона не позволила, а теперь раскаивалась в этом: «Если бы я тогда ему позволила, то и теперь он был бы здесь. А слуги... пусть сплетничают, если хотят».

Также казалось грустным, что муж со времени приезда ни разу не поцеловал её по-настоящему: даже когда узнал о ребёнке, и когда Илона попросила прощения за прежнюю холодность. «Действительно ли он вернулся ко мне? — мелькнула неприятная мысль. — А если снова уедет через несколько дней?» Правда, муж мог и остаться. «Если останется, значит, не охладел», — размышляла Илона, и ей хотелось надеяться на лучшее.

Ещё только-только рассвело, но во дворе уже слышались голоса. Оказалось, что двое боярских слуг умывались возле колодца и весело переговаривались с одной из служанок, которая спускалась в погреб за провизией, а теперь вылезала обратно с большой корзиной.

Слуги, коверкая венгерские слова, спрашивали, помочь ли дотащить до кухни, а служанка отвечала, что не нужно.

— Почему же, красавица? Разве мы старые, горбатые или кривые, что ты не хочешь иметь с нами дело? — допытывался один из слуг, на что услышал:

— Что толку от таких молодцов, если вы уедете через три-четыре дня?

— За три-четыре дня можно многое успеть, — засмеялись слуги, но служанка только отмахнулась:

— Ну вас с вашими шутками!

По голосу служанки было заметно: она жалела, что гости уезжают, хоть и почти не знала их, а Илона, в последующие дни вспоминая этот невзначай подслушанный разговор, тоже думала, что с удовольствием оставила бы гостей в своём доме подольше.

Теперь в коридорах, комнатах и во дворе постоянно слышалась валашская речь, и пусть она представлялась непонятной, но Илона с удовольствием вслушивалась в эти звуки, потому что было любопытно почувствовать себя так, будто живёшь в Валахии: «Во дворце моего мужа я буду хозяйкой так же, как сейчас — в этом доме. Вокруг меня будет много валашских слуг, но я непременно научусь их понимать».

Уверенности добавляло то обстоятельство, что Илона, хоть и не знала валашских обычаев, но по наитию умудрялась делать так, как в Валахии принято. К примеру, накрыв для мужа и его бояр стол в гостиной, сама не решалась выйти к трапезе и ела отдельно, да и с гостями почти не говорила, будучи очень занята по дому, но когда спросила своего супруга, не обижаются ли гости, то получила ободряющий ответ: «В Валахии жена государя без крайней надобности не беседует с боярами. Когда государь садится с ними за трапезу после совета, жена государя ест у себя в покоях. А когда во дворце праздник, то мужчины пируют сами по себе, а государева жена с боярскими женами — сама по себе, на своей половине дворца».

В первый вечер Илона тоже повела себя правильно, а теперь, вспоминая всё это, думала: «Переехать в Валахию будет не так уж тяжело».

Валахия когда-то представлялась тёмным омутом, и ни за что не хотелось отправляться в эту страну, а теперь страх ушёл. «Разве может Валахия быть страшной, если там живут все эти люди, которые совсем не угрюмы и смеются добродушно?» — думала супруга Ладислава Дракулы, слыша, как гости говорят между собой.

Муж в разговорах с гостями тоже казался добродушен и доволен, и пусть Илона не понимала почти ни слова из его речей, но преисполнилась уверенности, что его дела идут хорошо, а поскольку Ладислав Дракулы во многом зависел от Матьяша, следовало думать, что Его Величество выполняет все обещания. Вот почему Илона не на шутку встревожилась, когда супруг, отправившись вместе с боярами в королевский дворец на аудиенцию к Матьяшу, вернулся оттуда угрюмый.

Бояре, «дабы не терять времени», разъехались в тот же день, а муж ходил по дому, оставаясь всё таким же угрюмым, и как будто не знал, чем себя занять. Все двери, если не были раскрыты настежь, ему мешали. Он брался за дверные ручки так, словно хотел вырвать их, а если толкал створку от себя, то с силой впечатывал ладонь в доски.

Илона понимала, что лучше сейчас не начинать расспросов, но удержаться не смогла. Ей очень не хотелось привыкать бояться своего мужа, даже когда он вёл себя так, поэтому она подошла и осторожно заговорила с ним:

— Матьяш сказал тебе что-то неприятное?

Ладислав Дракула посмотрел на неё в упор, и в этом взгляде отразилось нечто очень похожее на то, что было летом, перед отъездом в Эрдели:

— А ты что же, жаловалась на меня? — резко спросил супруг.

— Я не понимаю... — пробормотала Илона.

— Жаловалась на меня Матьяшу?

— Нет. На что я должна была жаловаться?

Муж прямо не ответил и язвительно продолжал:

— Матьяш попенял мне, что я слишком долго болтался в Эрдели. Сказал, что пока я разъезжаю где-то, моя супруга одна. Твой венценосный кузен запретил мне удаляться от Пешта дальше, чем на полдня пути. Теперь ты должна быть довольна.

Илона не ожидала таких слов: «Он оставил меня одну так надолго, а я виновата? И даже жаловаться не имею права? А ведь я не жаловалась. Все видели, что происходило. Я не могла бы это скрыть, даже если б пыталась. А теперь не могу даже порадоваться, что мой муж будет со мной? Не могу быть довольна?»

— Я снова как узник, — меж тем продолжал Ладислав Дракула. — Зато у тебя нет больше повода жаловаться Матьяшу, что тебе одной скучно.

До отъезда в Эрдели он говорил такие же обидные вещи, но в те времена Илона окружила своё сердце ледяной стеной, поэтому все резкие слова отлетали от этой стены, вызывая разве что чувство усталости и раздражения. Теперь же сердце было открыто, не защищено ничем, поэтому упрёки ранили так больно!

«Муж остался со мной не потому, что хочет, а потому, что велели. А я не нужна ему ни сама по себе, ни вместе с ребёнком», — подумала Илона и, едва сдерживая слёзы, ответила:

— Ни на что я никому не жаловалась! Я даже не говорила Матьяшу, что ты не слал мне писем из Эрдели. Я всем говорила, что довольна нашим браком, а если мой кузен решил вмешаться в наши семейные дела, тут я ничего не могу поделать. У меня нет дара внушать Матьяшу ту или иную мысль. А если бы был, то я внушила бы кузену, что вмешиваться не нужно. Что же делать, если мой кузен видит нашу с тобой жизнь не так, как я хочу её представить! Я и так уже сделала, что могла, потому что тётушка Эржебет в твоё отсутствие предложила изменить наш с тобой брачный договор. А я отказалась её в этом поддержать. Она хотела, чтобы всех моих детей крестили в католичество. Всех, а не только дочерей. Но я сказала, что буду на твоей стороне! На твоей! Чего тебе ещё!? Когда кончатся эти упрёки!? Когда ты перестанешь видеть во мне врага!?

Илона закрыла лицо руками и побежала прочь, но, поднимаясь по лестнице в свою спальню, невольно прислушалась — нет ли позади шагов. Хотелось, чтобы муж догнал, начал успокаивать, попросил прощенья, как прежде бывало, но теперь никто её не догонял. Илона, никем не останавливаемая, вошла в свою спальню, села в кресло возле зеркала и вгляделась в своё заплаканное лицо, но тут же скосила глаза в тот угол зеркала, где отражалась входная дверь.

Прошло несколько минут. Никто так и не вошёл. Не вошёл и через четверть часа. Наконец, через полчаса Илона, уже успев успокоиться, сама выглянула из комнаты и спросила проходившую мимо служанку:

— Ты не видела, где сейчас мой супруг?

— Я видела, как господин, одетый в плащ, шёл через двор в сторону ворот.

«Раз ушёл пешком, значит, недалеко», — подумала Илона. На всякий случай она сама обошла весь дом, ведь могло статься, что Ладислав Дракула в последнюю минуту передумал и вернулся, но оказалось, что нет — ушёл. Оставалось надеяться, что вернётся к ужину.

II

В октябре темнеет быстро, поэтому Илона с беспокойством смотрела из окна второго этажа то в один конец улицы, то в другой, а очертания домов и мостовой с каждой минутой всё больше терялись в сиреневых сумерках. «Если Влад не придёт сейчас, то, наверное, вернётся только утром», — думала супруга Ладислава Дракулы, ведь в Пеште, как и в любом городе, имевшем стены, ходить по улицам в тёмное время суток строго воспрещалось, а за исполнением запрета следил особый патруль. За прогулки в ночное время можно было угодить в городскую тюрьму, а там претерпеть множество неудобств и лишений, пока тюремщики разберутся, что к ним попал не кто-нибудь, а знатный человек.

Если бы Ладислав Дракула, выходя из дому, взял с собой в сопровождающие хотя бы пару слуг, то мог бы и пренебречь правилами, но он ушёл один и никому не сказал, куда. «Хочет почувствовать себя свободным, — думала Илона. — Что за ребячество! Быть свободным и быть никому не нужным — совсем не одно и то же. Король говорит слугам, куда направляется, потому, что всем нужен, а не потому, что должен отчитываться. Только человек, которого никто не хватится, может никого не предупреждать, куда идёт». Однако следовало смириться и по возвращении мужа не высказывать упрёков. Лишь бы пришёл!

Ужинать Илоне в итоге пришлось только с пасынком, и она впервые за долгое время почувствовала, что у неё совсем нет аппетита, и вкуса пищи как будто не чувствуется.

— Матушка, не тревожьтесь, — успокоил её Ласло. — Я помню, отец уже поступал так, когда мы ездили в Эрдели по саксонским городам. Ему приходилось выслушивать от саксонцев много упрёков о том, что он сделал в саксонских владениях раньше, много лет назад. И надо было слушать и не возражать, потому что иначе не состоялось бы примирения, а ведь Его Величество хотел, чтобы мой отец со всеми в Эрдели помирился. И вот иногда на отца находила такая досада от всех этих упрёков, что ночью он покидал жилище, нам отведённое, и бродил один по улицам в темноте, как будто хотел, чтобы его забрала стража. Или, может, он хотел с этой стражей подраться? Не знаю. Слуги Его Величества, которые сопровождали нас, просили отца, чтобы он так не делал, а он не слушал. Но ничего не случалось. Отец каждый раз возвращался. Вернётся и теперь.

Поскольку пасынок минувшим днём тоже присутствовал на встрече в королевском дворце, после которой Ладислав Дракула ходил угрюмый, Илона спросила:

— А Его Величество, когда вы виделись сегодня, говорил что-нибудь ободряющее? Говорил, когда состоится крестовый поход?

— Да. Его Величество сказал, что война с турками будет этой зимой, — прозвучал ответ. — И больше ничего не сказал, хотя отец просил подробностей. Отец стремился узнать хотя бы о том, сколько человек он получит под командование, но Его Величество ответил, что пока не решил.

Пасынок говорил так спокойно, будто предстоящая война — то же самое, что ещё одна поездка в Эрдели. И неудивительно. Ведь он знал о войнах только из книг.

По правде говоря, Илона знала не намного больше, но она помнила, как её матушка девятнадцать лет назад провожала отца в крестовый поход. Крестоносцы собирались оборонять Нандорфехервар — большую крепость на Дунае, которую турки считали воротами в Европу, — и бои за крепость обещали быть упорными и кровопролитными, поэтому мать Илоны, ожидая новостей об окончании похода, заставляла младшую дочь и всю челядь, молить Бога о даровании победы христианам.

«Когда Влад уйдёт в поход, наверное, я тоже буду заставлять всю челядь молиться», — думала Илона, ведь ей уже сейчас хотелось пойти в свою спальню и, встав на колени перед домашним распятием, попросить Бога, чтобы муж наконец пришёл домой.

Ладислав Дракула вернулся, когда тьма на улице уже казалась непроглядной. Почти весь дом уже уснул, но Илона даже не думала ложиться, а сидела в гостиной и вышивала при свете свечей, вслушиваясь в тишину. Окна этой комнаты выходили во двор, поэтому отсюда хорошо был бы слышен стук в ворота.

Этот стук раздался очень явственно. Илона вскочила, собираясь, если что, открывать сама, но её опередил конюх. Вот он с фонарём прошёл через двор, затем спросил, кто стучит. После этого скрипнула калитка, снова скрипнула, закрываясь, и вот стало видно, что конюх идёт обратно, а рядом с ним — ещё один человек в плаще и шапке с пером, на которого фонарь отбрасывал отсвет.

Конюх направился в конюшню, а его спутник — к главному крыльцу. Входную дверь Илона нарочно велела не запирать, поэтому теперь просто стояла и вслушивалась, чтобы понять, куда направится возвратившийся муж.

Наверное, Ладислав Дракула сначала собирался идти наверх, в свою спальню, но, видя свет в гостиной, где находилась Илона, прошёл в эту комнату. Взглянув на жену, он, ни слова не говоря, бросил шапку на стол, затем, расстегнув пряжку плаща, бросил его рядом с шапкой, уселся в кресло и уставился на супругу, явно ожидая, что первой нарушит молчание она.

«Извиняться не будет, — подумала Илона. — Наверное, устал быть виноватым». Но и ей просить прощения казалось не за что, поэтому она просто подошла и прикоснулась пальцами к его руке, покоившейся на подлокотнике кресла:

— Прошу тебя: не уходи, никому ничего не сказав. Когда ты был в Эрдели, я волновалась. И зимой стану волноваться, когда ты отправишься на войну. Но хотя бы сейчас, пока ты не уехал, подари мне немного спокойствия. Прошу тебя.

— Откуда ты знаешь, что зимой будет война? — спросил муж. — Тебе сказал Матьяш?

— Нет, мне сказал Ласло, — ответила Илона и вдруг добавила: — А ты когда собирался мне рассказать? Твой сын знал, что ты идёшь в поход. Твои бояре знали. А раз Матьяш не делает из этого секрета, значит, при дворе тоже судачат, что мой муж отправится на войну. Одна я в неведении!

Ладислав Дракула улыбнулся, а затем вдруг подался вперёд, поймал жену за талию и, ловко развернув, усадил к себе на колени. Илона ахнула от неожиданности, но как только пришла в себя, с неудовольствием отметила, что от мужа пахнет дешёвым вином и жареным мясом: «Значит, сидел в трактире. Пил, ел. А дома ужинать не хочет!»

К счастью, Ладислав Дракула не заметил недовольства, промелькнувшего на её лице. Он совсем развеселился от слов «одна я в неведении», а теперь, обнимая жену, сидевшую у него на коленях, попытался её поцеловать, но дотягивался только до скулы.

— Со мной нелегко. Да, знаю, — сказал Ладислав Дракула. — И почему ты меня терпишь? Ты, наверное, копила терпение, как приданое.

Илона не ответила. Чуть повернув голову, она посмотрела ему в глаза и вдруг вспомнила слова пасынка, пытавшегося вспомнить валашскую сказку о принцессе Иляне. «Витязь каждый раз приходил к Иляне жаловаться на свою нелёгкую жизнь», — как-то так говорил Ласло.

— Жёнушка, поцелуй меня, чтобы я знал, что ты на меня не сердишься, — меж тем попросил муж, и ей ничего не оставалось кроме как покориться, но, исполняя просьбу, она ещё острее ощутила запах трактирного вина. Также не удавалось не обращать внимания на колючие усы и на то, что подбородок у мужа шершавый, уже успевший покрыться щетиной с нынешнего утра. И всё же Илона не вырывалась, не кривила лицо и думала: «Да, Влад, с тобой нелегко, но мне остаётся только простить тебе все твои выходки».

Это казалось очень странно — раньше она всё время выискивала в нём то, что ей не нравится, а теперь чувствовала, что готова бесконечно прощать ему эти недостатки. Конечно, недостатки не делали его привлекательным, но и не отвращали, как бывало прежде. Они делали его живым, по-настоящему живым. «Только мертвец не сделает ничего обидного или досадного для его супруги, — думала Илона. — Мертвец уже всё совершил, и уже давно прощён. А живого мужа надо прощать и прощать. Чуть ли не каждый день. И это хорошо».

— О чём ты задумалась? — меж тем спросил Ладислав Дракула, который после поцелуя в губы успел поцеловать её в щёку и в шею, а отклика не получил.

— Ты вот уже несколько дней как приехал из Эрдели, но ничего не рассказал мне о поездке, — произнесла Илона. — Я кое-что слышала от других, но не от тебя.

— Не хочу рассказывать, — ответил муж, продолжая её обнимать и устраивая голову у неё на плече. — Когда рассказываешь, то вспоминаешь, а я хочу забыть. Мне там, в Эрдели пришлось выслушивать упрёки от людей, которые никогда не были мне друзьями, но я должен был слушать и называть этих людей «друзья мои».

— Ты говоришь о саксонцах?

— Да. Тоска и позор, и больше вспомнить нечего. А когда мои дела с этими мнимыми друзьями были улажены и так называемая дружба восстановлена, я получил печальную весть — мой младший брат Раду умер недавно.

По правде говоря, Илона даже не знала, что у её мужа был брат, и сколько их было всего. Ей никто не говорил, и она, стыдясь признаться в этом, осторожно спросила:

— Отчего он умер?

— Турки казнили. Так мне было сказано.

Супруге Ладислава Дракулы было известно, что между братьями, соперничающими за престол, нередко возникает взаимная неприязнь, однако муж никакой неприязни к брату не выказывал. В чём заключалась причина, Илона сходу понять не могла, поэтому задавала вопросы как можно осторожнее:

— Ты, наверное, думал, что встретишься с ним, когда вернёшься в Валахию? А теперь тебе грустно, что не встретишься?

Ладислав Дракула чуть приподнял голову, чтобы посмотреть в лицо супруги, а затем снова устроил голову у неё на плече:

— Ты прозорлива. Да, мне жаль, что мы с ним уже не увидимся. Теперь я не узнаю, был ли он мне врагом. Я раздумывал над этим все годы, пока был в заточении, ведь то, что Раду в своё время занял мой трон, само по себе ничего не значит. Он не отбирал у меня власть, а поднял её, когда она валялась у него под ногами. Когда Матьяш тринадцать лет назад велел меня арестовать, валашский трон опустел сам собой. Мой брат занял пустующее место, а теперь я надеялся узнать, отдаст ли он мне власть по доброй воле. Уже не узнаю. Жаль. Мы не виделись много лет и уже не увидимся. Из-за этого мне кажется, что Раду умер не недавно, а давно, много лет назад.

— Я понимаю, — кивнула Илона.

— Понимаешь? — удивился муж. — Ты, в самом деле, можешь это понять?

— Могу, — ответила Илона. — потому что у меня тоже был брат. Его звали Ференц. Увы, я его совсем не помню. Когда он родился, мне было очень мало лет, а умер он вскоре после рождения. Я помню только его могилу, но это не мешает мне скорбеть о брате. Я знаю, что такое потерять брата, и знаю, как это чувствуется через много лет после потери.

Ладислав Дракула крепче обнял её:

— Моя понимающая супруга... А может, это даже по-своему хорошо, что мой брат умер? Ведь если б он остался жив и не согласился отдать валашский трон, мне пришлось бы поднять меч против брата. Теперь не придётся. И я могу с полным правом говорить, что мы никогда не враждовали.

Слушая рассуждения о войне, Илона вдруг посмотрела на себя как будто бы сторонним взглядом, и ей показалось так удивительно то, что сейчас происходит.

Вот уютная комната, освещённая свечами. За окном холодная темнота, а здесь печка, выложенная разноцветными эмалированными плитками, жарко натоплена. На одном из деревянных кресел лежит вышивание, оставленное хозяйкой, и от этого в комнате как будто прибавляется домашнего тепла, а сама хозяйка сидит на коленях у мужчины, который удобно устроился в другом деревянном кресле и радуется, что не нужно быть жестоким. И это тот самый Дракула!

Несколько минут прошло в молчании, а затем муж, по-прежнему обнимая её, положил ладонь ей на живот:

— А ведь уже округляется. Заметно. И хоть ты не говоришь мне про приметы, я думаю, что будет мальчик.

— Всякий мужчина хочет, чтобы у него родился сын, — сказала Илона, стараясь прямо не возражать. Но согласиться она не могла и не переставала задумываться о том, что будет, если родится девочка.

— Сын, — уверенно повторил муж. — У моего деда по отцовской линии было три сына. У моего отца было четыре сына. У меня было три, но одного Бог отнял. Значит, может дать другого взамен.

Илона не поняла:

— Три? Я думала, что у тебя кроме Ласло...

— Было три, — пояснил Ладислав Дракула. — Но один умер вскоре после рождения. Два других выжили. Младший из них — твой пасынок. А старший, так уж вышло, живёт в Турции и, наверное, служит султану на какой-нибудь должности. Может, моего старшего сына даже обратили в мусульманскую веру, и если так, то он всё равно что мёртв, но я не могу думать о нём как о покойном. Но, как бы там ни было, я надеюсь, что тот ребёнок, которого ты носишь, окажется мальчиком. Моему отцу, когда появился на свет четвёртый сын, было примерно столько же лет, сколько сейчас мне. Думаю, я с Божьей помощью вполне способен повторить отцовские подвиги, то есть зачать четверых сыновей.

Мужнина рука, которая только что была у жены на животе, теперь переместилась на грудь, а Илона, почувствовав, к чему всё идёт, дёрнулась и вскочила на ноги так резко, что супруг не успел удержать. Дело было не в запахе трактирного вина, не в колючих усах и не в шершавом подбородке. Ах, если бы можно было просто забыть про это всё и позволить мужу сделать то, что он хотел! Но ребёнок, будущий ребёнок... А если бы с ним что-нибудь случилось?

— Влад, прошу тебя, не нужно. Мы сейчас не можем.

Отказ сейчас мог привести к тому, что муж снова обидится — Илона это понимала, и поэтому в её голосе послышалось отчаяние. Её будто заставляли выбирать: муж или ребёнок. И как бы ни хотелось ей помириться с Ладиславом Дракулой, подвергнуть будущего ребёнка хоть малейшей опасности она не могла.

Илона попятилась от кресла, а муж, тяжело поднявшись на ноги, сделал шаг к ней:

— Ты полагаешь, я пьян? В этом дело?

— Нет. Я...

— Я пьян разве что слегка, но обещаю тебе, что буду осторожен. Живот тебе не помну. Иди сюда.

— Нет. Разве ты не понимаешь, что это грех? Мы не можем делать это, пока я беременна.

— Бог накажет? Эх, ты всё такая же, — Ладислав Дракула как-то сразу сник и разочарованно махнул рукой.

Илона готова была плакать:

— Пусть бы наказал. Пусть. Но что если вместе со мной Господь накажет нашего ребёнка? Что если ребёнок родится больным из-за того, что я вела себя неправедно? А если родится раньше, чем положено? А если... Повитуха сказала, что лучше нам с тобой пока не быть вместе. Она сказала: «Дело сделано, поэтому дайте друг другу отдых. Так лучше для ребёнка». Я прошу тебя ради ребёнка. Не ради себя.

Муж хмуро взглянул на неё:

— Что ж. Давай я хотя бы провожу тебя до спальни. Посвечу на лестнице, чтобы тебе не споткнуться.

Илона улыбнулась, и улыбка почему-то выглядела виноватой. А ведь вины никакой не было.

Поднимаясь по лестнице и крепче держась за перила, чтобы в самом деле не споткнуться, Илона всякое мгновение думала, что у мужа, идущего следом и держащего в руках подсвечник с двумя свечами, по-прежнему хмурое лицо. Уже входя в спальню, она обернулась:

— Не сердись на меня.

Муж отдал ей подсвечник.

— Я думал, что ты смелая, но значит, ты только за себя не боишься. А лишь дело коснётся других...

— Я и за тебя боюсь! — горячо воскликнула Илона.

— Не бойся, — усмехнулся он и ушёл.

III

Перед тем, как отправляться на войну с турками, король, конечно же, устроил во дворце большой праздник. Была приглашена чуть ли не вся знать, ведь именно ей предстояло сделаться костяком армии, так что будущих вояк следовало подбодрить, а заодно показать послам иностранных держав, как серьёзно относится Его Величество к предстоящему делу. Если начало дела ознаменовано таким большим празднеством, то само дело не может считаться незначительным.

Королевские военачальники или «капитаны», как их называли, стали на этом празднике особо почётными гостями, а среди них — Ладислав Дракула с супругой.

Илона, собираясь на этот праздник, понимала, что ей придётся много быть на виду и отвечать на множество праздных вопросов о её жизни с мужем. Из тех новостей, которые приносила из дворца старшая сестра, было совершенно ясно: если для мужчин на этом празднике главной темой для бесед станет предстоящая война, то для женщин — «долгожданная беременность кузины Его Величества». Иначе и быть не могло, ведь Илона, сообщив о своём положении тётушке и кузену, ни разу после этого не появлялась при дворе, жила затворницей в Пеште, то есть не показывала себя придворным дамам. Следовательно, они должны были удовлетворить своё любопытство сейчас.

Наверное, Илона никогда прежде так тщательно не собиралась ни на одно торжество, но теперь чувствовала себя увереннее, чем когда бы то ни было. «Вот теперь я выгляжу в полном соответствии с придворной модой», — с усмешкой думала она, оглядывая в зеркало своё тёмно-бордовое платье с высокой талией. Этот крой был модным не только потому, что походил на платья жительниц Древнего Рима, но и потому, что хорошо подходил для беременных. Быть беременной считалось модным.

Сначала кузина Его Величества даже подумывала, не надеть ли под платье накладку, чтобы живот выглядел заметнее, но затем решила, что лучше обойтись без этого. Будет неловко, если какая-нибудь пожилая дама вдруг решит вопреки приличиям пощупать ей живот и наткнётся на «подлог». Это даст повод для лишних пересудов.

В том, что от придворных дам можно ожидать и бестактности, и почти не прикрытой наглости, Илона не сомневалась, потому что снова вспомнила, как её когда-то мучили вопросами о приближении регул, и эти вопросы задавались почти не знакомыми женщинами, почему-то полагавшими, что имеют право спрашивать. Она вдруг подумала: «Ничего не меняется. Вашек был чуть ли не полной противоположностью Владу, но это не избавило меня от назойливого внимания. А теперь, когда мой муж — тот самый Дракула, внимание при дворе проявят и подавно».

Это внимание ощутилось уже тогда, когда она под руку с мужем вошла в большой дворцовый зал, полный гостей. На многих лицах читалось удивление, но Илона не сразу поняла, почему. Лишь спустя несколько минут она вдруг сообразила, что ведёт себя не так, как четыре с половиной месяца назад во время свадебных торжеств. Тогда жена Дракулы, конечно же, выглядела несчастной, как будто её выдали замуж почти силой: в те дни она, даже идя с мужем под руку, старалась от него отстраниться. И вот прошло совсем мало времени, и как же она изменилась! Идя под руку с тем же самым мужчиной, стремилась быть поближе и лучилась счастьем, а платье при ходьбе особенно подчёркивало живот, начавший округляться.

Жаль, что и муж переменился с тех пор. В дни свадьбы он выглядел весёлым и воодушевлённым, а теперь, входя в залу, казался очень спокойным и даже немного безразличным — Илона, поглядывая на него краем глаза, могла в этом убедиться. И всё же она надеялась, что такое поведение не связано с ней, и что это привычное выражение лица, которое появляется у Ладислава Дракулы, когда он среди толпы, и все на него глазеют.

Затем им пришлось разделиться. Матьяш подозвал «своего кузена» к себе, а тётушка Эржебет с помощью одной из придворных дам увлекла Илону в свой круг.

Тётя, которая всегда любила тепло, сидела возле горящего камина, а возле неё расположились, по большей части стоя, женщины из свиты. Они по велению матушки Его Величества усадили беременную на стул поудобнее и даже подставили под ноги скамеечку, а затем вежливые вопросы о здоровье, которыми обменялись племянница и тётя, как-то незаметно перетекли в разговор о приметах, касающихся пола будущего ребёнка Илоны. «Дались же всем эти приметы!» — думала супруга Ладислава Дракулы.

— Мне кажется, кузина Его Величества похорошела со времени свадьбы. Думаю, это значит, что нужно ждать сына, — сказала одна из дам.

Меж тем другая, произнеся: «Вы позволите?» — взяла Илону за руку и провела пальцами по ладони:

— А кожа не сухая. Это скорее говорит о том, что следует ждать девочку. Поверьте моему опыту, госпожа Илона. У меня у самой три дочери!

— А мы посмотрим, что госпожа Илона станет кушать во время застолья, — встряла третья и хитро улыбнулась. — Если покажет особую любовь к мясу и сыру, то будем ждать мальчика, а если станет тянуться прежде всего к фруктам, то...

— Я стану одинаково есть и то, и другое, — раздражённо перебила Илона, но этим лишь дала повод ещё одной придворной даме елейно произнести:

— Если будущая мать капризничает, то ждём девочку.

Верить следовало только опыту повитухи, а та говорила, что на приметы особо полагаться не надо. Именно поэтому, когда придворные дамы стремились казаться провидицами, беременная кузина Его Величества начала всё больше «капризничать». Она оглянулась в поисках старшей сестры, чтобы под благовидным предлогом уйти с ней куда-нибудь, но Маргит нигде не было видно.

«Кажется, тётушка Эржебет правильно делает, что заставляет их всех вышивать, — думала Илона. — Когда они молчат, занятые работой, то выдержать их общество можно гораздо дольше».

Меж тем в зале становилось душно — близился к концу ноябрь, на улице сделалось довольно прохладно, поэтому окон не открывали. Да ещё и свечи, зажжённые, чтобы развеять полумрак хмурого осеннего дня, довольно сильно чадили. Гул разговоров смешивался с однообразной мелодией, которую наигрывали музыканты в центре зала, и от всего этого лоб начал медленно наливаться тяжестью.

— Можно я пойду на воздух? У меня голова разболелась, — сказала Илона, обращаясь к тётушке.

— Если голова стала часто болеть, то будет мальчик! — заявила ещё одна придворная дама. Она как будто не чувствовала настроение Илоны, а вот настроение своей госпожи — матушки Его Величества — чувствовала прекрасно. Эржебет вовсе не собиралась отпускать племянницу, поэтому и придворные дамы продолжали говорить.

— Зачем тебе куда-то идти, моя девочка? — сказала тётя. — Лучше оставайся сидеть, а мы приоткроем окно, — она сделала знак служанке и добавила. — Ты любишь уединение, я знаю, но нельзя всё время прятаться от людей.

— Тётушка, у меня действительно голова болит.

— Ты ещё успеешь намёрзнуться на улице, — сказала тётя. — После пира все туда пойдут.

Эржебет имела в виду представление, которое должны были разыграть во дворе перед главным крыльцом уже вечером, при свете факелов. Обещали изобразить будущую битву крестоносцев с турками. «Туркам» следовало засесть в крепости, а «крестоносцам» — взять её штурмом под всеобщее одобрение зрителей. «Победу» Матьяш решил ознаменовать фейерверком — очередное модное новшество, позаимствованное из Италии.

— Скажи-ка мне, — продолжала матушка Его Величества, понижая голос, — ты не передумала на счёт брачного договора?

— Тётушка, ну, к чему опять об этом! — воскликнула Илона, но затем тоже понизила голос и пояснила: — Мы с мужем живём мирно, спокойно. Я не хочу перемен.

Маргит определённо была права, когда говорила, что теперь тётушка будет смотреть на младшую племянницу как на дуру. Эржебет едва могла скрыть снисходительное пренебрежение под милостивой улыбкой.

— И как ты с ним ладишь? — спросила тётя. — Помнится, ты говорила, что он доволен лишь тогда, когда получает то, что хочет.

— Не то, что хочет, а то, на что вправе претендовать, — поправила Илона. Кажется, она и раньше это говорила, но не тёте, а матери. А может, и тёте говорила, но оказалась понята превратно. Впрочем, удивляться тётиному вопросу не приходилось, поскольку против Дракулы всегда существовало сильное предубеждение, и все слова о нём истолковывались в плохую сторону.

— Так значит, ладишь? — продолжала допытываться Эржебет.

— Мы хорошо живём.

— Ты уверена?

— Да. Может быть, Ладислав Дракула — жёсткий человек, но он признаёт существование правил. И готов их соблюдать, если эти правила понятны и неизменны. Я сказала, что не буду нарушать церковных правил, и он смирился.

— Дракула уважает церковные правила? О! Это просто удивительно! — подала голос одна из придворных дам.

— Он видит, что я их уважаю, и уважает это, — сказала Илона. — Я не ожидала, что в лице моего нынешнего супруга найду человека, который искренне уважает меня и моё мнение. Но он именно таков.

Разговор продолжался ещё некоторое время в том же духе, как вдруг Илона увидела, что муж направляется к ней, и очень громко произнесла:

— Я бы каждой женщине пожелала получить такого мужа, как у меня.

Конечно, эти слова были рассчитаны на мужа, а не на тётю и её свиту, но услышал ли их Ладислав Дракула, осталось загадкой. Он молча поклонился матушке Его Величества, а затем подал руку жене, помогая подняться со стула:

— Пойдём. Его Величество сказал, что пора начинать застолье.

Илона вышла замуж за Ладислава Дракулу чуть менее пяти месяцев назад, но порой ей казалось, что они женаты уже лет двадцать, ведь охлаждение между супругами чаще всего возникает именно оттого, что они прожили вместе слишком долго и слишком привыкли друг к другу.

Прожив с супругой двадцать лет, муж может спокойно смотреть на неё даже тогда, когда она почти раздета, но Ладислав Дракула обрёл эту способность гораздо раньше. Видя, что Илона избавляется от платья и собирается лечь в кровать, он вёл себя так, будто находится в комнате один.

Как и пять месяцев назад, супружеская чета ночевала во дворце, потому что представление с фейерверком закончилось ближе к полуночи, и, значит, нельзя было вернуться в Пешт. Ночью по реке никто никого не повезёт, да и городские ворота закрыты, поэтому Ладислав Дракула с супругой, как и многие другие почётные гости, остались ночевать во дворце.

Королевский дворец в Буде хоть и являлся огромным, но не настолько, чтобы там можно было выделить каждому из супругов отдельную спальню, поэтому им следовало ночевать вместе. Илона, заранее зная, что так случится, ждала этого со смешанным чувством беспокойства и надежды, но когда оказалось, что беспокоиться не о чем, да и надеяться не на что, пришло разочарование.

Поначалу Илона пыталась разговорить мужа и, усевшись на кровать, нарочито непринуждённо спросила:

— Тебе понравилось представление? — но муж, задумчиво раздеваясь и неторопливо складывая одежду на кресло, ответил коротко и сухо:

— Это очень мало похоже на настоящую войну.

Илона вспомнила, как во время представления стояла рядом с мужем и при свете факелов видела, что он сначала усмехался, а затем на его лице появилось выражение безмерной усталости. Почему? Ведь представление казалось хорошим.

Когда «крестоносцы» с оружием в руках брали деревянную «турецкую» крепость, наскоро возведённую во внутреннем дворе королевского жилища, то в темноте позднего вечера это сражение казалось необычным и завораживающим: крики, звон мечей и сабель, беспорядочное перемещение факелов. А в самом начале, когда «крестоносцы», обступившие деревянную крепость полукругом, все разом заорали и кинулись на штурм, кузина Его Величества даже вздрогнула.

В свете огней было видно, как деревянные приставные лестницы почти накрыли крепость, и как люди с перекошенными от ярости лицами лезли по ступенькам и вступали в сражение с такими же обозлёнными «турками».

Очень скоро «турков» начали теснить, им перестало хватать места в осаждённой крепости, и тогда эти воины в тюрбанах принялись спрыгивать с крепостной стены, благо она была невысокой, и бросались в гущу «крестоносцев», ещё остававшихся под стенами.

Бой закончился тогда, когда кто-то крикнул:

— Знамя Магомета захвачено!

В центре крепости собралось несколько человек с факелами, так что зрители могли разглядеть, как один из воинов снимает с древка зелёное знамя с полумесяцем и вешает другое — с гербами Венгерского королевства, в том числе личным гербом Его Величества Матьяша.

Официально представление закончилось, когда предводитель «крестоносцев» вынес из «захваченной» крепости турецкое знамя и почтительно положил к ногам Его Величества, который вместе с матушкой был единственным, кто наблюдал представление сидя. После этого «крестоносцы» и «турки» дружно склонились в глубоком поклоне, а король выразил им одобрение аплодисментами, тут же подхваченными со всех сторон.

Показное сражение действительно не было похоже на настоящую войну, но разве это плохо? Илоне казалось, что нет, и потому теперь, находясь в комнате с мужем, она сказала:

— И хорошо, что не похоже. В настоящем сражении гибнут люди.

— Не в этом дело, — ответил муж. — Тут все подчинялись воле Его Величества: и христиане, и турки. Надеюсь, когда дойдёт дело до настоящей войны, никто в христианском войске не станет удивляться, что турки сдаются не так охотно, как делали это сегодня. Идя на войну, следует помнить, что может случиться всякое.

Илона искренне удивилась и даже забеспокоилась:

— А разве исход будущего похода не предрешён? Я думала, будет победа, ведь Матьяш собирает такую армию, которая окажется заведомо многочисленнее всех турецких отрядов, что встретятся на пути. Значит, Матьяш идёт за победой. Неужели может быть иначе? Скажи мне, Влад.

Муж с усилием улыбнулся:

— Не тревожься. Всё случится, как хочет Его Величество.

С этими словами он улёгся на своей стороне кровати, укрылся одеялом и, повернувшись спиной к супруге, плотнее зарылся головой в подушки. Тем самым он дал понять, собирается спать, а не разговаривать.

Илоне ничего не оставалось кроме как тоже заснуть. Она встала, потушила в комнате все свечи кроме одной и, осторожно ступая, чтобы в полутьме ни обо что не споткнуться, вернулась к общему ложу.

Уже устроившись под одеялом на своей стороне кровати, Илона продолжала смотреть на мужа, а вернее — на его затылок, на длинные тёмные волнистые пряди, которые разметались по подушкам.

«Отчего Влад заранее недоволен будущим походом?» — думала она, и ей хотелось понять своего мужа. Если бы он сейчас показал, что не спит, она спросила бы его мнение о том, как Матьяша ведёт дела. Например, о том, что в конце октября король сам ездил проверять, выполняются ли его распоряжения, касающиеся предстоящей войны. Сначала Его Величество поехал в Сегед, на границу королевства, и проверял, как туда стягиваются войска, а затем доехал до Дуная, чтобы посмотреть, начали ли прибывать лодки и прочие суда, чтобы через месяц переправлять воинов. Переправа войск должна была проходить близ города Петроварадин, и Илона спросила бы мужа, не повредит ли крестоносцам то, что их будущие перемещения так хорошо известны. Ведь турецкие лазутчики тоже видят приготовления к переправе и понимают, что к чему. Может, было бы лучше, если б венгерские войска собрались в нескольких лагерях и переправились бы через Дунай в нескольких местах? Может, поэтому её мужу и казалось, что война ненастоящая?

Увы, жена Ладислава Дракулы ничего в этом не понимала. Ей просто хотелось, чтобы муж улыбнулся не с усилием, а искренне, и искренне сказал бы, что всё закончится благополучно, то есть он вернётся с войны невредимым. Она вздохнула и подумала: «Ну, хотя бы сейчас он здесь», — а затем, по-прежнему глядя на его затылок и на разметавшиеся пряди, аккуратно положила ладонь на кончик одной из них, потому что знала: такое прикосновение к волосам не чувствуется, и муж ничего не заметит, даже если не спит. Зато самой можно лучше почувствовать, что тот рядом.

В прежние времена Ладислав Дракула, ночуя с супругой в одной постели, постоянно стремился вести беседы, а теперь стало наоборот — Илона сама хотела бы поболтать. Говорить хотелось потому, что так сильнее ощущается присутствие другого человека, а когда он просто лежит, повернувшись к тебе спиной и отодвинувшись подальше, то в полумраке похож на призрак.

У женщины совсем другой взгляд на войну. Мужчина, думая о предстоящем походе, думает о будущих победах, а женщина думает о том, как бы получше собрать мужа в дорогу.

— Война ещё не началась, а ты уже сама не своя, — укоризненно заметил Ладислав Дракула, когда увидел, что Илона заставила слуг распаковать уже уложенные тюки с вещами, чтобы ещё раз всё проверить. — Что же будет, когда я уеду?

— Когда ты уедешь, я буду спокойнее, — ответила Илона, — ведь когда ты уедешь, я уже ничего не смогу для тебя сделать, а сейчас, собирая тебя в дорогу, я всё ещё могу позаботиться о тебе.

Муж слушал и как будто не верил её словам, но Илоне казалось, что все мужчины ведут себя так же — они беспечны, когда отправляются в дорогу. Им кажется, что лишняя пара сапог, забытая дома, ничего не изменит, а между тем она может изменить очень многое. Если одна пара промокнет и не будет второй, сухой на смену, то можно простудиться. А если подобное случится зимой, то что тогда?

Предстоящая зима обещала быть самой обычной — тёплой, слякотной, когда с небес сыплет мокрый снег, а не сухой и колючий — и вот в такие зимы лишняя пара сухих сапог совсем не помешает. А в доказательство, что с зимой шутки плохи, Илона могла бы рассказать своему мужу историю, которую ещё вспоминали при дворе, хотя она казалась давним делом.

Это была история о том, как нелепо закончил свою жизнь молодой епископ Печский — Янош Панноний. С Матьяшем они никогда особенно не ладили, поскольку Янош тайно сочинял про короля эпиграммы на латыни, которые многим придворным казались удачными и распространялись в списках, так что тайное становилось явным, а Его Величеству, конечно, это не нравилось. Хоть Матьяш и делал вид, что ценит удачные шутки даже про самого себя, но сам не смеялся, и автор эпиграмм всё больше укреплялся в мысли, что рано или поздно разразится гроза. Увы, бросить сочинительство или начать сочинять хвалебные стихи епископ был не в силах. Таковы все поэты, они не вполне властны над своим вдохновением и сочиняют то, что сочиняется, а затем вынуждены терпеть удары судьбы.

Неизвестно, сколько это могло бы продолжаться, но Панноний сам ускорил события, примкнув к заговору, целью которого было передать венгерский престол одному из сыновей польского короля. Конечно, Матьяш узнал о заговоре, а затем разбил польскую армию, которую заговорщики призвали в Венгерское королевство, но с самими заговорщиками Его Величество поступил очень милостиво — многих простил, и только Янош Панноний из-за своих эпиграмм не надеялся на прощение, поэтому решил бежать.

Ему пришлось отправиться в путь зимой, в декабре, и, разумеется, собираться очень спешно, а рядом не оказалось никого, кто помог бы беглецу правильно собраться в дорогу, поэтому Панноний набил дорожный мешок любимыми книгами, а про тёплые вещи забыл. Он хотел бежать в Италию, но доехал только до Славонии, заболел в дороге и умер на одном из постоялых дворов недалеко от Загреба. Умер! Умер из-за того, что плащ был не достаточно тёплым. Как нелепо! Тем более что Матьяш после говорил, что готов был простить и Паннония среди прочих заговорщиков, и что напрасно тот уехал. Возможно, король лукавил, но от этого смерть епископа-поэта не казалась менее нелепой.

Вот почему Илона думала, что наибольшую опасность для Ладислава Дракулы представляют нелепые случайности, а вовсе не стрелы, копья или клинки турок или других врагов: «Со своими привычными врагами — нехристями — мой муж как-нибудь справится, а вот как он справится с недугами, которые могут его подстерегать?»

К примеру, Илона видела, что чем холоднее и сырее становится погода, тем больше её супруг прихрамывает на левую ногу. А ещё было видно, что он после продолжительного неподвижного сидения поднимается как-то нарочито медленно и спину разгибает так, будто на плечах у него мешок, полный крупы, или что-то другое, такое же тяжёлое. «Значит, поясница тоже даёт о себе знать, как и колено, — думала Илона. — Много лет сидения в каменной башне, где плохо топили, не прошли бесследно».

К счастью, от этого недуга имелось средство: Илона ещё несколько лет назад, посещая один женский монастырь в Эрдели, взяла у монахинь рецепт согревающей мази, которая хорошо помогает от боли в суставах. По правде говоря, Илона брала рецепт в расчёте на отца, которому уже перевалило за пятьдесят, но в итоге мазь пригодилась мужу.

Пусть Ладислав Дракула говорил, что это ни к чему, и что купальни близ Пешта ему помогли, однако уж очень легко поддался на уговоры, когда Илона подступила к нему с банкой мази в руках и предложила:

— Натру тебе хотя бы поясницу.

Он заметно хмурился, когда «чересчур заботливая супруга» с силой надавливала ладонью ему на спину, однако на другой день будто невзначай осведомился, а где сейчас та банка, с которой Илона приходила вчера, так что жена, собирая мужа на войну, упаковала в походные тюки дюжину таких банок. Упаковала бы и две дюжины, если б было место! А пасынку наказала следить, чтобы отец пользовался этим средством, не запускал здоровье, ведь пасынок должен был отправиться в поход вместе с отцом.

Отъезд назначили на начало декабря. День выдался погожий, хоть и холодный, но даже если бы с неба сыпал снег, или оказалось бы очень ветрено, Илона всё равно не изменила бы своего намерения проводить мужа и приёмного сына до самой Буды.

И тому, и другому следовало торжественно выехать из столицы вместе с королём, в свите Его Величества, поскольку Матьяш сделал из своего отъезда целое представление. Одной из главных фигур в этом действе помимо короля должен был стать «тот самый Дракула», сделавшийся верным королевским слугой, который по указанию своего господина «разорвёт всех нехристей на мелкие кусочки». Итальянские послы не сомневались, что случится именно так, а король всячески подтверждал, что они правы, и вёл себя будто охотник, показывающий гостям своего лучшего волкодава.

Уже сойдя с главного дворцового крыльца во двор, Матьяш, собирающийся сесть в седло, подозвал «своего кузена» и громко осведомился, готов ли тот «потрудиться на благо христианства», а затем напомнил, что сегодня место Ладислава Дракулы — возле короля. Муж Илоны был далеко не единственным «королевским капитаном» и к тому же недавно назначенным, так что ему полагалось бы ехать позади других капитанов, более заслуженных, но Его Величество решил иначе, и это чем-то напоминало приказ охотника своему псу: «Рядом!»

Илона, стоя на главном дворцовом крыльце возле тётушки, провожавшей своего венценосного сына, с трудом различала своего мужа и пасынка среди пёстрого скопления разодетых всадников. Дворцовые ворота, ведущие на одну из улиц Верхней Буды, ещё не успели до конца открыться, а народ, собравшийся посмотреть на королевский отъезд, уже кричал:

— Слава королю! Слава Христову воинству! Слава!

От этих криков звенело в ушах. Поплотнее закутавшись в накидку на беличьем меху и уже не надеясь разглядеть никого в толпе всадников, покидающей двор, кузина Его Величества думала о тех, кого провожала: «Возвращайтесь невредимыми».

IV

Илона впервые за долгое время почувствовала, что высокое положение не тяготит её, а радует. Будь она просто женой одного из королевских капитанов, пришлось бы по многу дней ждать писем из армии, но кузина Его Величества, то есть близкая родственница монарха, могла пользоваться услугами королевской почты, а королевские гонцы прибывали в Буду раз в неделю и так же часто увозили из столицы очередной запечатанный свёрток, полный различных посланий, в свою очередь запечатанных.

Кузен Матьяш охотно разрешил, чтобы в этих свёртках перевозились и письма «милой кузины», поэтому Илона без всяких угрызений совести пользовалась почтой по четыре раза в месяц.

Теперь вышивание по вечерам оказалось заброшено. Вместо этого Илона садилась за письменный стол, стоявший в одной из комнат, и, взглянув на свой всё больше округляющийся живот, говорила:

— А теперь, моя крошечка, мы станем сочинять письма к твоему отцу и к твоему брату Ласло.

В эти дни ребёнок уже начал шевелиться и Илона радовалась, что теперь может разговаривать с ним и получать что-то вроде откликов. Малыш, услышав про письма, толкал её разок-другой, будто говоря: «Давай», — и оставалось только взяться за перо.

За несколько вечеров как раз получалось два письма: одно для мужа и одно для пасынка, после чего Илона, даже не дожидаясь ответа, сразу же принималась сочинять следующую пару посланий. «Когда ответ придёт, я просто допишу в начало или в конец своего письма дюжину строк, — думала кузина Его Величества. — А то придётся сочинять второпях, и я забуду сказать что-нибудь, что собиралась».

«Дорогой мой муж, — так она начинала каждое письмо к человеку, которого в мыслях всё чаще называла Владом, а затем сообщала. — С тех пор, как ты уехал, прошло... — и называла количество дней. Такое начало казалось подходящим, чтобы вспомнить что-нибудь примечательное из тех времён, когда супруги жили вместе, но, увы, воспоминания приходилось подбирать очень осторожно, ведь могло статься, что тётушка Эржебет повелела помощнику королевского секретаря, оставшемуся в Буде: «Все письма моей племянницы или те, которые ей предназначены, сначала неси мне, а уж после передавай по назначению».

Илона лишь вздыхала, когда думала, что не может напомнить мужу обо всех историях, которые слышала от него. Раньше, во время семейных застолий он часто рассказывал что-нибудь забавное про Матьяша, и теперь Илоне хотелось показать, что она относится к этим рассказам иначе, чем прежде, но как же покажешь, если тётя читает твою переписку!

К примеру, Илона прекрасно помнила историю о том, как её супруг поехал с Матьяшем охотиться на кабанов. Охота состоялась летом, недели через две после окончания свадебных торжеств, а на другой день, обедая дома вместе с Илоной и Ласло, муж взялся рассказывать. К столу подали жареную кабанятину, что и послужило поводом рассказать байку, которая в тот день Илону весьма смутила, но теперь забавляла.

— Приехали мы с Матьяшем и с его свитой на полянку, — говорил муж. — Остановились, не спешиваемся, копья наготове: ждём, когда из кустов на нас выгонят кабанчиков. Ждём-ждём, а зверя всё нет. Я прислушиваюсь, не раздастся ли в лесу собачий лай. А Матьяш, как видно, решил, что я заскучал. Вот и решил Его Величество начать занимательную беседу. Спрашивает: «Как думаешь, кузен, что будет, если показать кабану его собственную харю в зеркале?» Я ответил, что у кабанов зрение весьма плохое. Тогда Матьяш говорит: «А отчего же ты не спросишь, почему я завёл речь о зеркалах?» Тут вдруг послышался лай, но нельзя же обижать Его Величество невниманием, поэтому я спрашиваю: «Почему же речь о зеркалах?» — а Матьяш говорит: «Я вот читал, что римляне так охотились на тигров, львов и пантер. Тигр видит своё отражение в зеркале, поэтому думает, что перед ним сородич, и не замечает, как из-за края зеркала высовывается смертоносное копьё». Я говорю: «Очень занятно, кузен». А собачий лай всё приближается. Вот уж и рога трубят, а Матьяш будто не замечает, голову запрокинул, в небо смотрит, говорит мечтательно: «Как жаль, что в наших краях ни тигров, ни львов, ни пантер не водится». Я отвечаю: «И в самом деле жаль». А сам уже не знаю, что делать: следить за ходом мысли Его Величества или за кустами, которые перед нами впереди. А Матьяш вдруг давай рассказывать нараспев что-то вроде: «Пастью раскрытой охотнику зверь угрожает! Зеркало тотчас охотник пред ним выставляет![12]» ...Тут из кустов и впрямь пасть показалась, но только кабанья. Матьяш, как увидел, поднял копьё, да поздно. Зверь мимо него — шнырь. А вот второго кабанчика, который вслед за первым из кустов вынырнул, я успел копьём достать. Сейчас мы этого кабанчика и едим.

Помнится, Илона, сидя рядом с мужем и слушая эту историю, даже не улыбнулась, подумав, что он подсмеивается не столько над Матьяшем, сколько над собственным сыном: вот, смотри, если станешь слишком увлекаться книжной мудростью, то не сможешь себя прокормить. Зато теперь Илона улыбалась, вспоминая то застолье, и ей было удивительно, как она раньше не замечала, что её супруг — неплохой рассказчик, да и вообще он может быть приятен как человек, а не только как мужчина.

Понял ли Ладислав Дракула, что теперь жена в первую очередь замечает его достоинства, а не недостатки? Хотелось надеяться, что да. Хотелось верить, что он улыбался, когда сочинял свои письма, начинавшиеся почти одними и теми же словами: «Приветствую свою заботливую супругу и желаю здравствовать. Сообщаю, что мы с сыном живы, здоровы и не подвергаемся ни малейшей опасности. Вражеские стрелы до нас не долетают. Мы смотрим на осаду турецкой крепости, будто на представление...». Впрочем, Илона помнила, как муж наблюдал за представлением во дворе королевского дворца, и тогда ей начинало казаться, что за этими строками не может скрываться тёплая улыбка. Что если на самом деле эти строки были пропитаны желчью?

Живот всё больше рос, долго стоять становилось совсем трудно, поэтому Илона уже не ходила на мессы, но совсем забыть о посещении храма было, конечно, нельзя, поэтому она приходила, когда не было служб, чтобы помолиться и исповедаться.

Приходить в другое время Илона не решалась, потому что несмотря на своё извинительное положение всё же немного стыдилась, что не присутствует на службах. Это немного мешало чувствовать себя счастливой, но сердце всё равно полнилось радостью, как и положено в Адвент, когда все ждут Рождества.

В одно из воскресений жена Ладислава Дракулы вместе со своей всегдашней спутницей Йерне отправилась в храм ко времени окончания мессы и с удовольствием увидела, что на площади перед церковью уже установили рождественский вертеп. Односкатная соломенная крыша ясно виднелась среди непрерывно движущейся толпы людей, а если подойти поближе, становились видны соломенные фигуры Девы Марии и Иосифа.

Фигуры стояли на коленях перед яслями, где лежал соломенный младенец, и пусть у этих фигур не было лиц, в них чувствовалось что-то живое. Дева Мария щеголяла в чьём-то синем платье и белой косынке. Иосифу достался чей-то поношенный коричневый кафтан, потёртые штаны и дырявые сапоги. Младенец был завёрнут в красное одеяльце, а головку прикрывал белый чепчик. Даже ангел, «парящий» над яслями на соломенных крыльях, то есть попросту привязанный к потолку вертепа, был обряжен в чью-то белую спальную рубашку, и всё это вместе веселило, но в то же время умиляло.

Илона вдруг поймала себя на том, что рассматривает вертеп без тайного сожаления, как в прежние годы. Теперь ей не о чем было грустить: «У меня скоро тоже будет ребёнок, и его положат в колыбель, которая уже стоит в моей спальне. И чепчик для него есть, и все остальные вещи», — подумала супруга Ладислава Дракулы, а затем сделала знак Йерне, что пора идти дальше.

Йерне повиновалась, поэтому, наверное, сильно удивилась, когда через несколько шагов чуть не ткнулась носом в затылок внезапно остановившейся госпожи.

— Что случилось? — спросила служанка.

— Тсс!

Рассматривая соломенные фигуры, Илона поначалу даже не заметила, что сбоку от вертепа стоят три женщины, полускрытые скатом соломенной крыши, и с удовольствием что-то обсуждают. Судя по всему, они сплетничали.

В потоке слов на шумной площади было трудно уловить суть, но одно случайно услышанное слово заставило Илону остановиться — слово «Дракула». Теперь, когда она напрягла слух, сквозь шум начали прорываться обрывки фраз:

— ...Вполовину меньше... Слава Господу... Воздух свежее стал... Хоть бы не вернулись...

«О ком они? При чём тут Дракула?» — думала Илона и даже не заметила, как сделала шаг в сторону неизвестных сплетниц, затем — ещё один, но те её совершенно не видели, увлечённые разговором, который теперь стал более-менее понятен.

Издалека не очень удавалось определить, которая из собеседниц что говорит, но суть беседы прояснилась: говорили о городских проститутках, половина из которых последовала за армией крестоносцев. Так почти всегда бывало — проститутки, которые принимали у себя представителей знати, в случае похода следовали за армиями, то есть за своими постоянными клиентами, ведь поход длился не один месяц, и проводить это время в пустом ожидании казалось не слишком выгодно.

— ...Пусть бы они все в турецкий плен угодили! — меж тем восклицала одна из сплетниц. — У нехристя в гареме им самое место!

— Да кто их туда возьмёт! — возражала вторая. — Нехристи берут в гарем только девиц, а эти девки разве что в стамбульский портовый кабак годятся. Ох, хоть бы в самом деле там оказались. Нечего этим тварям блудливым в наш город возвращаться.

— И они все за Дракулой на войну увязались? — спросила у второй третья.

— Да уж известно, — хмыкнула вторая.

— А ты откуда знаешь? — настаивала третья.

— А чего тут знать! — распалилась вторая. — Он на войну отправился. И этих шлюх не стало.

— Так не все ж с ним ушли... — возразила третья, а может и не она, а та, которая желала шлюхам оказаться в турецком плену.

Дальше сделалось совсем не понятно, кто и о чём спрашивает. Лишь голос второй сплетницы, которая с самого начала показала себя осведомлённой, можно было узнать:

— Может и не все, да только Дракула в нашем городе чуть ли не первый богач. Девки ходят за теми, у кого деньги, а он на этих шлюх кучу денег спустил! И на цыганок, и на тех, которые при купальнях ошиваются, и на тех, которые в кабаках...

— Цыганок!? — это было произнесено с явным изумлением.

— А что?

— Да с этими вшивыми бродяжками имеет дело только всякая голыдьба, потому что на настоящих шлюх денег нет. Зачем они Дракуле-то?

— Ну, ладно. В это я, положим, сама не очень верю. Слышала, а от кого — не помню. Может, и соврали. А вот которые в купальнях...

— Ну, раз он туда ходил, то и с девками при купальнях познакомился, — это было сказано уверенным тоном.

— Как же иначе! — раздалось в ответ. — Да почитай все, кто в купальни ходят, ходят туда не лечиться, а за... тем самым. А то что-то много хворых развелось.

Все три собеседницы захихикали, по-прежнему не замечая, что их слушают.

«Если бы они знали, что я посоветовала мужу ходить в купальни, то обязательно сказали бы, что я сама же его к девкам и отправляла», — думала Илона, а затем ей стало весьма неприятно. Ведь догадка сплетниц на счёт проституток при купальнях могла быть не такой уж чушью, как утверждение на счёт цыганок.

— И в кабаках его видели, — меж тем уверенно заявила «осведомлённая» сплетница, голос которой нельзя было спутать с другими. — Я ж говорю, что он на шлюх мно-о-ого денег спустил. И на войне не меньше спустит, если не больше.

— Само собой. Куда ж ему ещё деньги девать-то!

— И жена такое терпит?

— А что ж ей делать! Вязать его по рукам и ногам? Он у неё и не спрашивать не станет. Захотелось — пошёл.

— А признайся: ты нарочно выведывала? Небось, слуги Дракулы тебе наболтали, а? Как ты их разговорила?

— Да что тут выведывать! У него жена беременная. Значит, в спальню к ней хода нет. А если к жене нельзя, так куда ж ещё идти? Только к этим...

— Да к тому же у него рожа страшная. За просто так его никто не приветит.

— Почему «страшная»?

— Ты ж сама раньше говорила.

— Не, на лицо он ничего. Я его видела один раз. Бабам может понравиться, да только с головой-то у него... того...

— Да уж. Лишь бы кровь лить. Ему ж, наверно, всё равно, христианская она или нехристя. И как он до сих пор жену ещё не убил?

— А ты говоришь «вязать его»...

— Нет, это ты говоришь, а я ж не знаю, вот и спрашиваю.

«Это опять те самые, которые когда-то рассуждали про подземный ход? — подумала Илона. — Или другие? Бог мой, да сколько же их всего!?»

Она поняла, что больше не может это слушать, и поспешила уйти. На мгновение даже появилась мысль, не вернуться ли домой прямо сейчас, но тогда Илоне стало бы совсем стыдно перед приходским священником — ни на мессы она не ходит, ни даже на исповедь.

Опять нахлынули воспоминания о прежней жизни, жизни с Вацлавом. Теперь всё чаще получалось так, что воспоминания оказывались неприятными, вот и в этот раз Илона вспомнила, что Вашек тоже ходил в походы, а в его отсутствие ей пришлось услышать о некоторых особенностях походной жизни — о том, что за войсками следует толпа проституток. Илона предпочла бы этого не знать: не знать, что эта толпа — почти такая же неотъемлемая часть войска как обоз, и что там есть «предложение» на любой вкус и кошелёк — как для простых солдат, так и для их командиров. В земли нехристей проститутки ходили не всегда — боялись попасть в плен, но в христианских землях неотступно следовали за войсками. Толпа проституток сопровождала венгерскую армию оба раза, когда Вашек отправлялся в поход.

В первый раз это случилось, когда Илона и Вацлав успели прожить в браке почти девять лет. В тот год Его Величество вместе со всей венгерской знатью отправился воевать в Молдавию и потерпел там поражение. Именно после этого поражения Матьяш с досадой признал, что лучше сделать молдавского князя своим союзником, а не врагом, но и у Илоны, которая не стремилась разбираться в венгерско-молдавских дрязгах, итоги похода вызывали досаду. Не будь того похода, она бы не услышала о продажных женщинах и о том, что Вашек, возможно, пользоваться их услугами, чтобы не отставать от товарищей.

О том, пользовался или нет, Илона никогда Вацлава не спрашивала, но когда он вернулся домой, и супруги зажили, как прежде, у Илоны появилось странное чувство, что её муж стал как будто бы более умелым в обращении с ней, когда приходил в её спальню. Что именно в его действиях изменилось, Илона не могла бы сказать и поэтому убедила себя, что ей просто кажется, и что её муж в отличие от других мужчин — просто святой.

«Ни одна из женщин, продающих себя за деньги, ему бы не понравилась», — твердила она себе, а через год состоялся ещё один поход. Матьяш отправился воевать в Богемию, и пусть в редких письмах, отправленных домой, Вацлав уверял, что почти никаких сражений не происходит, Илона чувствовала себя подавленной и просила Господа только об одном — чтобы муж поскорее вернулся к ней.

И вот теперь у Илоны появилось такое же чувство подавленности, когда она думала о том, что будет происходить в сербских землях, под крепостью Шабац, которую венгерские войска собирались осадить, выбить оттуда турецкий гарнизон и тем самым вернуть христианам власть над прилегающими к крепости областями. Неизвестно, сколько могла продлиться осада. Говорили, что крепость сильная, поэтому Илона думала: «Если войско надолго остановится под крепостью, чтобы ждать, когда противник сдастся, значит, воинам будет особо нечего делать. И начальникам — тоже. И моему мужу. А что он предпримет, пытаясь развеять скуку?»

Последний вечер перед Рождеством Илона то и дело вспоминала то, что когда-то сказал священник, нарочно приглашённый во дворец, чтобы разъяснить семье Силадьи суть смешанного брака. Священник сказал, что супруги в таком браке смогут праздновать Рождество вместе, поэтому теперь казалось немного обидно, что совместного празднования не получилось. «Откуда же святой отец мог знать, что зиму Ладислав Дракула проведёт в походе! — думала Илона. — Конечно, этого нельзя было предугадать». И всё же она чувствовала себя слегка обманутой.

В Рождественский сочельник вся семья должна собираться за праздничным ужином, поэтому родители Илоны пригласили к себе обеих дочерей, ведь муж Маргит тоже ушёл в поход вместе с Его Величеством, так что и старшая, и младшая коротали дни в одиночестве.

«Поживите у нас дня два», — предложила мать, но Илона предпочла остаться в своём доме и сказала слугам, что в честь большого праздника хочет, чтобы все они, если по тем или иным причинам не пойдут отмечать Рождество со своими семьями, сели за один стол с хозяйкой. Опять же вместе со слугами она нарядила ёлку, приготовила праздничное угощение, а в первую очередь напекла сладких пирожков, а также запасла побольше орехов, чтобы награждать детей, которые придут к воротам петь рождественские песни[13].

Все дети, желающие заслужить подарки, заходили прямо в дом — на этом настояла Йерне, ведь иначе госпожа могла простудиться, то и дело выходя к воротам, — а в итоге застолье, которое было устроено в большой обеденной комнате, почти всё время сопровождалось «представлениями» и даже музыкой.

— Госпожа, мы как будто во дворце пируем, — простодушно призналась одна из служанок, ведь все знали, как проходят пиры во дворце Матьяша, но Илона, глядя на поющих детей, думала совсем про другое: «Скоро у меня будет свой ребёнок», — тем более что время от времени ощущала, что малыш у неё в животе толкается. К пению малыш оставался почти равнодушен, но как только слышал, что дудочки наигрывают весёлую мелодию, пробовал пуститься в пляс. В итоге Илона то и дело гладила живот, а один раз даже велела дудочникам замолчать, потому что «малыш совсем расплясался».

На ночную рождественскую службу она, конечно, пошла, но до конца выстоять не смогла, вернулась, легла спать и мгновенно заснула, а на следующее утро едва вспомнила, что надо ехать к тётушке на обед.

В Рождество по традиции полагалось навещать родственников, так что Эржебет заранее пригласила к себе всех Силадьи и представителей других семейств, считавшихся королевской роднёй: Понграцев из Денгеледя, а также Розгони и кое-кого из рода Батори.

Через три дня пришлось опять ехать в Буду, потому что был День святого Иоанна, или святого Яноша, как называли его в народе, а в этот день тётя Эржебет всегда ходила на мессу и, разумеется, всё семейство Силадьи должно было тоже пойти.

По дороге в храм, которую как будто нарочно посыпали чистым снегом ради матушки Его Величества, Илона вспоминала, что, кажется, именно в этот день несколько лет назад тёте пришло в голову отправить письмо Папе Римскому с необычной просьбой. Тёте захотелось, чтобы её покойного супруга, Яноша Гуньяди, причислили к лику святых.

Господин Янош не позволил туркам захватить крепость Нандорфехервар и избавил весь христианский мир от турецкой опасности, поэтому вполне заслужил особую признательность церкви, однако просьба всё равно могла показаться чересчур смелой. Тётушка более полугода сомневалась, а затем всё же не утерпела и написала в Рим, но ответа так и не последовало.

Эржебет вспоминала об этом при каждом удобном случае, в том числе и во время мессы, благо священник не слышал. Матушка Его Величества слушала мессы, находясь не перед алтарём, в передних рядах толпы, а сидя на балконе, специально построенном для королевской семьи, поэтому могла позволить себе разговаривать, однако Илона, сидя на скамье рядом с тётушкой, чувствовала себя неуютно. Хотелось уйти, но повода не было.

Жене Ладислава Дракулы не давало покоя одно обстоятельство: когда-то очень давно отец её нынешнего мужа был обезглавлен по приказу Яноша Гуньяди. «Что бы Влад сказал, если б узнал, что господин Янош стал святым?» — думала Илона. А ещё она впервые за всё время по-настоящему задумалась, как её муж и её тётушка относятся друг к другу.

Муж всегда называл вдову Яноша «почтенная» и вроде бы говорил без неприязни, а Эржебет вела себя так, как будто оказывает Ладиславу Дракуле покровительство, но ведь они оба помнили, что в своё время по воле Яноша Гуньяди был умерщвлён отец Дракулы. И не только отец, но и старший брат! Впервые услышав эту историю от старшей сестры, Илона за минувшие месяцы успела многое выяснить, послушать молву, и теперь знала, что семью её нынешнего мужа связывают с семьёй Гуньяди весьма долгие отношения.

Согласно слухам, началось всё около сорока лет назад как дружба: Янош Гуньяди и отец Ладислава Дракулы заключили военный союз, но затем рассорились, а спустя некоторое время Янош пришёл в Валахию с войском и отобрал валашский престол у своего бывшего союзника. Дальше состоялась казнь, но некоторые уверяли, что отец Дракулы умер ещё до неё от болезни, а голову отрубили мертвецу. Однако на этом ничего не закончилось, потому что вскоре умер старший брат Дракулы, и умер очень «вовремя», потому что мог бы претендовать на трон своего покойного отца.

Претендент мешал бы Яношу Гуньяди посадить на валашский трон своего человека, и вдруг «преграда» устранилась. Что же такое произошло, никто толком объяснить не мог. Говорили лишь, что Янош не имел отношения к новой смерти, а лишь «позволил влахам самим уладить их дела и освободить трон для того государя, который будет угоден Венгрии». Это можно было бы назвать весьма обычными политическими событиями, которые не следует принимать близко к сердцу, но Илона не могла не принимать, потому что чувствовала: её нынешний муж тоже не способен относиться к этому безразлично.

Разумеется, тётушка Илоны ни на минуту не допускала, что Янош был неправ, а муж Илоны ни на минуту не допускал, что его отец и брат заслужили свою печальную участь, так что казалось достаточно одной искры, чтобы между госпожой Эржебет и Ладиславом Дракулой разгорелась непримиримая вражда, но обе стороны чего-то выжидали.

«Мой муж куда умнее меня, — вдруг подумала Илона. — Даже при таких разногласиях он умудрился не разругаться с моей тётушкой, а вот я порчу с ней отношения всё больше. Возможно, этим я наврежу своему супругу, ведь если у него с Матьяшем возникнет размолвка, то Эржебет окажется чуть ли не единственной, к кому мой супруг сможет обратиться за помощью. Конечно, в любом споре тётя Эржебет будет всегда и всецело на стороне своего сына, а не моего мужа, но если она сочтёт, что примирение может быть выгодно, то... Эх, ну почему у меня не получается ладить с тётушкой, как раньше!»