Проблемы с головой

Перебежчик

В голове у молодого и довольно талантливого писателя-фантаста Федора Котова, известного в узких кругах под псевдонимом Амбрэ Никулапед, произошла революция. Его мозги совершили опасный кульбит: сальто-мортале назад прогнувшись. После третьей написанной им книги выяснилось, что особых денег или хотя бы почёта ремесло писателя не приносит. Все его тайные надежды внезапно разбились о быт. Честно говоря, он искренне рассчитывал, как это может позволить себе только настоящий фантаст, на всемирную славу, Нобелевскую премию и положенный по статусу банкет в Стокгольмской ратуше. Разочарование оказалось столь разрушительным, что Никулапед решил объявить через доступные средства массовой информации о завершении писательской карьеры.

Товарищи по ремеслу восприняли его решение с тихой грустью — еще один покинул наши ряды… Некоторые с уважением отметили похвальную смелость Никулапеда, им понравилось, что у молодого еще человека оказалось достаточно сил, чтобы честно поведать о трудностях и невзгодах писательской жизни, открыть правду, которую почему-то принято скрывать.

Не исключено, что Амбрэ Никулапед рассчитывал, что многочисленные его поклонники, соратники по ремеслу и просто читатели, лично заинтересованные в дальнейшем развитии фантастики, начнут уговаривать его переменить решение, вернуться в литературу и продолжить радовать сердца истинных ценителей новой высококачественной продукцией. Если таков был его план, то надо признать, что он с треском провалился. Народ почему-то не пожелал проникнуться трагизмом момента. К сожалению, иногда молодые люди не способны воспринимать отведенное им место в истории адекватно. Они уверены, что способны возбуждать в людях сильные чувства: неважно любовь или ненависть. А когда обнаруживается, что это не совсем так, впадают в депрессию. Никулапед не стал исключением.

Но все-таки нашелся один человек, который принял его решение близко к сердцу. И это была катастрофа.

Объявляя о своем намерении закончить литературную карьеру и предаться самопознанию, Никулапед почему-то не принял во внимание реакцию своей любимой девушки, особы исключительно решительной и целеустремленной. Это была большая ошибка. Никулапед, человек невзрачный и довольно скучный в повседневном общении, умудрился привлечь внимание Маруси, так звали подругу, во многом благодаря принадлежности к цеху писателей-фантастов. Однажды она случайно подслушала разговор знакомых девиц, среди прочего было произнесено следующее:

— Странного парня себе нашла Катя, он же обычный бухгалтер, был бы хоть писатель, как у Маруськи, вот уж кому повело!

Мнение подруг польстило. Да, хорошо, что писатель!

И вот все рухнуло.

Собственно, Амбрэ Никулапед немного приврал, когда объявил причинами своего решения мизерные гонорары и трудности, встречающиеся на пути к славе. О какой славе идет речь, когда количество читателей неуклонно снижается, а большинство из тех, кто продолжает читать, как правило, уже на следующий день не в состоянии припомнить ни фамилию автора, ни о чем была написана книга. Все дело, естественно, было в Марусе.

Это она подняла бурю!

В четверг Маруся прочитала его последнюю книгу — третью по счету. И она ей не понравилась. Так хотелось думать Амбрэ Никулапеду. На самом деле все получилось совсем не так благостно. Если бы просто не понравилась, то и разговора не было бы. Мало ли что кому не нравится, дело житейское. Но на этот раз случилось что-то совсем другое. Собственная женщина устроила ему грандиозный скандал.

— Не ожидала от тебя такой пурги.

— А в чем, собственно, дело?

— По-моему, ты забыл включить мозги. Не пробовал думать, когда садишься работать?

— А мне показалось, что получилось неплохо.

— Чушь собачья! В твоей книжке смысла не больше, чем в куриных какашках. Понял, что я сказала? Почему ты считаешь своих читателей кретинами, которые способны получать удовольствие от подобной белиберды?

Амбрэ Никулапед непроизвольно кивнул, он знал ответ на этот и еще десяток подобных вопросов.

— Претензия не ко мне, это люди хотят попроще.

— Может быть и так. Но я спрашиваю не про людей. Ты тоже хочешь попроще?

— Да. А что такого?

— Мне всегда казалось, что писатели должны…

— Ерунду говоришь. Запомни, писатели никому ничего не должны, разве что своему издателю.

— Наверное, я чего-то не понимаю. Вот ты, например, принимаешься за новую книгу. Дело ведь хорошее. Так, давай, старайся. Соберись кучкой. Напрягись.

— А что тебя не устраивает в моей работе?

— Сам не догадываешься? Иногда ты бываешь таким тупым. Печально. Неужели ты никогда раньше не слышал, что у писателя должны быть мозги, что он обязан думать?

Амбрэ Никулапед обиделся. У него было совсем другое представление о литературном труде. Он терпеть не мог интеллектуалов. Даже больше, не видел принципиальной разницы между интеллектуалами и придурками. Разве это секрет, что и те, и другие не умеют жить по-человечески — это общеизвестно и не требует доказательства. Но этого мало, интеллектуалы при этом строят из себя умников. Вот что его раздражало. К тому же, когда интеллектуалкой оказалась собственная женщина.

— Что же тебе не понравилось в моей книге?

— Мало того, что книга тупая, она еще и подлая.

— Вот как?

— Ты подтасовываешь факты. И делаешь это самым примитивным образом: подменой прямого высказывания косвенным. Если тебе надо что-то смешать с грязью. Ты не пишешь: грязь. Ты пишешь: как давно известно, это грязь. Не для кого ни секрет, что люди низших классов имеют то, что заслуживают. А твои читатели, из числа тех, что хотят попроще, читают: это грязь, люди низших классов имеют то, что заслуживают. Слабых можно и, более того, должно давить. Власть всегда права. Получается, что для тебя это единственно верное толкование будущего, его программа. Вот ты предлагаешь безжалостно выбрасывать на обочину любого человека, готового мыслить самостоятельно или просто не согласного с тем, что ты соизволил посчитать нормой. А вдруг выбросят тебя?

— Жизнь — это всегда борьба. Побеждает сильнейший. Что тут непонятного? Прежде чем вякать о своих правах, научитесь работать локтями, боритесь за свое место под солнцем, позабыв на время о выдуманных неудачниками правилах поведения. Время изменилось, отныне умный человек не стесняется пускать в ход острые коготки, а при необходимости и зубы. Слабакам это явно не под силу, вот почему их место отныне на обочине жизни. По-моему, все логично и правильно.

— Социальный дарвинизм.

— А почему бы и нет? Конечно, мне нравятся богатые люди, а от нищих меня тошнит. Я сторонник агрессивной конкуренции и признаю право элиты на абсолютную власть. Любое ограничение их действий со стороны черни считаю недопустимым.

Маруся жестко и неприятно улыбнулась. Никулапеду стало не по себе, ему было известно лучше других, что она так улыбается, когда знает, как разделаться с врагом. Он сразу понял, что разделаются сейчас с ним.

— Я вот подумала о нас с тобой. Распределение ролей в нашей паре очевидно: я — элита, ты — явный слабак. Получается, что твое место на обочине. Вот и проваливай. Занимай свое место в тринадцатом ряду.

— Почему это я слабак? — удивился Никулапед. — Нас, писателей, любой обидит. К правильной оценке места писателя в социуме следует подходить комплексно.

— Это кто у нас писатель? Ты, что ли? Напиши сначала что-нибудь стоящее, а потом уже гунди, что ты писатель. Пока твои попытки я не засчитываю.

Амбрэ Никулапед принял слова подруги очень близко к сердцу, его гордость была уязвлена. Пропустить бы этот явно несправедливый выпад мимо ушей, но не хватило здравого смысла. Приступ неконтролируемой ярости, так некстати охвативший Никулапеда, привел к неприятному решению: прощание с литературой пришлось отложить на полгода. Разделаться с опостылевшим литературным трудом без проблем не удалось. Горькая обида не позволила ему смириться с беспочвенными обвинениями. Никулапед считал себя обязанным делом доказать Маруське, что она не права. Он ни минуты не сомневался, что легко и, без лишних усилий, сумеет написать такую умную книгу, что народ, включая, естественно, и Маруську, обалдеет от счастья, прочитав его новый шедевр. Он легко убедил себя в том, что для него это плевое дело.

А тут и тема вполне походящая появилась. Никулапеда пригласили принять участие в популярном телевизионном шоу на Главном телевидении страны, посвященном соблюдению гражданами правил дорожного движения. Никулапед, сам заядлый автолюбитель, был уверен, что сумеет высказать несколько важных соображений по поводу предполагаемых изменений в Дорожном кодексе и заодно, воспользовавшись случаем, соберет материал для новой книги.

Началось все банально и предсказуемо. Собравшиеся отметили низкий уровень правосознания современных водителей. «Им наплевать на правила, делают, что хотят, обнаглели вконец, подрезают, выезжают на встречную полосу, превышают скорость, не пропускают пешеходов на переходах», — а что еще можно было услышать от участвующих в шоу пешеходов? Сословное презрение к владельцам автомобилей — вещь естественная.

Никулапед попробовал вернуть спор в конструктивное русло, но не преуспел, пешеходы его игнорировали.

Собственно, спора не получилось. Собравшиеся были единодушны в ненависти к автомобилистам, дискуссию вызвало обсуждение способов исправления сложившейся ситуации. Самые спокойные и выдержанные пешеходы предлагали увеличить штраф за любое нарушение правил в десять раз. По мнению граждан, настроенных более решительно, нарушителей, кроме крупного денежного штрафа, следовало в обязательном порядке несколько раз, количество должно определяться исключительно тяжестью совершенного правонарушения, макать головой в унитаз сразу после того, как они удачно справят естественные надобности, и затем только спускать воду, удерживая при этом голову наказуемого в пределах унитаза.

Нашлись и такие, кому и эти предложения показались чрезмерно мягкими. По их предложению после первого нарушения виновного водителя следовало бить палкой по голове до вразумления, а в случае повторного нарушения расстреливать. Впрочем, радикалов было мало. Собрание посчитало расстрел слишком жестоким наказанием, и, ко всему прочему, исключающим возможное исправление. После споров решили, что после повторного нарушения следует ограничиться отрезанием пальца на левой ноге.

Никулапед догадался, что написать интеллектуальный роман о борьбе пешеходов за соблюдение владельцами автотранспорта правил дорожного движения не удастся. В другое время Никулапед обязательно соблазнился бы сюжетом о том, как обретшие самосознание автомобили захватывают мир, устанавливают свой порядок, объявляя пешеходов вне закона, но Маруська вряд ли бы признала подобную его книгу интеллектуальной.

И тогда он решил написать роман о математике. Тема наиактуальнейшая. Недавно Американские исследователи обнаружили, что мысли о математике могут активировать у человека области мозга, отвечающие за обнаружение угроз и опыт физической боли. Они посчитали, что боязнь этой науки является новой фобией.

Тревога, появляющаяся у человека в тот момент, когда он сталкивается с математическими задачами, заставляет мозг реагировать на это определенным сигналом. Такой же сигнал активизируется в тот момент, когда человек касается рукой горячей плиты.

Провели эксперимент. Тревогу у участников вызывали не только задачи, но даже вид учебника по математике, а также нахождение возле кабинета математики. Вывод был сделан очевидный: вместо того чтобы заставлять людей решать математические задачи, им необходимо оказать специализированную помощь.

Замечательная информация попала в руки Никулапеду. Про то, что у значительного числа людей, занимающихся математикой, обнаруживаются проблемы с головой, было известно и раньше. А вот про то, что у некоторых крыша едет от одного лишь ознакомления с расписанием занятий, он услышал впервые. Теперь нетрудно будет доказать, что всерьез заниматься математикой способны лишь больные люди. Это была настоящая золотая жила, блестящая идея для интеллектуального романа. Если удастся подыскать убедительные доказательства, а сделать это будет проще простого, не зря же он еще три года назад специально для подобных случаев придумал бельгийского академика Ги Нюнье. Цитаты из «трудов» академика будут смотреться очень убедительно. Вот пусть теперь Маруся почитает про своих друзей-интеллектуалов.

Никулапед не сомневался, что Маруся вынуждена будет оценить его усилия по заслугам и перестанет называть его тупым и подлым слабаком. Что и требовалось доказать.

Он поговорил со знакомыми ребятами в издательстве и выяснил, что в Институте математики какой-то паренек недавно умудрился доказать какую-то важную теорему. Важную, естественно, для них, людей-математиков. Типа: пифагоровы штаны во все стороны равны. Чем только люди ни занимаются в свободное от еды и сна время! Вот, кстати, отличную книжку можно написать, если удастся придумать подходящее объяснение странного интереса взрослых, вроде бы, людей к циферкам и связям между ними. Знает ли кто-нибудь, почему формулы интересуют их больше, чем человеческая жизнь? Странное влечение, не правда ли? Об этом стоило рассказать.

Никулапед загорелся, он не сомневался, что его новая затея обязательно принесет выгоду. Не откладывая дела в долгий ящик, он поспешил переговорить с пареньком. Выставил бутылку хорошего коньяка, прикупил плитку дорогого шоколада, посчитав, что этого будет достаточно для того, чтобы установить контакт. Но математик пить почему-то отказался, побрезговал, значит. После такого демарша трудно было ожидать, что разговор получится. И действительно, поговорить по-человечески не удалось. На вежливую просьбу Никулапеда рассказать несколько забавных историй из жизни, паренек ответил отказом. Можно даже сказать, что его не вдохновила возможность стать героем новой интеллектуальной книги. Никулапед в очередной раз почувствовал себя оскорбленным. Книгу он сумел написать. Но прикольные детали из жизни, которые должны были обеспечить книге достойный тираж, ему пришлось придумывать самому. Он чувствовал, что так и не сумел побороть личную неприязнь к персонажу своего повествования. Но потом решил, что, пожалуй, так даже и лучше, читатели не любят умников, поэтому математика следовало описать именно так, как он это и сделал: геем, алкоголиком, наркоманом и психопатом. Умник в книге оказался придурком. И поделом!

Недоступный, сложный, надменный, самодостаточный мир математиков, нагло претендующих на своеобразную элитарность, следовало развенчать. Выбор главного героя этой драмы был чрезвычайно удачен: его равнодушие к статусам и неспособность «играть по правилам» так легко было представить нелепым сбоем человеческой психики. Именно разоблачение мифа о науке математике, а вовсе не биография конкретного математика, носителя этого мифа, Никулапеду особенно удалась.

В глубине души он считал свою книгу успехом.

Паренек отказался разговаривать, с одной стороны, это было обидно, но с другой, — для книжки вышло полезнее. Его отказ выглядел тем более странно, что по правилам, установившимся в современном воспитанном обществе, подобное поведение совершенно недопустимо, поскольку получается, что он претендует на привилегии, которыми не обладает. Ясно, что право на жизнь или высказывание, что давно в нашем информационном мире одно и то же, определяется деньгами или степенью приближенности к правящим кругам. А вовсе не узорами, которыми человек покрывает листок бумаги. Есть у него деньги или их нет? Разрешили ли ему стать известным?

Речь — это привилегия. Речь — это инструмент власти.

Разумнее всего было выставить его потерявшим стыд самозванцем, который злонамеренно пытается обманным путем проникнуть в верхний слой социума. Понятно, что его следовало разоблачить. Такие люди не имели права на существование в обществе. Тем более, они не должны были претендовать на самостоятельное мышление, отличное от взглядов элитарного обывателя. Появление математиков в центре общественного интереса — это явная патология. Амбрэ Никулапед попытался выставить героя своей книги человеком с нарушенными представлениями о норме. Безумное предположение, что человек, доказавший какую бы то ни было теорему, пусть даже уникальную, может на этом основании претендовать на свое место в избранном обществе, показалась ему недопустимым. Но еще более абсурдным и отвратительным оказалось для Никулапеда нежелание пресловутого паренька попадать в элиту.

Конечно, псих, таково было заключение автора книги. Он постарался, чтобы к тому же выводу пришли читатели.

Как только авторский экземпляр книги доставили из типографии, он немедленно отправил его Марусе.

Ее отзыв оказался совершенно парадоксальным:

— Ты не просто дурак, ты — подлец.

— Почему? — удивился Никулапед.

— Обещал, что не будешь больше марать бумагу. А сам продолжаешь. Ты совершенно правильно поступил, когда бросил литературу. Я была не права.

Амбрэ Никулапеду не понравилось мнение Маруськи. Оно было субъективным и противоречило стратегической перспективе развития цивилизации. Никулапед укрепился в своей правоте: далеко не каждый человек имеет право высказываться. Теперь стало понятным, что и Маруська таким правом не обладает. Ее высказывание можно было рассматривать в качестве доказательства этой сложной концепции на практике. Право иметь собственное мнение нужно заслужить. Оно должно быть даровано имеющими на то полномочия. Нельзя быть просто умным, нужно, чтобы тебя таковым признала элита общества.

Маруська оказалась неспособной воспринять аксиомы современной жизни, элементарные вещи, которые нельзя анализировать, которые нужно заучить наизусть. Поэтому ее следовало забыть и отбросить за ненадобностью.

Именно так решил воспринимать Никулапед разрыв со своей женщиной. Можно сказать, что общественный долг победил у него личные интересы.

Для полного успокоения ему не хватало только одного: признания со стороны избранных, со стороны элиты, права которых на похвалу он признавал безоговорочно. Время шло, и он дождался. Получил повестку. Его вызвали в Куб. Сердце Никулапеда наполнилось гордостью — далеко не каждый удостаивался подобной чести.

Для чего в городе однажды появились Кубы, — проще говоря, временные постройки неясного назначения, — люди старались не думать. Их прозвали Кубами, потому что они и на самом деле были черными кубами. Многие люди почему-то не замечали их, другие отворачивались и обходили их стороной, потому что чувствовали, что это очередная акция власти, выяснять цели которой не было никакого смысла. Но так поступали только глупцы. Никулапед, например, догадался, что Кубы связаны даже не с властью, а с надвигающимся будущим. Он ни на минуту не сомневался, что элита приняла решение и организует новую, не опробованную до сих пор на практике систему общественных связей. Никулапеду до боли в селезенке хотелось, чтобы его заметили и приблизили к себе. Он знал, на чьей стороне ему следует быть.

И вот его пригласили. Это был хороший знак.

В назначенное время он был у Куба. Свежевыбритый, празднично одетый, чистый, приятно пахнущий дорогим парфюмом — Никулапед подготовился, как следует. Ему ли было не знать, что опрятный вид обязателен при общении с властными структурами.

Проход оказался на удивление низким, чтобы попасть в Куб, Никулапеду пришлось в буквальном смысле встать на четвереньки, словно бы отбить поклон. Хитро придумано, подумал он с восхищением. Он одобрил изобретательность устроителей. Трудно придумать более доходчивый способ объяснить клиенту, кто он, и потребовать обязательного и добровольного подчинения. Когда же Никулапед проник внутрь Куба, дверца тотчас захлопнулась с неприятным скрежетом. И это хорошо. Можно было сделать вывод, что дверцей редко пользовались. И в этом был свой резон, посетитель должен был почувствовать себя избранным. Неожиданным стало, пожалуй, лишь то, что помещение, где он очутился, было совершенно лишено освещения. Никулапед оказался в темноте. В абсолютной темноте.

— Здравствуйте, — сказал он.

— И тебе не хворать, — ответили ему.

— Вот пришел, как было велено.

— А представиться?

— Вы меня не помните?

— Думаешь, что я вижу в темноте? — заржал носитель голоса. Никулапед так и стал его называть — Голос.

— Но вы меня вызвали!

— Много вас тут шастает.

— Я рассчитывал, что у нас установятся доверительные отношения.

— Ты не умничай. Назови свой идентификационный номер.

Никулапед вспомнил, что на повестке от руки было что-то написано. Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить, и это ему удалось.

— Щ-35.

— А, пинсатель. Знаю, знаю.

— Почему это пинсатель? Писатель.

— Писатели пишут, а пинсатели — пиншут.

— Как-то это оскорбительно звучит.

— Да ладно, не серчай, паренек. Я не со зла, треплюсь, чтобы разговор поддержать.

— Спасибо, — сказал Никулапед первое, что пришло ему в голову. Спорить по мелочам ему было не выгодно.

— Будешь с нами работать?

— Буду, — на этот вопрос ответить было легче легкого.

— Молодец!

— Что делать-то надо?

— А что ты умеешь? Можешь не отвечать. Это я так пошутил.

После чего Голос подробно поведал о задании. Работа была связана с Интернетом. Никулапеду хотели поручить оставлять после научных публикаций свои комментарии, которые бы подрывали веру народа в науку.

Голос перечислил основные приемы:

1. Выражать недоверие с помощью глубокомысленных заявлений, составленных из внушительных наукообразных фраз, но обязательно лишенных смысла;

2. Гневно клеймить растратчиков бюджетных средств;

3. При любой возможности бороться с престижем науки, вновь и вновь ставить под сомнение целесообразность ее существования;

4. Указывать на противоречие науки основам религии;

5. Хвалить любые отклики дураков и сумасшедших.

Это была очень хорошая работа. Никулапед с радостью согласился. О чем тут было думать? Он проделывал бы все перечисленное и самостоятельно, без принуждения, жаль, что не сообразил вовремя. Но самое главное, он умел все это делать, у него был практический опыт. Он уже доказал свою полезность. Итак, Маруська или Голос из Куба? Он давно сделал свой выбор: Голос из Куба.