Процесс по делу Скавениуса

Второе заседание

Председательствующий: После произведенной проверки я констатирую, что все судебные заседатели на месте, обвинитель и защитник также присутствуют. Я объявляю наше заседание открытым и предоставляю слово защите.

Защитник: Достопочтенный Председательствующий, уважаемые судебные заседатели! В своей речи на вчерашнем заседании обвинитель представил Эрика Скавениуса в образе Сатаны, сопровождаемого двумя демонами — Тюне Якобсеном и Гуннаром Ларсеном. С этими черными силами зла борется войско политических ангелов света — Стаунинг, Буль, Кнуд Кристенсен, Хальфдан Хеннриксен. Какое искаженное представление политической реальности! Естественно, были те или иные разногласия в правительстве. Назовите мне хотя бы одно правительство, в котором царили бы мир да лад! Но человек, выступающий в роли обвинителя, просто не имеет права чертить действительность лишь черными или белыми красками, на одной стороне у него оказались политически виновные, а на другой — политически невиновные. Нет, не так это было на самом деле. И я докажу сейчас, что картина была довольно неприглядная, у всех и во всем.

Эрик Скавениус вошел в состав правительства в качестве министра иностранных дел, и ошибочно со стороны обвинения полагать, что он принес с собой в правительство, словно некий багаж, свою особую политику, ориентированную на Германию. Нет, Скавениус продолжил ту политику, которую в последние тридцать лет в Дании проводили разные правительства и которая нашла свое яркое выражение в заявлении, сделанном Скавениусом при вступлении на пост министра иностранных дел и одобренном коалиционным правительством: Дания ни при каких обстоятельствах не должна идти на конфликт со своим мощным соседом на юге.

Этот тезис стал основополагающим принципом датской политики, с тех пор как доблестный Е. К. Кристенсен послал в 1906 году капитана Лютке в Берлин, чтобы успокоить немецкое правительство насчет позиции Дании во время военных операций в Европе. Его одобрили и признали все правящие политики в первую мировую войну, когда Дания по требованию немцев минировала Большой и Малый Бельты — действие отнюдь далеко не нейтральное, но к которому союзники все же отнеслись снисходительно. Он определял нашу позицию в Лиге наций, где мы фактически координировали свою политику с политикой Германии. Ответственен ли Эрик Скавениус за датскую внешнеполитическую линию? Кто осмелится утверждать такое? Но в тяжелые для отечества времена он продолжал вести дальше эту политику. Политику, поддержанную всеми буржуазными и социал-демократическими политиками и пятью коалиционными партиями страны. Время сейчас не позволяет менять эту политику, разрабатывать новую линию.

31 мая 1939 года между Данией и Германией был подписан Договор о ненападении. Опять же — по требованию немцев. Однако другие скандинавские страны, получив подобное предложение с немецкой стороны, сумели его отклонить. Абзац 1 этого документа гласит: «Королевство Дании и германский Рейх ни под каким предлогом не начнут войну или другие военные действия друг против друга». Во время дебатов в ригсдаге 1 июня министр иностранных дел Мунк сказал: «Этот договор находится в полном соответствии с нашей давней датской политикой. Правительство убеждено, что именно теперь, когда в мире так неспокойно, эта политика получает особую значимость».

Лидеры всех партий, за исключением коммунистической, поддержали этот пакт. Хартвиг Фриш заявил, что, хорошенько поразмыслив над ответами других скандинавских стран, он считает своим долгом признать, что датское правительство действовало правильно и разумно, согласившись подписать договор. Профессор Фриш сейчас — председатель Комитета по внешнеполитическим вопросам.

Только член фолькетинга Аксель Ларсен отказался ратифицировать договор. Он сказал: «Я позволю себе обратиться к правительству с вопросом, не слишком ли много оно проявляет благоразумия, заняв такую позицию? Почему его ответ так существенно отличается от ответа других скандинавских стран?.. Нельзя соглашаться со всем только потому, что тебе доверительно говорят: ничего не будет, никаких последствий, только то, что записано на бумаге».

А потом он продолжал: «В этой связи я хотел бы знать, что понимают под применением силы, так как это понятие, разумеется, как и понятие нейтралитета, с трудом поддается определению и понимать его можно различно. Я позволю себе конкретизировать заданный мною вопрос: считает ли министр иностранных дел, что с немецкой стороны была применена сила во время событий в Чехословакии нынешней весной? Я думаю, что ответ на этот конкретный вопрос мог бы намного облегчить оценку содержания заключенного пакта».

В четверг 2 июня на заседании фолькетинга Мунк ответил Акселю Ларсену: «Уважаемый член фолькетинга задал вопрос, существуют ли какие-либо гарантии соблюдения договора и его денонсации. На это я могу ответить, что в данном договоре сокрыты те же самые гарантии, что и в других договорах, которые заключаются во всем мире».

Аксель Ларсен ответил, и я прошу Высший суд очень внимательно проследить за содержанием ответа:

«Если этот договор и не дает нам никаких положительных гарантий или полной безопасности, так зато в международном отношении он очень и очень значителен: он выставляет нас на позор! В нынешнее время, когда все демократические страны изо всех сил, с большей или меньшей удачей, стремятся помешать войне, Дания заключает пакт с державой, которую с полным на то правом можно заподозрить в агрессивных намерениях… Если бы нужно было определить внешнюю политику Дании, то, вероятно, большая часть населения земного шара поняла бы ее так — Дания неотступно следует по пятам за осью Берлин-Рим… Мы полагаем, для Дании было бы несказанным счастьем как можно скорее освободиться от высокочтимого министра иностранных дел, причинившего стране уже достаточно вреда, и не только внешней политикой, которую он представляет и которая проводилась до него и которую он, впрочем, не так уж не непоследовательно продолжает в любой ситуации и не намеревается ее изменять».

П. Мунк получил свою внешнюю политику в наследство, а она перешла от него дальше к Скавениусу, который проводил ту же самую внешнюю политику, что велась в первую мировую войну. Буржуазные партии и социал-демократия признавали ее, и вся оборонная политика страны велась в согласии с внешней, суть которой заключалась в том, что:

Дания ни при каких обстоятельствах не должна идти на конфликт со своим могущественным соседом на юге.

Скавениус вступил в правительство Стаунинга 8 июля 1940 года. Согласился после неоднократных требований со стороны короля. И заявление, сделанное им при вступлении на пост, которое, кажется, так потрясло обвинителя, было рассмотрено и одобрено всем коалиционным правительством. На заседании министров Стаунинг сказал: «К нему мы полностью присоединяемся!» И присоединились без шума и лишних слов. Если суд находит, что заявление было предосудительным, тогда все коалиционное правительство обязано нести за него ответственность, а не одно министерство иностранных дел. И в этом заявлении вообще нет ничего такого, что противоречило бы политике, проводимой датским правительством в отношении к Германии, начиная с переговоров под руководством Лютке и политикой в первую мировую войну, потом политикой в Лиге наций и кончая пактом о ненападении 9 апреля.

Стаунинг был не только главой правительства, он был знаменосцем датской демократии. В эти годы он много раз выступал с речами, которые свидетельствуют о его позиции и его взглядах. Он во всем был согласен со Скавениусом. На публичной встрече в форуме на острове Фюн 19 января 1941 года он сказал:

«Сохранение нашей национальности, нашего языка, нашего национального флага, нашего короля и нашей конституции должно быть для нас незыблемо, и это в интересах всех слоев общества, всех, кто любит свое отечество. Но мои слова не следует понимать так, что Дания тем самым отказывается от участия в новой ориентации, определившейся в Европе в результате великого переворота. Именно настоящее дает возможность маленькому трудолюбивому предприимчивому датскому народу сотрудничать с великим немецким народом, известным своим прилежанием и организованностью…»

Я могу привести еще немало подобных высказываний, которые подтверждают точку зрения Стаунинга. Позвольте только напомнить о его знаменитой речи в студенческом обществе 8 марта 1941 года:

«В минувшие годы многие самостоятельные государства прекратили свое существование, этот факт и развитие военных событий показывают, что Германия занимает место центральной державы в Европе и в будущем она будет определять основные линии как в культурном отношении, так и в экономическом. Этот вывод мы делаем на основе происходящего сейчас, хотя, конечно, перемены возможны, но настоящий момент нельзя игнорировать. Следует иметь в виду реальное соотношение сил, а оно показывает Германию как великую державу, господствующую сейчас в большей части Европы. Мы не можем заранее предугадать ход событий, но маловероятно, что они будут регрессировать…

У меня сложилось впечатление, что Германия имеет определенные планы и что эти планы носят не сиюминутный характер, они нацелены на будущее, они касаются того нового порядка в Европе, который находится еще в становлении, но скоро станет господствующим… Самый лучший для нас вариант был бы — спокойно и добровольно начать, о чем я уже намекал, приспосабливаться, когда настанет пора, и все не так уж страшно, как кажется некоторым. Неумно и просто нелепо закрывать глаза на новые веяния, на знамение эпохи. Адаптация к новой Европе станет одной из политических задач времени…»

В этой речи именно Стаунинг со всей своей политической авторитетностью выражает те же самые воззрения, что и Скавениус. Он уверен, что грядет новая Европа, что нужно спокойно и добровольно приспосабливаться к ней. Спокойно и добровольно! Но Скавениус как раз хотел этого, когда вел переговоры о таможенной и валютной унии. Спокойно и добровольно Дания должна занять свое место в новой Европе при главенствующей роли Германии. Захочешь, все равно не подкопаешься, ни на йоту нет расхождений у премьера со своим министром иностранных дел.

Обвинитель упомянул о заявлении Гуннара Ларсена. Но здесь можно сказать то же самое — оно не противоречило основной линии в политике правительства. В Дании были готовы к перестройке в экономической, политической и социальной жизни.

Были ли национальные чувства причиной тому, что многие наши замечательные политики оказались противниками таможенной и валютной унии? Едва ли. Так вели себя, потому что протестовали промышленники.

Обвинитель с основательностью, достойной похвалы, познакомил нас со всеми обстоятельствами подписания Антикоминтерновского пакта. Это дало ему затем повод перейти к обсуждению закона о коммунистах, но, в основном, в центре его внимания находилось правительственное заявление от 26 июня 1941 года. Он думал, что это заявление можно полностью приписать Скавениусу. Но свидетель Олуф Педерсен показывает, что в правительстве не было разногласий по поводу заявления и что оно явилось результатом некоторого давления с немецкой стороны. Хорошо. Пусть будет так. Но зато у нас нет никаких показаний насчет немецкого давления на датскую газету «Берлинске тиденде», напечатавшую 28 июня передовицу о том же пресловутом заявлении. В ней говорится, что «датский народ полностью присоединяется к правительственному заявлению. В настоящий момент оно является самым ярким выражением чувств и мыслей датчан». Ход мыслей автора этой статьи удивительным образом совпадает с утверждением Скавениуса: это произведет благоприятное впечатление в Германии.

Особое внимание в этом смысле все же заслуживает статья в социал-демократической прессе, в ней есть слова, идущие, действительно, прямо от сердца. Я имею в виду газету «Социал-демократ Западной Зеландии» за 17 июля 1941 года, там можно прочитать следующее: «Среди политических партий в нашей стране социал-демократия была единственной партией, которая десятилетиями в одиночку вела борьбу против Советского Союза; но мы не жалуемся и не ищем союзников в этой борьбе, просто время показало сейчас, кто прав, и желающие, по крайней мере, могут встать в наши ряды». Эта статья пробудила величайший гнев газеты «Натиональтиденде», потребовавшей в передовице от 20 июля признания своего собственного вклада и всей остальной буржуазной прессы в дело борьбы с Советским Союзом и коммунизмом. Я цитирую:

«Коммунизм мог — сколько ему было угодно — бахвалиться своими помпезными, но бездуховными дворцами, гигантскими хозяйствами, заполненными тракторами и какими-то невиданными растениями. Но нельзя не почувствовать, что все это было показное, ненастоящее, потемкинские деревни, за которыми стояло голодное и оборванное общество, и даже если бы доля правды сокрыта была в этой пропаганде, любой свободный человек отказался бы жить в таких условиях. Советы, сдавайтесь! Почему? Потому что свободные люди, уважающие себя, понимают, что жизнь убогая и никчемная, да, невыносимая, если живешь в цепях, если многие — ни мужчины, ни женщины — не смеют следовать зову своей совести, не смеют защитить свою личность и свою частную собственность. А свободные люди, потомки старых культурных наций и предков, чьи корни уходят в глубь веков, в эпоху саг, в эпоху свободного владения землей, никогда не примирятся с тиранией и унижением. В этой точке зрения на коммунизм, в этом абсолютном его неприятии нет ничего нового, для нас это всего лишь звено в цепи давнего непрерывного развития. Коммунизм мы должны рассматривать как своего врага, когда бы и где бы он ни проявился, и мы знаем, что так думает большинство датского населения. Поэтому несколько странно и неожиданно читать в социал-демократической газете, что социал-демократия была единственной партией в Дании, боровшейся против Советского Союза, или, иначе говоря, против коммунизма».

Я не знаю, найдется ли хоть один человек в мире, который полагал бы, что это Эрик Скавениус написал статью в «Социал-демократ Западной Зеландии», передовицу в «Натиональтиденде» или многие другие статьи, выразившие удовлетворение тем, что борьба против Советского Союза и коммунизма наконец-то началась по-настоящему. Но в одном не приходится сомневаться: немцы читали эти статьи с большим вниманием. Вполне возможно, с некоторым изумлением. Ведь логичнее было, если бы скандинавы, чьи предки никогда не мирились с тиранией или унижением, начали бы борьбу против тех, кто пришел в их страну и отнял у них свободу, а не против далекого государства, чье преступление состояло лишь в том, что оно имело другую государственную и экономическую систему.

Эти многочисленные статьи, естественно, должны были пробудить у немцев впечатление, что в Дании господствовала дикая ненависть к Советскому Союзу и к коммунизму. Ведь спорили даже из-за того, кто сильнее ненавидел и кто энергичнее боролся против большевизма! Поэтому ничего удивительного нет в том, что Дании предложили занять достойное место в этой борьбе. С немецкой точки зрения в этом смысле было разумно предоставить возможность настроенному враждебно к коммунизму датскому населению включиться в борьбу против Советского Союза и присоединиться к Антикоминтерновскому пакту.

Господин Олуф Педерсен в своих свидетельских показаниях рассказал нам о тех дискуссиях, которые велись в Комиссии сотрудничества в связи с подписанием Антикоминтерновского пакта. Здесь следует подчеркнуть одно обстоятельство: Стаунинг думал, как и Скавениус, что пакт нужно подписать, и все политики, участвовавшие в переговорах, согласились с приведенными аргументами. Из свидетельских показаний следует, что Скавениус грозил отставкой, если не исполнят его волю, но Стаунинг говорил приблизительно в том же духе. Я хочу привести одно высказывание тогдашнего министра внутренних дел Кнуда Кристенсена на митинге в Ольборге 8 января 1942 года. Он так сказал о национальном сотрудничестве:

«Я думаю, что в сплоченности заключается некая притягательная сила, но надолго ли ее хватит, я не берусь сегодня сказать. Одно знаю, что не экономические проблемы будут причиной нашего раскола; он возникнет по поводу пути, который мы должны выбрать, чтобы обеспечить нашей стране будущее». Мысль о том, что при известных условиях он мог бы выйти из состава правительства, не была чужда Кнуду Кристенсену.

А теперь я хотел бы задать несколько вопросов Эрику Скавениусу.

Председательствующий: Желает ли обвиняемый отвечать на вопросы?

Скавениус: Да.

Защитник: После освобождения страны некоторые утверждали, что легализация правительством пресловутого освободительного корпуса «Дания» не была нейтральным поступком по отношению к Советскому Союзу. Вы были одним из тех, кто голосовал за то, чтобы датское правительство легализовало вербовку в ополчение?

Скавениус: Не стану отрицать, так было. Но чтобы судить об истинном положении вещей, нужно принять во внимание все факты. Во-первых, многие, кажется, склонны забывать, что мы все равно, даже если бы и хотели, не могли помешать этой вербовке. Мы, — так сказать, не только я, но и все коалиционное правительство, — посчитали тогда необходимым отменить постановление, запрещающее вербовку ополчения для войска чужой страны. Постановление к тому же чисто местного значения. Международное право не дает в этом смысле никаких указаний.

Защитник: Значит, в правительстве не было разногласий насчет вербовки. Но русские могли бы интерпретировать этот акт как акт недоброжелательства.

Скавениус: Я думаю, что русские хорошо понимали ситуацию, в которой мы оказались. Еще раньше мы получили от немецкого вермахта запрос, в котором нас спрашивали, не хотели бы мы послать один регулярный полк датской армии в полном боевом снаряжении в Финляндию для борьбы с соседом, и, даже если на этот запрос мы дали отрицательный ответ, не было никакой гарантии, что он не повторится снова. Поэтому мы выбрали меньшее зло: позволили вербовку в ополчение.

Еще два момента не следует упускать из виду. Первый момент: наше желание сохранить датскую армию и датский флот в целости и сохранности так долго, насколько это было возможно; второй момент можно было бы описать так: в маленькой стране всегда найдутся молодые люди, жаждущие приключений и подвигов. Я помню, к примеру, как я однажды разговорился с одним саботажником, который сказал: я понимаю хорошо, что вы против саботажей, но нам кажется, что пришло время активного действия.

Такого же мнения придерживались, без сомнения, многие молодые люди, записывавшиеся добровольцами в корпус, и, поскольку часть из них была пронацистски настроена, совсем неплохо, если мы их потребность в славных боевых деяниях переместили в чужие края.

Обвинитель: Трудно себе представить, чтобы русские точно так же видели весь ход дела. Но вот решение об отмене запрета на вербовку в ополчение — особая тема для разговора. Неприглядность заключалась в том, что вербовку открыто одобряли и в специальных циркулярах обещали офицерам-добровольцам всяческие поблажки. Как понять такие обещания? Это же явное проявление симпатии!

Скавениус: Ваше утверждение покоится на недопонимании. Правительство или я лично никогда не одобряли идею добровольческого корпуса, который у нас в печенках сидел. Бангстед из «Отечества» пришел в пресс-бюро министерства иностранных дел с заявлением, которое он желал бы опубликовать или передать по радио, а в нем говорилось нечто об ополчении, о добровольцах.

Но мы не допустили официального оглашения его заявления, а вместо этого было объявлено, что датское правительство разрешало набор в ополчение и одобрило вступление в него двух датских офицеров. Один из них был Крюссинг.

Циркуляр Брурсона насчет офицеров-добровольцев, за которыми сохраняются все их армейские права, появился позже и по требованию немцев, но в принципе в этом не было ничего предосудительного или нелогичного. Если мы позволили офицерам вступать в добровольческий корпус, значит мы не имели никакого права их одновременно дискриминировать.

Обвинитель: Под дискриминацией вы имеете в виду наказание добровольцев?

Скавениус: Совершенно верно. Но все это не стоит выеденного яйца.

Защитник: Но офицеры обязаны были все-таки знать, что постановление правительства было вынужденной мерой, принятой под давлением немцев?

Скавениус: Для нас это не имело никакого значения. Решающим всегда должно быть, что предприняло правительство. Если граждане будут ставить себя в оппозицию ко всему, что сделало правительство только по убеждению, будто оно действовало не по собственному почину, а по указке извне, тогда неизбежен хаос, а правительство просто обязано уйти в отставку. Вот какие могут быть последствия.

Обвинитель: Вы, значит, не разделяете мнения некоторых ведущих политиков, что население страны всегда должно саботировать все правительственные мероприятия, проводимые не по собственной воле и не на добровольных началах, а под чужим давлением, в нашем случае под немецким давлением. Ваша политика, иначе говоря, далека от двойственности?

Скавениус: Речь идет не о моей политике, а о политике правительства.

Защитник: Не хотите ли вы высказаться насчет того, в какой мере вы симпатизировали немцам?

Скавениус: Да, хочу, благодарю за предложение. Я знаю, меня обвиняют, будто я вел политику, какую я лично хотел, потому что я верил в победу Германии. Ход мыслей здесь приблизительно таков — если бы Скавениус не верил в победу Германии, он вел бы другую политику. Все наоборот. Моя работа на благо страны определялась сложностями возникшей ситуации. Цель моя состояла в том, чтобы избежать катастрофы, и политика должна была отвечать этой цели. Кто во что верил, не имело в данном случае никакого значения. Другой министр иностранных дел должен был бы поступать точно так же, как и я. Я никогда не понимал и не пойму тех, кто говорил: лучше судьба Норвегии, чем политика Скавениуса. А кто мог гарантировать, что нам не была уготована судьба Польши или Голландии?

Защитник: Значит, вы не были пронемецки настроены?

Скавениус: Я всегда придерживался мнения, что наименьшее зло для малых стран, когда ни одна из больших держав не доминирует. И если вы спрашиваете меня, верил ли я в победу Германии, я отвечаю так: Германия фактически уже в 1940 году выиграла войну, захватив Польшу и Францию, а пакт с Россией прикрывал Германию с тыла. Но никто, в том числе и я, не сомневался, каков будет исход, когда война была еще в самом разгаре. Всегда так бывает, что те, кто имеет большой промышленный потенциал, побеждают, но для этого им требуется время.

Обвинитель: Как вы думаете, каково было бы отношение к нам сегодня в мире, если бы мы до конца следовали вашей политической линии?

Скавениус: Моя политика имела обоснование и оправдание вплоть до самого последнего дня, т. е. разгрома Германии. Что было бы с нашей экономикой, если бы мы в нашей политике не стремились избежать катастрофы?

Защитник: Значит, вы полагаете, что разрыв с Германией рано или поздно был неизбежен?

Скавениус: Да, безусловно. Даже если бы не было 29 августа, мы все равно, рано или поздно, собрались бы с силами, чтобы противостоять немцам. Поэтому вполне логично говорить, что разрыв с немцами был неминуем, да к тому же движение Сопротивления с каждым днем становилось все активнее и активнее, хотя я лично думаю, что события 29 августа были преждевременными. Благодаря нашей политике у нас в стране почти два года не было гестапо. Но мы его получили только потому, что люди вдруг поверили, что Германии пришел конец.

Защитник: Было ли единство мнений в правительстве относительно предложения немцев о таможенной и валютной унии?

Скавениус: Немецкое предложение о таможенной и валютной унии сначала обсуждалось на заседании министров; все были с ним согласны и пришли к выводу, что надо выдвинуть свои условия и несколько контрпредложений, и, лишь когда из деловых кругов последовал мощный протест, министры-политики стали вдруг осторожничать. Впрочем, я думаю, что от этой унии мы имели бы даже явную выгоду, если бы мы узаконили одно определение: датская крона как единственное платежное средство в стране должна иметь твердый курс относительно немецкой марки на основе покупательной способности.

Защитник: Можете ли вы что-нибудь сказать о вашем заявлении от 8 июля 1940 года?

Скавениус: Правительство не возражало против содержания заявления. Главное, что нам тем самым удалось умиротворить немецкий вермахт и предотвратить переворот, который мог бы привести к власти нацистов. Вот потому и вкралось это незначительное слово «восхищение».

Для людей типично критиковать прошлое. Они забывают тогда о сложностях времени, в котором они жили, и рассматривают все в свете сегодняшнего дня. Именно так произошло сейчас. Забыли, что фактически благодаря нам датские нацисты не пришли к власти в стране.

Обвинитель: Было ли единодушие между вами и, к примеру, Булем в правительстве Стаунинга?

Скавениус: Не стану скрывать, что у нас иногда бывали жесткие трения. Но в народе подчас склонны преувеличивать значение этих дискуссий, как бы далеко они не заходили. И, между прочим, я хочу сказать, что в правительстве Буля царили мир и согласие. Только нужно помнить всегда о разнице между обычным министром и премьер-министром с большей долей ответственности, но мы управлялись со всем.

Что же касается моей позиции в правительстве, так нужно всегда иметь в виду, что я как министр иностранных дел служил в некотором роде «ширмой» между Германией и датскими властями. Немецкий посланник Ренте-Финк постоянно докучал мне своими посещениями: то одно ему надо, то другое. Здесь было предостаточно сказано, будто я поступал самовольно, но все же нужно согласиться с тем фактом, что я, а никто другой вел переговоры с Германией, и лучше других мог судить об истинном положении вещей и знал лучше многих, что можно в данной ситуации предложить немцам. Критикуя меня, критикуют по существу ригсдаг и правительство, требовавшие от меня любой ценой избежать катастрофы.

Как раз в этом пункте — мне так кажется — члены ригсдага сегодня больше всего боятся признаться в тогдашней своей позиции, словно это были не они, когда в 1943 году провозгласили перед избирателями, что речь шла не о выборах правительства Скавениуса, а о выборах за или против демократии. Тогда же оказалось, что члены фолькетинга, входившие в состав правительства Скавениуса, получили большинство голосов. Так что утверждать, будто население страны было недовольно правительством, едва ли верно. Впрочем, я еще хочу добавить, что совместная работа ригсдага и правительства протекала в значительной мере без трений, а когда я стал премьер-министром, то совершенно естественным казалось, что господин Бест перенял мою роль «ширмы». Его позиция совпадала с нашей: нужно было сделать все возможное, чтобы сохранить в стране датские органы управления.

Защитник: Также после 29 августа?

Скавениус: Да. Впрочем я хотел бы еще добавить: я глубоко убежден в том, что географическое положение страны определяет ее внешнюю политику.

Я знаю, меня часто упрекают, будто я как премьер-министр мало уделял внимания внутриполитическим вопросам в стране. Я объясняю это недостатком в знаниях и отсутствием опыта. Я три раза был министром иностранных дел, но профессиональным политиком все же я никогда не был.

Защитник: Я чрезвычайно доволен вашими показаниями, на их основании я делаю теперь следующие выводы.

Политика Эрика Скавениуса, проводимая в годы оккупации страны, имела определенные ориентиры: предпринимались все меры для сохранения датских административных органов управления и для препятствия захвата власти датскими нацистами, учреждения как в Норвегии правительства Квислинга или кого еще похуже. Такая политическая целенаправленность получила одобрение во всех ответственных политических кругах страны, и нельзя не согласиться с тем, что действительно удалось помешать датским нацистам при помощи немцев захватить государственную власть в стране. Для проведения такой политики необходимо было, во-первых, подкупать немцев увещеваниями и красивыми правительственными заверениями типа «произвело благоприятное впечатление в Германии» и, во-вторых, идти на некоторые политические уступки.

Внешняя политика Скавениуса была традиционно датской, определенной географическим положением страны.

Вплоть до нападения на Советский Союз Скавениус полагал, что Германия уже войну выиграла, и он как государственный деятель, отвечающий за внешнюю политику, старался найти по возможности оптимальные для Дании условия жизни в Европе, где главенствовала Германия. Этой мыслью руководствовались на переговорах о таможенной и валютной унии, не вызвавшей протеста политиков ни в правительстве, ни вне его; протестовали только руководящие лица из деловых кругов, беспокоясь за будущее промышленности Дании, точно так же как немецкий министр сельского хозяйства Дарре не желал таможенной унии, страшась конкуренции датских сельскохозяйственных продуктов на немецком рынке. В своем стремлении приспособиться к великой Германии Скавениус не стоял в одиночестве, с ним был Стаунинг, с ним были многие видные политические деятели страны.

Присоединение к Антикоминтерновскому пакту объясняется настойчивым требованием с немецкой стороны, а не желанием Скавениуса конфронтировать с Советским Союзом. К тому же немцы в своих ультимативных пожеланиях с полным правом могли опираться на некоторые высказывания в прессе датских партий. Статьи эти были написаны не по приказу немцев и не при их содействии. В искренности статей не приходится сомневаться.

Разногласия по отдельным вопросам в правительстве и Комиссии сотрудничества имели место, но относительно главной политической линии между Скавениусом и политиками споров не наблюдалось. Желали курс политического лавирования.

По мнению Скавениуса, разрыв с немцами рано или поздно был неизбежен, но события 29 августа он считал преждевременными. Я уверен, что в дальнейшем ходе расследования мы сумеем документировать наш тезис, а именно: все политики в правительстве и вне его придерживались той же самой точки зрения.

Мне кажется, я достаточно четко и ясно осветил все факты, связанные с выдвинутым обвинением против Скавениуса и его политики, вплоть до отставки правительства Буля. Суть этой политики можно охарактеризовать так: один за всех и все за одного. Если Высший суд полагает, что Скавениус виновен, тогда необходимо выдвинуть обвинение против Стаунинга, Буля, Кнуда Кристенсена… короче говоря, против всех членов правительства и против лидеров всех правящих партий.

Председательствующий: Суд продолжит свою работу завтра.