Принцип неопределенности

9. С наибольшей плотностью населения

Изучение таких дисциплин, как неевклидова геометрия и квантовая физика само по себе является достаточно серьезным испытанием для разума; когда же эти науки безрассудно совмещают с древними преданиями, пытаясь отыскать черты необычайной многомерной реальности в тумане готических легенд или просто в таинственных старых сказках, что шепотом рассказывают темными вечерами у камина, — тогда умственное перенапряжение почти неизбежно.

© Говард Ф.Лавкрафт. Сны в ведьмином доме

Музыкальное сопровождение:

©Digital World группа Amaranthe

© Даeva (Нечистая дева) — Притяжение

© Пикник — Говорит и показывает

***

– Мастер Онори, все еще никаких известий об этом корабле? — к уже «знакомой» мне джедайке подошел белобрысый молодой человек. Голубая радужка, весьма редкое сочетание аллелей, возможно рукотворное.

– Не о корабле. О пассажире. Нет. Они ушли в гиперпрыжок и растаяли в неизвестном направлении. Как у такого рода проходимцев и принято.

– Но направление прыжка известно, они должны были выйти в пространстве, охватываемом сетью республиканской гиперсвязи. Неужели, маячок вышел из строя?

– Возможно, но слишком малы шансы. Для этого весь корабль должен был бы сильно пострадать.

– А если они его сняли?

– Ты же знаешь, что никому не под силу заметить ни сам маячок, ни то, как его поставили. Если это сделано мной. Всех наших «подопечных» так губит чрезмерное доверие к технике. Да и как бы они это сделали в гиперпространстве? — она говорила спокойно, проявляя удивление ровно настолько, чтобы вопрос стал вопросом. И, похоже, только в голосе эмоциям у нее осталось место. Какая странная женщина. – Нет, они его не заметили. Если бы это было так, то они сняли бы его до прыжка. А они очень торопились.

– Интересно, куда? Эти контрабандисты не кажутся особенными. Не то что бы то, что прочитал об этом… последнем позволяет назвать его нормальным, даже здравомыслящим. Но залатанный фрахтовик… что можно натворить с одним кораблем? Что именно заинтересовало Вас в этом разумном?

– Сила дает ясные ответы. Джедаю не должно «казаться». Он либо знает, либо нет. Не должно подвергать себя пустым сомнениям. Джедай не «сомневается». Отбрось эмоции, тебя направляет Сила, опора твоя и поддержка.

Эмоции? — удивился я. Это просто занятие анализом. Или любопытство, но когда оно стало пороком? Кому причинили вред невинное чтение книг, или выставленная на всеобщее обозрение, тайна атомного ядра? Глупо ждать толчка от неведомой силы — пусть она ответит на вопросы, а я уж сам решу, что мне делать. Но своего падавана она может наставлять как того хочет.

– Я помню уроки. Но не всегда мы знаем ответы.

– Я не могу найти в Силе этого зелтрона. Всё течет, тени затмевают взор.

– Но он не может быть чувствителен к Силе. Вы сами проверяли данные. Дроиды не могут лгать.

– Но он нарушает течение Силы.

– С ним… Тёмная Сторона? — спросил он осторожно.

– Нет, Бранко, но вокруг него был просто водоворот. Но по нему трудно сказать, что кроется в его глубине. И как ты знаешь, в источнике возмущения можно и ошибаться. Но я с таким ранее не встречалась. Или его ведет Сила, или он сам разрушает Её баланс. Сложно понять. Непривычно.

– Я тоже почувствовал, — падаван кивнул. — Что-то изменилось, после посещения им Кореллии. Но что?

– Я уже сказала другим консулам об этом. Они тоже почувствовали. Мы будем медитировать над этим. А ты должен найти его, как умеешь.

***

Ожидание. Попади я намного раньше в такую ситуацию, нервы мои были бы на пределе. Задень — лопнут. Но мои как струны уже вытянулись на колках и безвольно обвисли. Легкий фатализм — мой надежный союзник. Ни на что не надейся и не будешь разочарован.

Сейчас наша работа это сидеть и гадать повезет — не повезет… и еще тяжелее это делать, не имея возможности высунуть носа из корабля. Сидя в абсолютной темноте в кают-компании. Почему в ней? У нас обшивка ее стен защищала от сканера жизненных форм. Сканер этот работал, выискивая электромагнитные поля живых существ. Или подвижные бурдюки с водой. Или все это вместе. Ужасно неточный инструмент, обмануть который проще, нежели поедателя гомеопатических препаратов. У нас тоже был такой сканер на борту — наследие пиратской деятельности отца Травера. Для поиска свидетелей.

Но я не гадал. И пока не пророчествовал. Я ясно видел. То, как к нам приблизился досмотровый корабль. Как мигнул и сразу же пропал интерес у офицера таможни, пока он пролетал мимо нашего убежища. Увидел даже джедаев, также занятых моими поисками. И те и другие искали меня, но напрасно.

– И скрылись они в огромном метеоритном рое. Тогда преследователи не отстали от них и в нем, продолжив погоню среди каменюк. А капитан Лесди пропустил их вперед, дав затеряться среди астероидов, и… посадил свой корабль прямо на рубку адмирала Торска и завалился в нее с мечами наголо. Адмирала порешили первым, а офицеров и канониров сожгли плазмой прямо за пультами. Они и пикнуть не успели, как вся рубка была залита кровью. — вдохновенно рассказывал Травер, размахивая руками. Но его жестикуляция была пустой тратой усилий — мы выключили все электроприборы. Даже свет.

– Впечатляет, — похвалил я беззастенчивую ложь капитана. Хотя, вероятно это то, что зовется байками. Но сам он, похоже, был уверен в правдивости истории, что само по себе не делало её правдой. Да и с капитаном очень сложно понять врет он или нет — с его-то релятивизмом в отношении к истине. Почти невозможно. Причем не только на словах, но и на деле.

– Он был безбашенный, этот Капитан. Но потом началась самая жара, — продолжил он.

– И что произошло затем? — спросил заинтересованно Фарланд.

– Они забаррикадировались в рубке и перехватили управление кораблем. А затем сожгли все остальные корабли эскадры. Один за другим. Глушили связь. Выходит, значит, корабль из метеоритного поля, а флагман не отвечает. Они на сближение: «в чем дело»? И залп из сорока турболазеров в ответ, — капитан рассмеялся.

– Так на мостик проникли, или нет? — уточнил Фарланд.

– Проникли, но они успели вернуться обратно в свою телегу и запустили самоуничтожение корабля. А голову адмирала взяли с собой на память.

– А затем они ушли по степи, изнывая от жары…но их конечно нашли… по следам на снегу, — процитировал я одного речистого товарища.

– Ты не веришь мне, Олег? — обиженно сказал твилек. — Это старая, но правдивая история. И кто сам недавно втирал Фарланду о том, что может быть что угодно? Он намедни мне на тебя жаловался. Так почему ты так уверен, что прошлое в чем-то отлично от будущего? Это какой-то всеобщий вывих человеческих мозгов. Будущее у них «все время в движении», а прошлое существует в неизменном виде. Точнее оно вообще существует. Не встречал ни одного доказательства существования прошлого.

— Эм… — сказал я. — Извини, но это уже вывих твилекских мозгов, благо они у вас итак частично гнутся. Повсюду материальные свидетельства этого самого прошлого.

– Но мы наблюдаем их только сейчас, ага? — протянул капитан.

– Да.

– Отлично. И не надо только меня убеждать, что у всего должна быть причина, — хитро сказал Травер.

– И это меня обвиняют в безумии, — ошарашенно сказал я. Теперь на фоне капитана я казался себе адекватным, во всяком случае не менее, чем среднестатистический депутат Госдумы.

– Это вполне может быть правдой, — заступилась за мужа Нейла. — И Травер никакой не псих, а альтернативно мыслящий.

– Наличие случайностей не отменяет вместе с тем и закономерностей. И даже случайностям не зазорно описываться этими закономерностями. Поэтому такого рода развитие событий было бы крайне маловероятно, — сказал я.

– То, как ты играешь… во всех смыслах слова играешь, не маловероятно ли это? Крайне маловероятно? — осклабился твилек

– То, что происходит что-то одно или серия маловероятных событий не доказывает что и любое другое невероятное событие вполне могло быть, — отмахнулся я.

– А мне кажется, вполне доказывает! — заявил Травер. — Мы же здесь! Какие ещё тебе нужны доказательства?

– Где ты услышал эту байку, и от кого? Как можно было не заметить посадку прямо на рубку?! И где резервный боевой мостик? На кораблях такого класса он есть всегда, — я всё равно взорвался серией вопросов, спуская с поводков борзых по кличкам «сомнение» и «скепсис».

– На боевых телегах гиперпространственной, не то, что дубль-рубки не было, там систему компенсации не во всех помещениях ставили. Броня, пушки, движки, гипер, один толчок на сто задниц и тошниловка с питательными брикетами. Ах, да, экипажу еще был положен стакан косорыловки в день, чтобы не начался бунт. Но войну с этим как-то выиграли.

– Может в списке были щиты? — с надеждой спросил я.

– Не всегда. Как и биозащита реактора, — Травер злорадно хохотнул — Адские корыта. Половина тех многих тысяч, что не отправилась со всем экипажем на встречу с создателем, или не сгорели у Теты и Оссуса, служит и до сих пор. Их модернизировали, конечно, но в основе остались эти бронесараи с турболазерами.

– Отчего их так строили? Как эрзацы? — спросил я.

– От заказа Республикой до сдачи в строй проходило меньше месяца. Если что не успевали поставить на верфи — то считалось, что это лишний хлам. Для эскадренного боя минимум сто на сто кораблей все эти датчики и прочие дорогие прибамбасы не нужны. Вся эскадра — одна огромная антенна с апертурой в сотню-другую километров, — капитан развел руки, словно пытался объять необъятное. — А ставить на каждый корабль огромное количество сенсоров, рассчитывая его на одиночное применение, чтобы их затем сожгли лазерным огнем в первые пять минут эскадренного боя — непозволительная роскошь. Резервирование…, а на хрена? Лучше попросту сделать еще больше сотен кораблей. А если капитана корабля вместе со всей рубкой повысят до межзвездного газа управление могут взять и с соседнего.

– Разведкой же занимались переоснащенные каботажники, — добавил Фарланд. — И я умолчу о том, чем были в прошлой жизни «авианосцы». Не стану позорить Республику.

– Суровые времена требуют суровых решений, — пожал я плечами. Ах да, Травер не мог этого увидеть. Или мог? Мог! Как он видит в такой темноте?

– Да. И Республика победила Империю ситов, — гордо сказал Фарланд. — и бывший скотовоз «Ретивый» протаранил их флагман у Теты.

– А затем рассчитывалась по кредитам с верфями Кореллии и Альдераана две сотни лет, — злорадно сказал капитан. — И с владельцами переоборудованных судов тоже.

– Не проще было иметь хороший флот на всякий случай заранее? Если корабли служат сотни лет, я думаю это не так сложно, — спросил я.

– Республика — мирное государство. Да и никто не ждал войны, — ответил кок.

– А как сейчас у Республики с флотом? — интересно, ждут ли они следующую? Или собираются превозмогать, как у них принято? Я уже начинаю верить во все эти безумные истории. Хотя нет, конечно — вера моя давно улетучилась в хладный вакуум бескрайней пустоты непознанного и непознаваемого.

– Он огромен. Но в основном это музейные экспонаты для парадов. И немного новостроя с Великой Ситской. После последней войны флотские все никак не могут выбить деньги из сената на полное перевооружение, — объяснил капитан. — Лоббисты кораблестроителей также безуспешно бьются за крошки с сенатского стола.

– Ивендо рассказывал, что половина транспортов до сих пор строится с дополнительными посадочными местами под пушки, щиты и реакторы[1], — вставила Нейла. — Если надо будет, этот трюк можно и повторить.

– Флот клянчит у сенаторов деньги на линейные суда[2], авианосцы и прочие масштабные компенсаторы, а им подсовывают патрульные суда с корветами[3], и ничтожное число фрегатов[4], –Травер хмыкнул. — Сенат имеет собственное мнение о задаче флота — это борьба с пиратством и контрабандой. Использовать тяжелые суда для этого слишком накладно. А все из-за нас.

Я включил свет, щёлкнув весьма тугой тумблер — он не должен срабатывать сам даже при пятидесятикратной перегрузке, таковы корабельные требования. В ответ на укоряющие сощуренные от яркого света взгляды и немой вопрос, застывший на недовольных лицах я сказал:

– Досмотровое судно закончило осмотр. Расслабьтесь.

Пришлось вновь дожидаться того, как наша секция, полная груза, пойдет на снижение. Мы с Травером заняли кресла в рубке. Датчики сходили с ума от обилия информации, я даже не пытался воспринять её разом — голова лопнет. Капитан вывел голопроекцию карты, на которой были отмечены маркерами разгрузочная площадка, док, готовый принять нас вместе с грузом и маршруты от первого ко второму. Основной и четыре запасных. Отметили на карте и все возможные трудности на маршруте. Над этой схемой мы корпели всей командой три вечера. Оракул-любитель (я), и специалист по системам наблюдения (Фарланд) были основными консультантами.

В момент, перед установкой секции с контейнерами, в которой затаилась «Счастливая шлюха» мы выскочили из ниши. Приближающиеся посадочные зажимы грозили расколоть наш корабль, как скорлупу ореха.

Генератор поля невидимости был включен, а держали нас в воздухе репульсоры. Корабль взмыл вверх, огибая портовое и крановое оборудование. Мы устремились вниз, на дно рукотворного каньона к транспортным воздушным линиям, по которым ручьем тёк поток грузовых судов, челноков и репульсорных грузовиков. Плотная, нездоровая атмосфера, скапливающаяся на дне, снижала видимость. Словно в дыму или тумане мы летели мимо плохо освещенных обшарпанных циклопических сооружений, служивших уже многим поколениям разумным всех видов. Через пару минут мы нырнули в тёмный провал в стене массивного склада.

Травер открыл аппарель, впуская нашего Вергилия на борт. Им оказался среднего роста худощавый человек. Радужка левого глаза была ярко голубого цвета, сплошная, без намека на зрачок. Под короткой стрижкой в левом же виске мелькнула металлическая пластина. За спиной у него была чехол с тяжелой габаритной кибернетической декой — более мощным, нежели датапад планшетом, приспособленным для соединения напрямую с мозгом. И потому бывшей весьма ценной вещью, даже в некотором смысле интимной из-за глубоко персонифицированной настройки; заменить быстро такую деку весьма сложно.

– Я Фольт, — солгал он. — И Сольвин просил меня вас встретить.

Насчет последнего он не врал, и только это было важно. Он достал из кармана небольшое устройство с несколькими разъемами.

– А я barbarus, — я в отличие от него не солгал, в греческом смысле слова, и перешел на алсаканский. — И у нас груз Сольвина. И изрек я истины меры столь же, сколь и «Фольт» (высш. галакт.).

Он заметил мой изучающий взгляд. Его это раздражало. Да, я не очень тактичен.

– Я не говорю на алсаканском, быть может, ты соизволишь изъясняться на основном? Ты что, раньше не видел имплантов? — он говорил немного высокомерно. — Такую реакцию я встречал лишь однажды на дикой нецивилизованной планете.

– Именно такова моя родная планета. Дикая и нецивилизованная, не приучила меня ни к каким правилам, слишком уж часто их переписывают. А в Республике я недавно. И ты прав, у нас нет имплантов…, а сейчас ты не прав, не настолько мы отсталые. — Спокойно говорил я, снова опьяненный волнами Силы, омывающими буквально все, что могло бы прийти в голову зудящими в каждом восприятии и суждении.

Его мысли текли и пульсировали, как темные, сложной формы фигуры из аморфного материала, испещренные нечитаемыми надписями. Никакой ассоциации с листанием пожелтевших страниц справочника или ламинированных листов журнала, занятых в основном красочными картинками. Ничего подобного. Но в сумраке абстрактного восприятия, в хаосе форм ничего не мешало мне воспринимать их изменчивые очертания. Образы и намерения, но не слова и фразы.

– Ты читаешь мысли, как джедай? — он был обеспокоен.

– Нет, не как джедай. Как говорится, у тебя все на лице написано, — я улыбнулся. К сожаление моя улыбка не вызывает доверие и не настраивает на дружеское отношение. «Фольт» отшатнулся на едва заметный миллиметр, но мысли вновь его выдавали. Мда…

– Не слушай его, он любит сбивать разумных с толку, — вмешался Травер. — Регистрационный номер у тебя?

– Да, здесь, — Он показал капитану блок. Затем бросил на меня еще один встревоженный взгляд.

– О.., Барберус, отведи его в штурманскую, пусть подключит к передатчикам, — велел мне Травер.

– Пока я твой проводник, Проводник, — сказал я иронично.

– Веди, Чужеземец.

Я провел его в мою каморку.

– Какой кабель тебе нужен?

Я смотрел на блок с регистрационным номером в его руках. Самая слабая часть нашего плана заключалась в том, что корабль не имел Корусантской регистрации, даже временной и, двигаясь в общем транспортном потоке не предоставляя контрольным приборам своего номера, мог быть задержан дорожной полицией. Но человек Сольвина принес транспондер, зарегистрированный на небольшой грузовой челнок, похожий на наш корабль.

– DK-202, — после секундной заминки ответил тот.

Два десятка штырей из сверхпроводящего ртутно блестящего ультрахрома и массивная накидная гайка. На кораблях соединения, которые можно выдернуть простым мышечным усилием не ценились. Я нашел подходящий и подцепил устройство к штурманскому пульту, затем зафиксировал его на рейке для внешних приборов.

– Я соединюсь с кораблем интерфейсом? — спросил он.

Под интерфейсом он имел в виду устройство в своём черепе. Это, по сути, был сканер нейронной активности с разветвленной сетью зондов в неокортексе. Возможно даже и с обратной связью. При их прокладке дохнет порядка процента, а то и более нейронов, но это, как ни странно, мало кого волнует. Он служит для прямого мысленного контакта с электроникой. После недельной калибровки, интерфейс позволяет свободно вводить текстовую и прочую информацию в цифровые устройства напрямую. А через несколько лет ношения можно срастись с каким-нибудь цифровым устройством, буквально мыслительно воспринимая его состояние также как и положение собственных рук и ног в пространстве. Кибернетическая дека вполне тянет на дополнительный набор рук и глаз для хакера. А наличие нейроядра в черепе вообще могло расширить мыслительные возможности, превращая человека в нечто отличное от первоначального замысла Зевса и последствия работы шаловливых рук Прометея.

Если же не углубляться в такие подробности инвазивный нейроинтерфейс позволял не просто вводить данные, но и считывать их напрямую, не используя устройств вывода, вроде голопроекторов, наушников и мониторов. Напрямую в мозг. Интересно, матрица у них уже есть?

– Сейчас поймаю сигнал. Но не вздумай ввести что-либо лишнее, я оставлю дубляж на мониторе. — он не вызывал у меня доверия.

Я создал зашифрованное соединение с уникальным номером для «Фольта». Название сети и пароль к ней были выведены для него не как текстовый файл, или распечатка, а переданы по оптической линии — это самый защищенный канал связи в мире. Но он считал его также, как страницу выдранную из блокнота — пусть и с помощью бионики. Никогда раньше не думал, что буду соединять чьи-то мозги с компом звездолета по вайфаю. Не выжидая, он стал быстро устанавливать протокол обмена номером и рабочие частоты, так, чтобы мы могли отвечать на запросы дорожной полиции находясь в плотном воздушном трафике. Я смотрел на мельтешащие окна приложений, вводимые строчки и запускаемые программы. Быстро. Невероятно быстро. Настолько быстро, что уследить за этим было невозможно —, но «Фольт» воспринимал процесс совсем иначе.

– Почти всё. Мне нужны права корневого администратора. Для завершающих штрихов, – он открыл глаза.

– Капитан! — обратился я к начальству.

– Ещё чего! — гаркнул Травер. — Я сам введу пароли, и дам доступ на твое рабочее место. И пусть работает на клавиатуре.

Хакеру это не понравилось, но капитан не оставлял ему выбора.

– Прямиком с внешнего кольца? Или из пространства хаттов? — спросил он недовольно — Самые могущественные паразиты в мире не очень доверяют электронике, но их еще можно понять — они предпочитают манипулировать другими разумными, а не программами. Но ваше ретроградство сравнимо с поведением их ручных свиней.

Травер разбирался в ОСи своего звездолета ровно настолько, чтобы хранить разумную паранойю относительно прав администратора. Но недостаточно, чтобы проанализировать все действия программиста, поэтому благоразумно опасался давать ему такой невиданный контроль над своим кораблем. И я его понимал — мне также не чужд страх неведомого.

– Всё, — хакер закончил с абсолютно потерянным видом. Работал он, вынужденный смотреть на монитор своим немигающим искусственным глазом.

– Быстро, — одобрил я работу, полистав список установленных протоколов связи. И закрыв ему доступ.

– Вот для чего это нужно, — он довольно сказал, потирая металл в виске. Я вздрогнул, представив, как он там оказался.

– Я читал об имплантах, — сказал я. — Но раньше не видел в действии.

– Очень полезно и удобно. И совершенно необходимо по работе.

– Для какой работы? Если не секрет.

– Я специалист по безопасности сетей и связи. Это достаточно очевидно.

– А я вольный торговец, — ответил я, весело подмигнув ему. Передо мной был декер или ледоруб, как называли хакеров в далекой. Но, разумеется, он не мог не специализироваться на чем-то, но предпочитал хранить тайны и анонимность. Видимо, это рефлекторное для его рода занятие.

– Широко трактуемая профессия. Во внешних регионах так могут сказать о себе любые космолетчики. От пиратов до настоящих торговцев, — не согласился со мной он. — Мое определение точнее. Ледоруба и специалиста по защите информации объединяет не только использование деки.

— Нам неплохо будет показать дорогу, в кокпите есть еще место. — пригласил я его за собой.

Он сел в проходе за креслами пилота и капитана, наблюдая за тем, как мы с Травером осторожно вели судно в металлических джунглях.

– У вас нет автопилота для корусантских воздушных линий? — пораженно ахнул «Фольт».

– Ты заметил, что это за корабль? — в ответ задал вопрос Травер. Он страховал меня, придерживая второй штурвал и осматриваясь по сторонам, пока мы пробирались в это укромное место.

– Странный, и прошивка еще более мутная. Я не понял до конца, что за комплект программного обеспечения на нем стоит. Ядро системы узнал, но периферия жуткая как нижние уровни Кора.

– Верфи Мон-Каламари делают удивительные корабли, — отозвался капитан.

– Это корабль экзотов? — термин резал слух. Но так зачастую называли виды, сильно отличающиеся от человека. Хотя относятся ли твилеки и зелтроны к ним в Галактике все еще остается вопросом условным. — потолки в нем чересчур низкие. — пожаловался он.

– Ты никогда не видел мон-каламари? — поразился Травер. — Это же столица. Тут все есть. Или не так?

– Видел, — хмыкнул «Фольт». — На картинках. Они же земноводные. И любят хорошую экологию. У нас им делать нечего, если не прихватят своей воды и своего воздуха с собой. Наши среды их не устроят. Да и на воде разорятся.

Я, ведя корабль в смоге промышленного района, почти над навесами магнитных путей, и открытыми распределительными устройствами с ним был солидарен. Здесь и людям делать нечего.

– Вот туда, — «Фольт» указал на закрытый шлюз.

Я подвел корабль к нему, ворота открылись, пропуская нас в слабоосвещенный коридор великанской вентиляции. Мне пришлось даже включить антиштормовую стабилизацию. В противном случае поток воздуха сносил невесомый, подвешенный на репульсорах корабль. Я плавно завёл корабль в боковое техническое ответвление этого туннеля, опустив его на поверхность. Мелькнула мысль о прочности опоры, но Сила ничем мне не угрожала. Иррациональное преимущество, должно быть, тревожило бы меня, будь у меня развитое чувство справедливости.

– Где мы? — спросил я Фольта. — На карте это место называется воздухоочистной станцией.

– Так и есть. Это источник жизни Корусанта. Воздух очищается от вредных газов, вроде углекислого и обогащается кислородом.

– Наружу не опасно выходить?

– Ветер тут слабенький, тот поток мы сами подняли, открыв шлюз. Станция эта на ремонте, и будет на нем ещё месяц. Ваш корабль здесь не найдут — всё схвачено, — успокоил нас Фольт.

Я уже подумал о числе кинематических звеньев в этом коррупционном механизме, и мне стало нехорошо. Такому и сломаться несложно. Травер же беззаботно делал ставку на сложные схемы без полной уверенности в их работоспособности — относясь к этому как к очередной азартной игре.

– Меня больше всего интересует, как отсюда выбраться и попасть обратно к моему кораблю. В любое время, — сказал капитан. Парадоксально, но бывает он блистает здравомыслием, вводя в заблуждение, будто бы от него можно ожидать адекватного поведения.

– Через шлюз, которым вы уже воспользовались. Коды управления взломаны, и он реагирует на транспондер вашего корабля или кодированный запрос. Я скину вам частоту и код. Сольвин договорился с покупателями, вам подгонят парочку аэроспидеров, поэтому транспорт у вас будет, — ответил «Фольт» — И с чистыми номерами, но не давайте копам повода себя остановить. Они вроде как сдаются на прокат и не в угоне, но вопросы могут возникнуть. Когда они будут вам не нужны — запаркуйте в любом месте и сообщите об этом, их заберут.

– Я надеюсь, что эти спидеры не такие, как в прошлой раз, — проворчал твилек.

– Мне это не нравится. Много слабых мест. Мало гарантий, — сказал я, но это ничего не меняло.

Мы выбрались наружу. Сквозило теплым смрадным воздухом. Отвратительно. Это не легкие, а некое другое место города. Станция ещё и охлаждала этот пропитанный миазмами воздух, сбрасывая тепло прямо в гиперпространство, объезжая на кривой козе второй закон термодинамики. В противном случае миллиарды жителей зажарились бы от тепла, производимого промышленностью, энергетикой и ими самими. Обитало в этом муравейнике около триллиона жителей. И это согласно официальным данным. Три а то все десять, если верить неофициальной статистике, тысяч человек на квадратный километр. И это ровным слоем по всей планете. Со всеми заводами и прочими строениями, отнимающими свободное место. Даже звучит ужасно.

Редкие лампы освещали закуток вентиляции, в котором была спрятана «Шлюха». Я включил фонарик, который предусмотрительно прихватил на борту судна. Яркий луч выхватил бесформенные наросты на стенах. Мелкая тварюшка потревоженная светом убежала, петляя в неизвестном направлении.. Рукотворная пещера успешно превращалась в подобие природной.

– Тут есть жизнь, — отметил я вслух.

Бледно-голубой свет разгонял тьму в основной линии, в трубе пятидесятиметрового диаметра переваливалось уродливое существо полутора метров в высоту. Свет выхватил его гротескную сгорбленную фигуру. Оно издало утробный вопль и стремительными рывками побежало ко мне. Я достал карманный бластер, который не вынимал из куртки и выстрелил в него. Затем еще, и еще. Это заняло долю секунды. Несмотря на несколько попаданий, уродец продолжал кататься по полу воздуховода и издавать пробирающие душу вопли. Я прицелился и выстрелил ему в голову. Вой утих. Руки дрожали.

– Это что за отрыжка Нергала? — через пол минуты сообразил спросить я.

– Правильный человек! — довольно сказал Травер, он тоже держал пистолет, от жара над которым дрожал воздух. Открыл огонь не я один. — Сначала стреляет, а потом задает вопросы.

– Знакомьтесь, это корусантский людоед. Считается практически вымершим, — ко мне подошел «Фольт».

В свете фонарей его и без того бледное лицо казалось белой гипсовой маской.

– И что оно здесь делает? — Нейла в отличие от нас всех извлекла из ножен саблю, а не пистолет.

Мы все сжимали в руках оружие, готовые хоть к Рагнарёку. Наличие оружия в руках делает вас уверенней в себе, даже если оно вам не нужно. Доказанный факт.

– Забрел в поисках убежища, вероятно, — У Фольта в руках был пистолет, напоминающий детскую игрушку. Прилизанный, как кусок мыла - не веет от такого смертью. — И не таскайте по Корусанту пушки! Повсюду проверки, датчики. Найдут через полчаса или еще быстрее, дадут срок за хранение.

– А твоя?

– Это бластер стреляющий только в оглушающем режиме с многофакторной идентификацией владельца. Легально.

– А вибромеч? — спросила Нейла.

– Любое виброоружие незаконно. Столица.

– И это при том, что здесь водится такое, — указал стволом пистолета Фарланд на труп людоеда.

– Такое в жилых секторах не встретишь. А законопослушным гражданам на дне технических сооружений делать нечего, — словно сомневаясь в своих словах сказал Фольт. Он постоянно оглядывался по сторонам. — Это не ожидаемая помеха. Тут должно было быть чисто.

– У вас высококвалифицированные информаторы, — сказал я с издевкой.

– Какие есть. Груз заберут через три часа. Пока не стоит расслабляться.

– А кухонный вибронож оружием считается? — спросил с затаенной надеждой Травер.

Не то что бы мы не знали местных законов и порядков, но капитан все еще не верил в такие ограничения. Он привык к традициям внешнего кольца и пиратских лагерей. Я ни разу не видел его без оружия. Может быть в гипере, но кинжал он с пояса не снимал и в корабле.

– Нет, — обрадовал капитана «Фольт». У Фарланда на кухне сегодня образуется дефицит инструментов. — Но привлечет излишнее внимание. Да вы точно с внешнего кольца! Причем именно того, которое показывают в боевиках. Тут стрелять не принято, дела здесь так не ведутся.

– Правда что ли? — грубо спросил я, указывая стволом в уродца.

Я подошел к трупу людоеда и потыкал в него ногой. Существо не подавало признаков жизни. Ни намерения, ни отзвука в будущем — мертво. Обезьяноподобная тварь имела вытянутые конечности с крупными продолговатыми пальцами, заканчивавшимися кривыми когтями. Морда была похожа на искаженное безумием лицо. Изуродованное человеческое существо внушало брезгливость, самое его возможное происхождение вызывало большее отвращение, чем его отталкивающий облик. Я не смог удержать нездоровое любопытство, сделал шаг вперед и оттянул веко трупа. Человеческий зрачок. Как человек мог превратиться в это? Я отступил обратно, борясь с тошнотой.

Потеряло ли оно разум окончательно? То, что оно было некогда человеком, я ощущал едва ли не костями. Пока я гадал об том, тем же путем, что и мы прибыли покупатели груза. Несколько дуросов вышли из массивного грузового спидера. Говорили они мало и исключительно по делу. Без промедления они занялись разгрузкой-погрузкой товара.

– Оставшуюся часть денег за товар мы вышлем хозяину груза. А он должен рассчитаться с вами, — сказал главный среди них.

После того, как десятый реактор перенесли из трюма на платформу грузовика, складной тент закрыл весь груз от любопытных глаз. Ушли они быстро. Нам оставили пару видавших виды спидеров. Цена любого из них была меньше десяти тысяч кредитов. Гроши в сравнении с грузом.

Мы не могли бросить корабль на произвол судьбы. За безопасность корабля в импровизированном доке отвечала «крыша», переговоры с ней вел Травер и обошлась она почти в сотню тысяч кредитов. В противном случае мы могли лишиться корабля, местные криминальные воротилы могли и приватизировать его, а надеяться на то, что нас не обнаружат никто не мог, более того я знал, что такая авантюра не выгорит.

Половина дела была сделана. Осталось убраться с Корусанта и желательно на своем судне, а не бесплатным рейсом в мир-колонию. Мусоровоз, с которым был договор на вывоз «шлюхи» должен был прибыть через неделю. Разумная идея остаться на борту, разумеется же, была мгновенно отвергнута. Фарланд хотел посетить свой родной блок № 2415 и ему был нужен человек с паспортом, а Травер с Нейлой собирались по своим делам.

– Если на корабль наложат арест, то лучше бы нас на нем не было, — пояснил решение капитан. — А сидеть и ждать эвакуатор можно в другом месте. Главное не болтать, и не привлекать лишнее внимание. Придумайте легенду поубедительней и не говорите слово, начинающееся на «мусор», вслух.

Фарланд предложил разделиться. В таком случае, если кто-либо из нас задержится, то другая половина команды выведет корабль с планеты и дождется на нейтральной территории остальных. Звучало обнадеживающе, но начинающий аналитик внутри меня сходу нашел головняка на неделю вперед. Действовать без плана, импровизируя по ходу - удел героев. А я в их буйные ряды не стремлюсь.

Я выбрал спидер маневреннее, но более тесный и провонявший куревом. Капитан был не против, предпочитая взять более комфортабельный транспорт. Комфорт — понятие относительное особенно для человека погруженного в себя так глубоко, что глубина эта лежит на грани душевной болезни. Фарланд тоже не возражал. Во всяком случае, не долго. Взяв с собой из корабля все необходимое, я отправился с ним в путешествие. В необъятном арсенале Травера, помимо автоматов, неожиданно найденного повторителя и брикетов взрывчатки нашлось и несколько оглушающих пистолетов. Но они все равно не удовлетворяли местному законодательству. Кухонного виброножа мне не хватило, но и свой музейный штык-нож я брать не стал. Это вполне себе холодное оружие с тридцатисантиметровым клинком. Я был безоружен. Безоружен? О нет, разумеется, моё главное оружие всегда со мной.

Выведя аэроспидер из кишки туннеля, Фарланд набрал адрес и беспечно отпустил штурвал — автопилот взял на себя дальнейшее управление. Права на вождение — это давно утерянная людьми привилегия — ими теперь обладал сам автомобиль. И делал это он намного лучше человека. Компьютеры и искины Галактики умели не только здорово играть в игры вроде шахмат или го, но и не менее успешно управлять почти любым средством передвижения. Напротив же — умение, летя на огромной скорости, управлять этой воздушной повозкой сразу в трех измерениях в относительно плотном потоке — это не то, чем обладает среднестатистический человек. Учитывая, как водят люди на абсолютно ровной дороге, и как приходится усложнять автотрассы ради снижения аварийности, я думаю и на Земле, со временем, люди разучатся водить, или это станет таким же распространенным навыком, как способность скакать верхом на лошади.

Я глазел по сторонам, как на автобусной экскурсии: на ослепляющие огнями стены рукотворного ущелья, на колоссальных масштабов рекламные голограммы, корчащиеся в припадках лицемерия. В Силе царило безумие; миллионы разумных со своими стремлениями, охваченные страстями и отчаянием, беспочвенной радостью и напротив вполне рационально потерявшие всякий смысл жизни, менявшие свой рок и плывущие по течению предназначения, все они своим несогласованным хором стремлений и судеб сливались в единую симфонию. Сила не пульсировала, она растекалась всюду единым океаном, и пульс отдельных точек размывало могучими волнами неразличимого в своем сплавленном, смешанном состоянии эха будущего. Миллиарды разумных одновременно строили свои отдельные жизни и текли в едином течении. Так как все в мире состоит из простого —, но одновременно с тем в мире и нет ничего простого.

С трудом я смог направить свой взор на что-то конкретное.

На себя. Только теперь, в этой мешанине, я смог увидеть именно себя оттененного этим потоком, размывавшим мое сознание и таким изуверским способом создающим его хоть как-то различимые границы. Я рассекал Силу, как крупное судно, кильватерная струя которого определяется чувствительными сенсорами на многих километрах от корабля через час после прохода. Словно размешивая густую краску, поднимая вязкие и тяжелые донные слои, я баламутил Ее потоки.

Виной тому было мое любопытство, ведь хорошо известно, что сам факт наблюдения меняет рассматриваемый объект. Столь хорошо, что мы слабо задумываемся о смысле сказанного. Какой астрономической гордыней надо обладать, чтобы решить, что человек способен влиять на что-то одним своим ленивым взглядом. Но пищу ей дала, как это ни странно сама наука, успешно вытравливающая всякую человеческую меру из всего тварного и земного в этом мире.

Некоторые считают, будто бы квантовая неопределенность схлопывается как только человек посмотрит в окуляр электронного микроскопа, или взглянет на некую кривую на мониторе. Эти «мудрецы» безапелляционно переносят процесс, происходящий в своем сознании на окружающий мир, подобно религиозным фанатикам не оставляя места пустоте незнания. Порождает ли акт наблюдения конкретное местоположение частицы или же он фиксирует его — обе точки зрения не доказуемы ровно по той причине, что вообразить мир без наблюдателя сам наблюдатель не в состоянии.

Выбросив антропоцентризм из квантмеха и вооружившись высшей математикой, уже не встретишь в языке тензоров и интегралов ни самого наблюдателя, ни его нелепого языка неподходящего для точного описания реальности. Но даже она не в силах решить задачи, порожденные самой природой человеческого сознания, поскольку и не способна их поставить.

В каком же положении находятся частицы, пока мы спим? В своем привычном безумном хаосе неопределенности, дожидаясь того момента, как мы проснемся и взглянем на них? И тогда-то они из толпы призывников и превратятся в ровные ряды и шеренги военнослужащих?

Но ответить на этот вопрос мы, увы, не в силах. Для нас не существует мира за пределами чувственного опыта.

И я не задавался бы подобными вопросами, не влияй они на мою жизнь напрямую. Не только последний, но и вполне квантовый Травер проиграл за светящимся столом название своего корабля, хотя с тем же успехом мог этого и не сделать. И пусть на случайность настоящего момента никто не в силах повлиять, но я вполне способен заглянуть в будущее. И в такие моменты я не радуюсь этому, как ребенок, но как всякий прикоснувшийся к бессмысленности своего бытия человек стараюсь узнать о нем ещё больше. Может в наивной надежде найти в этом всем некий смысл, но пока я его не вижу, мне остается сплавляться по своей реке туда, куда впадают все реки. В то, что нельзя даже вообразить, находящееся за рамками самого неизбежно гаснущего как короткая восковая свеча сознания. В непознаваемое, а оттого внушающее липкий страх будущее без меня самого.

Но вдруг у меня в руках не что иное, как весло? Пульт от этого маниакального аттракциона?

Сам факт моего заглядывания за границу настоящего уже меняет его, ведь узнав будущее, я менял расклад вероятностей тем, что мог в него вмешаться. Да и просто конкретизируя его. Но порождая конкретику, или просто фиксируя ее? Возможно, очередной самообман, но что стоит попытка? И я, как это может показаться, не задаюсь риторическими и пустыми вопросами. Я со всей уверенностью собираюсь это проверить.

Я страстно захотел скрыть свои намерения от Силы, ведь тогда она бы не «узнала бы» о моих планах и не была бы так взбудоражена, хотя столь вульгарный личный подход — лишь костыль, уродливая фигура речи. Я постарался представить себя замкнутой точкой в течении, готовой покинуть его при желании. Батискафом. Субмариной, один только перископ которой мог выдать меня радарам. Перископ, создающий неизбежную турбулентность, пусть и не такую заметную, как огромный корпус судна, но все еще фиксируемую чувствительными приборами.

Сила — часть реального, поскольку воспринимается мной одним из множества чувств, возникшим странным и пускай пока необъяснимым для меня образом.

В Силе, этом пространстве смыслов ничего не значат чёткие мысли и сухие цифры — действенен лишь язык символов и образов — им я и воспользовался. Россыпи образов и значений, возникающие в ответ на мыслительное усилие и работу фантазии служили важным инструментом в воздействии на реальность.

Ощущение Силы начало снижаться, как и неоднородность её вокруг меня. Я замер в созерцании мира, сжавшегося до объема точки.

Так и связь с Силой потерять недолго! Но я продолжал эксперимент не смотря ни на что.

Посмотреть не напрямую, но в отражение — старый фокус, способный обмануть сознание, хотя поле плотности вероятности может весьма опосредованно зависеть от траектории частиц.

Ничто теперь не нарушало ровный шелест мира, но на будущее падала неясная тень. Я присмотрелся к ней, заглянул в потроха спидера, стремления Фарланда. И не смог удержать свою воображаемую субмарину на глубине. Разметав волны, и круто задрав нос, она всплыла, вновь оставляя после себя пенистый след на поверхности волн.

Нельзя одновременно смотреть и не смотреть. Нельзя быть одновременно невидимым и взирать сквозь эту завесу, так нельзя и скрыться в Силе и одномоментно с тем воспринимать мир через неё, тем самым взаимодействуя со вселенной.

Я не смог удержать «сокрытие силы» и пары минут. Канцлер Палпатин делал это годами. Крутой сит. И, несомненно обладатель железной воли, направляемой непомерными амбициями. Его планы затрагивали разом будущее всей галактики и, скрывая их от Ордена джедаев он навел тень сразу на её будущее целиком. Но видел ли в такие моменты будущее, или был лишен этой возможности? Тогда понятно, почему он был так счастлив, уничтожив Орден джедаев.

Я разом понял, что он сделал, почему джедаи потеряли возможность заглядывать далеко в будущее, ослепли. Ага, «Темная сторона» взгляду не видна. Один лорд ситов затуманил взор всему Ордену. Я добавил плюсик в графу ситов в статистике противостояния Орденов.– Опять ушел в гипер? — оторвал меня от мироощущения Фарланд.

– Я же штурман, как-никак. Это мой долг и моя привилегия, — сказал я, подняв указательный палец.

– Сейчас я хотел попросить тебя не отходить от меня далеко. До тех пор, пока я не найду одного одноклассника. Он согласился побыть моим проводником с чистым паспортом.

– Неплохо. У нас слишком отличается круг общения. И интересов. Я не смогу тебя сопровождать все время. — я ничего не имел против Фарланда лично, но зная его вкусы таскаться за ним я не собирался.

– Честно. И какие у тебя планы?

– Посетить все интересные места столицы, — это невозможно, но несколько я запланировал навестить. — Затем вульгарные. Оформить счёт у муунов. Найти девушку на пару ночей. Убить кого-нибудь.

На последнем уже собравшийся что-то сказать Фарланд подавился.

– Я вижу смерть. И сделаю все, чтобы она была не моя. Я все же боюсь смерти, как и всякой вещи, которую при всем желании не могу познать. Чужая же смерть это всего лишь напоминание о моей собственной, а не сама она, даже не нечто похожее… ведь ее можно изучать со стороны, каплю за каплей… это можно и стерпеть.

– Хорошо то, что меня рядом не будет, — выдавил испуганно Фарланд.

– А я-то думал, что ты друг, — обиделся я. — ничто не сближает так, как совместное избавление от улик и тела.

– Я контрабандист, а не убийца! — ответил он возмущенно.

– А ты уверен, кстати, что нас не слушают через микрофон в подставном спидере и не сливают запись по комлинку? — спросил я.

– Ты как Ивендо. Он к старости заработал паранойю. Но ты молод, как у тебя получилось так скоро обзавестись ей?

– Не бывает молодых и старых людей. Есть умные и глупые. Ивендо умен. И я знаю, что в этом спидере нет ничего лишнего. Но почему ты так уверен в этом?

– Я не уверен.

– Тогда не болтай, — я ухмылялся.

Окончательно вывел его из себя. Он, как обиженная девчонка перестал со мной разговаривать. Так и долетели через час до его муравейника. Или термитника?

– Если я запаркуюсь на официальной парковке, будет регистрироваться, что это именно я оставил спидер? И официальный хозяин спидера?

– Будет.

– А эти строчки сравнивают?

– Если спидер заявлен в угоне.

– Можно запарковаться не на официальной парковке? — немного подумав, спросил я еще.

– Можно, но его могут арестовать. Или угнать, что еще хуже. Есть охраняемые парковки, не подающие информацию в общую полицейскую сеть. Но готовься отвалить деньги коллегии.

– Коллегии?

– Вроде мафии. Но действуют почти легально. Собирают взносы на благотворительность. Почти со всех. Следят за порядком. Помогают людям, попавшим в трудное положение, дают деньги в долг. Но ждут содействия в ответ. Лучше с ними не ссориться. Вожаки районных коллегий люди очень уважаемые.

– Много выйдет за парковку у них? — я не хотел оставлять следов о своем присутствии, так и не сказав Траверу, что джедаи продолжают искать меня, а подставлять его и себя, разумеется, я не хотел.

– Триста кредитов в сутки.

– Подскажешь, где у них можно остановиться?

– Меня могут сдать банку, не хочу попадаться им на глаза.

– Банк ищет тебя по старому месту жительства?

– Неофициальный заказ на поиск. Не совсем награда за голову, но близко. И коллегия может на этом заработать.

– Заплати коллегии больше, — я пожал плечами.

– У меня есть сумма на такой случай, но это все равно очень много.

– За реакторы, если все пойдет гладко, получишь больше. Намного.

– Это так, — он кивнул.

– У меня на родине есть такая пословица. Жадность свободного торговца сгубила. Не экономь на своей безопасности. Паранойя самое полезное из всех психических отклонений, которое только мне известны, — посоветовал я ему.

– Постараюсь.

– Ты слишком хорошо готовишь, чтобы я не волновался за тебя.

– Спасибо. За то, что ценен, только как повар, — он сделал вид, что обиделся.

Покинув поток, заполненный десятками тысяч спидеров, мы влетели в проем, ведущий внутрь мегаблока. Угловатое здание высотой в пару километров и сторонами в пять-шесть тысяч метров могло с презрением взирать как на пирамиды фараонов так и на зиккураты инков. Если заметило бы эти наросты на земле рядом с собой. Как в легких мы, подобно кислороду добрались до своей альвеолы-парковки и проникли в кровеносную систему. Заплатив мутному типу с шоковой дубинкой, не задававшему лишних вопросов триста кредитов мы сели в лифт, унесший нас с огромной скоростью по шахте в тысяча какой-то уровень.

Я рассчитался за проезд паспортом, лифт послушно отправил пакет данных о моем положении полиции, в банк и всем прочим заинтересованным. Устройства, не требовавшие ввода пин-кода и данных биометрии, для съема денег со счета строго контролировались банками и были намертво вмурованы в просматриваемые камерой места. Так что наши лица еще и фиксировались камерой. Тотальный контроль. Оставаться анонимными нам не позволяли — я лишь зло скалился в буркалы камерам. Свобода передвижения, выбора работы и прочие были в Республике священны. Ты волен делать что угодно, но каждый твой шаг фиксируется — полная линкабельность любых поступков к конечной точке — твоему удостоверению личности. Каждое действие с кредитами и любое перемещение в пространстве. Оставаться анонимным можно только в цифровом пространстве, да и то — далеко не всегда.

Республика была сложным устройством. Вероятно самым сложным, которое я могу назвать после человеческого мозга, или даже более сложным, поскольку включало эти куски студня, как логические элементы. Её величественный и хрупкий свод держали сотни колонн, и упади одна — рухнет весь неф. Но это было прочное здание, его, как раствор, скрепляли Законы, объект поклонения в храме Республики. Именно так, с большой буквы. Как в республиканском Риме. Закон — её высшая наука, так можно было сказать о ней. Миллионы мелких и больших ограничений. Слишком долго её жители избегали всяческих войн, а олигархи — расходов.

Иные возмущали до глубины души, но были разумны с точки зрения коллективной оптимизации. Казалось, почему нельзя вводить в навикомп любые координаты без ограничений? Выйти у входа в атмосферу на низкой орбите и сэкономить время до посадки? Но если каждый начнет так делать будут аварии с масштабными последствиями. Обязательно фиксировать свои перемещения в бортовом журнале? И на то есть свои причины. Обязательные медосмотры, карантины и обеззараживание в определенных местах. Неудобно? Но в масштабах галактики это также просто и необходимо, как и мыться в бане раз в неделю в средневековье. Иначе может случиться эпидемия, нежданный гость из иных миров, не менее безжалостный, чем бубонная чума. Жителей Республики с детства приучают к ответственности и соблюдению всех установленных норм и правил. Объясняя еще со школьной скамьи, зачем и почему это делается. Это как мыть руки и спускать воду в общественном туалете. Дело воспитания. Или дрессировки. Школьная программа примерно на треть состояла из предметов, пытающихся сделать из ученика адекватного ожиданиям такого общества гражданина. Гражданина, который не станет поджигать дом, в котором он живет.

Закон, неотвратимый и единый для всех — фетиш Республики. Неожиданно, но воспитанные в такой среде люди в большинстве своем считают это правильным, и, придя чудом к власти из низов, зачастую не забывают этих принципов. Хотя это случается так же часто, как китайская пасха. Неотступный контроль, голокамеры на каждом углу, дроиды-полицейские гарантируют это. Ты свободен делать что угодно, но каждый твой шаг фиксируется. А с преступниками тут, на «Коре», как звали столицу местные, поступают, как с психически больными. Если ты не понял этого, то тебя будут перевоспитывать. Лечить социальный недуг. Никто не посадит тебя в камеру и не забудет о тебе на весь срок заключения, предписанный судом. Вас ждет общение с психологами и психиатрами. И в зависимости от их мнения срок может быть уменьшен. Или увеличен. Ради вашего же блага неприспособленного к социальной жизни делинквента не выпустят на свободу. Но это также зависело от того, кто и где вынес приговор. Местами преступников выправляли на дыбе, или сажая на кол.

К сожалению, контрабанда здесь не считается невинным преступлением. Она рассматривается, как нарушение закона, подрывающее честную конкуренцию и косвенно способствующее целой цепочке других правонарушений. И как несущая косвенную, но все равно немалую угрозу социуму. Создающую благоприятствующую среду для пиратства, наркоторговли и рэкета. Сама по себе она — экономическое преступление. Но незаконное проникновение через карантин и таможню, хранение оружия и многие другие мелочи, совершаемые нами безостановочно «весили» в годах заключения много больше.

Все это зависело и от мира Республики. По большей части, это относилось к центральным мирам. В мирах экзотов же, на внутреннем кольце, и ближе к рубежам цивилизации можно было встретить любое безумие. Узаконенное рабство, каннибализм, неравноправие и тоталитарные планетарные правительства, общества с кастовой структурой. Более того многие виды считали это для себя более естественным и верным, чем люди идеалы свободы и народовластия. И переубеждать их никто не стремился. Себе дороже.

Учитывая, что мы совершали подобные правонарушения по отношению к различным планетарным и секторным правительствам, имеющим самое разнообразное законодательство, то каждое из них теоретически могло предъявить нам свое собственное обвинение. И какой именно суд согласно верхнему республиканскому закону, регулирующему взаимодействия между этими государствами внутри колоссального интергосударства, должен был нас судить — оставалось только догадываться.

Но в Республике на кол бы нас точно никто не посадил. По счастью для того, чтобы войти в её состав, надо было удовлетворять ряду требований и настоятельных рекомендаций. Требования вроде запрета на пытки, работорговли, ограничения свободы передвижения или свободы вероисповедания. Обойти их Сенат при голосовании за одобрение вступления в Республику нового её члена не мог.

Другое дело — рекомендации. Они же были более широкими: отсутствие телесных наказаний, всеобщее равенство, отсутствие сословного разделения, которое тем не менее подчас присутствовало, даже феодализм с ленным правом ещё не вышли из моды в некоторых глухих краях галактики. Похоже, короли и принцессы еще долго будут блистать на балах и в эпоху звездолетов.

Требования к гендерному равноправию также носили рекомендательный характер. Далеко не все культуры и виды считали это разумным в силу своих психологических отличий, зачастую выраженных намного ярче, чем у людей. Никого же удивляет факт того, что в полных гражданских правах по биологическим причинам поражены почти все люди младше восемнадцати лет? Экая несправедливость!

Но при этом никто и никогда не мог запретить своим гражданам эмигрировать в другое место, где их права и обязанности могли быть иными. Это было основополагающим требованием при вступлении в Республику, гарантирующим то, что самим жителям местные законы нравятся, какими бы порой абсурдными со стороны они ни казались.

По этой причине многие государства и носили статус ассоциативных членов, хитро объезжая эти правила и пользуются определенными экономическими удобствами, не входя в состав Республики полноценно.

Целый сектор вообще был отдан на откуп транспланетарным и транссекторальным корпорациям. Они сами устанавливали правила игры в корпоративном секторе, соблюдая на его территории только верхние, весьма материалистичные законы. Планеты-офисы, планеты-шахты, планеты-заводы. И всё это с корпоративным доступом. Они даже, по слухам, вели собственные тайные войны друг с другом, дела до которых Республике не было. В итоге для понимания устройства Республики не помешало бы специальное образование, которым я не обладал.

Я не тешу себя иллюзиями насчет того, что я «крыса из нержавеющей стали» в мире из пластали, дюракрита и закона или борец за свободу — это наивные, омерзительно романтичные оправдания. А я стараюсь не нуждаться в оправданиях вообще. Поскольку мне и только мне принадлежит право выбора, как мне поступать. Право — это желание обвенчанное с возможностью его осуществления.

Республика сравнима с живым многоклеточным организмом, а наша команда с чужеродной клеткой. Чей геном развивается непредсказуемо и хаотично, и чья тяга к жизни и деятельности очень сильна. Настолько, что её почти ничем не убить. Она бессмертна в своем стремлении менять все окружающее под себя, как ей хочется. И ей плевать на другие законопослушные клетки организма. Это раковая клетка. Но убивая организм, она приближает и свою собственную гибель.

Осознание этого угнетало Фарланда, воспитанного по иным принципам. Он, как это ни странно звучало, был мучим ежедневно своей совестью. Как печень Прометея клевали грифы, копаясь во внутренностях, так неотступно она пытала Фарланда, ворошась в его мыслях. Думы об этом натолкнули меня на то что это может быть и заразно. Может, я и допущу сомнения в свой разум, но только после смены профессии.

Я шёл по коридорам за ним, осторожно глазея по сторонам — чтобы не потеряться. Непривычный вид с треском рвал шаблон – я не мог решить, где я нахожусь; на улице или в здании? Без неба над головой, но в то же время в некоем просторе, окруженном то ли зданиями, то ли скоплениями квартир и лавочек, открытых к улице прозрачными фасадами. Внутренности муравейника — вот что это, догадался я.

Даже многие люди были одеты по-домашнему, словно бы и не покидали своей квартиры, хотя и находились «на улице».

Чувство направления и привычный способ ориентироваться по улицам в любом незнакомом городе с грохотом сошли под откос — пешеходная зона и спрятанные в свои желоба транспортные потоки не пересекались, а всякий конгломерат коробок жилого, торгового или иного назначения носил сложный кодовый номер. Фарланд, видя мое смятение, объяснил мне способы ориентирования на местности, которые здесь использовались. Мегаблок в форме куба был организован на зоны, сектора и уровни, связанные инфраструктурой самого причудливого типа, и менее, чем за полчаса любой желающий мог добраться в случайно избранную точку буквально двигаясь по адресному номеру. Каждой группе цифр числового кода соответствовала привязка к своему же виду транспорта — лифты связывали разные уровни, скоростные дороги, пролегали на нескольких отметках одного уровня и еще более быстрое маглев-метро, стягивало воедино один горизонтальный уровень города.

Город бурлил как ёмкость с зерновой брагой — иначе говоря, он был полон жизни. И он никогда не смыкал век — понятия «утро» и «вечер» в закрытом от света звезд мире были размыты до основания. Все заведения и магазины работали круглосуточно, каждый разумный жил по своему графику. Если он у него вообще был. Должно быть рай для вампиров.

Лэндспидеры автоматического такси и автобусы с гравицапой не спеша развозили миллионы разумных в различные направления. Мы поспешно нырнули и вынырнули из такого автобуса, волочившегося по туннелю, протискивающемуся между несущими конструкциями муравейника. Затем также торопливо зашли в вагон метро. Сами вагоны двигалось почти бесшумно — из труб, в которых они скользили на магнитных полях, выталкиваемых из себя сверхпроводниками, был откачан воздух. В качестве шлюзов на станциях работали силовые поля, корпускулярные барьеры, сдерживающие напор атмосферы, рвущейся в пустые трубы. Всякий источник тепла облагается налогом — что заставляет иначе подходить к капитальным затратам в энергоэффективные технологии.

Но их движение всё равно сопровождал низкочастотный гул далекого землетрясения, протяжный звук подобный завыванию зимнего ветра за стеной в ином мире, отличном от замкнутого и уютного мира комнаты, какой бывает, с удовольствием слушаешь, согревая ладони чашкой горячего чая. Подумать только, там за стенкой — разряженная гелиевая атмосфера. Следующей мыслью был сценарий с разрушением целостности оболочки вагона.

Добравшись в этом мчащемся непрестанно по кольцевой трассе уроборосе до нужного Фарланду района, мы вышли, смешавшись с цветастым потоком.

– Тут предпочитают яркие цвета, — заметил я. Ни я, ни Фарланд нисколько не выделялись из толпы. Несмотря на мою фиолетовую рубашку и такой же хаер.

– Все и так серое. Я видел по головизору места, в которых все одеты в одинаковую одежду одинакового цвета. Лучше так.

– Я родом из таких мест.

– Я говорил про тюрьму.

– Школьная форма, армейская униформа, офисный дресс-код, — протянул я. — все должно навязывать порядок. Вы же его почитаете. Вся цивилизация ничего без него не стоит и ей нужно как можно больше опор, в дело идут даже иллюзорные, закрывая провалы абсурда. Но как это сочетается, внешний вид и идеология закона? В умах, там, на подсознании?

– Спокойно. Мир и так невероятно упорядочен. Каждый шаг, каждое действие имеет предписания и ограничения. Если людям еще и указывать, что носить, они сойдут с ума.

– Стравливать пар через внешний вид. Оригинально.

– Какой пар? — недоуменно сказал Фарланд.

– Я все забываю о том, что век паровых технологий прошел пару десятков тысяч лет назад. Имел в виду, что для чувства свободы необходимы её внешние атрибуты.

– Символы.. важные вещи, — согласился он.

– Заменяют настоящие вещи. Атрибуты свободы есть. А самой ее нет.

– Свобода каждого ограничена правами окружающих. Стремиться следует к разумному балансу, а не к абсолютной личной свободе, — провозгласил мой собеседник.

– Цитируешь учебник? Я его уже изучил — уродливое нагромождение логических ошибок.

– Если исходить из эгоизма, и последующей строгой последовательности рассуждений, то да. Это в самом учебнике написано, но ты я уверен, главы о морали, духовности и нравственности прочитал наискосок. Хочешь кое-что не из учебника, известное любому, но судя по всему, не тебе? — сказал Фарланд.

– Валяй. Никогда не был против просвещения.

– Человек не живет разумом вперёд эмоций, а скорее наоборот, — начал он.

– Я знаю. К сожалению, это так, — согласился я без боя.

– Это факт. Но ты все говоришь о каком-то разуме. У примитивного животного есть нервная система, которая рождает инстинкты. У высших животных к инстинктам добавляются центры мозга, отвечающие за эмоции. У человека к эмоциям добавляется способность мыслить рационально и вычислительно. Так где здесь разум-то? Если взять наши инстинкты, то это инстинкт самосохранения и размножения. Никакой разум не может ими управлять. Далее — наши эмоции. Счастье, радость, печаль, смех и тому подобные. То же самое — никакой разум ими не управляет. Ну и последнее — умения думать, вычислять, мыслить логически. Здесь также нет признаков разума. Сами по себе они не несут никакого смысла. Ведь если построить организм чисто на основе прагматической составляющей нервной системы человека, то такой организм с прагматической точки зрения уничтожит всех слабых и оставит только сильных, а потом и их тоже уничтожит, так как не увидит смысла в существовании всего живого. — сказал Фарланд.

– Мы по-разному понимаем разум. — заметил я. — я же вижу его, как нечто большее, чем инструмент, подчиненный страстям и позволяющий одним из них контролировать остальные. И да, в нашей жизни действительно нет никакого смысла, кроме как провести ее весело и с минимум страдания. Развлекаться можно по-разному: кто-то принимает спайс, кто-то занимается спортом или рвётся к вершинам власти по чужим головам, трупам и похрустывающим костям. Все это равнозначно, поскольку в равной степени лишено смысла. Я же ищу чувственного и интеллектуального удовлетворения в процессе поиска ответов на свои вопросы и единственное ценное для меня — это знание, причем желательно принадлежащее мне самому. А мой разум служит единственным подходящим инструментом для познания мира и потому назначен мною выше эмоций, морали или сопереживания. Для меня разум и знание — единая высшая ценность.

– Разум, не скованный моральными ценностями подвластен только гордыне, — возразил Фарланд. — Человек может быть тысячекратно умным и учёным, интеллигентным с общественной точки зрения, но при этом совершенно ничтожным и лишенным какой-либо духовности. А без неё нет и никакого разума. Вот ты споришь сейчас со мной пытаясь мне доказать свою правоту. А зачем? Хотя твой разум и должен подсказывать, что в этом диалоге нет никакого смысла. Но разум молчит, потому что он подвластен гордыне. Выходит, что он и не разум вовсе. И поэтому только духовные люди действительно владеют разумом.

– Выходит, что по твоему «разум» — это приспособленность к социальному существованию? Вот оно как… — протянул я.

– Разум не может возникнуть у человека в одиночестве, он продукт социума, — пожал плечами Фарланд. — Как в таком случае можно подчинять его одному своему эго?

– Не вижу логической связи. Только дети пяти лет объясняют происхождение того или иного предмета согласно его назначению. Это работает и в другую сторону: причина его появления одна, но она не диктует способы его использования.

– Эгоизм, — скривился Фарланд.

– Разум, — оскалился я, как ядовитая змея. – Ах, да… каковы причины ставить социум выше себя?

– Не выше, достаточно не опускать интересы общества ниже своих. Вровень.

– Да хотя бы вровень. Не вижу в этом смысла. Потакать стайным инстинктам, дать управлять собой коктейлю гормонов? Моя гордыня, как ты заметил, противится этому.

– Но у тебя есть семья, друзья? Ты же не плюешь на них из-за отрицания всяческих норм?

– Это те, с кем я сам, по доброй воле сблизился. Чьи интересы я уважаю. Мне никто не указывал относится к ним хорошо или плохо. Но даже в этом случае я не могу причинить им неудобств и стану помогать по той глубинной причине, что это мне будет не комфортно в противном случае. Если я этого не сделаю. Все мотивы любых поступков лежат в нас. Из каких бы источников они в это самое «я» не пробрались, — усмехнулся я еще одной диалектической бессмыслице.

– Так и то, что большинство людей уважает интересы того общества, в котором живет также просто находится в нас. И не стоит с этим что-то делать, — философски сказал Фарланд.

– Почему? — оборвал я его радость.

– Ты всегда задаешь такой вопрос? — возмутился он.

– Разумеется, — сказал я довольно. — А ещё «зачем», или «кому это выгодно», если это связано с разумной жизнью. И ответ на мой прошлый вопрос я знаю, что не позволяет мне придавать хоть какое-то значение стайным инстинктам.

— А иные люди? Они не влияют на твои поступки? Неужели ты берешь в расчет только ближайших знакомых?

– Влияют. Изменяя картину мира, сложенную в моей голове. И я, уже исходя из нее, поступаю, как хочу. Мой выбор это только мой выбор. И если я не иду на конфликт и выбираю конформизм, то тоже только потому, что мне неудобно идти на войну со всем миром. Это не поможет мне в поиске знания. С другой стороны, всякий выбор ограничен внешними условиями и свободы не существует. — ответил я. Но углубляться в диалектику, эту попытку выйти из замкнутого безумия я не стал.

– И что тебя удерживает от того, чтобы нарушать законы и сеять хаос? – ха! А мы этим не заняты и так? — Как Экзар Кан. Он же твой коллега.

– Лень. Привычка делать работу качественно. И то, что меня устраивает сложившаяся структура галактики. Люблю стабильность.

– Не скажешь по тебе. — он выгнул дугой левую бровь.

– Любопытство сильнее. Поэтому я здесь.

– Какой длинный и пустой разговор, — сказал устало Фарланд. — Либо в тебе есть нравственное чувство, либо его нет вовсе.

Однако он прав, — подумал я. Это как спорить с креационистом. Они также не могут избавиться от встроенных в само человеческое мышление предрассудков. Вроде стойкой уверенности, что всякое событие имеет причину или назначение. В привычном понимании, соотнося всякую действительность со своим мышлением. Видят во всём отражение человека. «Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?». Это свойство человеческой мысли — прикладывать свое поведение и свои мотивации ко всему. Человек для большинства все ещё есть мера всех вещей. Вместо того, чтобы осознать, что вселенной плевать на когнитивные искажения одного вида сообразительных приматов и осознать свою ничтожность пред слепыми равнодушными силами природы, мы считаем, что утверждения, порожденные нашей насквозь социальной логикой, верны сами по себе. И свойственны всей вселенной! Вот это и есть невероятная, дичайшая гордыня человеческого рода!

В древности анимисты «оживляли» каждый камень, или дерево. Камням и доскам, впрочем, и сейчас поклоняются. В нынешнее время «одушевляют» весь мир — придумывают бога или разумный замысел. Или полагают мораль и инстинкты верными, потому что они верны. И то и другое ни что иное, как почитание мыслей самостоятельно и без стука пришедших в голову.

И в то же время эти безосновательные заблуждения и иллюзии защищают хрупкое сознание человека от темной бездны бессмысленности и обречённости, шаг в которую неизбежен у того, кто потерял их все. Невежество, абсурдные и ограниченные точки зрения – то, что защищает от осознания безнравственности и бездушности всего мира, своей никчемной и кратковременной в нем роли.

И судя по всему, я безумен, если нахожу в этом что-то забавное, не так ли?

Мы остановились у входа в ночлежку, в которой обитал некий знакомый Фарланда. Пока мой спутник набирал номер на голографическом домофоне, я изучал расценки на проживание в этом конгломерате помещений, как еще назвать здание внутри другого здания? Почасовая, суточная, недельная оплата. Капсулы за триста в месяц, отдельные апартаменты. Оплата энергии, воды и воздуха отдельно… Воздуха! Причем я не нашел безлимитного тарифа, но зато прочитал хвалебную оценку его качества. Я втянул в себя его «уличную», пробную версию и решил, что за качество и вправду можно доплатить. Торговля атмосферой в столице была более чем прибыльным делом.

С удивлением я заметил, что на то, чтобы изучить всю ценовую политику у меня ушло времени немногим более, чем у Фарланда на набор короткого номера. Мое восприятие всё еще оставалось переменчивым и не менее причудливым, чем творения «современных» художников.

Пока я стоял, погруженный в свои мысли, меня, вывалившись из ночлежки, почти сбили с ног какие-то инопланетяне до неприличия громко что-то обсуждавшие и широко размахивающие руками. Рука моментально скользнула к поясу, но кулак сжался, ухватив лишь пустоту — не встретив рукояти сабли или пистолета. Может это и к лучшему, но я понял, отчего дворяне, не разлучавшиеся с оружием ни на минуту, имели такие прекрасные манеры и были так обходительны друг с другом.

Мне осталось лишь проводить этих животных уничтожающим взглядом.

– Это ты? — наконец на домофоне зажглась голограмма неряшливого длинноволосого человека в футболке. — кто там с тобой? Дружок?

– Деловой партнер. — ответил он. — лучше его не задевай, он резкий.

– Проходите.

Мы зашли в прихожую, из которой расходилось несколько узких коридоров, на которые были нанизаны небольшие жилые помещения. Вели в них уже приевшиеся шлюзы-двери. Шедшие нам навстречу люди обтекали нас вдоль стенки из-за узости прохода. Теснее, чем в общаге, похоже на путешествие в кишках фантасмагорического зверя, проглотившего меня заживо.

Фарланд остановился у открытой двери в маленькую и почти пустую комнату, где жил его новый проводник. Я остановился от входа за несколько метров, не пересекаясь взглядом с хозяином столь бедно обставленного помещения. Затем сделал несколько шагов назад.

– Если надо будет, звони по комлинку, — сказал я Фарланду. — и моего имени ты не знаешь. Как и я твоего. — я прижал указательный палец к губам. — не болтай. Болтун — находка для шпиона. До связи.

Повинуясь сиюминутному порыву, я развернулся и быстро выскочил из дешевой ночлежки, как из заминированного здания, позволив течению толпы унести меня отсюда как можно дальше.

Примечание

[1]Кстати. Все крупные, т.е. атомные советские ледоколы имеют посадочные места под артиллерийские и ракетные установки. И при необходимости могут стать вспомогательными крейсерами. А рыболовецкие траулеры минными заградителями и противоминными судами, хотя это становится все менее и менее актуально — слишком хитрые ныне мины и не менее хитрые способы их обнаружения. А Клаб-М вообще можно поставить на любой контейнеровоз.

[2] Т.е. суда с тяжелым вооружением и бронированием, пригодные для эскадренного боя. Называть это «эсминцем» («destroyer» по-английски, тот самый имперский звездный разрушитель), у меня ни рука, ни язык не поднимаются. Мне известна современная классификация кораблей по водоизмещению (корвет-фрегат-эсминец-крейсер или старая советская: мплк-бплк, рк-мрк-брк-ракетный крейсер, зачастую и атомный/авианесущий), но я позволю себе использовать собственную, исходя из логики и морской традиции названия кораблей по их назначению и размерам в различные исторические периоды.

[3] Небольшой по военным меркам корабль, пригодный для разведки, охраны границ, достаточно быстрый для преследования контрабандистских судов и достаточно вооруженный для безопасной дуэли с обычным пиратским судном. В разборки больших кораблей ему лучше не влезать — убьют.

[4]Корабль среднего размера, подобный по назначению корвету, но обладающий более приличным вооружением и защитой не в ущерб подвижности. Может участвовать в боях с более крупными судами и расправиться без труда с самым зубастым пиратом, но, к сожалению, слишком дорог по причине многофункциональности.