Призраки зла

XVI

Через ворота со стороны Стрэнд Малтрэверс попал в квадратный внутренний двор Сомерсет Хаус, огромного здания, выложенного по фасаду декоративным портландским камнем, пересек его и вошел через двухстворчатые двери в южное крыло, в котором, согласно вывеске над входом, располагался Главный регистр семейного отдела. Где-то под полом, в подвалах протяженностью одиннадцать миль хранились копии всех завещаний, сделанных в Англии и Уэлсе с 1858 года. Он мог прочитать любое — какое захочет, исключение составляли только завещания членов королевской семьи. Даже Карл Маркс предпочел сделать завещание, а не оставлять свое имущество народным массам. А один солдат просто написал на обратной стороне конверта «Я оставляю все ей». Это самое короткое из миллионов хранящихся завещаний так и не вступило в силу, вероятно, из-за трудностей, сопряженных с идентификацией личности наследницы.

Непосредственно от дверей начинались ряды стеллажей, уставленных в хронологическом порядке сотнями реестров, огромных именных справочников в переплетах из красной кожи, на которых были указаны года. Каждая статья содержала перечень точных имен и адресов и дату утверждения завещания судом. Было всего одиннадцать часов, а со справочниками уже работало человек тридцать. Помощники адвокатов уточняли условия завещаний, кто-то просто интересовался семейной историей, некоторые разыскивали на стеллажах необходимый том, чтобы найти завещание, по которому они оптимистично надеялись получить наследство. Отыскав нужный том, его снимали с полки и несли на столик, к окну, выходящему на Темзу, где заполняли требование, которое просовывали в специальную щель в стене. Затем в течение получаса ждали, когда их вызовут и покажут им за двадцать пять центов соответствующий документ. Если оказывалось, что это тот документ, который нужен, то с него снимали ксерокопию — по двадцать пять центов за страницу.

Чтобы разобраться в этой системе, Малтрэверс в течение нескольких минут понаблюдал за действиями других, затем подошел к стеллажам, где стояли справочники за 1980 год, с которого следовало начать. Кроме фамилии родителей Дафны, ему было известно, что они жили в Дорсете. В 1980 году Джилли не значились, он вернулся назад, в 1979 год. Завещание Бернарда Уильяма Джилли рассматривалось декабря четырнадцатого дня, и он проживал в Дорчестере. Непосредственно за ним следовало имя Мэрион Рут Джилли. Малтрэверс заполнил требования на оба документа. В последующие двадцать минут он отыскивал завещания знаменитостей, даты смерти которых ему удавалось вспомнить. Он, например, выяснил, что Чарльз Диккенс оставил после себя восемьдесят тысяч фунтов. Он еще пытался пересчитать эту сумму на современные деньги, когда по залу разнеслось «Джилли». Он подошел к столу, откуда его направили в кассу, чтобы он заплатил пятьдесят пенсов, а вернувшись, получил документы для просмотра.

Завещания были составлены одинаково, различались лишь формулировки, касающиеся возможности смерти супруга, в пользу которого было составлено завещание, предшествующей смерти завещателя. По завещанию недвижимость отходила их сыну, Мартину Дэвиду Джилли, а дочь Дафна Джилли должна была получать процент от имущества в размере одной тысячи фунтов стерлингов в год до достижения двадцатипятилетнего возраста. Затем в завещаниях шла одна и та же фраза: «Наследство моей дочери включает средства, которые она должна получить в этом возрасте на условиях завещания Констанс Элизабет Джилли».

— Хелло, Констанс, это ты, тетушка, — пробормотал про себя Малтрэверс. Он достал из кармана ручку, потом вспомнил, что видел какое-то объявление, касающееся записей. Повернув голову, он увидел таблички, предупреждающие, что пометки можно делать только карандашом. Кажется, все вокруг соблюдали это правило. Он безуспешно порылся в карманах. — Черт возьми.

Консультант, к которому он обратился, проводил его к столу с целой коллекцией карандашных огрызков, все — не длиннее трех дюймов.

— А если вы будете давать длинные карандаши, их разворуют? — осведомился он.

— Именно, — бодро согласился консультант. — У нас бывают и длинные, но они сразу пропадают.

— Верну как честный человек, — пообещал Малтрэверс и возвратился к своему столу. Он выписал главные пункты, сдал документ, потом вернулся к справочникам и стал продвигаться по ним назад в поисках Констанс Элизабет. По крайней мере, фамилия была все та же — Джилли, но теперь он не знал года смерти, даже приблизительно. Система оказалась настолько эффективной, что ему потребовалось всего несколько минут, чтобы отыскать данные в книге за 1975 год. Ожидая документ, он перечитал краткое описание и заметил, что адрес завещательницы — Престбери, Чешир — этот поселок находится всего в двадцати милях от того городка, где он сам родился и вырос. Бедные в Престбери не жили, в годы его детства это был один из самых элитарных поселков во всей Англии, и насколько ему известно, его статус не изменился и до сих пор. Значит, у Констанс Элизабет были деньги. В завещании, которое ему выдали, сумма не называлась, но он мог попытаться отгадать. Завещание начиналось с нескольких второстепенных пунктов, касающихся мелких сумм, затем шли основные параграфы:

Малтрэверс вздохнул с облегчением, к которому примешивалось некоторое недоверие. Он ожидал, что направление поиска выбрано правильно, а оказалось, что его гипотеза попала прямо в точку. Но о какой сумме идет речь? Констанс оставила трем родственникам двадцать пять тысяч, еще пять тысяч было распределено в виде мелких сумм, сколько же должно было остаться Дафне? Он выписал основные параграфы и вернул документ консультанту, спросив, как можно узнать, во сколько оценивается имущество, оставленное по завещанию.

— Для этого следует обратиться в Финансовое управление. Это не сложно. Как и сам текст завещания, такие сведения являются информацией неограниченного распространения.

Вновь выйдя на Стрэнд, Малтрэверс отправился на Трафальгарскую площадь в Пицца Хат, где собирался за ланчем хорошенько все обдумать. Он сомневался, что распорядитель с готовностью распахнет свое сердце перед посторонним, который обратится к нему с версией об убийстве, а для выполнения официальной процедуры требовалось время. Вполне возможно, что узнав то, что он уже раскопал, полиция начнет действовать, но было очень заманчиво выложить перед ними уже готовую историю во всех деталях. Может быть… — он посмотрел на часы. Его собственный адвокат в этот час, вероятно, тоже вышел на ланч. Можно попробовать связаться с ним позднее. За ланчем ему подумалось, что идея разделить две смерти, возможно, являлась откровением свыше. Однако вопрос, кто искал адрес Дженни Хилтон, оставался без ответа. От этой мысли его восторги заметно остыли. Выяснить, кто клиент Бедфорда. Это самое важное.

Тэсс провела утро в гулком зале, когда-то непосредственно переходившем в Царство Божие, но отрезанном от последнего в связи с поредением Пэддингтонской баптистской общины и сдачей в аренду принадлежащего ей зала Азиатскому обществу, у которого, в свою очередь, его сняли для репетиций спектакля по роману миссис Хенри Вуд[14] «Ист Линн». Тэсс с наслаждением играла в несколько высокопарном стиле. Она пробовалась на роль леди Айсабел, чьи личные проблемы достигают кульминации, когда она инкогнито возвращается в родной дом и нанимается няней к собственным детям, причем перенесенные испытания изменяют ее внешность до такой степени, что ни муж, считающий ее мертвой и женившийся вторично, ни дети ее не узнают. В лучших традициях мелодрамы прошлого века один ее ребенок обречен на смерть и умирает в ходе действия.

— Он мертв! — отчаянный вопль Тэсс вознесся ввысь между стенами, покрашенными зеленой масляной краской. — Умер, ни разу не назвав меня мамой. — Воплощение викторианского страдания в черных леггинс и индийской футболке из натурального хлопка, Тэсс воздела руки, потом прижала тыльную сторону ладони ко лбу и упала без чувств.

— Очень хорошо, — улыбаясь, похвалил режиссер, отвечая на ее вопросительный взгляд. — А вы можете сыграть это немного живее, без пауз?

— Да, если это вас устроит. — Тэсс встала, отряхивая с себя пыль. Она пробежала глазами текст роли, который держала в руке, и обернулась к двум актерам, уже утвержденным на роли, подающим ей реплики. — С начала страницы сто сорок третьей? В этот раз я пораньше бухнусь на колени.

Ко времени ланча всеми овладело легкое помешательство, актеры стали добавлять слова от себя, доводя чепуху до абсурда. Наконец Тэсс произнесла на ланкаширском диалекте утроенной силы кульминационную фразу:

— Инахда бяда падстерехает тябя, — и стала кататься по сцене, в истерике стуча каблуками. — Инахда жисть такая тяжелая и-и-и…

Тэсс поднялась, уронила роль и села, закатываясь от смеха.

— Если я получу роль, не подходите ко мне, пока я не успокоюсь. Гэвин, подождите, я больше ничего не могу играть.

— И не надо, дорогая, — сказал ей режиссер. — Я только хотел убедиться, что вы способны играть в мелодраме. И вы показали, что можете. Когда вы готовы приступать?

— Я занята пару дней на дубляже для «Лондон уик-энд» в конце месяца и записываю рассказ на радио, — ответила она. — В остальном я свободна.

— Чудесно. Я свяжусь с вашим агентом и мы подпишем с ним контракт.

— Спасибо, — Тэсс вздохнула, отчасти с удовлетворением, отчасти с тревогой, что, соглашаясь, кажется, сделала глупость.

— Классная роль, не пожалеете. Встретимся на репетициях.

Тэсс с удовольствием бы выпила, но все были заняты, и она побрела к Бейнзуотер, раздумывая, что бы предпринять. Малтрэверс говорил, что его целый день не будет дома. Вдруг она остановила такси и отправилась в «Силлабаб», решив отпраздновать свою удачу с Люэллой. В магазине было пусто, Люэлла послала одну из девушек за фруктами и сыром. И они устроили пир в служебном помещении.

— Как поживает Гус? — спросила Люэлла. Малтрэверс накануне позвонил ей во второй раз, чтобы рассказать о том, до чего он додумался.

— Копается в заплесневелых завещаниях в Сомерсет Хаус, — Тэсс взяла ломтик копченого австрийского сыра. — Не уверена, что он что-нибудь найдет, но должна согласиться, что его версия не лишена логики.

Люэлла вдруг резко погрустнела.

— Если он прав, то Кэролин убита из-за того, что кому-то захотелось получить еще больше денег, чем у него уже есть. Как это мерзко!

— Да, — сочувственно согласилась Тэсс. — Гус вчера цитировал рассказ о патере Брауне,[15] что-то вроде: «Если он такой умный, что может заработать столько денег, значит он достаточно глуп, чтобы их хотеть».

— «Он»? — переспросила Люэлла. — Может быть, Тед не знает, что произошло. Дафна могла действовать и по собственному почину.

Тэсс покачала головой.

— То же предположил и Гус, но я что-то не верю в такую возможность. Если Дафна совершила преступление без его ведома, он все равно будет ее подозревать больше, чем даже полиция. Едва ли это хорошая основа для брака.

— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под основой, — возразила Люэлла. — Этот брак может зиждиться на решимости Дафны вскарабкаться любыми средствами на вершины рекламного бизнеса, на тщеславном желании Теда прибрать к рукам девицу, которой он годится в отцы, и на их богатстве. Звучит, может быть, цинично, но это правда.

— Тогда давай считать, что Гус прав, и надеяться, что он сможет это доказать. Это им спеси поубавит.

— Полагаешь? Я в этом не уверена.

— Подумай сама, а я это уже сделала. Даже если Гус выяснит, что есть какие-то деньги, судьба которых зависит от смерти Кэролин, как он — или полиция — сможет доказать, что Дафна действительно ее убила? Она же может все отрицать.

— Да, но и она, и Тед заявили полиции, что не торопятся пожениться, — возразила Тэсс. — Если, чтобы получить наследство, надо поторопиться, значит, оба солгали, или, по крайней мере, она солгала. Полиция вцепится в них мертвой хваткой.

— Как вцепится, так и отцепится, — настаивала Люэлла. — Независимо от того, планировали ли они это преступление вместе, или Дафна скрывала от Теда свои намерения, они оба будут все отрицать и потребуют от полиции доказательств. Если дело дойдет до суда, Тед сможет себе позволить нанять лучшего адвоката. Так что все останется на уровне подозрений.

— Но их будет много.

— Да, ну и что? Хороший адвокат добьется оправдания по любому обвинению, основанному на подозрениях и косвенных уликах.

Тэсс слепила все сырные крошки на тарелке в комочек и задумчиво положила его в рот.

— Значит, ты думаешь, что если Гус найдет доказательства своей версии, Теду с Дафной удастся выбраться сухими из воды?

— Я в этом совершенно уверена.

— Как тебе это нравится?

— Отвратительно, — Люэлла брезгливо поморщилась. — Но ничто не вернет Кэролин. И кто я такая, чтобы судить правосудие? Не забывай, что я сама косвенно причастна к убийству. Я же могла сообщить полиции, что Барри Кершоу не принимал наркотики. Но я им ничего не сказала.

— Но тогда все было иначе. Он заслужил смерть, а Кэролин — нет.

— Я думаю, что закон был бы иного мнения, — заметила Люэлла. — А ты нет? Если так рассуждать, то кто еще не заслуживает жизни?

Маурин Кершоу торжествовала, перелистывая атлас улиц Лондона от Эй до Зет, где она жирно обвела шариковой ручкой Чейн Стрит, очертя ярко-красный круг, через который Дженни Хилтон уже не переступить. Вначале она готова была лететь туда немедленно, но потом остановила себя. Надо все продумать, сосредоточиться полностью. Насладиться вкусом замысла, предвкушением события, о котором мечтала долгие годы. Она нашла коробку, куда удобно спрятать штык, и продумала, как ей добираться. Она возьмет такси, но доедет, конечно, не до самой Чейн Стрит, а то водитель может ее запомнить. Потом доедет до Слоун Сквер на метро, это, кажется, ближайшая станция. Потом — пешком до Кингз Роуд, куда ее иногда отвозил Барри. Она выучила карту наизусть. Восьмой поворот налево — Флад Стрит, пройти по ней, потом свернуть налево. Короткая улица, домов немного. На таких улицах соседи не общаются между собой, не подглядывают из окон, не лезут в чужие дела. Никто не обратит внимания на одиноко идущую женщину, может быть, ее даже и не увидят. Они также не заметят, когда она будет выходить из дома. За несколько минут она дойдет до набережной, пройдет мимо Ройал Хоспитал. Там можно рискнуть и взять такси, чтобы исчезнуть поскорее. Таксисты будут заняты делом и не запомнят ее. Выйти где-нибудь вблизи железнодорожной станции и поездом добраться до дома. Барри бы обрадовался, что мамуля такое придумала. Она стала перелистывать один из альбомов, застывшие на фотографиях лица выглядели уже старомодно. В те времена она была счастлива. Она никогда больше не испытает счастья, но хотя бы почувствует удовлетворение, что сделала доброе дело своему мальчику.

Тэрри Кершоу не надеялся на искреннее раскаяние, но ожидал, по крайней мере, отрицания вины; вместо того он был встречен брезгливым изумлением.

— Я не вмешиваюсь в твою личную жизнь, а ты не лезь в мою. Если мне хочется заводить друзей, я это делаю.

— Мы говорим не о друзьях. Мы говорим о времени, проведенном в обществе мужчины. В его доме. Ты туда приходила не на чашечку кофе.

— Кстати, мы и кофе пили — до того и после.

— Проклятая тварь, я никогда не давал тебе повода!

— Давал. И сейчас даешь. Почему ты меня не ударишь? Ну ударь! — Она стояла прямо перед ним, с вызовом подставляя лицо. — Вот сюда. Что, смелости не хватает ударить так, чтобы видно было?

В ярости он замахнулся — и опустил руку. В роду Кершоу вся жестокость досталась Барри.

— Как ты не понимаешь? Я тебе еще перед свадьбой говорила, что мне нужен сильный мужчина, такой, как мой отец. Тогда ты мне показался таким. Но ты силен только в своей конторе, а не там, где это нужно мне. Ты столько раз подводил меня в моих ожиданиях.

— Ну а твой мальчик, конечно, оправдал все твои ожидания. — Презрение к себе, сознание своей несостоятельности в данной ситуации заставило его прибегнуть к сарказму. — Он с тобой забавляется. Получает кайф от того, что спит с женой хозяина.

— Думаешь, я этого не понимаю? Я тоже с ним играю. Это меня развлекает. — Она равнодушно отвернулась. — Я их всегда бросаю первая.

Кершоу стало дурно от того, что подозрение, которое он от себя отгонял, оправдалось.

— Так он не первый?

— Первый? — Она издевательски усмехнулась. — Ты что, совсем ничего не понимаешь? Я завожу любовников направо и налево уже пять лет. Тебе представить полный список? Это началось с…

— Заткнись! — он схватил ее за плечо и в какой-то момент ей показалось, что муж действительно ее ударит, но он ее отпустил, словно ужаснувшись, до какого состояния она его довела. — Я ничего не хочу знать. Давай разведемся и покончим с этим.

— Разведемся? Ну уж нет, Тэрри. Только попробуй, и я скажу папе, что ты хвастался мне своими подружками. Я скажу, что ты тратил деньги на них, а не на меня и близняшек.

Он недоверчиво взглянул на нее.

— Ты, лживая дрянь!

— Это знаем только ты и я. Папа поверит мне. Ты даже вообразить не можешь, насколько быстро тебя вышвырнут из «Инсигниа Моторз». И я позабочусь о том, чтобы твоя карьера никогда не поднялась выше торговли подержанными рыдванами в каком-нибудь, не знаю, каком-нибудь Ист Энде, откуда ты и вылез. — С угроз она переключилась на деловой тон. — Ты можешь вернуться к своей матери и жить с ней. Мне не удалось тебя от нее оторвать, вот и возвращайся к ней.

Он был не в состоянии понять.

— Ты хочешь, чтобы этот брак продолжался? Почему?

— Потому, что он мне подходит. Потому что я не хочу скандала, это повредит девочкам. Не волнуйся, мы, наверное, в конце концов разведемся. А пока мы должны разыгрывать спектакль. Как многие другие. — Она с раздражением вздохнула, увидев, как изменилось у него выражение лица.

— Не будь таким… пролетарием. Ты всегда говорил, что хочешь оторваться от рабочего класса. Примени тот способ мышления, которому ты так старательно учился. Ты же боролся за буржуазный стиль жизни, вот и живи им.

Выходя из комнаты, она сверкнула взглядом.

— Пользуйся, Тэрри.

Дверь закрылась, и он услышал, как она разговаривает с дочками, как будто в доме все нормально. Он вспомнил, как, когда он был подростком, одну женщину уличили в адюльтере, — они, конечно, использовали другой термин у себя в Ист Энде. У нее был любовник — и ее муж узнал об этом. Он избил ее ремнем до потери сознания и, прежде, чем напиться, разобрался с соперником. После этого брак сохранился, жена чувствовала себя побежденной, но стала относиться к мужу с каким-то извращенным уважением. Так поступала в подобных случаях Этрурия Стрит. Если не считать жестокости, очень ли отличались хайгейтские нравы? Конечный результат — отсутствие развода и притворство — был тот же. Тэрри Кершоу не мог поколотить свою жену, это было исключено. Мог ли он поступать в духе лицемерной буржуазной морали? Он не был уверен, как не был уверен в мотивах, заставивших его выдать матери местонахождение Дженни Хилтон. Это был другой пример того, как он не мог противостоять властной женщине, манипулирующей его судьбой.