Принцип неопределенности

23. Гримасы Фемиды, шорох кожистых крыльев Эриний

Следует оплакивать людей, когда они родятся, а не тогда, когда они умирают.

Шарль Луи де Монтескьё

Люди никогда не видят то, существование чего им кажется невозможным.

Терри Праттчет

Месть ничего не стоит, если она не служит логическим завершением сложного плана, требующего тщательной проработки, который претворяется в жизнь через много-много лет после того, как была нанесена обида. Мне в свое время объяснили, что весь кайф состоит именно в разработке плана и предвкушении результата. Собственно, само мщение — смерть врага или превращение его в калеку, отходит на второй план.

Желязны Р. «Остров мертвых»

Музыка

Телевизор - Мегамизантроп

Кино - Мама, мы все тяжело больны

Les Friction - Louder Than Words

Les Friction - String Theory

Телевизор - Ада нет

Телевизор - Пустой

Lindemann - Skills In Pills

Свою работу штурмана я закончил менее чем за час – и корабль тотчас окутали мерцающие рамки гиперпространства. Но всё равно в любой момент с какой-то малой вероятностью могло понадобиться моё вмешательство. К примеру, в случае неисправности основного гиперпривода и перехода на резервный. Но дежурить на своём рабочем я не стал – это имело смысл только на паре опасных участков маршрута, но не более. Навигатор – самый странный человек в экипаже. Может работать полчаса в неделю, а может целыми сутками – в зависимости от ситуации.

Можно работать и портовым навигатором – рассчитывая прыжки чужих кораблей, просиживая штаны на твердой земле или же на борту космической станции, вдалеке от судна, отправляемого тобой в гиперпространство. Безопасно, удобно. Но востребованы такие услуги исключительно на давно проверенных и простых маршрутах – к примеру, от Корусанта до Альдераана можно добраться, оплатив расчёт портовому навигатору и сэкономить так час-другой. Хотя, казалось бы, почему эту работу не может также эффективно выполнять дроид или компьютер? Да, последние версии навикомпов давали всё меньшую разницу с живым и, казалось бы, неточным органическим навигатором. И над самой профессией уже нависла зловещая тень. Хотя прогресс и шествовал неспешно, но был неумолим – точность расчетов росла, алгоритмы совершенствовались, нейроматрицы становились умнее. Но пока человек странным образом выигрывал.

Само наличие этой разницы в, казалось бы, точных расчетах, которые эффективнее должен делать именно компьютер, а не человек, было ярким доказательством того, что в этой Галактике к Силе чувствительны вообще все. Правда чувствительность эта крайне редко проявляется заметнее, чем хорошо развитая интуиция. Разум среднестатистического навигатора поэтому представляет собой забавное сочетание выученной науки, дисциплинированного совершенно математического подхода и темной мистики; рационального и самых диких суеверий.

Резервный же гипердвигатель, к слову, был установлен не просто так – слишком уж капризной штукой был основной. Поскольку был маленьким – абсолютно же надежные гипердвигатели были размером с наш корабль. Конкретно наш был далеко не самым совершенным и «скоростным» устройством в своей весовой категории, но благодаря этому был хоть сколько-то надежен. Кроме того хороший штурман должен был прокладывать маршрут и исходя из особенностей его устройства, уменьшая износ и без того капризной штуковины. Столько нужно знать, чтобы зваться специалистом… остается только учиться и еще раз учится.

Дорога поэтому, несмотря на все мои старания, заняла пять дней – корабль вновь ненадолго стал островком спокойствия в этом безумном мире.

Весь экипаж старательно делал вид, что все идет путём, и мы не находимся в практически безвыходной ситуации. Казалось, только моя голова была забита планами, всеми вероятными и невероятными угрозами и расчетами взаимодействиям их полей плотностей вероятностей подобно тому, как это делается в квантовой физике – я искал призрачный шанс снять награду с наших голов, пока не сняли их сами. Проходили часы тяжких и бесплодных размышлений и я, стараясь разрядиться и освежить мысли и без того уходящие от меня в гиперпространство, в ярости обрушивал удары тренировочного меча на манекен – отрабатывал смертоносные для моих потенциальных врагов движения. А сейчас немало людей и нелюдей в галактики были ими – только потому, что моя голова была так высоко оценена. Учился я и стрелять. Попросту используя простейший тренажер по прицеливанию в интерфейсе – создававший фантомных противников. Чем-то напоминало компьютерную игрушку, но спортивным снарядом служил мой собственный смартган, а отработанные таким образом рефлексы несли вполне реальную пользу. Но всё это не решало проблемы.

Находил я время и на учебные пособия по навигации – углубляясь в дебри протяженных формул, среди которых лишь изредка встречались вкрапления естественного языка, связывавшие эти математические выкладки с реальностью. Меня совершенно не устраивало выполнять множество алгоритмизированных операций в графической среде навигационных программ, не понимая, какая же суть таится за ними. Каков смысл моих действий. Я не собирался превращать это в таинство, как некоторые. Мне нужно было осознавать каждый шаг, каждую математическую операцию.

Но не было никакой возможности заниматься только фехтованием и наукой навигации, или космогацией, как ее на чудной манер назвал тот «Железноглазый». Как бы мне того не хотелось. Нейла не считала, что на тренировки нужно тратить столько времени и берегла силы, Кейн приходил ей на смену, но когда его силы иссякали – я всё еще был готов сражаться. Что мне помогало – моя воля, выносливость ситского организма, или допинг от Силы, гадать я вовсе не намеревался – постоянно сдавая медицинские анализы и изучая содержание различных веществ в моём организме, я изучал этот феномен. Строгий анализ питания и параметров моей биометрии вкупе с измерением всей работы совершенной организмом уже не первую неделю давал устойчивое разногласие между главными цифрами. Тело мое совершало работы и производило тепла на несколько десятков процентов больше, чем потребляло энергии с питанием. При сильных физических нагрузках – до двух раз. Меня, как энергетика беспокоило, как именно покрывается разница. И за счет чего. Как это отражается на моем здоровье и психике, ту, которую от гормонального баланса отрывать никак нельзя.

Каждый взмах клинком, каждый прием давался мне без особых усилий. Во всяком случае, в этом меня уверяла Нейла. Но я был совершенно убежден в том, что это происходило не без вмешательства Силы – источник был тот же, что и у способности быстро осваивать языки – это работало, если их живые носители были рядом. Выбивался, из этой теории только высший галактический, сиречь алсаканский и затронутый моим любопытством арканианский – который в самом начале моего путешествия запоминался практически мгновенно. Арканианский, вернее отдельные его термины интересовали меня, поскольку используемый язык отображает мышление, и я хотел понять эту цивилизацию, интересы и самую суть этого вида разумных.

Сейчас эти языки мне перестали даваться так легко, как раньше. Вернее вообще перестали даваться, если сравнивать их с прежним прогрессом. Я сложил простые числа и понял – на борту больше не было лейтенанта Ивендо. Значит, он знал и эти языки. Кроме того мне стало ясно – как поступить, если я решу углубить свои знания по какому либо профилю – надо отправиться туда, где находится множество тех, кто ими владеет.

Чтобы не страдать от бездействия, после того мне окончательно надоело в несчетный раз долбиться в одну и ту же задачу, подбирая к ней всё новые ключи и отмычки, я занялся «рукоделием». Переделкой древнего республиканского штык-ножа в виброоружие. Изобретать велосипед я не собирался и использовал схему такой конверсии, найденную в голонете. Необходимые запчасти для неё я снял со старого разбитого оружия. Теперь лезвие нужно было освободить от рукояти, установить на нем УЗГ и гаситель, подключить всю нужную проводку и сделать новую рукоять, в которую можно было поместить энергоячейку. Благо компактный 3D принтер, работающий с весьма прочными материалами, был встроен в верстак. Аддитивная технология позволяла вести мелкосерийное производство относительно простых изделий прямо на борту корабля. Удобно, ведь многие детали проще изготовить из ограниченного запаса материалов, чем возить тонны разнообразных запасных частей в готовом виде.

Можно было сдать «кинжал» в музей, но мне всегда казалось неправильном, когда холодное оружие вешают на стену – только чтобы смотреть на него. И я считал, что всякая вещь должна работать по назначению. Не доведя работу до конца, я к ней временно остыл, решив установить рукоять позже. Кроме того ее сначала нужно было начертить в 3D.

Тот твилек, что собирался выставить девушек на продажу мне категорически не нравился. Пусть и не бывает людей или нелюдей «плохих» или «хороших», но у меня есть свое понимание идеального для меня мира и работорговцам в нём не место. Несмотря на нисколечко нескрываемое мной к нему презрение он несколько раз подкатывал с предложением купить ту или иную рабыню. Причем вместе с товаром. Сам товар не видел в этом ничего зазорного или неправильного, всячески демонстрируя свои достоинства. Мне же такая сделка была неинтересна – такая дорогая секс-игрушка в столь длительное пользование мне не нужна, а интересы и наши культуры разнятся настолько сильно, что мне трудно будет найти с ними общий язык, поскольку мне неизвестны иные точки и места соприкосновения с этими девчонками. Кроме того, владение другим разумным существом противоречит одному из немногих этических правил, которых я пока придерживаюсь.

Этика – не мораль, она в понимании её как составной части теории игр наука достаточно точная. И меня это устраивает. Но, замечу, мой список крайне короткий. За исключением прав тех, кто сам их не соблюдает, лишая тем самым себя защиты. Личная ответственность приемлема перед ответственным. А если моя доброта к кому-либо останется безответной, то я всегда могу отнестись к ним с той ненавистью, которой они заслуживают.

Прятался я от этого цветущего и пляшущего дурдома в штурманской – в ней ещё никто не поселился и потому не нарушал моего покоя. Нет, я вовсе не был против женского общества, да и стеснительность эта компания отбила мне давно – но мне нужны было хотя бы несколько часов в абсолютной тишине и одиночестве. Желательно и в темноте.

Но даже в звенящей тишине, состоянии почти полной сенсорной депривации моя постоянная связь с Силой не давала мне покоя и, казалось, даже усиливаясь, поглощая меня с головой. Всегда в он-лайне, всегда слышу и вижу. Огромная чёрная дыра событий притаилась в трюме, норовя затянуть меня в то жуткое будущее, которое она в себя втянула. Тонны неизбежности. Чудовищный груз риллового концентрата стянул в себя настолько много событий и оказывал такое значимое влияние на будущее, что концентрация судьбы, соотношение важности этого вещества к его массе превосходила таковую у большинства встреченных мною в жизни людей. Слишком много потенциальных доз наркотика в одном месте. Слишком. Эта «масса» искажала Силу так сильно, что в её тени я едва мог найти что-то еще, также важное, что-то, что мы подцепили на Рилоте.

В это же время в общих помещениях распевались и танцевали, готовясь показывать свои таланты на аукционе. Поэтому, стоило мне только выбраться из бесполезных тишины и темноты, как меня захлестывали яркие краски, шум и самое главное – вид юных и желанных тел, который мешал ясно мыслить. И та мелочь, которую я не мог схватить за хвост, с головой скрывалась в мальстрёме гормонов и самых простейших желаний.

Мне было даже слегка стыдно, причём за них, а не за себя. Хотя сами они никакого стыда не испытывали, как и потребности в нижнем белье или в уединении для занятия любовью. Действительно инопланетяне. Подумать только, мне не стыдно смотреть на убийство, мне не стыдно и убивать. Не стыдно везти наркоту. Хотя нет – последнее меня еще волновало, на самой границе чувствительности. Не могу отделаться от стереотипов моего, уже далекого от меня общества. Но мне, отчего-то стыдно то, что никому никакого вреда не наносит. Наверно это наше, чисто людское безумие, которое не кажется нам таковым лишь потому, что безумны все поголовно. «Мы все тяжело больны». Испытывать стыд от того, что безвредно и даже красиво. Более того это весело и приносит радость. Выверты человеческого сознания. Твилеки, как и зелтроны, одного из которых я старательно косплею, их лишены. Счастливые создания. Остается и мне растереть мой ненужный стыд в порошок и начать вести себя бесстыдно, отбросив в сторону навязанную мне искусственную мораль. Странно, но смотря на понимание этих инопланетян мне все равно стыдно. Ничего с этим сделать не могу.

– Травер, твой корабль начинает оправдывать свое название, – заметил я, беззастенчиво рассматривая сочные, почти нагие тела.

– Ты чем-то недоволен? Не ты вчера исследовал на профпригодность четверть товара?

– Я не заселялся к ним, это ты их ко мне подселил. И даже не я первый начал, и замечу, это было круто. Не завидуй, – я злорадно улыбнулся. Почему я должен чего-либо стыдиться? Ну вот почему?

– Извращенец–ксенофил. Вот посадят тебя за совращение, будешь на суде это рассказывать, – хохотнул Кейн.

– Кого это вообще волнует? – ответил я. – Нашелся моралист. Лучше скажи мне, почему этот торговец не опасается за свой товар или свою жизнь, путешествуя в одиночку. Он так и поведет их на рынок рабов – дружной толпой? Продаст на аукционе и пойдет довольный по своим делам? Что мешает им отвернуть ему голову? Или кому-то другому?

– Такого никогда не случится, – поразился самой идее Травер. – Они так заботятся о своих семьях и родных. За них дадут выкуп, на который много лет смогут жить их сестры и братья. Да и не так уж и ужасно то, что ты зовешь рабством. Думаешь, они сами знают, что делать со своей свободой?

– Их продадут на грёбаном аукционе рабов. Что за дерьмо у них в головах? – спросил я Травера, скорее для приличия и уже без какой-либо эмоциональной окраски.

Но смирение и страх – то, что всегда вызывало у меня чувство брезгливости, даже омерзение. И я не считал такую судьбу для них справедливой. Это нарушало мое эстетическое чувство – красота должна быть свободной. Несвобода всегда уродует, опошляет её.

– Успокойся, тебе это никак не изменить, – так же спокойно ответил Травер, – Мы статисты, наблюдатели в столь большом и безучастном мире, что никакие высокие устремления идеи и благородные порывы не имеют в нём силы. Ты же знаешь, малой частице не изменить увлекшего течения большого потока – он управляется куда более фундаментальными силами. Поток слишком велик, чтобы им можно было управлять – он прокладывает себе русло сам, не интересуюсь судьбой увлеченных им частиц.

– Кто это сказал!? – резко обернулся я. Травер точно это не сам это придумал.

– Это? Ивендо. Его слова. Когда он услышал про то, что с нами случилось, он сначала долго ругался, а потом его пробило. Вот я и запомнил, что он сказал. Ему неделя осталась долежать в больничке, но прослышав про наши несчастья, он собрался бежать из нее, чтобы «взорвать это течение», как он сказал.

– Взорвать? Взорвать!? – спросил я, поймав очень простую и вместе с тем важную мысль, – Взорвать… Всё верно! Если ты не оседлал такую силу сам, то остается плыть по течению. Или взорвать русло. А он точно прав! Как никогда прав.

– Похоже, пробило и тебя. В чем дело то? Что я упустил? – переспросил удивленный моей реакцией Травер.

– Я нашел решение. Взрывы всякие важны – взрывы всякие нужны… Но пока его обдумаю, – радостно ответил я, – И всё же своё отношение к работорговле я не меняю.

– Забей, – подошел Кейн, – Это же не люди. Людей должны волновать проблемы других людей. А проблемы твилеков колышут только самих твилеков. И это правильно. Можешь им начать помогать, и причиненное добро тебе до-олго не забудут.

– А, – я махнул рукой. – Нахер все ксенокультуры. Вообще всё нахер. Я вовсе не о том.

И пошел в штурманскую. Считать. Числа понятнее, проще и куда мне ближе – их трудно исказить предательскими чувствами.

Я жестоко обманулся, считая твилеков почти людьми. Несмотря на непрерывный анализ огромного объёма поступающей информации, от него было никакого проку – то что не вызывало переживаний с трудом превращалось в глубокое знание, а я всё равно был в плену зрительной иллюзии. Все еще не мог научиться обрабатывать информацию, так как нужно – безо всяких суждений и лишних эмоций, отключая ненужные в этом деле реакции. Или напротив – включать их тогда, когда необходимо. Это делало любой вывод неточным, искаженным. Редко кто видит в этом проблему, но она обесценивала убеждения большинства людей. Я не собирался опираться на столь непрочную опору, как вера или личные симпатии.

Да, слушать Травера, прожившего среди людей больше, чем среди своих сородичей – это одно, а вот наблюдать всё своими глазами – другое. Твилеки – иной вид, развившийся самостоятельно. Надо почаще это повторять – как мантру. И то, что внешне и частично внутренне от человека они отличаются не сильно, не делает их homo sapiens.

Забавно, но в то же время многие разумные гуманоиды, раз увидев которых во сне можно затем и не проснуться, являются представителями человеческого вида. Или в соответствии с галактическими таксономическими рангами называются «близкими к человеку видами». И ближе к нам психологически, чем те же твилеки.

Так, к примеру, все породы собак от огромного волкодава до крысоподобных комнатных собачонок, - это представители одного вида. Все они могут скрещиваться (не всегда физически это возможно, но искусственное оплодотворение возможно) и давать жизнеспособное потомство. Более того Canis lupus familiaris (собака) это всего лишь подвид Canis lupus (волк), только зачастую изуродованный селекцией. То есть с точки зрения генетики и биологической систематизации волк и такса – это один и тот же вид. Забавно. И таких отклонений от оригинала (Homo sapiens) в галактике хватало.

Но человек ли я? И главное, – согласно каким критериям верным будет делать оценку? Если у меня могут быть дети от девушки-человека, то да. Если нет, то нет. Это биология. Спросить генетиков? Раз в два месяца такой анализ можно сделать и по бесплатной страховке. Но это опасно – давать неизвестно кому такую информацию о себе. Опаснее чем вальяжно прогуливаться без какого-либо оружия с прикрепленной табличкой, гласящей о цене за мою голову в самом грязном и криминальном из районов Нар Шадаа.

Я с удовольствием совмещал приятное и полезное. Способов сделать это на корабле было немало. Можно было, к примеру, закрыться в штурманской и до потери пульса гонять в симуляторе самого этого корабля, бывшем к тому же и боевым тренажером. Так, я уже противопоставлял виртуальную «Счастливую шлюху» уже уничтоженному нами старому пиратскому кораблю гунгана, переигрывая случившееся в поисках ошибок. Делал это я и в поисках её предельных возможностей, чтобы знать, как поступить при повторении такой ситуации – принимать нам бой или же спасаться бегством. К тому же это позволяло выучить возможности всего радиоэлектронного оборудования корабля и его вооружения, которое все еще смущало меня. Как механик я облазил «Шлюху» сверху донизу, но некоторые интересные элементы корабля для меня словно бы не существовали – никак не отображая своё наличие в цифровых интерфейсах. Надо будет расспросить Травера, что же он такое интересное прячет на корабле.

В этот раз я безжалостно натравливал на неё и целое звено вертких истребителей. Этот симулятор обсчитывал все вероятности, траектории и состояние виртуальных кораблей в огромном их количестве – любой авиасимулятор нервно курил в стороне. Но чтобы я ни делал – звено истребителей всегда выигрывало, Стайки ракет, выпущенные вёрткими машинами с удобных ракурсов, всегда разносили «Счастливую шлюху» в мелкие, хотя и виртуальные щепки.

Сказывалось и то, что пусть в «битве реакторов» и выигрывал наш небольшой по галактическим меркам грузовик, но он не мог выдерживать те же перегрузки. Встань мы побортно и не пройдет и минуты, как истребитель разлетится на оплавленные кусочки. Но такого никогда не произойдет. Истребитель меньше – у него слабее реактор, но он умеет в отличие от нас превращать его мощность в кинетическую энергию. Мы теоретически тоже, но истребитель мог ей в отличие от нас воспользоваться, поскольку его превосходство в перегрузках выливалось в то, что он свободно перемещался в системе координат отсчитанной относительно нашей беспрерывно маневрирующей машины. И в такой ситуации его ракеты превращались в поистине страшное оружие. Решения проблема почти не имела – надо было сбивать ракеты, глушить их головки самонаведения станцией РЭП[1], ослеплять радиолокационные станции истребителей, вынуждая их подбираться ближе – на дистанцию выстрела, но всё это процессы вероятностные. Вероятностные… надо над этим поработать.

Затем я перешел к далеко нестандартным навигационным задачам, поставленным передо мной моим богатым воображением. Благо, в моём распоряжении находилось достаточно карт разведанного гиперпространства, и я мог оценить реализуемость части моего только начавшего зарождаться безумного плана точными цифрами. Хотя, как я уже убедился, точные цифры никак не учитывают кое-что иное. Силу.

Первой и самой популярной среди путешественников из имеющихся у меня карт, разумеется, была республиканская – предоставляемая и обновляемая при наличии капитанской лицензии, которой Травер владел вполне официально – сдав некогда официальный экзамен и внося ежегодные членские взносы. С одной стороны карта эта была отличной, регулярно дополняемой, крайне подробной с настолько точным промером всех искривлений и прогибов многомерного пространства, что используя её можно было путешествовать между мирами Ядра, не то что, за часы – между некоторыми можно «перепрыгнуть» за минуты. Удивительно. Такие артерии галактической торговли определяли геополитическое значение планет, определяя судьбы триллионов человек. Но какой-нибудь удачливый штурман до сих пор мог изменить его случайно открытым маршрутом – мир застыл лишь в кажущемся равновесии, ожидая своих Колумба и Магеллана.

Но, стоило Республике наложить на кого-либо санкции, как участок, в котором располагалась провинившаяся держава, мог попросту исчезнуть с предоставляемых ей карт. Мир, отображаемый этой картой, менялся по мановению чьей-то левой пятки.

Поэтому самых разнообразных карт у нас было множество. Часть предоставлялась теми, кто получал выгоду от торговли, и, не желая отгородиться от всего прочего мира, сам выкладывал лоции, ведущие к нему. Были и ведшие туда, где не были рады нежданным гостям. Множество контрабандистских лоций и карт иных государств также хранились в памяти. Некоторые не вызывали доверия. Так, лоция, которая вела на Коррибан, вообще не была заверена ничьей подписью – даже электронной подписью штурмана, ее проложившего. И пользоваться ей можно было только на свой страх и риск.

Всё это многообразие создавало хаос – данные были сняты с разной тщательностью и в разные моменты времени, часть из них не обновлялась и продолжала монотонно устаревать, теряя со временем свою достоверность, Зачастую данные конфликтовали между собой. Или были пусть и сняты с одной точностью и в одной системе координат, но на кораблях определявших свое собственное положение с разной погрешностью.

Вдобавок, чтобы попасть на многие пиратские и контрабандистские базы, нужно было знать туда дорогу. Еще можно было входить в Кореллианское братство штурманов и пользоваться их подробнейшими картами. Впрочем, я пользовался ими и, не имея членства в нем – хотя, казалось бы, чтобы пользоваться криптографически защищенными базами данных, нужен был ключ – с учетом множества которых и создавалась эта карта. Утеря штурманом ключа была преступлением, но не его потеря в результате кражи. Возможно «кражи» эти организовывали намерено, иначе было трудно объяснить регулярно обновляемые карты. Штурманы из Кореллии явно не страдали муками совести от продажи своих ключей посторонним.

Самыми подробными картами, как это не трудно догадаться, обладали военные и юстициары, но они хранились в специальных, опечатанных навигационных компьютерах и утеря таких баз данных случалась раз в столетие. Информацию там берегли как зеницу ока.

Поэтому нельзя было лететь туда, куда глаза глядят, ориентируясь по куску жвачки, налепленной на транспарентную сталь кокпита. Путешествовать можно было только в «пределах видимости» – мир был ограничен разведанным пространством.

Последний день я и вовсе не выходил из штурманской – перекусив уже привычным питательным брикетом и запив его водой. Важный элемент моего плана согласно многократно повторенным расчетам можно было провернуть с вероятностью примерно в одну миллионную. Или чуть менее – вполне достаточно, чтобы считать его более чем осуществимым.

***

Ближе к отбою, «ночи», ко мне подкралась совсем юная твилечка. В едва горящем синеватом свете ее бледно-розовое лицо показалось мертвенно бледным. Она что-то попросила меня на своем языке, но я её не понял. Она показала жестами крайне агрессивное действие, произнесла другие слова. Достаточно красноречиво, чтобы я ее понял.

– Тебе нужно оружие? – спросил я её.

Она эмоционально кивнула головой взмахнув своими короткими лекку, еще не доросшими до полной, взрослой длины.

– Зачем (твилекс)? – вспомнил я одно из слов их языка. Одно из нелюбимых, но часто употребляемых мною слов. Слов…

Она не ответила.

– Всякий имеет право на оружие, – подумал я вслух, – Это важно. Зачем же и почему – не так сильно. Я бы раздал оружие всем в этом мире, это бы пошло ему на пользу. Но что тебе нужно? Может бластер? – я показал, рукой пистолетик. – Не нужно большого искусства, чтобы застрелить кого-то.

Она покачала головой. Удивительно, но она понимала меня.

– Что-то небольшое, так, чтобы это можно было спрятать? – я опять сопроводил речь жестами.

Она закивала головой.

– Что-то небольшое и тихое. Так чтобы можно было перерезать чей-то второй подбородок. Или воткнуть в жирное брюхо?

Твилечка не ответила, молча слушая меня. Я встал и заблокировал дверь в помещение, затем открыл контейнер, в котором хранил своё снаряжение. Нет, кинжал слишком велик. Большой и заметный. Выкидной нож? Это вариант.

Я взял в руки миниатюрную рукоять, показал ей, нажал кнопку – из неё выскочил узкий клинок, нажал еще раз – клинок очень тихо запел: «Вонз-зи, вонз-зи, вонзи!» – послышалось мне в высокочастотном жужжании. На третье нажатие клинок скрылся в рукояти.

Твилечка подошла ко мне, стянула с себя остатки того, что с трудом можно было назвать одеждой. Затем ее рука скользнула к моим штанам, ощупав моё напрягшееся достоинство. Но я сдержался, поскольку думаю всё же не им – и аккуратно, за плечи отодвинул ее от себя.

– Это подарок (твилекс), – вспомнил я еще два слова из разговорника.

Затем выпросив у меня еще и презерватив, она, спрятав нож в единственном доступном месте, ушла из каюты. А она быстро разобралась в том, на какие кнопки нажимать, чтобы управлять люками. Может и ножом знает как пользоваться? Сомневаюсь.

Это плохо закончится. Но мне всё равно… Нет, мне не плевать, мне как тогда – у выхода из кантины в Рилоте хотелось, чтобы насилие восторжествовало над подлым однообразием. Лишний повод выплеснуть ненависть к этому миру. Она ничего не изменит, и вряд ли сделает свою жизнь лучше. Но кто я такой, чтобы лишать другого его шанса? Пусть и призрачного. Если это не пересекается с моими интересами, само собой.

***

Пикнул будильник – скоро выход из гипера, надо умываться и тащиться в пилотскую – страховать Травера во время посадки. Он же всегда найдет, за что зацепится даже на самом открытом месте. Казалось бы, пещерный житель, а с ориентацией в пространстве у него не все в порядке.

Встретил нас хмурый, окутанный туманами болотистый мир – Нимбан, расположенный на окраине Пространства хаттов. Грязный, продуваемый ветрами космопорт, такая же неопрятная кантина – словно бы я и не покидал Рилот. Повсюду уроды или идущие по своим делам, или уже ими занятые. Причем не всегда даже понятно, в чем эти дела заключаются. В общем, обычный город на задворках Хаттовых земель.

Распрощавшись с твилеком-работорговцем, который скорее считал сам себя сводником, чем представителем презренной профессии, я выслушал его сожаления на тему, как скупы молодые люди. После чего его встретила охрана – три наемника. Всё же он не собирался обходиться без охраны совсем.

– Ха! Его девчонки так старательно тебя ублажали, а ты так и не решился купить ни одну из них, – сказал капитан

– Я рассматриваю это как тест-драйв без обязательств, – ответил я.

– Неужели ни одна из них тебе не понравилась? – удивленно спросил он.

– Желтенькая очень даже… но с ней не о чем говорить. Может быть, неделю-другую можно было-бы наслаждаться её обществом, но что дальше? Не-а… буду дальше шляться по приличным борделям, где ничего венерического не подцепишь.

Там меня вообще поджидала засада. Пройдя пятиминутное автоматическое обследование на эти самые заболевания, включая анализ крови, мне регулярно выдавало результат: «выявлены неустановленные белковые фракции и ДНК». Тогда, в Космическом городе я сослался на незарегистрированные и не одобренные официально генные модификации и это прокатило. Но не всегда же это будет работать!

Та же ненавязчивая система медицинского сопровождения, установленная на корабле, всё время рекомендовала мне посетить врача. Ее ДНК-чипы были установлены повсюду на корабле, включая внутренности ассенизационной системы. Даже моя кровать сама умела делать ЭКГ. Изучая сердечный ритм, дыхание и даже мозговую активность она отдавала эти данные в медицинскую программу, следящую за здоровьем экипажа в реальном времени.

Помимо постоянных рекомендаций по карантинному режиму включавших ношение антибактериальной одежды, индивидуальной дыхательной системы и еще чего-то, несколько раз она запирала меня в своей-же каюте, объявляя карантин на корабле.

В конце концов, капитан, пользуясь правами модератора всех программ на корабле, отключил ей эти возможности в отношении меня. Исключительно после того, как увидел выражение моего лица, вызволенного из каюты внезапно трансформировавшейся в камеру. Кроме того, тогда я разбудил его посреди «ночи», воспользовавшись внутрикорабельной связью.

Ещё через полчаса ожидания прибыли за основным грузом – отдав оплату на месте, наличными. Хаттскими деньгами. Создав тем самым нам серьезную проблему, ведь не так просто, как кажется, обменять их на республиканские кредиты, учитывая, что любые большие суммы, как правило, проходят по безналичным счетам. Да и курс был совсем невыгодным. Но деньги были нужны здесь и сейчас, поэтому Травер, узнав место расположения валютной биржи в этом городе, поспешил незамедлительно туда отправиться. Разумеется, не один – как чемодан с деньгами, так и он сам, даже в большей степени, нуждались в охране.

Я, не забывая выискивать угрозу в каждом запахе, звуке и движении всё равно находил время на то, чтобы полюбоваться незнакомым миром. Все такое незнакомое, интересное. Это даже не другая экзотическая страна – это целый чужой мир, населенный инопланетянами. Конечно, теперь это не было для меня уникальным опытом, который я не смогу повторить еще много раз при желании. У меня будет ещё много времени, чтобы побродить по таким мирам, если я не умру раньше времени… раньше времени – какая глупая фраза. Как будто можно умереть вовремя.

Странное место. Может Маркс не был настолько прав насчет влияния базиса? Или его выкладки, пусть уже далеко не местами и устаревшие, были совершенно неверны в отношении других разумных видов? Ведь, несмотря на продвинутое технологическое основание здесь всё еще жили не то что при рабовладельческом строе – ещё были живы пережитки родоплеменного! И они не собирались уступать «более прогрессивным» социально-экономическим отношениям. Удивительно устойчивый гомеостаз.

Вспомнил я и то, как пробежался недавно по республиканским городам. Которые я в действительности увидел лишь самым краем глаза, не замечая тысяч важных и интересных вещей – попросту не зная, что они вообще существуют и что из себя представляют. Что делали люди, во что они одеты, что значат все эти незнакомые жесты и предметы и то, насколько они в действительности важны в их жизни. Я понял лишь то, что увидел тогда так много непонятного и незнакомого, но так и не осознал, на что же именно я смотрю. Вернись я на Корусант, и я увижу теперь его по-другому. Увы, но результат наблюдения и даже эксперимента для того, кто его проводит, зависит от его личности. Что он знает, как мыслит.

Только камеры… мерзкое воспоминание опять пронзило меня. Из всего любопытного и интересного я вычленял тогда только их. Хорошо тут куда как меньше голокамер и прочих датчиков – они слишком сильно дергают меня за некие невидимые рецепторы, выводя из себя. Здесь вообще все понятнее и ближе.

Двери–шлюзы, двери-люки, с обязательной системой контроля всех входящих здесь встречались куда как реже – можно было найти и самые настоящие прямоугольники с ручками, поворачивающиеся на петлях. Вывески тоже были самыми настоящими, не временными – надежными конструкциями, сделанными надолго, а не голограммами и электронной бумагой, готовой за секунды сменить изображение, как только заведение переедет в очередной раз, разорится или сменит хозяина и вместе с ним – название.

Впрочем, город не выглядел обшарпанной деревней как то поселение на Рилоте – никакого мусора не было, как и гадящих где попало животных – чувствовалось, что здесь поддерживается хоть какой-то да порядок.

Город этот, чьим названием я даже не поинтересовался, был древним, столетиями дышали все его тяжеловесные арки, каждый выщербленный камень таил в себе целую историю. В выбоинах и трещинах дороги притаились едва не тысячелетия. А в уличной пыли – десятки. Некогда улицы, служившие для проезда телег, позже для машин и лэндспидеров стали «арбатом», запруженным бесцеремонной толпой. Над головой гулко проносились аэроспидеры. Пешеходов не волновал вопрос, что случится, упади один из них – они сновали туда-сюда, смотря только себе под ноги и стараясь не столкнуться с другими прохожими. Никто не поднимал взгляда вверх, туда, где парили все те, кто поднялся на ступеньку социальной лестницы выше. Иные здания соединилась переходами и галереями, а то и вовсе смыкались над головой, словно бы уперевшись друг в друга, дабы не рухнуть под своей неимоверной тяжестью. Ветер, гуляя в рукотворных каньонах и пещерах, развевал причудливые вывески и разносил незнакомые запахи. Свернув с оживленного проспекта можно было наткнуться на бродячих продавцов и мошенников. Или работавших по совместительству. Вверху шла одна жизнь, ниже в тени чужого великолепия совсем иная. Город как город.

Мимо прошел монах, худой как узник концлагеря. Несколько человек почтительно расступились перед ним. Странное дело. Впрочем, хатты контролируют только суды, налоги и выпуск валюты – оставляя всё прочее черни и мало влияют на повседневную жизнь в тех мирах, которые держат под своей властью. Их не интересует ничто, что бы ни покушалось на их кошельки. Но, несмотря на то, что проживали здесь в основном homo и эндемичный вид - нимбанцы, тон жизни задавал пример сверху – спуская для всех лекала, шаблоны и прочие правила игры.

Глазея по сторонам, на одной из крыш ряда невысоких домов я заметил шевеление. Закралось в душу нехорошее предчувствие. Я не доверяя до конца смутным порывам, решил оценить, что же ждет меня вскоре и, получив тревожный отклик от Силы, я максимально спокойно сказал об этом команде:

– Ни в коем случае не смотрите вниз, – сказал я, и все дружно посмотрели на мостовую, затем я сказал, – Вот туда и лучше продолжать смотреть. Основная угроза как раз таки сверху, но к этому моменту вы уже смотрите не в ее направлении. Я только что заметил на крыше третьего слева дома шевеление – там люди с оружием, и они хотят лишить нас самого дорогого.

– Щиты у всех в дежурном? – спросил, перебивая мое словоблудие Травер, затем немного сбавил шаг и сделал вид, что поправляет рюкзак с вещами.

– У всех, – кивнул Кейн.

Включить их можно было в такой ситуации практически мгновенно, но все же неожиданный обстрел мог убить нас до их полной активации.

– Сейчас мы выйдем на открытое пространство, и они откроют огонь, – я посмотрел на отлично простреливаемую область перед нами. Отличный ракурс.

– Как только начнут стрелять, - метнемся за здание, – предложил Кейн, пока мы вальяжно шли дальше.

– Ни в коем случае. Там заминировано! – сказал я, внезапно осознав очередную проблему, – В этом-то и заключается план нашего убийства!

– Тогда придется пробежаться… – он не усел закончить мысль, стрелки, сжимавшие в руках оружие начали подниматься и показались из-за ограждения на открытой сверху крыше, – Щиты!

Я крикнул бранное слово, активируя щит в полноценный режим. Мелькнул заряд плазмы и тут же исчез в яркой вспышке – отраженный искривляющим пространство полем.

Мы все, не дожидаясь команды, сорвались в дальний переулок, единственный, способный прикрыть нас от плотного огня. Кейн, вырвавшись вперед, бросил за спину дымовую гранату едва не угодил ей мне в лоб. Я поднажал. Плазменные плевки крошили камни пред нами, попадали они и в прикрывавшие нас поля, но те всё еще держались. Щит мой в последний момент не выдержал, и воющая плазма пронеслась прямо мимо уха – но я как раз прыжком скрылся за угол здания. Следом за мной забежала и вся остальная команда, едва не сбив меня с ног. К тому моменту, как мы добежали до угла, улицу заволок плотный дым и потому, не смотря на то, что мы уже скрылись за углом здания, вслед за нами все еще продолжала лететь плазма. Пластина на спине Кейна была опалена – щит его, как и у всех нас только частично отражал последние выстрелы.

– Ты цел? – спросил я Кейна.

– Цел! – крикнул он, ощупывая себя. Хотя любое даже несерьезное ранение и регистрировала чуткая аппаратура, он явно хотел убедиться в этом самостоятельно. И я его хорошо понимал.

– Сколько их? – прохрипел Травер, дыша как кузнечный мех.

Я посмотрел на маленькую иконку, отображаемую на линзе очков, и подумал об ее активации. В краткую секунду я пробежался по меню и отмотал запись, сделанную парой камер, смотревших назад и располагавшихся в буквальном смысле на моей спине. Компьютер синтезировал из смазанной картинки достаточно четкие кадры, чтобы можно было подсчитать число стрелявших. Я уже начал считать их и подмечать их вооружение, как через дым пронесся новый поток трассеров, кроша дорожное покрытие и с воем уносясь вдаль по улице. Посыпались стекла. Раздался грохот и панические крики.

Одна граната, запущенная из небольшого гранатомета рванула совсем близко от нас, хлопнув по щитам осколками. Шумно, но неэффективно. Подумать только! У них есть гранатомет, но они не стреляли из него по нам, пока мы бежали. Судя по всему, собирались решить вопрос быстро и относительно чисто – бластерами. Стрелки продолжали обрабатывать улицу, словно одновременно войдя в раж и отключив мозги.

– Десяток, – сказал я, рассмотрев кадры.

Затем опустил забрало шлема, надел перчатки и достал свой огромный пистолет. Весил он больше, чем можно было полагать, исходя из его размера. Я уже был вынужден один раз сдавать его на проходной, где пропускали с обычным оружием. Как и автомат Травера, его не посчитали оружием самообороны. Из-за всего этого оружия я выглядел как охотник за головами или пират. Но чувствовал я себя совсем иначе – той самой мухой, мимикрующей под осу. Но, как говорил капитан это очень разумный выбор. До тех пор пока не найдется птичка, достаточно глупая или голодная, чтобы скушать опасное насекомое.

Высунул его из-за угла и используя телевизионный прицел, я отправил немного плазмы точно по адресу, чётко в одного человека с гранатометом – щит не выдержал уже третьего точного выстрела, и тот с простреленной грудью упал с третьего этажа вниз. Недавно для меня стало открытием, что энергетический щит такого малого размера работает с огромной частотой в импульсном режиме и потому имеет разную плотность не только во времени, но и пространстве. Это придавало его пробитию случайный характер. А узнав про случайность, я как всегда постарался обратить её себе на пользу.

Существует разница между тем, чтобы просто опираясь на Силу попасть куда-то в противника и чтобы попасть в известное тебе место. Для начала необходимо знать о его существовании.

– Стража! Стража! – закричали на разные голоса где-то в стороне. Интересно, они ее так действительно призывают или отпугивают?

Топот ног и шум, поднятый впавшими в панику, вызвал новые приступы меткости у нашего противника.

– Мы очень удачно заскочили, – сказал Кейн, осматриваясь по сторонам. – Ебаный тупик!

Я сплюнул на один из эмиттеров щита. Слюна, вскипев, мгновенно испарилась. Мда..

– У них аэроспидер, – сказал я, заприметив желание нас прикончить и агрессию высоко в воздухе. Сафари не выйдет.

– Фиерфек! – выругался Кейн.

Нейла тоже достала бластер, вернув саблю в ножны.

– Почти прямо над нами, – вкрадчиво сказал я.

– Ёбаный дым! – выругался Травер. Хорошо, что очки плотно прилегающие к голове – дым пока еще не раздражал глаза.

– Они тоже нас не видят, – оправдался Кейн.

Я, отдавшись течению Силы, медленно поднял бластер вверх, водя стволом вслепую. Осталось совместить направление с тем, которое обещает результативное попадание. Я с удовольствием вдавил гашетку, так как жал недавно на рычаги игровых автоматов. Ещё и ещё.

Бинго! Начавший рассеиваться дым прорезала вспышка. Спидер накренившись, врезался в стену дома напротив. Нехер использовать аккумуляторы, способные бахать, как тротил при разрушении! Дозиметр зафиксировал всплеск гаммы – а зря я надеялся, что при этом не развалился еще и какой-нибудь реактор. Зря.

Травер с Нейлой открыли шквальный огонь из-за угла сдерживая наступавших. Я тоже присоединился к веселью, отколов и без того разбитый угол здания. Перекрытия второго этажа рухнули, подняв тучу пыли и похоронив кого-то под собой.

– ГОВОРИТ СТРАЖА, МАТЬ ВАШУ! ВСЕМ НЕМЕДЛЕННО БРОСИТЬ ОРУЖИЕ! ИНАЧЕ ЗАМОЧИМ НАХЕР! – раздался синтезированный переводчиком громогласный голос свыше. Там парил бронированный спидер с назвавшимися стражей.

– ТРИ! ДВА! – мы дружно вслед за Травером бросили оружие на пол, показывая открытые ладони вверх – оттуда, откуда светил ослепляющий луч прожектора.

– ХОРОШО. ПЕРВЫЙ, КТО ДЕРНЕТСЯ – ПОКОЙНИК,– через пару секунд раздался тот же голос.

Сверху из спидера стражи мягко на гравишутах спустилось несколько гуманоидов. Полностью покрытые металлом фигуры с вытянутыми вперед шлемами слишком узкими, чтобы в них смогла бы уместиться человеческая голова. Резкие хищные движения – с этими существами лучше не шутить.

Держа наперевес оружие, напоминающее копья – только с бластером на конце, они вынудили нас отключить щиты и, забрав всё оружие, грубо загнали в отгороженные силовыми полями ячейки аэроспидера. Попались.

Доставив в каменную крепость, нас передали уже совсем другим «людям». Тюремные охранники, заломив назад руки и одев на голову непрозрачные мешки, пинками погнали нас вперед перед собой, словно заключенных в тюрьме для смертников. Затем грубо закинули в одиночные камеры, предварительно лишив всей одежды и выдав какие-то арестантские тряпки. Попытки заговорить обрывались болезненными тычками ножнами мечей в живот и ударами тяжелых ботинок.

В каменном мешке, в который меня забросили, не было ничего кроме плесени, дурнопахнущей дыры в полу в противоположной от двери стороне и простой лежанки для сна. Спустя миг я заприметил еще и кран с водой, вмурованный в стену. Подойдя к параше, я сплюнул в зловонную дыру скопившуюся во рту кровь. Ощупал языком ротовую полость - ублюдки разбили мне губу, возможно, рассечена десна, хорошо хоть все зубы на месте. Открыл кран – всполоснул лицо. прополоскал рот, но так и не избавился от железистого вкуса крови.

Зеркала тут тоже не было.

Сев на край далеко не стерильно на вид полимерного тюфяка я нашел в камере еще две голокамеры. Фасетка голокамеры любопытно мерцала через бронестекло прямо надо мной, еще одна едва светилась, притаившись в толстенной двери. Даже посрать в одиночестве не дадут. Хотя вряд ли наблюдатели получают удовольствие от наблюдения за дефекацией.

Немного успокоившись, и растирая ушибы, я решил «прогуляться» по тюрьме. Естественно мысленно, наружу меня не пускала бункерная гермодверь. Ощущения были, как будто вляпался в грязь. Обострив свои чувства, я буквально пропитался вонью этого места. Охранниками тут были не те профессионалы в броне, а всякая шелупонь. Люди, никто, викваи, нимбанцы. Были и твилеки. Каждой твари по паре. Хотя с такими стенами и дверьми побег был делом сложным. Но в любом случае он был делом еще и бессмысленным – надо узнать сначала, что стало с командой и капитаном. Или заглянуть в будущее – чтобы узнать есть ли в этом вообще смысл.

Камера такая мизерная, что ее даже шагами толком не промеряешь, не наступив в отхожее место. Омерзительно!

Голокамеры… вот мы и остались с вами наедине. Останется только кто-то один. Но нет – их нельзя ни гасить, ни сжигать – ни в коем случае!

Надо вспомнить то, что я уже знаю и вылепить из этого нечто невозможное. Я уже тренировался с голокамерами на борту корабля. Их можно не только сжигать или примитивно гасить. С ними проходят и другие фокусы. Можно передавать картинку монотонного цвета – на выбор. Изуродовать или исказить ее. Заставить застыть на миг – другой.

Теперь осталось свести все старые приемы и нужные мысли в одно место. И совершить нечто новое. Настрой-то подходящий. Поскольку на это возникло сильное желание.

Это определяющий фактор.

Однажды, я, нисколечко не задумываясь о том, можно ли это или нет, противоречит каким-либо законам физики или остается в их ведении изменил мышление целого дроида. Его сложнейшую нейроматрицу. Бесчисленное количество цепочек и связей, выработанных в процессе сложного машинного обучения. Не сломал – именно изменил, заменил на то, что по-хорошему создается коллективами миллионных по численности научных отделов. Своей неформализованной мыслью, нисколько не осознавая всей глубины происходящего. Спроецировал мысль – и, выраженная природным моим языком и ворохом образов, всем моим пониманием и стремлениями, зародившимися в моей голове, она преобразовала реальность.

Это было – значит это всегда можно повторить снова, и я даже знаю как. И я уже делал это и повторно. Теперь это как навык водить велосипед – его просто так не утратить. Пусть он и более рассудочный и потому более хрупкий, чем простые физиологические рефлексы. Но суть-то одна и та же.

Одного этого мало. Джедаи так изменяют мышление людей – не сканируя мозг человека и не установив расположение каждого атома в нем. Нет – всего лишь пожелав это. И мысли обитающие в одной уникальной нейроматрице меняют другую. Любопытно.

Реван не даст соврать. Сертифицированные владельцы световых мечей могут ловко изменять очень динамичную и многоуровневую систему принятия решений по своей прихоти – копаться в чужих мозгах.

Да, но согласно его строгому научному подходу эмоции это всего лишь оценка ощущений, идущая от головы и не связанная с рецепторными сигналами. А смысл – информация, наиболее ярко связанная с этой эмоциональной реакцией. Человеческая же жизнь – существование биоробота, лишенное смысла уже в философском понимании. Как человек, принимающий научный способ познания мира, я должен с ним согласиться. Хотя в действительности осознание этого – ужасно. Но я не впечатлителен, впечатлительность – удел ничтожеств.

Но Реван при всём своём до блеска заточенном рациональном уме так забавно и уперто верит в материализм. Странно, уж он-то должен понимать, что гипотеза о материальности мира и, наоборот, о его нематериальности (идеализм) в равной мере недоказуемы и опровергаемы. Вера, как в идеализм, так и в чистый материализм – лишь дело вкуса. Другое дело, что проверить это можно только после весьма печального события, а до этого как разумное существо необходимо опираться на единственный подход, дающий практический результат – научный. Что касается общественной деятельности, то единственный адекватный способ её вести – это опираться на методики, которые проверяемы, обоснованы и дают повторяющийся результат. Значит, строить её надо также на рациональной картине мира. Даже не признавая материальность мира конечной, Аристотелевской истиной, нужно исходить из такого понимания мира на практике.

Одна из причин, почему я учу арканианский язык. Язык, как известно напрямую связан с мышлением – а арканианцы же хотя и не чужды неких идеологий и высоких устремлений, но в куда большей мере, чем homo рациональны. Пусть и куда более бессердечны, по мнению большинства тех же homo.

Реван далек от всех таких далеких и пространных рассуждений, он – практик. Да, верно, практик. И этим всё сказано. Его не интересует некая абстрактная истина. Жаль, но здесь наши интересы не совпадают.

Как бы то ни было, можно сделать так, чтобы головной мозг человека воспринимал несуществующие сигналы о не существующих же вещах. Или же наоборот – не воспринимал то, что существует в реальном мире. Будто бы его и нет вовсе. Реальное воздействие от нереального явления…

А что если и весь мир вокруг «убедить» что нечто нереальное оказывает на него вполне ощутимое и измеряемое воздействие? Результат-то все равно выражается в физической реакции – мозги это или нет.

Меня пробрала дрожь – как тогда отличить «настоящее» и «не настоящее»? Если весь мир, мир который я воспринимаю, будет воспринимать такую иллюзию, порожденную моей волей как некую субъективную реальность?!

Вспомнились известные «затейники»: Сатал и Алима Кето – «Краты». Джедаи говорят, что всё что они делали, было лишь жалким обманом, иллюзией… но почему тогда корабли сгорали по настоящему, а люди умирали? Целые армии и флоты погибали, сражаясь с иллюзиями? А Нага Садоу? Где та грань, когда обманывается не килограмм с чем-то серого и белого вещества, в котором беспричинно возникают сигналы и реакции, а целые корабли и организмы? Ведь какая разница, в чём беспричинно происходят некие физические явления? Даже если это удары мечей и попадания «выдуманных» турболазеров.

А тот призрак из коррибанской гробницы – я ощущал его как нечто реальное! Не иллюзию. И голова после той «промывки» болела по-настоящему. Зыбкая граница между наваждением и реальностью – боюсь, если я слишком долго буду искать ее, то заплутаю в противоречиях между материальной и идеальной картиной мира.

Решено.

Логическая цепочка завершилась – я понял, что грань межу «иллюзией» и «реальностью» благодаря воздействию Силы можно стереть в достаточной мере, чтобы с позиции практической такую иллюзию можно было воспринять как сотворенный твоей волей объект. В эту теорию укладываются и любые иные воздействия Силой.

Первый шаг сделан – я осознанно убедил себя в этом. Не прибегая к самообману – это должно придать мне уверенности. Хорошо!

У меня с людьми еще ни разу подобное не получалось – только с дроидами. Возможно, они кажутся мне проще, более четко и ясно устроенными – скроенными по чертежу, согласно плану сконструированными механизмами. И потому мне и легче работать с их нейроматрицами, что убежден в их «простоте». Возможно.

Рабочая гипотеза.

Камеры – голокамеры, а ведь все это ради вас! Готовьтесь. Даже запах дерьма не мог отвлечь меня от мыслей.

Да – мир зеркало, отражающее наше о нём представление. Да, он реален и материален – я привык быть в этом убежденным. И «да» и «нет» – одновременно. Похоже на состояние квантовой неопределенности. Но это, в общем-то, неверифицируемые утверждения. Но мое отношение к этому миру, моя вера в то или иное, моя воля способна его изменить. Что будет, если на миг убедить себя в его иллюзорности? Выбрать одну из двух версий? А если это противоречие только кажущееся? И без квантовой логики тут и шага не ступишь. Принцип неопределённости в действии.

Одного этого мало.

Двигаясь дальше – я могу любую квантовую неопределенность разрешить именно так – как мне нужно. Да – я могу убедить себя в этом, пусть и ненадолго. Почему бы и нет? Ведь когда я вижу картину будущего из множества, мириада случайных событий я выискиваю именно ту, которая меня устраивает. И затем стремлюсь к такому своему, светлому или не очень будущему. Играя в карты, я выбираю вариант будущего и двигаюсь в его направлении.

Событие перестает быть случайным, становится детерминированным. Если верить Ревану. Датчики в этой голокамере, как и микроболометры тепловизоров, как и датчики в матрицах цифровых камер так малы, что квантовые явления их не обходят.

Я определяю мир вокруг себя – в пространстве и во времени. Даже сидя рядом с парашей в тесной камере. Я сам, своими действиями привел себя сюда. Предсказал нападение – и выжил. Нет – я не ощутил намерение, я ощутил отзвук от действия в будущем.

Почему бы не предсказать события более мелкие, на вид ничтожные? Но при этом невероятное их множество. И своей волей выбрать им вариант будущего? Не обязательно охватить их все далеко не бесконечным своим сознанием – достаточно пожелать конечного результата.

Матрица камеры – проще, чем нейроматрица дроида. Это даже не ИскИн.

Это тоже убедительно.

Реван – предлагал сделать так, чтобы камера все также снимала реальность, но там, в голове человека эта информация растворялась, словно в дымящейся крепкой азотной кислоте.

Но для меня голова человека – запертый сейф. Но не «голова» дроида. Не процессоры и матрицы голокамер. Я читал, как они устроены. Какова физическая природа их работы. Я понимал её – как математику, пение гиперструн, сумму суперпозиций.

И это тоже убедительно.

Мир отражение мыслей. Я не смогу убедить человека в том, чтобы он видел меня, но не сознавал этого, как бы это сделал Реван, или любой другой джедай. Но я могу оттолкнуться от того, как бы он должен был думать, чтобы в его голове происходило бы, если бы он видел на мониторе совсем иное. И спроецировать такое восприятие на реальность.

Джедаи бы сочли меня сумасшедшим. Но логика действия та же – изменить сигнал на одном из этапов.

Так я, довольно усмехнувшись, посмотрел на камеры и воплотил мысль в реальность. Всю цепочку от своры ублюдочно-непознаваемых электронов, которые вовсе не какие-то там идиотские «шарики» из научно-популярных фильмов, а абстрактные объекты, адекватно воспринимаемые лишь на желтых, пыльных страницах, исписанных формулами. От этих «не шариков» я перешел к датчикам голокамеры – времяпролетной камеры, пользуясь более "земными" терминами. С её излучателем, процессорами на лету обрабатывающими и сопоставляющими данные. Потом в реальном времени поток архивируется, сжимается, теряя в качестве, но приобретая подвижность тяжелой ртути. Камера дешевая, сигналов много и потому они не шифруются – отправляясь на сервер, по оптоволоконному каналу, преобразуюсь еще раз – в портах во время отправления и приема. Кажется, все это невероятно сложно – но нет, это едва сравнимо с тем, как оптическая информация добирается до нашего рассудка: от зрительных рецепторов на дне глазного яблока до серого вещества извилистого и морщинистого неокортекса.

И я изменил только самое начало – отталкиваясь от желания того, чтобы охранник увидел бы нечто совсем иное, чем то на что в «действительности» будет взирать голокамера.

Дальше объёмная картина происходящего перед голокамерами, уже и без того разбитая на абстрактные кубики с численными характеристиками, спрессовывается, из нее выжимается весь сок, и сухой остаток высыпаются на плоские экраны перед ленивым охранником-викваем. Но его это не волнует – он сладко спит. Забавно – столько работы, а охранник блаженно дремлет, скорее всего, даже не осознавая, как именно картинка превращается в то, на что он давно забил болт. Ведь стены толстые, а двери прочные… Может он и прав? Но даже то, что он спит не повод, чтобы кто-то снимал на камеру как я хожу по-большому.

Какая низменная мотивация. Но сильная, очень сильная – ненавижу, когда за мной подсматривают, ненависть послужила необходимым топливом и камеры подчинились моей воле.

На этот раз у меня получилось. Камера работала и не подавала никаких тревожных сигналов, что её взломали. Но вся её объемная картинка, которую невозможно имитировать или подменить согласно уважаемым научным теориям теперь не соответствовала реальности. Она показывала, будто я расположился на лежанке. Я совершенно точно это знал – ощущал этот факт через Силу.

Я хакнул систему. Тяжелое для меня испытание.

Сделал раз – сделаю еще, если потребуется. Тут главное переступить некий порог. Я сейчас на волне позитива, хотя и сижу в зловонной непроветриваемой камере. Я попытался оторвать матрас от пола таким же способом – не вышло. Ни один, даже самый легкий предмет в камере также не собирался шевелиться или двигаться, и оставался совершенно неподвижным, игнорируя мои желания.

Шайзе! В чем дело? Ладно – оставлю эту задачу на потом, какой интерес в том, чтобы все решалось сразу и без усилий?

Я так и не смог заснуть, ломая голову над тем, что может ожидать меня впереди. После бессонной ночи в мерзкой камере меня вывели в коридор также в полусогнутом состоянии. Хотя оружие в их руках, казалось, гарантировало, что я не сбегу.

Меня привели в какую-то общую камеру, куда уже привели Травер и Ко.

– А вот и ты, – сказал Кейн. – главный разрушитель.

– Ломать – не строить, – пожал я плечами.

– Теперь на суд придут и хозяева раздолбанной недвижимости, – накинулся на меня Травер. Откупаться от хатта это одно, так еще и от них теперь!

– Ну, знаешь ли. Когда мы вели перестрелку, я думал не о чужой собственности.

– Он прав, – примирительно сказала Нейла. – Хватит с нас этих склок.

– Думай лучше, чем можно задобрить хатта, – сказал Травер. – Это не республиканский суд – самый гуманный в Галактике. Тут эти слизни сами себе на уме, никто не знает, что они решат. Вернее оно, в единственном числе – хатты не понимают самой идеи коллективного решения, суда присяжных, адвоката и обвинителя, совмещая все эти виды деятельности в себе одновременно. Я могу только гадать, удовлетворит ли он желания возмущенных подданных, накажет беспредельщиков ради условного порядка или просто отдаст решение в пользу того, кто преподнесет больше подношений. Или решит в пользу того, кто будет старательнее вылизывать ему жопу.

– Это называется судом? – подивился я.

– Неважно, что ты думаешь по этому поводу. Важно, что так считают сами хатты, – сказала Нейла.

– На выход! – возвестила стража. Это были не грубые и бездарные тюремщики, а те существа, в доспехах напоминавших скафандры. Пластины стык-встык целиком покрывали их нечеловечьи, но гибкие гуманоидные тела.

К их чести они не пинали нас и не били по почкам по дороге. И не заламывали руки. То, что мы были не вооружены, их устраивало. Профессионально ведя нас в «коробочке» они отконвоировали нас до местного зала суда. Хатт не ходил в суд для выполнения своих обязанностей. Если к этому куску жира применительно слово «ходить». Нет, напротив подсудимых приводили в его логово.

В слабоосвещенной зале играла музыка. На нише в центре зала возлежала туша хатта. Какой же он огромный! Хотя они как рыбы – растут всю жизнь, пусть и замедляя скорость роста с годами. Возле него отиралось пара рабынь-твилечек и тучный человек с обручем внешнего интерфейса на голове. Легко одетые девушки подавали хатту с блюда какую-то тошнотворно смотрящуюся пищу и вкладывали ее прямо ему в рот, из которого текли то ли слюни, то ли слизь. Тому оставалось, не открывая глаз только лениво ее пережевывать – растирая внутри безразмерной глотки шершавым языком.

Под лежбищем свисало нечто напоминавшее знамя – символ каджидика, его клана. Также это слово было названием их, с позволения так сказать «философии». Более точно её описывала известная пословица: «Наеби ближнего своего, ибо, не будучи наёбан тобою, наебёт он тебя и возрадуется!»

Стража молча указала нам место, где встать. Затем сама заняла точно рассчитанные места. В зал ввели еще несколько групп лиц. Все они стояли – присесть, как в храме было негде. Сидел, вернее, лежал только один разумный – слизень переросток.

Тучный человек, несший в руках церемониальный посох, вышел вперед.

– Повелитель Робадда-хатт велел привести вас сюда, чтобы выслушать ваши доводы и взаимные претензии, – неожиданно высоким голосом сказал он. – Вы все будете говорить по очереди, и не будете перебивать друг друга, иначе он посадит несдержанных в клетку и продаст на рынке, как диких животных. Поскольку только животным позволено вести себя на Его суде несдержанно.

Травер молча кивнул.

– Говорить будете только с моего позволения, и замолкните, если я скажу. Вы поняли?

– Да, – сказали мы.

– Не слышу! – взвизгнул толстяк.

– Да поняли мы, – ответил капитан за всю команду.

– Теперь слово за торговцем Будури – провозгласил подручный хатта.

Серокожий неймодианец в зеленой хламиде сделал шаг вперед и, патетично упав на колени перед хаттом заламывая руки проблеял:

– О в’ьеликий Робадда! Защ’итник и благослов’енный прав’ит’ель! Кто-то из эт’их п’иратов обрушил полов’ину моего магаз’ина. Я на грани разорен’я! Твой верный подданый вс’егда уважал твой закон и исправно плат’ил налоги. Я н’е смь’ейю м’ечтать, чтобы ты наказал в’иновных, но пусть они заплат’ят за прич’ененные разрушения.

– Во сколько ты их оцениваешь? – спросил его толстяк.

– Семьд’есят тыс’яч республиканск’их кред’итов. Ил’и двадцать три тыс’ячи купонов. Или тридцать ч’етыре тыс’ячи тойдар’ианских шуршиков.

– Повелитель рассмотрит твою просьбу, – сказал ему толстяк с напускным сочувствием. Я присмотрелся к шапочке неймодианца - невзрачная и невысокая, что говорило о его низком среди других неймодианцев социальном статусе.

Хатт в это время вообще не подавал признаков активности. Казалось, его вообще не интересует представление, которое перед ним устроили жалкие людишки.

– Хозяин мастерской Зао Орант, – провозгласил жирный слуга хатта.

Вперед вышел забрак. Он коротко поклонился.

– Великий Робадда. В ходе перестрелки погиб один из моих ценных работников.

– Сколько он стоил? – спросил человек с интерфейсом.

– Когда я купил его, он стоил мне двести тысяч кредитов. Но он уже много лет работал на меня и приобрел высокую квалификацию. Поэтому я оцениваю потерю в триста тысяч.

– Повелитель рассмотрит твою просьбу, – так же формально ответил он и ему.

– Гражданин Фендо Алриссиан? – обратился толстяк к немолодому человеку.

– Великий Робадда. – Надтреснутым голосом сказал он. Он был разбит горем. – Была убита моя дочь. Она была свободным человеком, и я требую незамедлительно предать смерти ее убийц.

– Ты желаешь кровной мести? Ты официально объявляешь ее, или просто просишь предать преступника смертной казни? – спросил его жирный секретарь, или кто там он был.

– Если их приговорят к казни, то это меня устроит. Меня не устроит никакое иное наказание и если их отпустят, то я буду добиваться возмездия согласно обычаю, – твердо сказал тот.

– Этот вопрос решит повелитель, – приторно улыбнувшись, сказал секретарь – Но он, возможно, назначит компенсацию. Как решит великий Робадда.

Он обернулся к группе из восьми гуманоидов, тем самым, которые пытались прикончить нас. Вернее к тем, кто выжил после этой глупой попытки.

– Чем вы оправдаете свои действия?

Вперед шагнул их вожак. Охрана, охранявшая драгоценные центнера жира, держала его на прицеле оружия. Впрочем, как и нас.

– О, величайший и милостивейший владыка! Могущественный Робадда-хатт! – склонился в низком поклоне перед ним виквай. – На меня, когда я беспечно отдыхал со своей командой, подло напал убийца и пират Травер Последний. Он очень опасный убийца и едва не смог лишил меня жизни. О его подлых деяниях говорит очень большая сумма, назначенная за его голову. Она станет твоей, если ты решишь казнить его. За головы его наемников-пиратов тоже назначена немалая награда. Она тоже может стать твоей. Один из них бывший солдат и хороший боец, ты сможешь дорого продать его любому ланисте[2]. А прекрасная твилека может стать огненным кристаллом любого гарема или дома для удовольствий. Его корабль огромен, хорошо оснащен и стоит целое состояние, его ты тоже сможешь конфисковать у этих убийц. Сверх того я могу принести тебе скромный дар в триста тысяч республиканских кредитов если суд будет справедливым.

– Это всё? – спросил его, поморщившись, секретарь. Виквай кивнул, еще раз поклонившись. – А что скажете вы? – он обратился к нам.

– Могущественный владыка, – вкрадчиво сказал твилек. Тоже поклонившись. Хотя я почувствовал, как нелегко дался ему этот шаг. – Этот бездарный охотник за головами, разумеется, лжет, огульно обвиняя меня в нападении. Моя репутация говорит обо мне, как о свободном торговце и умелом контрабандисте, а вовсе не как о пирате. В то же время эти отмороженные с позволения так сказать «охотники за головами» а в действительности убогие уголовники нарушили покой твоего города. Как делец я могу и не прилететь с делами туда, где любая мразь может напасть на честного твилека, – лица пиратов приобрели выражения крайнего возмущения. Но они сдержались, не дав себя спровоцировать. – Ты, несомненно, заработаешь больше, если накажешь беспредельщиков попутавших всяческие границы, а что важнее неудачников и продашь их всех в шахты, или как гладиаторов. Я не знаю, есть ли у них судно и какова его цена. Оно, несомненно, дешевле, чем мой корабль. Но я готов вручить тебе за справедливый суд подарки. Двадцать килограмм платины и один миллион кредитов.

Травер закончил свою речь.

Были еще четыре тонны кортозиса, который всё ещё оставался в трюме, поскольку мы выбросили тогда не все контейнеры. Но Травер их не упомянул, всё еще не выдавая единственной зацепки, ведущей к Куану. У меня затеплилась надежда, что мою еще не озвученную версию избавления от нависшей над нашими шеями угрозы он уже рассматривал. И пока не отбросил за её безумием.

То, что капитан предложил платину – очень хорошо, хатты любят «твердую» валюту. Хотя любой, живи столько же, сколько и они[3], будет с подозрением относится к виртуальным валютам, не обеспеченным ничем кроме веры в их ценность. Чей курс вдобавок беспрерывно скачет как пресловутая стрелка осциллографа.

– Ты не желаешь принести ему в дар рабыню? – спросил, облизнувшись жирдяй.

– Нет, она очень дорога мне, – сказал Травер, – к тому же она очень строптивая женщина и плохо знает свое место. Я так и не смог воспитать ее как следует, – с напускным разочарованием, сказал он. Не обладай я Силой, я бы мог этого и не понять. – Но та платина, о которой я говорил – высшей пробы.

Я припомнил то, что мы сбросили тогда на пиратов не все контейнеры – попросту не успели. Хоть на что то сгодится.

– Есть ли что у кого добавить к сказанному? – толстяк обошел всех присутствующих. – Ты, – он подошел к пирату-викваю, поднявшему руку.

– Я готов дать в дар великому правителю свой корабль, если он будет справедлив, – сделал он последнюю ставку.

Травер, однако, промолчал, ему расклад был виднее.

Хатт был, несомненно, велик, - тонны две живого веса в нем точно было. В такой момент я жалел, что Джордано Бруно оказался прав[4].

И он сохранял полное спокойствие. Ему бы в покер играть.

Он молча жевал свою пищу, словно бы еще не заметив, что суд вообще начинался. Молчали и мы. Затем спустя минуту туша всколыхнулась.

– Ам Ма Буки. Буудепутарима. … – начал он мычать на своем хаттском. Низкий голос его заполнил всю залу, все почтительно притихли.

– Великий Робадда принял решение, – перевел на основной секретарь, театрально взмахнув рукой. Шоудаун наступил.

– Кодака и его команда получат честь принять участие в ежемесячных Играх. Где умрут в страшных мучениях, развлекая благословленный прекраснейшим правлением мудрого Робадды народ. Всё их имущество будет конфисковано в пользу владыки. Он с благодарностью примет дары капитана Травера Последнего. Часть этой суммы будет потрачена на компенсации пострадавшим.

Торговец Будури получит двадцать тысяч кредитов. Владыка говорит, что на ремонт в действительности нужно всего сорок тысяч. Будь его жадность ещё выше, Робадда велел бы посадить его на тупой кол за попытку обмануть его. В следующий раз, если Будури решит обмануть его, он прикажет снять с него кожу. От себя лично добавлю, что тебе лучше вообще не попадаться ему на глаза.

Зао Орант получит свои триста тысяч, как того и желал. А гражданин Фендо получит бесплатный абонемент на посещение Игр, где сможет увидеть, как пираты лишатся своих жалких жизней.

Капитан Травер Последний и его команда могут быть свободны. Само собой, вручив обещанные дары.

Благодарите хатта за справедливость! – громко окончив свою речь, секретарь стукнул посохом.

Все поклонились. Согнул спину и я, дабы не выяснять пятой точкой, чем же тупой кол отличается от острого.

Один из пиратов начал громко ругаться и кричать. Его оборвал оглушающий возглас хатта. Он мог орать ещё громче, настолько громко, что у меня заболели уши. Пират, услышав хатта и вовсе сбледнул с лица и расплакался, начав причитать над своей судьбой.

– На пару слов, – сказал мне секретарь.

– Что нужно?

– Мой господин хотел узнать, не намерен ли ты сменить нанимателя? Он считает, что твои таланты на его службе будут вознаграждены намного более щедро, чем работа на контрабандиста, – вот какой поворот!

– Спасибо, но меня это не интересует, – отказался я от этого сомнительного предложения.

– Жаль. Будури бы даже решил вопросы с ценой за твою голову, если бы ты согласился. Прощай наемник, – сказал мне секретарь.

Стража проводила нас обратно в тюрьму, где нам вернули все наши вещи. Причем Траверу пришлось дать взятку, чтобы нам вернули все оружие, которое у нас забрали при задержании. Оплату своего «справедливого» суда хатт принял хаттскими деньгами, которые мы так не успели обменять, причем обсчитав нас, весьма удачно для себя решив, что Травер предложил ему миллион по двенадцатеричной системе счисления, какую принято использовать на родине у твилеков. Причем хатта не волновало, что сам его вид использовал восьмеричный, а Травер говорил на общегалактическом, подразумевая десятеричную.

В общем, хатт забрал почти три миллиона. Пиздец. Но куда мы пойдем жаловаться – ему самому? Решение суда тут обжаловать не принято.

– А почему так разрыдался тот пират? Хатт назначил его любимой женой? – спросил я команду шепотом.

– Почти, – сказала Нейла. – Он сказал, что продаст того каким-то изуверам для публичной платной пытки. За дерзость. Его будут терзать почти месяц, отделяя от него постепенно различные части тела. Некоторые жизненные формы испытывают удовольствие, наблюдая за чужими мучениями.

– Не позавидуешь бедняге, – сказал я.

– Ты бы лучше беспокоился за свой кошелек, – сказал недовольно капитан – Все расходы мы раскидываем по положенным долям.

Он сам при этом нёс наибольшие расходы.

– Херово, – сказал Кейн.

– Всё равно не понимаю, как устроен этот «суд». Все сказали точно не достаточно для принятия решения.

– Не думаешь же ты, что хатту не предоставили полное досье на всех фигурантов дела, не были проведены все необходимые экспертизы, – улыбнулся Травер. – Оценили даже ущерб и рыночную стоимость той несчастной погибшей. Чтобы компенсировать отцу, если он запросил бы деньги. Хатты вообще всё измеряют в деньгах. Прибыли, убытки – никаких душевных там ран.

– Хатты уроды конечно, но похоже не тупые, – сказал Кейн.

– От этих ганков мне не по себе, – сказала Нейла.

– Ганков? – это слово мне было едва знакомо. Хотя я вспомнил пару строчек из учебника истории. Они истребили пару каких-то разумных видов, устроили кровавую войнушку, затем, вконец оборзев, покусились на Республику. Нетрудно догадаться – закончилось это для них плохо. Вот и служат хаттам с тех пор.

– Наемная стража. Никогда не видела их без доспехов. Они умелые наемники, убивают без промедления и жалости.

– А эти «скромные дары» обязательны? – спросил я у капитана.

– Вовсе нет. Но на принятие решения хаттом влияет так много, что лучше перестраховаться. Сильно зависит от их желания поддерживать порядок у себя. От их алчности. Или тот человек-мужчина, он ничего не предложил Робадде. Будь ситуация иной он мог бы продать их в рабство. А мой «подарок» как раз мог стать компенсацией при их казни за недополученную прибыль. Но хатты вообще редко кого казнят. Это не прибыльно. Устраивать гладиаторские игры выгоднее. Или продать извращенцам.

– Даже не знаю, что сказать о «справедливости» хаттов. Сейчас я не очень то и против нее, поскольку не мне сражаться на арене, – ответил я.

– Лучше радуйся, что ты был не в республиканском суде. Я серьезно. Там бы впаяли превышение самообороны, или убийство по неосторожности. И штрафом бы мы не отделались. Нас бы даже не просто посадили, в лагере психоаналитики ежедневно промывали бы тебе мозги. Пока не убедились бы, что ты типа «исправился». Слышал в подробностях, как это происходит, – с отвращением сказал Травер. – Это если бы нас поймали в каком-нибудь до усрачки цивилизованном мире.

– Что с наградой на головы? – спросил Кейн.

– Херово. Мы слишком долго делали деньги, потратили дня три на всякое дерьмо. Куан опять увеличил её, но обещал пока не менять недели три, хотя думаю, он потерпит и четыре, вроде бы дает нам время подумать. Предлагаю обсудить это, когда мы заберем Ивендо.

– У меня нет возражений.

– У кого-нибудь еще они есть? – задал риторический вопрос капитан.

***

Вот так потеряв на этом деле деньги, несмотря на огромную прибыль от переданного груза спайса, мы покинули хаттову во всех смыслах планету.

Звёздная дорога вела нас на большой перекресток – Кореллию. Еще один ход конем по звёздной доске. Нам надо было забрать Ивендо. Его наконец-то выписали из наркологической клиники, где боролись с его пагубным пристрастием. Надеюсь, победили. Но, судя по тому, как долго он там находился, пристрастие сдаваться не желало. На этот раз мы даже не заметали следы во время прыжка, а считал его я – Травер торопился, но все это прошло в атмосфере полной секретности – Кейн так и не узнал, что я рассчитывал не только этот прыжок но и прыжок до Нимбана.

Если смотреть на географию Галактики с точки зрения навигатора, - то это большое дерево, в основании которого находятся миры «Ядра». Причем в Ядро записаны не те миры, что расположены ближе к центру галактики, а те, до которых проще добраться из Корусканта. Половина их в действительности геометрически ближе к центру, чем к окраинам рукавов галактики, но вторая половина вообще может быть геометрически хоть на задворках галактики. Если посмотреть на это трехмерное (в действительности шестимерное) «дерево» то приличная часть его периферийных миров связанна множеством относительно удобных хорд. Относительно ужасного состояния гиперпространственных путей в этом регионе. Это внешнее кольцо. Находясь в его пределах проще добраться до множества иных миров на нём-же, чем совершать прыжок в «ядро» к столице. Есть и иные компактно объединенные регионы, но нет ни одного даже близкого по числу звёзд к масштабности внешнего кольца.

Из-за этого инстинктивно непонятного устройства границы секторов и регионов весьма сложное понятие. Далеко не всякий политик полноценно понимает, как в действительности выглядят границы его владений. Шесть измерений – это очень много даже для самого изощренного разума самого матерого словоблуда, пусть и существуют карты, перестроенные с точки зрения удобства понимания этой картины. Иногда это устройство кажется мне подобным нейронной структуре мозга пронизанной синапсами, соединяющими миллиарды нейронов. А мы сами одиночным сигналом – носящимся по этой сети. И в масштабах галактики таким же значимым.

Головизор поймал несколько голоканалов ближе к Ядру, что позволило вспомнить, когда же должен заканчиваться «день» и начинаться «ночь» – мы, наконец, посмотрели на часы. Но мой нарушенный циркадный ритм уже не позволял считать прошедшее время в сутках, днях и ночах. Естественный биоритм человека не двадцать четыре часа, а чуть более или менее. Регулярный циклы смены освещения настраивают его на стандартные сутки, но стоит пожить на корабле контрабандиста, где свет или тьма – твое личное предпочтение, как все возвращается на круги своя.

Ивендо мог бы добраться до любого из ближайших к Нимбану миров, или даже на него самого, или что разумнее встретиться с нами на середине разделяющего нас пути. Но капитан «сжег» центнер тибана и гонял через всю Галактику двухсоттонный корабль, чтобы подобрать одного человека. По-королевски. В другое время капитан может и вспомнил бы такие слова, как «амортизация», «потери от простоя коммерческого судна» и им подобные, уверен, ему они известны. Но мы торопились. Вдобавок Ивендо не мог просто взять и сесть на первый попавшийся корабль – это было небезопасно.

Хватило ума не садиться на поверхность планеты, а состыковаться с одной из орбитальных платформ. Гравитационный проектор станции подтянул судно с миллиметровой точностью. Мы даже не выходили из корабля, запустив пилота через стыковочный шлюз.

Ивендо вошел, оглядываясь по сторонам. За ним, как привязавшаяся собачонка левитировал его багаж – такой же старый, как и он сам, контейнер. Рундук. Штанина не скрывала то, что ниже колена вместо ноги был скелетообразный протез. Протез руки также не блистал красотой. Всё такое же вечно кислое выражение лица. Не многое в нём переменилось.

Он, даже не обратив на нас внимания, сразу же начал осматривать внутренности корабля.

– Да уж-ж-ж, – взгляд его шарил по стенкам корабля, руки ощупывали кабели и трубы, не прикрытые фальшьпанелями. Тут же вспомнил, кто их снял – это в духе Ивендо. Затем взгляд его наткнулся на заваренную балку крана под потолком

– А я так и думал! – воскликнул он. – Вы таки нашли по дороге ту розетку, в которую непременно нужно сунуть пальцы.

Лицо его приобрело чуть более здоровый оттенок, но выражение вечного недовольства не покинуло его. А надтреснутый голос ни с чем нельзя было перепутать. Всё тот же Ивендо.

– Добро пожаловать на борт, – указал ладонью путь Травер. А он очень ценил этого противного старикана.

– Без тебя было грустно, – приветливо улыбнулась Нейла.

– Угу, – скривился он.

– А я задолбался. В команде сильно не хватало механика. И пилота, – сказал я.

– Глас рассудка? – предположил он голосом в нос.

– Этот старикан наш столь ценный пилот? – спросил Кейн. Его Ивендо тоже изучал долго и внимательно.

– А это, несомненно, пехота. У тебя это прям на лице написано. Звание, номер части? – сказал лейтенант раздражающим командным тоном.

– Флотский? – с презрением сказал Кейн. – Тут тебе не палуба для построений. Или как вы её там называете.

Боги! А я так надеялся, что это не случится. Похоже, людские предубеждения вещают громче любого гласа рассудка. На борту корабля флотские чины стоят на шаг выше им равнозначных из десантного наряда, но начать с подобного напоминания знакомство! Ивендо точно не спешит обзавестись новым другом. Десант, армейцы или «сапоги» экипажем военного звездолета рассматриваются, как вечно досаждающий и совершенно бесполезный живой груз, о котором вспоминают только тогда, когда их нужно отправить в какую-нибудь мясорубку на поверхности. Когда что-то прикрыто локальными щитами и огневой мощи флота недостаточно, чтобы пробить их. Штурмовать планеты, прикрытые планетарными щитами, правда, еще никому не приходилось - ими дай боги были прикрыты несколько десятков планет в Галактике[5].

Нужны люди с оружием непосредственно в руках и тогда, когда нужно взять чужой корабль на абордаж. То есть почти никогда – на войне, но частенько в мирное время, при досмотрах и арестах. Абордаж в большинстве случаев невозможен, а когда возможен – как правило, не нужен.

Во-первых, на любом боевом звездолете хватает турелей, чья огневая мощь, превосходит всё то, что способны унести с собой бойцы. Поскольку питаются они от сети корабля, а не от переносных энергоячеек – десанту никогда не соперничать с огромной энергетической установкой корабля.

Во-вторых, попасть на целый корабль противника задача далеко нетривиальная – если ты не ракета, разумеется. Или джедай, которому помогают Сила и станции РЭП огромного числа кораблей.

К тому же, если можно сделать, то корабль находится в плачевном состоянии и куда проще отправить вместо десанта пару протонных боеголовок – это и дешевле и надежнее.

В-третьих, абордажная команда в действительности способна захватить корабль только с позволения его собственного капитана, который всегда может вывести реакторы в нестабильное состоянии или уйти в нерасчетный гиперпрыжок. И если его команда «коробки» оплавившейся снаружи до состояния шлака погибла раньше самой «коробки» – корабля, то он может заняться самоликвидацией и по дистанционному сигналу, если он составная часть эскадры или бригады. Такое тоже случается.

Корабль, после боя доставшийся врагу – яркий пример бесчестия его старшего офицерского состава.

Исходя из всего этого десант, находящийся на корабле противника – либо самоубийцы, либо высококлассные профессионалы, бросившие вызов печальной статистике, или их отправили захватить на нём что-то действительно ценное. Впрочем, они всё равно остаются самоубийцами при любом раскладе. Как и все мы.

Наземные операции тоже случаются не намного чаще – разве что надо занять территорию, уже по факту завоеванную сражением в космосе рядом с планетой. Чтобы местные не дергались, абстрактный флот на орбите – это одно, а парни на танках, марширующие по вашим улицам – другое. Так поступила торговая федерация в первом эпизоде киносаги. Хотя и высадку не самых впечатляющих дроидов из грузовых судов, осуществляющих блокаду, счесть за полноценную военную операцию сложно.

Несмотря на свою численность на войне «пехота» решает те же задачи, что и ассенизаторы в многолюдном городе. Без них жизнь в нём невозможна, но без особой нужды о них стараются не вспоминать. Они как охранный отдел в крупной коммерческой фирме – необходимы, но основные-то дела ведут не они. При всем при этом они единственные, кто встречается лицом к лицу с противником.

Но в действительности они выполняют задачу карателей и внутренних войск на оккупированных территориях. Может быть, массовое строительство планетарных щитов и даст для них более благородные и сложные цели, но пока это так.

Обобщая, десант в девяти случаях из десяти – действительно шумный и бесполезный груз на корабле. Доля денежных затрат на его оснащение и снабжение в сравнении расходов на капитальные корабли измеряется парой процентов от военного бюджета. «Десант» звучит круто, но только звучит – отправляют их только на те задачи, которые не решить простым нахождением флота на чужой орбите. В войне на уничтожение десант, например, вообще не нужен.

Зачистка, приведение к покорности. Предупреждение восстаний. Неудивительно, что «белая кость» – флотские относятся к десанту с таким пренебрежением. Вдобавок подготовка пилотов, всех прочих офицеров и специалистов обходится дороже, чем пехотинцев – привлечь такие кадры сложнее. Их меньше и как лица, размещенные на корабле постоянно, в отличие от пехоты они проживают в лучших условиях. И так до бесконечности. Несмотря на все усилия по установлению взаимопонимания между этими двумя родами войск их взаимная неприязнь, кажется, будет вечной. Но для меня было загадкой, почему именно Ивендо начал первым.

– Ты находишься внутри вооруженного корабля, способного к гиперпространственному переходу. Я второй пилот, а ты десантный наряд, – повторно наехал на него лейтенант. – Даже, если он состоит из одного тебя, то я старше по званию. Звание, номер части?

– Вы тут еще на гауптвахту отправьте друг друга, – поспешил вмешаться Травер. – У нас нет десантного наряда. И устава тоже никакого нет, поскольку мы возим контрабанду, а не ходим в боевые походы. И тут один начальник – это я. А остальные просто члены команды. Уяснили?

– Я штурман, – сказал я с улыбкой.

– А я контр-адмирал, – прогундосил Ивендо. – Что раздробило эту рельсу? – он указал пальцем на уродливый сварной шов. Моя работа.

– Пираты из турболазера. Долгая история. Ты лучше проходи, располагайся. Выпей кафа, отдышись, – ответил капитан.

– Отдышался за прошедшее время. Мне правое легкое поменяли на имплант. До сих пор шпангоуты ноют, но скрипит потихоньку.

– Пройдем в кают-кампанию. Поговорим, – предложил капитан.

Ивендо, бросил странный взгляд на свой рундучок, но всё же он внял предложению капитана. Затем он, рассевшись в кают-компании и сложив ногу на ногу, внимательно выслушал наш рассказ, лишь изредка задавая вопросы. Свою шпагу он отстегнул – положив рядом с собой. Длинная, тяжелая и явно ему неудобная, для старика она была также важна, как и его затасканный китель – на котором не было ни единой не боевой награды. Потому что их по решению суда стараются не отбирать. Впрочем, если он предпочитает молчать, то это его дело.

– Я пропустил всё веселье? – разочарованно протянул Ивендо, когда мы закончили. Черт! Он говорил искренне.

– Ты и вправду так думаешь? – спросил его Кейн настороженно.

– Конечно. Худшая вещь в жизни это не опасность, а скука.

– Ты сумасшедший старик! Вот ты кто, – сказал Кейн. – Травер, где ты эту команду психопатов подобрал!?

Тот лишь пожал плечами.

– Замечу, что и твое здесь членство также не случайно, – спокойно ответил я. – Не все разделяют твои кулинарные пристрастия.

– Это было один раз. На вашем фоне я абсолютно нормален. Я охуенно нормален на вашем фоне! – громко сказал десантник.

– Да-да, конечно нормален. Все в этом уверены, – злорадно сказал лейтенант.

– Хватит лечить меня, старик! Думаешь, что умнее меня? – сказал Кейн.

– Нет, я так не думаю, – строго ответил тот. – Для начала я против тебя почти ничего не имею, всего лишь хотел выяснить, насколько на борту корабля ещё уважаются правила субординации – их ведь не просто так придумали. Теперь я это знаю, знаю и что мне от тебя ожидать. Но, несмотря на весь твой гонор – в то время, когда я буду находиться за штурвалом, меня на корабле будут слушаться все. Даже Травер не будет встревать лишний раз. Ты меня понял?

– Это так, – подтвердил капитан.

– Ты меня понял? – повторил Ивендо.

– Я под такой херней не подписывался, старикан.

– Юноша я не требую уважения к старости, – сказал, улыбнувшись, лейтенант. – Это хуйня – любой идиот может дожить до моего возраста. Для этого не надо прикладывать никаких усилий – это происходит само собой. И ты, если тебе повезет… хотя хрен его знает, будет ли это везением, станешь таким же старым пердуном, как и я. Но это вряд ли сделает тебя сильно умнее и мудрее. Но то, что конкретно я еще жив, связано только с тем, что я действительно хорошо выполнял свою работу на протяжении всей своей жизни.

Зубы у лейтенанта были тоже искусственные – опять металлы и керамика. Я скользнул Силой по его организму, с прошлой с ним встречи я стал разборчивее, научился видеть яснее. И почка – одна их двух… второй вообще не было. Боги, сколько же в нем пластика и металлокерамики!

– За наши головы назначили награду, кто, что может предложить? – сказал Травер тоном, каким возвещают приезд сборщика податей или руководителя страны в провинциальный город.

– Уже пять миллионов на всех. Я смотрел вчера. Кого ты задел Травер? Наступил хатту на хвост, зарезал сенатора? Или продал в рабство его дочку? Неужто один Куан внёс такие бабки?

– А было куда как меньше, – подсчитал я.

– Итак, я обрисую ситуацию, – сказал, встав и начав нервно вышагивать Травер. – У нас сейчас денег ровно столько, чтобы добавив ожидаемую от продажи «Счастливой шлюхи» прибыль мы смогли расплатиться. Мы потеряем все деньги, а я лишусь корабля. Меня это не устраивает по двум причинам – затраты на решение общих проблем неравнозначны. Корабль мой, а не ваш. Во вторых – это действительно мой корабль.

Но даже, если я решусь на подобное – для этого надо найти хорошего покупателя и на это уйдут все оставшиеся у нас девять дней. Если мы, хотя какие мы – в первую очередь я, решим расплатиться то это единственный вариант. Поскольку разницу за десять дней мы не заработаем. Слишком долго, гиперпривод у нас достаточно изношенный. Никак.

– Ты предлагаешь сдаться? Просто отдать деньги? – спросил Кейн. – И мои тоже? Да?

– Я назвал пока только первый вариант, – ответил Травер. – К нему мы можем вернуться, только если нас не устроят другие.

– Можно просто послать Куана Сенда на хер, – предложил Кейн.

– Это я тоже рассматривал, но даже не собирался предлагать, – сказал кэп. – Это глупо – он попросту подымет награду за головы еще немного, и увеличит пеню, которую хочет от нас за нанесенный ущерб. Не столь важно, кто сдастся первым – ценники, прилепленные к нашим лбам, никуда не денутся. Я обсуждаю это, поскольку деньги, которые мы заработали – они не только мои, они принадлежат нам всем сообразно нашим долям.

Зря он это сказал – подумалось мне.

– То есть, если я свалю, то я херов миллионер? – усмехнулся Кейн. – Подумать только.

– Если ты свалишь – ты в первую очередь мишень с ценником, – сказал Ивендо. – Конечно, можешь смотаться в какую-нибудь дыру за пределами цивилизации, самое дикое место в галактике. Но не думай, что там ты сможешь находиться в безопасности. Охотники за головами не просто так рыщут по глухим местам в поисках тех, кто скрывается от закона… или просто скрывается.

– Но ведь деньги требуют с Травера? – продолжил десантник. – Куану же насрать на меня. Как только он получит своё – он снимет награды со всех, зачем мне попусту тратить деньги?

– Ты опять забыл, что я не только честный торговец, но и ожидаю подобной честности от всех прочих, – оскалился капитан, вздернув брови. – Память отшибло? Мы все должны ему. И если я заплачу за то, что бы спасти твою шкуру из своих денег, то ты будешь должен мне, и я клянусь честью – найду способ вытрясти из тебя эти деньги.

– Ты не оставляешь мне выбора? – ощетинился Кейн.

– Выбор всегда есть, – многозначно ответил Ивендо. – Всегда можно выйти из игры.

– Может, обсудим другие предложения? – предложил я. Выйти из игры мы, действительно, всегда успеем.

– Замочить Куана, – предложил Кейн. – У него толковая, прошаренная охрана, но её не так много, как кажется. Помните, вы рассказывали, как сели тогда в космопорте? Вас же никто даже не встречал! Вообще. Они расслаблены и не ожидают никакого нападения, не боятся и пиратов. Слишком сильно верят в свои щиты и турболазерные башни. А ведь у вас тогда мог быть полный корабль бойцов, вы тогда могли бы выскочить, устроить ганкскую резню в миниатюре. Но вам попросту дали сесть на пустующем поле, не интересуясь содержимым корабля. Это о чём-то да говорит.

– Толку то с того, что мы его убьём? – спросил капитан. – Кто тогда снимет с наших голов награду, а? Конечно, награда больше не увеличится, но этого мало, чтобы так сильно рисковать ради этого. Нас мало, а мы далеко не профессиональные убийцы. Я не солдат, Нейла и Олег тоже.

– Куан очень дорожит своей жизнью. Можем взять его живым, во всяком случае, достаточно целым, а потом он запоет в моих руках, – всё равно настаивал Кейн.

– Нейла, а что ты скажешь? – спросил я «жену» Травера.

– Тебе и вправду интересно мое мнение? – удивилась она. – Вы можете спорить сколько угодно, но как решит Травер, так в действительности и будет. Не хочу тратить время на глупости.

– Ивендо? – обратился я к пилоту.

– Меня устроит любой вариант, если я при нём буду пилотом на этом корабле. А для этого «Шлюха» как минимум не должна быть продана.

– А если его все-таки решат продать?

– Я прихвачу свой рундучок, отправлюсь на какой-нибудь тихий мир-курорт, потрачу оставшиеся деньги на развлечения, а затем, когда они мне надоедят, а случится это быстро… или же у меня откажет очередной орган, я сам закончу свои дела.

– Пиздец, – не сдержался я. – Но почему?

– Жить на пенсию или побираться я не буду, это не по мне. Можно заняться неинтересной мне работой, она будет давать мне достаточно денег, чтобы продолжать свою жизнь, поддерживать моё изрядно изношенное тело в исправности. А всё ради того, чтобы заниматься неинтересной работой дальше. Но я не намерен принимать участия в подобной нелепице.

– Справедливо, – кивнул я. – У меня есть план.

– Нечто безумное? – спросил Кейн.

– Абсолютно безумное. Нужно сделать так, чтобы Куан сам с превеликой радостью сел на первый попавшийся корабль, который будет в пределах парсека от Апатроса, даже не интересуясь его внешним видом, названием или происхождением. И вообще ничем не интересуясь.

– Я тоже думал об этом, если правильно понял твой замысел – сказал Травер. – Но нас засекут на подлете, как только мы выйдем из гипера.

– А вот и нет, – довольно сказал я. – Я как навигатор запомнил внешний вид башни освещения гиперпространственной обстановки. Вернее сенсоры на ней – они всегда располагаются снаружи – так помех меньше.

– Продолжай…

– Как оказалось, гипердатчиков таких габаритов в производстве всего пара сотен, а прайсы доступны для изучения. И я нашел спецификацию на те, что установлены на Апатросе. Дорогая штука – вряд ли у них есть еще одна такая башня.

– И?

– Такие датчики несовершенны, у них есть слепая зона. Строго за этой башней, в гравитационной тени планеты наш выход не зафиксируют.

– Выход на низкой орбите? – заинтересовался Ивендо. Ты же понимаешь – тут или-или. Или мы выходим на заданной высоте, но с хер знает какой скоростью. Вероятнее всего, настолько высокой, что не сможем изменить курс и неизбежно разобьёмся о поверхность Апатроса.

Или же будем выходить на малой безопасной скорости. Но тогда прыжок будет настолько неточен, что можно вывалиться в Беш в нескольких астрономических единицах от Апатроса. Вероятнее всего ближе – но даже разбег в сотни километров от точки математического ожидания будет только в малом кусочке нормального распределения. Ты должен понимать меня. Доли процента в лучшем случае. Я сам не навигатор, только умею немного навикомпом пользоваться, но это, по-моему, именно так.

– А по-человечьи можно? – спросил Кейн, силясь понять сказанное лейтенантом.

– Он и сказал всё «по-человечьи», – ответил я ему, хотел было сказать, что ему надо перевести на обезьяний, но сдержался. – Проще говоря, шанс совершить такой гиперпрыжок, даже из соседней системы – один на миллион.

– Тогда и говорить не о чем! – сказал Кейн. – Что за план такой дурацкий?

– Дело в том, что я уже совершал успешно прыжки с куда меньшей вероятностью удачного исхода. Или выходя настолько близко от намеченной точки выхода, что это укладывалось в миллиардную.

– Ты рисковал нашими жизнями?! – начал тяжело дышать Кейн, крылья его носа начали раздуваться – ещё чуть-чуть и он опять бросится на меня.

– Ничуть, – вступился за меня Ивендо. – Остынь, Кейн. Как, по-твоему, джедаи отбивают с помощью своих световых мечей плазму? Это талант того же рода. И это значит, мы можем выйти из гипера незамеченными. Это уже сильно развязывает нам руки.

– Что еще? – спросил Травер. Кажется, мне удалось вселить в него надежду.

– Когда я был в том поселении, я брал твой спидер, ту развалюху, помнишь?

– Вывозил мусор на помойку, – припомнил Травер.

– На КПП почти никакого контроля. Только по транспондеру транспорта. Записали в базу, пропустили в автоматическом режиме на обратном пути. Дорога же до шахты длинная, разбитая, вся в холмах и низинах.

– Любой спидер можно перехватить без проблем, – согласился Кейн. – И что, мы проберемся в поселение, умыкнем Куана, вывезем «загород» и сделаем ноги? Интересный план, надо его обмозговать.

– Нет, это слишком рискованно – его охраняют, а нас слишком мало, кроме того я чую, что это провальная затея, – отмел я такое предложение. – Надо сделать так, чтобы он сам, добровольно сел на наш корабль.

– Такого никогда не произойдет, – сказал уверенно Кейн.

– Да как же вы не видите! – воскликнул я. – Там в этой шахте трудится целая армия отборных головорезов и всё, что нам нужно сделать – организовать бунт. Дать им достаточно оружия, при определенной критической массе вооруженных бунтовщиков они завладеют оружием охраны, и бунт уже будет нельзя подавить – он станет самоподдерживающимся. Ведь охранников не так уж и много.

– Каторжники носят ошейники с взрывчаткой. Бунт невозможен, – буркнул Кейн.

– В шахте их не носят, – сказал я.

– А толку-то? – только выйдешь, как на тебя его вновь цепляют. – Любая агрессия и БАХ! Тебе голову нахер отрывает.

– А откуда поступает сигнал? Я видел такие ошейники в продаже. Тоже запомнил, как они выглядят. И тоже нашел на них спецификацию. Популярная хреновина на внешнем кольце, надежная, но надежность её заключается в простоте. Обычный приемник, запрограммированный реагировать на уникальный сигнал, детонатор – и всё это не извлекаемо, разумеется. Вдобавок оптическая линия контролирует тот факт, что он застегнут.

– У любого охранника есть пульт. Он наводит его на тебя, нажимает кнопку, и через пол секунды твоя голова отделятся от тела, – объяснил Кейн.

– Но сигнал то идет не от пульта. Иначе бы у каждого охранника был список таких ключей. Тут следует учесть очень важный факт. Рабы это дорогая собственность. Конкуренты по бизнесу – вот основная угроза Куана, а не пираты. Также как и всех, кто ведет бизнес на внешнем кольце. Если бы в каждом пульте была возможность управлять такими чипами непосредственно с него, то это сделало бы систему слишком уязвимой к взлому. Любой мог бы похитить управляющие коды.

Поэтому в том пульте, о котором ты говорил, только камера, и сканер, определяющий номер заключенного и что-то вроде обычного СВЧ радиопередатчика, – сказал я. – Фото отправляется на сервер, сверяется с базой данных, вырабатывается сигнал и отправляется на ошейник. Сигнал очень мощный, иначе бы любая глушилка взломала бы такой ошейник. Сигнал идет со специального передатчика. И передатчик и сервер защищены от взлома, поэтому вся власть над этими устройствами сосредоточенна в одном месте. Максимум дублирована, но не более.

– Разве нельзя сделать так, чтобы пульт можно было заблокировало дистанционно?

– Можно. Но всегда можно защититься от передаваемого сигнала. РЭБ, контейнер выстланный нейраниумом.

– Я всегда думал, что эти ошейники все время в приеме сигнала – стоит только его потерять и всё – взрыв. – сказал Кейн.

– Опять же, вспомни о конкурентах. Стоит, кому-то включить глушилку и всё – он разом потеряет всю свою собственность. Слишком рискованно. Поэтому в конструкции этих ошейников всё продумано в первую очередь так, чтобы с помощью этой системы нельзя было взорвать всех рабов разом. Единственный способ её защитить – завязать всё на криптоключи так, что всё проходило через физически охраняемый сервер. Но эта надежная защита сама создает уязвимое место, но так уж вообще устроен наш мир.

– Ты всё продумал? – спросил меня Травер.

– Не всё, у меня только наметки плана, нужно много уточняющей информации, чтобы он выглядел надежно.

– Может, ты знаешь, как взломать этот сервер?

– Конечно, знаю, – кивнул я. – Но для этого понадобится немало взрывчатки.

– Это самоубийство, – яро сказала Нейла. Ее лекку изогнулись, явно показывая, насколько она разозлена.

– А я уверен, что нет, – сказал я.

– Просто уверен, или это имеет под собой иное основание, на которое из нас всех опираться можешь только ты? – спросил меня Ивендо.

– Иное. И это «основание» тоже упрямо подсказывает мне, что это единственно верный путь.

– Тогда мы обязаны следовать таким подсказкам, – согласился лейтенант. Он очень серьезно относился ко всему, что связано с Силой. Но, учитывая факты его биографии, у него были на то причины.

После чего мы жарко проспорили еще часа три – я вынужден был отстаивать каждое звено моего плана. Но, в конце концов, его хотя и признали сумасшествием, но как это ни странно вполне осуществимым. Ивендо назвал план любопытным и счёл, что его исполнение будет для него интересным опытом. И кто из нас более безумен?

– Эту идею… надо хорошо обмозговать еще раз, – сказал в заключение Травер. – И я думаю, что если это действительно невозможно, мы всегда можем от неё отказаться. Но всё так непрочно – импровизация только тогда выглядит красивой для окружающих, когда ты в действительности к ней готовился. Нам нужна кое-какая подготовка.

Поэтому, после того, как корабль отстыковался, мы прыгнули в ботанский сектор. Там продавался один из важнейших товаров в галактике – информация. У этого вида идея частных сыскных агентств развилась несколько дальше, чем у людей. Если одни цивилизации вроде зелтроннской строились вокруг секса и иного гедонизма, то Ботанская – вокруг интриг и шпионажа.

У них были компании, предоставлявшие информативные услуги – частные разведывательные службы. Со своими информаторами, явками и паролями. В том числе резиденты в крупных компаниях и правительстве. Возможно в Сенате. Может и в Ордене джедаев, чем чёрт не шутит.

Ивендо, расположившись на корабле, первым делом схватил меня за шкирку долго и методично изучал все то, что произошло с кораблем в его отсутствие. Он не был сильно разочарован, во всяком случае, не сильнее чем обычно.

– Ты больше не куришь? – удивился я тому, что он не тянулся за сигаретой при первом удобном поводе.

Мы сидели в машинном отделении – рядом с верстаком.

– Меня закодировали, – с досадой сказал Ивендо. – Очистили организм и переделали всю биохимию. Врачи не только лишили меня физической и психологической зависимости, более того они сделали так, что мой организм пропускает эту гадость, как что-то несущественное.

– Ты не очень-то доволен этим, – сказал я судя по его тону.

– Я их этого не просил делать. Меня устраивала моя тяга к куреву.

– Но это убивало тебя, – возразил я.

– Меня убивали заболевания легких. И не только они. Теперь это частично решили, причем за мой собственный счёт. А курево несущественно. Но, видите ли, наркомания делает меня неполноценным и лишает правовой дееспособности!

– Не буду скрывать, за прошедшее время мои способности к использованию Силы увеличились, – сказал я. – Раньше я ощущал живых людей, потом начал замечать дроидов. Затем любые камеры и датчики объема. Следующим стало оружие. Теперь я чувствую в Силе любой наркотик. И твой контейнер полон ими доверху.

– Там не только колеса. Сильнодействующие ноотропы – чтобы меня не беспокоило старческое слабоумие и последствия микроинсульта после взрывной декомпрессии. Лекарства для тела – и для души. Таблетки, чтобы можно было засыпать, не вспоминая крики заживо сгорающих людей. Таблетки, которые защищают печень от продуктов распада всех этих препаратов. У меня ведь самая настоящая живая печень – хотя и в ней и есть выращенные в инкубаторе куски, но я все же родился вместе с ней, и я потому дорожу ей. Настоящая печень для меня – предмет моей гордости. Ещё будут вопросы? – он уставился на меня.

– Это так необходимо?

– Есть иной вариант. Совершать интересные путешествия, участвовать в самых невероятных начинаниях, какие только можно представить.

– Мы в таком и так участвуем, – заметил я.

– Это не навсегда. Жизнь это конечно путешествие, но пункт его назначения не изменится от того, как его проведешь. А эти долгие перелеты убивают меня, – проворчал Ивендо. – Мне надо расслабиться.

Ивендо открыл свой контейнер, вытащил несколько баночек с таблетками. Вчитался в подписанные бирки. Затем вытряхнул на ладонь капсулу ярко синего цвета.

– Что ты собираешься сделать? – настороженно спросил я.

Он меня пугал – я не понимал, зачем ему это надо. Его же закодировали, избавили от зависимости!

– Закинуться, – недоуменно посмотрев на меня, ответил Ивендо. – Вот эти ярко окрашенные таблетки – наркотик. Эти, – он указал на какие-то вполне официальные и промаркированные препараты, – гепатопротектор. Вот это – в случае чего защитит меня от передозировки, думаю тебе надо запомнить, как они выглядят. Я всё предусмотрел. Запасы достаточные, чтобы долго еще не искать, где бы их еще купить.

– Но… зачем?

– Самый глупый вопрос, который задают люди… – проворчал Ивендо. – «Что» зачем?

– Зачем принимать наркотики? Если тебя, как ты говоришь, избавили от зависимости во всех смыслах слова, и физически и психологически.

– А зачем их, по-твоему, принимают? – рисуясь, переспросил Ивендо.

– Действительно, зачем? – переспросил я.

– Чтобы забыться, поймать кайф, в конце концов. Они дают возможность почувствовать себя хорошо, – усмехнулся старик.

– Но ты же знаешь, что ни к чему хорошему это не приведет, – я чувствовал себя совершенно беспомощным.

Ивендо мерзко засмеялся. Смеялся он не над чем-то, а над кем-то. Надо мной. Стало обидно.

– Хочешь спросить меня, что же тут такого смешного? – серьезно задал вопрос старик.

Я кивнул.

– Обычно такие разговоры ведут большие дяденьки и тётеньки со своими нерадивыми потомками, успешно и вполне предсказуемо разрушившими все надежды своих родителей на то, что они последуют тем путём, который те считают единственно верным. Те самые дяденьки и тетеньки, которые исключительно по своему собственному мнению добились в жизни чего-то… С подростками, которые ни во что не ставят мнение своих предков и не считают их достижения таковыми.

– Но почему бы и нет? – переспросил я. – Почему я не могу задать тебе такого вопроса?

– Миллиарды, триллионы людей смотрят на друг друга, указывают пальцами и, надсмехаясь, говорят: «вот он, идиот занимается полной херней». А те в ответ крутят у виска смотря на осуждающих и никак в толк не возьмут, что же и на хера они сами делают. И так будет продолжаться вечно. И знаешь почему?

– Догадываюсь. Разное мировоззрение.

– Разное мировоззрение... Слова-то красивые… херня это, – злорадно сказал Ивендо. – Я скажу тебе, в чём дело настолько точно насколько это вообще можно.

Все делают только то, что им нравится. Это единственная истина в жизни. Но у каждого свои ценности – кто-то ценит спортивные аэрокары и скорость, кто-то собирает коллекции самых странных штуковин по всей Галактике. А кто-то проводит годы, обнявшись с бутылкой дешевого алкоголя, уставившись в гипнотизирующую голограмму головизора. Год за годом своего бессмысленного существования. Кто-то строит карьеру, кто-то начинает войны. Некоторые захватывают Галактику. Люди просто делают то, что им нравится.

Но их это не устраивает, нет, им нужно больше! Людям всегда мало того, что у них есть! Они хотят, чтобы их достижения оценили. Похвалили. Погладили по головке. Или дали блестящую медальку. И вот тогда они восходят на вершину блаженства. Неважно чего они добились – миллиарда лайков, убили миллиарды человек или собрали самый быстрый гоночный под на районе. Может быть доказали математическую теорему. Или они способны выпить больше всех лума и не упасть без чувств и тоже гордятся этим – даже тогда найдутся те, кто оценит такое сомнительное достижение.

– Теорема это важно, – вставил я.

– Только тому, кто ее доказал и кучке таких же фриков, – хмыкнул помощник капитана. – Все эти занятия одинаково бессмысленны. Нет никаких «полезных» или «вредных» занятий. Нет никакого смысла в том, чтобы копить богатства в жизни – ведь их не утащишь с собой в загробный мрак. Но и все знания, интеллектуальные и духовные «достижения» также исчезнут в тот миг, когда ты умрешь. Это добавить обычно забывают.

– Ничто не имеет смысла, – кивнул я. – Я знаю это. Смерть лишает смысла любую деятельность, оставляя только призраки надежд и иллюзии.

– Ты действительно понимаешь это? – недоверчиво переспросил Ивендо. – Ты слишком молод, чтобы задумываться о смерти. Еще рано, она так далеко... Кажется, так далеко…

– Я думал о ней намного чаще, чем ты можешь себе представить, – мрачно сказал я.

– В твоем возрасте это нездоровое занятие. Что толку с этого? Только станешь несчастлив, испортишь пищеварение. Когда мне было столько же что и тебе, меня занимали только девчонки, а также общение с друзьями – я тогда был курсантом военной академии.

– Никогда не поздно задуматься о смерти. И никогда не рано, – возразил я.

– Может… – Ивендо о чём-то вспомнил, – Веселые были тогда денечки… Беззаботные. Теперь я понимаю, насколько неважно было то, что я ничего в жизни не понимал и почти ничего не знал. Витал в мечтах, был счастлив. Хорошо было, – Он, ностальгируя, улыбнулся. – Люди зачем-то стремятся к знаниям. Зачем? Они получают чёткие ответы вовсе не на то, что им можно, а на то, что им нельзя. Знания не открывают пути, а обрубают их. И потому делают людей несчастными.

Неважно было и то, что я ни о чём не думал и ничего не знал. Но я был счастлив… Это истина, которая проистекает из первой. Единственный критерий оценки любой деятельности, любого состояния – хорошо ли тебе. Остальное не важно.

Но тогда, когда ты это начинаешь понимать, способность беззаботно верить, не задумываясь ни о чём и безнаказанно испытывать восторг, беспечно наслаждаться жизнью, исчезает. Минуту назад ты был уверен, что интересно, что это действительно важно. Что жизнь, кажется, бесконечна, весь мир открыт перед тобой… Но потом ты осознаешь, что всё это лишено смысла и вот – за что бы судорожно ни хватался, никак не можешь вновь ощутить то, что раньше. Уже никогда ты не будешь счастлив так, как раньше. Знания – горький яд, а не лекарство.

– Но наркотики… - попытался возразить я.

– И тут мы плавно приходим к главному, – продолжил старик. – Весь мир делит прочих на глупых и умных, быдло и интеллектуалов, фриков и «настоящих мужиков» только потому, что эти бессмысленные ценности для всех различны. Все высокомерно ставят свои ценности выше других. Всем насрать на чужие ценности.

Тебя раздражает вовсе не то, что мои интересы не подпадают под твои критерии, а то, что для меня ничего не значат твои собственные. Я не разделяю их с тобой. Вот ты и бесишься. В действительности всё именно так.

Как и родители, что критикуют своих детей не потому что те выбрали себе непонятные и странные, неправильные с их точки зрения цели. Их не устраивает то, что их дети не видят их собственные достижения. Не ценят их. Они полжизни отдали, достигая только им видимых вершин, а дети не хвалят их за это, не восхищаются ими. Для их детей это и не достижения вовсе! Никто не может смириться со счастьем чужого человека. Ведь он достиг его так, как не можешь достичь ты сам. Все люди – эгоистичные ублюдки.

– Ты хочешь сказать, что я только потому против того чтобы ты принимал наркотики, что для меня самого это занятие бессмысленное? И я испытываю обиду от этого? – спросил я лейтенанта.

– Это очевидно. Но сильнее тебя задевает не то, что другой занимается своими делами как ему угодно. Он это делает вне твоей системы ценностей и потому ставит её саму под сомнение.

– Пожалуй ты прав, – поразмыслив, ответил я. – Но тогда любые занятия бессмысленны, ты только подтверждаешь эту мысль. Я надеялся, что кто-то сможет опровергнуть эту идею. Жаль.

– Печально так рано узнать, что все зря. Верно? – сказал Ивендо.

Я промолчал.

– Что бы ты ни делал, чем бы ни занимался – ты всё равно умрёшь, – горько сказал Ивендо.

– Я думаю об этом каждый раз, когда засыпаю. Что когда-нибудь не проснусь. Мне будет на всё плевать – меня уже не станет. Но как, зная это, найти в себе силы делать что-то сейчас?

– Получай от жизни удовольствие, – пожал плечами Ивендо. – Как я.

– Такой метод мне не интересен, – ответил я. – Но я уже близок к тому, чтобы смириться с самим его существованием.

– Если бы про мою жизнь снимали кино, то тот момент, когда главный герой уходит в закат, наступил бы уже очень давно. Понимаешь, почему меня так мало интересует?

– Ты не думал закончить всё это? – спросил я его осторожно. Пилот еще нам нужен.

– Много раз. Но я не привык бесплатно делать чужую работу. Один джедай предсказал мне смерть на войне, – он нервно рассмеялся. – С тех пор я не верю в предсказания. Но если постоянно делать то, что делаю я – это наступит раньше, чем по естественным причинам. Меня устраивает. Оставь меня. Зря я только начал этот разговор.

Я ушел, оставив Ивендо наедине с его новыми синими таблетками.

ПРИЛОЖЕНИЕ

[1]РЭП – радиоэлектронное подавление, часть большой «науки» РЭБ – радиоэлектронной борьбы.

[2]Хозяин и тренер гладиаторов.

[3]Продолжительность жизни хаттов – 1000 лет, совершеннолетие наступает в 130 лет. Период

«беременности» порядка 50 лет.

[4]Его сожгли не только за то, что он был уверен в том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Несомненно, и это послужило поводом к этому, но далеко не самым главным. Он также утверждал, что в бесконечной вселенной существуют бесчисленное число миров, «сфер», более того, все эти миры могут (и, более того, должны) быть обитаемы, как и наша планета Земля. Планетные системы, а иногда сами планеты Джордано Бруно называл мирами. Эти миры, по его мнению, не отделены друг от друга непроницаемыми границами; всё, что их разделяет — это пространство.

Он доказывал это, апеллируя к всемогуществу бога и тому, что если мы можем что-то себе вообразить, значит и богу это подвластно. А раз подвластно – это он уже сделал. По мнению Бруно, бог не только мог сотворить бесконечный мир, но и обязан был сделать это — поскольку это ещё более увеличит его величие, ведь Вселенная, по его мнению, является «зеркалом бога». При жизни он успел оставить немало сочинений («О бесконечности, вселенной и мирах» и другие), где и продвигал свои идеи. Натурфилософию – «Животные и растения суть живые произведения природы, а сама природа есть... не что иное, как бог в вещах». Иначе говоря, по современным критериям он был пантеистом, но уж точно не христианином. Но я лично думаю, что сожгли его, когда Бруно покусился на самое святое, с точки зрения церкви – он предлагал заставить духовенство работать, лишить его всех привилегий и богатств. А также выступал за конфискацию монастырских доходов.

Известен также и донос на него, следующего содержания:

«Я, Джованни Мочениго, доношу по долгу совести и по приказанию духовника, что много раз слышал от Джордано Бруно, когда беседовал с ним в своём доме, что мир вечен и существуют бесконечные миры… что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворённые природой, переходят из одного живого существа в другое. Он рассказывал о своём намерении стать основателем новой секты под названием «новая философия». Он говорил, что Дева Мария не могла родить; монахи позорят мир; что все они — ослы; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед Богом.»

Учитывая, что он ещё и был при всём этом и католическим священником, то неудивительно, что его сожгли, как злостного еретика. Замечу, что никаким ученым, в современном понимании слова он также не был.

[5]Во-первых, это действительно так. На данном историческом этапе. При отсутствии массовой распространенности планетарных щитов роль флота и десанта следует серьезно пересмотреть в сравнении с тем, что мы наблюдаем, скажем, в оригинальной саге – шести эпизодам. Во-вторых, я придерживаюсь логичных рассуждений и здравого смысла – абордаж и сухопутные сражения без серьезной на то необходимости (щиты) проявляют себя исключительно в космоопере. То есть в моём произведении война – удел в первую очередь звездолетов. Что, конечно не отменяет необходимости и в каком-то количестве десанта.

Войны ведут со следующими целями:

1)Захватить территорию (Гражданские войны в том числе). Тут не желательно уничтожение разрушение своей же или перспективно своей собственности. Хотя тот, кто будет действовать чрезмерно осторожно, попросту проиграет войну. Даже тут проще подогнать на орбиту десяток-другой линкоров и выставить ультиматум. А затем занять без боя сдающуюся планету. Если же кто будет выкобениваться – можно обработать с орбиты. Сначала будет жестоко, но затем урок будет усвоен. Тут необходима последовательность

2) Физически уничтожить противника. Иначе говоря, случай тотальной войной.

«Я спрашиваю вас: Вы хотите тотальной войны? Вы хотите, если будет необходимо, войны еще более тотальной и радикальной, чем вы могли бы себе представить?... …Поднимайся народ и пусть грянет буря!» (C) Геббельс.

Тут тем более никто не будет беречь чужое мирное население, все запреты и ограничения будут сорваны – война пойдет без каких-либо правил. Если планеты можно сжигать с орбиты и у неё нет щитов, прикрывающих ее целиком то десант будет нести вспомогательную роль. Как отряды для зачистки партизан, но не в роли основных войск. Основные войска – звездолеты.

3) Вынудить его принять некие условия, или какой-либо договор. В таких случаях войны, как правило, заканчивают тогда, когда все стороны осознают, что баланс окончательно сместился в чью-либо пользу и в зависимости от решительности и готовности идти на жертвы вырабатывается мирный договор. Определяющие силы – космический флот. Ведь без них и десантные операции невозможны.

4)Борьба с повстанцами/контроль уже завоеванных территорий. Вроде действий первой галактической Империи Палпатина – ей, несомненно, нужны развитые внутренние войска, способные подавить любой внутренний мятеж. Тем более, если недовольных фашизмом хватает, такой империи нужен корпус штурмовиков – профессиональных карателей, защитников имперского порядка.

И во всех случаях планеты противника необходимо захватывать, если они важны для снабжения, в том случае, если флот сильно зависит от этого снабжения. Хотя автономность кораблей в ДДГ более чем высокая. Также важно даже при наличии свободы маневра скрывать свои перемещения от противника и делать это через подконтрольные противнику территории нельзя.

В случае же если у каждой приличной планеты есть свой планетарный щит, мешающий вести дипломатию канонерок, то возникнет необходимость в десантных силах, способных вскрыть такую оборону изнутри. «Замки» радикально изменяют характер войны. Но проведение даже такой операции по планетарному штурму без завоевания господства на орбите все равно невозможно.

Иначе говоря, мое мнение совпадает с приведенным в «Звездном десанте» Хайнлайном. Только не со мнением его протагониста, служившего в МП и, а мнением как раз флотских, и я его приведу целиком:

«В то же время этот корабль, рассчитанный на шесть десантных отрядов, не шёл ни в какое сравнение с пассажирским лайнером. Такие корабли, как «Сторожевой», стали компромиссом между боевыми частями, Мобильной Пехотой, с одной стороны, и Флотом — с другой. Пехота предпочла бы рассчитанные на один отряд корветы типа «Роджера Янга». Они давали возможность гибкого управления войсками. Но если бы армия пошла на поводу у Флота, то нас возили бы на транспортах, вмещающих по меньшей мере полк. Ведь для того, чтобы обслужить маленький корвет, нужно почти столько же флотских, сколько и для огромного лайнера. На лайнере, конечно, потребуется больше хозяйственных работников, но этим могут заняться и солдаты — так считали флотские. Всё равно, по мнению флотских, мы только и делаем, что спим, едим и любовно полируем оружие.

На самом деле флотские настроены ещё более решительно. Они полагают, что армия устарела и вообще должна быть упразднена.

Флот никогда не выражал этого мнения официально. Но достаточно зайти в любой бар на Санкторе и поговорить с первым попавшимся флотским офицером, когда он уже немного поднабрался. Тогда вы и услышите всё по полной программе. Они уверены, что сами могут вести любую войну и выиграть её:

Флот, мол, посылает своих людей, занимает планету, а дальше дело Дипломатического корпуса.

Я охотно признаю, что с помощью новейших бомб можно превратить любую планету в пар. Никогда не видел ничего подобного, но — верю. Что ж, пусть, по их мнению, я — пережиток прошлого. Но я себя таковым не чувствую и твёрдо знаю, что наши ребята в состоянии сделать то, что ни одному самому распрекрасному кораблю не под силу. Если правительству наши услуги больше не понадобятся, оно нам сообщит.»