Процесс по делу Скавениуса

Четвертое заседание

Председательствующий: Суд идет, слово предоставляется общественному обвинителю.

Обвинитель: Высший суд, я перехожу теперь к вопросу о юриспруденции в названном правительстве. И тем самым я поднимаю обвинение против бывшего министра юстиции Тюне Якобсена, которого я хотел бы с разрешения суда допросить. Займите, пожалуйста, свидетельское место.

Председательствующий: Обвиняемый, вы не обязаны, если не желаете, отвечать на вопросы, которые вам будут заданы.

Тюне Якобсен: Я ничего не имею против, я готов отвечать. Мне нечего скрывать. Я занимал неприятную должность… Уриа… я…

Обвинитель: В ваши обязанности сейчас не входит защищать себя, отвечайте только на поставленные вам вопросы. Вы были назначены министром юстиции 8 июля 1941 года, не так ли?

Тюне Якобсен: Да, и считал, что, согласившись, принес себя в жертву.

Обвинитель: Немцы были весьма недовольны министром юстиции Харальдом Петерсеном, вашим предшественником. Как вы лично думаете, почему немцы предложили вам этот пост?

Тюне Якобсен: Я думаю, из-за моих давних связей с немецкими полицейскими, потом меня хорошо знали по работе в международной полицейской Комиссии, так что немцы уважали меня и к моему слову прислушивались.

Обвинитель: В июле 1941 года, вскоре после вашего назначения на министерский пост, прибыла с визитом немецкая полицейская делегация во главе с генералом полиции Беккером. Вы пригласили делегацию на официальный обед в Кристиансборг и выступили с задушевной речью, обращенной к немецким полицейским. Я позволю себе несколько цитат. Вначале вы отметили с радостью, что датские и немецкие полицейские говорили на одном языке, языке профессионалов. «Господа, вы прибыли в Данию, в маленькую страну по сравнению с вашей, — сказали вы дословно. — Но мы сделаем все от нас зависящее, чтобы показать вам некоторые моменты, которые, возможно, вас заинтересует; малая мастерская также может в своей работе достигнуть высокого европейского уровня». И вы закончили свою речь, заявив, что генерал Канштейн и его сотрудники блестяще справлялись с возложенными на них обязанностями, вызывая тем самым в среде датских полицейских уважение, почтение и товарищеские чувства к немецким коллегам. После этого вы подняли ваш бокал и пили за благополучие и успех всей немецкой полиции.

Тюне Якобсен: Все правильно. Нужно вспомнить только, когда это было сказано, а именно, в 1941 году, когда гестапо еще не свирепствовало у нас и почти сразу же после моего назначения на пост министра. Два моих предшественника должны были уйти в отставку по причине трений с немецкими властями. Не было никакой гарантии, что и в третий раз такое не случится. Я приступил к исполнению служебных обязанностей, взяв себе за правило в политическом отношении вести себя уклончиво, и потому вынужден был говорить о том, что я хорошо знал и в чем имел большой опыт, а именно: о профессии полицейского, общности интересов в работе полиции, о значимости полицейской службы. Визит, который дал повод моим — в данной ситуации чисто штампованным фразам — был ответным визитом на посещение Германии датской полицией.

Обвинитель: Вы были в правлении датско-немецкого общества.

Тюне Якобсен: Когда министр иностранных дел Скавениус попросил меня вступить в правление общества, а премьер-министр Стаунинг придавал большое значение работе этого общества, то я, по правде говоря, не смел отказаться, хотя чутье мне подсказывало, что уготованы мне были большие неприятности. Я рассматривал, кроме того, эту новую организацию как неплохое прибежище: отсюда я мог противодействовать нацистскому влиянию у нас в стране и смягчать постоянные атаки на нас со стороны немцев.

Обвинитель: Так, так. По-вашему, выходит, что датско-немецкое общество было в действительности антинацистской организацией. Эта точка зрения для меня совершенно нова.

Тюне Якобсен: Удивляться тут нечему. И я, и другие члены правления общества прекрасно понимали, почему нас не уважали за нашу работу, почему мы подвергались новым и новым нападкам по радио и в нелегальной прессе. Не могли же мы громогласно заявить, что наша работа фактически была подрывной, направленной против немцев?

Обвинитель: Чего только не услышишь в своей жизни! Вы и ваши друзья в датско-немецком обществе, значит, были на самом деле борцами за свободу и саботажниками? Для общественности все выглядело так, будто общество было попыткой тесного сотрудничества с немцами. Но позвольте мне процитировать передовицу газеты «Политикен» от 8 августа 1940 года, в которой сердечно приветствуют создание нового общества:

«Очень ответственные задачи стоят перед только что созданным датско-немецким обществом. Небывалое развитие политических событий за последние месяцы и глубочайшие перемены в экономике европейских стран как следствие изменения в соотношении политических сил окажут, несомненно, влияние на условия жизни в нашей стране. Та Европа, которая одиннадцать месяцев тому назад была втянута в военные действия, закончила свое существование, а на ее месте возрождается новая Европа, предводительствуемая Германией, ведущей силой на континенте. Трудно предвидеть, как будет проходить это возрождение, но произойдет оно, конечно, после окончания войны. Но если окончательный передел границ является вопросом времени, сама война не мешает, а скорее, наоборот, содействует экономической перестройке путем межъевропейского сотрудничества, чьи рамки уже сейчас определены руководящей ролью немецкой стороны.

Датско-немецкое общество, учрежденное по инициативе датского министерства иностранных дел, должно содействовать участию Дании в этом европейском сотрудничестве».

Такова была тогда обычная точка зрения на роль этого общества.

Но вы лично, значит, вошли в него как саботажник. Не думаете ли вы, что имелись все же иные способы противостоять немцам, кроме вашего способа сотрудничества?

Тюне Якобсен: А было ли у нас оружие к тому времени? Нет! Поддержал ли бы кто нас тогда, с востока или запада? Нет! Стаунинг, возможно, дал очень точную характеристику датско-немецкому обществу, когда он обозначил его как «духовную оборону датчан от нацизма».

Обвинитель: Но когда датский народ позже добыл себе оружие, когда начались саботажи, взялись ли вы тоже за оружие, господин Тюне Якобсен? Впрочем, вы можете не отвечать сейчас на мой вопрос, мы еще вернемся к нему.

Вы были шефом государственной полиции, когда арестовали коммунистов 22 июня 1941 года?

Тюне Якобсен: Да, но эти аресты произошли без моего ведома как шефа госполиции. Они были произведены по требованию немцев прямыми приказами тогдашнего министра юстиции директору полиции и полицмейстерам.

Обвинитель: А какова была ваша точка зрения на эти аресты?

Тюне Якобсен: Они были серьезным нарушением и глубоким оскорблением правового сознания. Иначе никак нельзя их рассматривать.

Обвинитель: Вам, вероятно, известно, все ли коалиционное правительство одобрило постановление об арестах?

Тюне Якобсен: Только несколько министров были согласны с постановлением.

Обвинитель: Я не ошибусь, если скажу, что Скавениус был среди этих нескольких министров?

Защитник: Но решение было принято Стаунингом.

Обвинитель: Возможно. Но когда вы заняли пост министра юстиции, пытались ли вы что-нибудь предпринять для устранения «серьезного нарушения и глубокого оскорбления правового сознания»?

Тюне Якобсен: Что-то изменить было почти невозможно, в таком случае заключенным, точно, грозила бы участь оказаться под надзором немцев.

Обвинитель: Под надзором? Несколько необычное обозначение немецких концентрационных лагерей.

Тюне Якобсен: Коалиционное правительство сделало выбор — одобрить интернирование коммунистов, но продолжать заниматься этой проблемой, стараясь так или иначе ее разрешить, несмотря на присутствие иноземных войск в стране и несмотря на то, что Комиссия девяти, поставив на обсуждение вопрос о самом законе, запрещающем коммунистическую деятельность, дистанцировалась от состоявшихся арестов.

Обвинитель: Я понимаю сказанное вами так, что всех поставили перед свершившимся фактом. Коалиционное правительство вообще не поставили в известность.

Защитник: Я хотел бы спросить Тюне Якобсена, протестовал ли кто-нибудь против ареста коммунистов — членов фолькетинга?

Тюне Якобсен: На заседании ригсдага никто не возражал против того, чтобы право ареста распространялось на членов ригсдага всех партий, а премьер-министр Стаунинг сказал, что не стоит делать ни для кого исключения.

Защитник: Итак, ответственность лежит на Стаунинге, а не на Скавениусе. Министр иностранных дел Скавениус принял к сведению требование немцев об аресте коммунистов и пошел с ним, как и положено, к главе правительства. Решение принял Стаунинг и никто другой.

Обвинитель: Вы автор закона о запрещении коммунистической деятельности?

Тюне Якобсен: Когда нужно ввести что-то новое, пытаешься найти его обоснование в старом, уже опробованном. Это всегда как-то успокаивающе действует. Так, случайно обнаружили закон К. К. Стайнкэ от 11 апреля 1925 года об интернировании, согласно которому лица, осужденные к моменту вступления закона в силу к лишению свободы за сексуальные деликты, или лица психопатического характера, не проявляющегося открыто, спустя год после своего освобождения могли быть вновь арестованы на неопределенное время, если это считалось целесообразным, хотя они и не совершили ничего предосудительного. Никто не рассматривал этот закон как противоречащий конституции.

Обвинитель: Великолепная идея! Не понимаю, почему вы сразу не сделали аналогичный вывод из закона Стайнкэ и не велели, не мудрствуя лукаво, арестовать коммунистов как сексуальных маньяков или психопатов! Но, значит, вы обсуждали этот вопрос с председателем Верховного суда?

Тюне Якобсен: Да, и он в письменной форме сообщил свое мнение, что издание закона о допустимости лишения свободы было необходимым актом. Как это следовало из одной журнальной статьи, опубликованной сразу после принятия закона и комментирующей его, председатель Верховного суда имел суждение, что параграф 78 конституции, единственный, который подходил бы для рассмотрения вопроса, но для проведения закона он был не пригоден.

Обвинитель: Заявление господина Труелса Йоргенсена пало на благодатную почву. В фолькетинге вы выступили с речью по поводу представления законопроекта и сказали:

«Не требуется доказательств, что Дания после начала войны 22 июня никоим образом не смеет подвергать себя опасности, позволяя заниматься в стране деятельностью в пользу иноземной державы… Поэтому, по моему мнению, принцип чрезвычайного положения является хорошим обоснованием происшедшего (а именно, ареста коммунистов 22 июня). Между тем, естественно, нужно юридически оформить эту меру, которая была вынужденной…»

Я никак не могу согласовать эту вашу речь с ранее сказанными словами о «серьезном нарушении и глубоком оскорблении правового сознания».

Защитник: Когда обвинитель упоминает о речи Тюне Якобсена в связи с представлением законопроекта, я нахожу уместным процитировать выступления некоторых политических лидеров.

Альсинг Андерсен сказал от имени социал-демократов:

«Что касается практического проведения этих мер, мы полагаем, что оно в § 2 предложенного закона следует линии, которой датское судопроизводство придает чрезвычайное значение, а именно, всякое дело проходит через две инстанции — городского суда в Копенгагене и Верховного суда, тем самым создается основа, противодействующая возникновению возможных недоразумений и злоупотреблений».

В параграфе, пробудившем столь чрезвычайное удовлетворение социал-демократического деятеля, говорится, что лицо, «которое своим поведением дает особый повод рассматривать его как участника коммунистической деятельности или агитационной пропаганды, согласно инструкциям министерства юстиции или с одобрения самого министра может быть задержано, если это будет необходимо в виду обеспечения государственной безопасности или в виду отношения государства к иноземным державам. Это лицо должно предстать в течение 24 часов перед городским судом в Копенгагене, который решает, следует ли продлить задержание, причем продление задержания, когда налицо инструкция министра юстиции или его одобрение, может иметь дальнейшие последствия, если не окажется вдруг, что произошло явное недоразумение относительно подлинности личности или прежнего участия в коммунистической работе или агитации».

То удовлетворение, которое господин Альсинг Андерсен выразил от имени датского судопроизводства, кажется все же довольно необоснованным. Возможно, оно создает до известной степени видимость законности и справедливости, но никоим образом не спасает от всяческих злоупотреблений. Именно министр юстиции, а никто другой, быстро сообразил, что следует понимать под агитацией или коммунистической деятельностью. Закон предоставил на самом деле министру юстиции неограниченные права, права lettre de cachet, т. е. королевского указа об изгнании или заточении без суда и следствия.

Господин Вагн Бру от имени Венстре присоединился к высказываниям министра юстиции, а консервативный лидер Бьерн Крафт страшно возмущался, что коммунисты рассматривали свой арест как противозаконное действие:

«О характере коммунистической партии и ее положении здесь в стране давно уже никто не сомневается. Партия, типа коммунистической, определяющая свою позицию и свои убеждения не в соответствии с собственным народом и собственной страной, а в соответствии с интересами другой страны, не может вызвать понимания или одобрения у соотечественников; к тому же эта партия производит жалкое впечатление, когда, оказавшись в затруднительном положении, она ищет вдруг убежища в законах собственной страны, которые она постоянно нарушала своей деятельностью».

Итак, в ригсдаге царило единодушие не только относительно политической необходимости проведения закона о коммунистах, но также относительно его моральной значимости. И фолькетинг с легким сердцем выдал своих трех членов, трех парламентариев-коммунистов. Председатель ходатайствовал перед фолькетингом о прекращении иммунитета и об их задержании в соответствии с законом о коммунистах, и через сорок пять минут уже существовало заключение Комиссии по делопроизводству, согласно которому палата ригсдага давала согласие на прекращение иммунитета.

Это решение не было решением одного председателя Хартвига Фриша, оно было поставлено на голосование и было принято единогласно 86 голосами членов фолькетинга.

Ни слова протеста не прозвучало в связи с арестом коммунистов, ни одного слова в защиту! Ни единого слова не было сказано против закона о коммунистах, послужившего поводом к аресту трех членов фолькетинга. Кто был в ответе за этот закон, тот, кто его издал, или те, кто его одобрили?

Обвинитель: Так или иначе вы дали нам понять, что интернирование коммунистов было предохранительной мерой. Если бы вы не арестовали коммунистов, они попали бы в руки немцев, не так ли?

Тюне Якобсен: Да.

Обвинитель: Почему вы не позаботились о том, чтобы коммунистов выпустили на свободу 29 августа 1943 года?

Тюне Якобсен: Совершенно неправильно думать, что я во время долгих переговоров на заседании правительства 28 августа — оно прерывалось несколько раз из-за переговоров с Комиссией девяти, председателем которой был бывший премьер Буль — не обсуждал также вопрос о лагере Хорсеред, и мой государственный секретарь, который ассистировал мне на заседании, напоминал мне все время, что нужно разрешить этот вопрос. С другой стороны, ко мне не поступило ни одного предложения ни от Комиссии девяти, ни от так называемой комиссии коммунистов ригсдага… Сам я не мог непрерывно думать об этой маленький группке в лагере Хорсеред и пустить на самотек все дела, жизненно важные для всего нашего общества, за которые я нес полную ответственность.

Обвинитель: Это чувство ответственности перед всем обществом делает вам честь, но, быть может, не лишне было все же вспомнить о тех 250 арестованных, брошенных на произвол судьбы.

Тюне Якобсен: Позицию правительства в связи с требованием немцев от 28 августа — восстановить закон о смертной казни за некоторые преступления и расширить список штрафных мер — можно рассматривать как пассивный саботаж.

Обвинитель: Ага, вы снова выступаете в роли саботажника.

Тюне Якобсен: Если бы мы выпустили заключенных из лагеря, все сразу бы поняли, что правительство демонстративно саботировало…

Обвинитель: Активным саботажником вы, однако, не стали.

Тюне Якобсен: Когда состоялись первые аресты коммунистов, мы обещали немцам, что освобождение интернированных произойдет только с согласия немецкой стороны и при обсуждении каждой отдельной личности. Позже это обещание несколько раз приходилось подтверждать. Нарушение договора дало бы специальное обоснование для немецкой реторсии, а открытие лагеря в понимании немцев было бы вызовом и давало бы им право перейти к акциям самого жестокого характера как против коммунистов, которым удалось бежать, так и против других коммунистов, их близких, да и против всего нашего общества. Кроме того, существовали еще две проблемы наиважнейшего значения. Первая: попытаться сохранить в любых условиях датское административное и законодательное государственное управление, перепоручив его государственным секретарям департаментов. Вторая: защитить еврейское население в стране, против которого буря разразилась месяц спустя, одновременно с депортацией коммунистов в Германию.

Обвинитель: Звучит красиво, когда вы говорите, что ни на секунду не испытывали страха в ваших рассуждениях, хотя хорошо понимали грозившую вам опасность, что вы всегда руководствовались национальными и альтруистическими соображениями. Но почему вы не посвятили в ваши рассмотрения правительство?

Тюне Якобсен: Да, в конце заседания 28 августа государственный секретарь напомнил мне об этом.

Обвинитель: Хорошо иметь государственного секретаря, который помнит о каждом пустяке.

Тюне Якобсен: Я рассказал присутствующим о просьбе заключенных, которую мне вручили их представители, а с противоположного конца стола кто-то сказал, что вопрос этот не стоял на повестке дня. Это был министр торговли Хальфдан Хеннриксен.

Обвинитель: Господин Хальфдан Хеннриксен отрицает ваше утверждение.

Тюне Якобсен: …и насколько я помню, к нему присоединился Гуннар Ларсен. Скавениус позже сказал мне, что лично он голосовал бы против открытия лагеря по той простой причине, что немцам ведь дали твердое обещание не предпринимать подобных шагов.

Обвинитель: Судьба коммунистов, итак, была решена лишь случайно брошенным замечанием, и, как вы полагаете, замечанием Хальфдана Хеннриксена.

Тюне Якобсен: Во время заседания у меня создалось такое впечатление, что вообще все были настроены против открытия лагеря, и я поэтому не хотел заострять внимание на этом вопросе.

Обвинитель: Может быть потому, что вы не просили присутствующих высказаться?

Тюне Якобсен: Я решил действовать на свой страх и риск и помочь заключенным, как мог; я принял меры, запрещающие охранникам применять оружие, когда заключенные пытались бежать и не останавливались при окрике. В конце заседания я дал в связи с этим необходимые инструкции лагерному начальству.

Обвинитель: Вы приказали лагерному начальству известить заключенных, что в них не будут стрелять?

Тюне Якобсен: Нет.

Обвинитель: Ваши предписания кажутся мне весьма и весьма сомнительными. К тому же трудно себе представить, чтобы датские тюремные надзиратели стреляли бы в своих, спасавшихся бегством, дабы не попасть немцам в руки.

Некоторым коммунистам все же удалось бежать, несмотря на ваше непростительное упущение, но вот полторы сотни мужчин и женщин попали к немцам и оказались в концентрационном лагере Штуттгоф. Двадцать один человек остались там навсегда. Я думаю, что прежде всего вы в ответе за смерть этих людей. Возмутительно, с каким равнодушием и трусостью, придумывая нелепые отговорки, вы обрекли своих соотечественников на смерть или тягчайшие муки.

Защитник: Никто не спорит, что инициатором дела 28 августа фактически был Тюне Якобсен. Но судьбой арестованных коммунистов вообще никто не интересовался. Вместе с Тюне Якобсеном коалиционное правительство должно нести ответственность.

Обвинитель: Тюне Якобсен должен был заранее позаботиться о том, чтобы коммунисты до прихода немцев в Хорсеред могли бежать из лагеря. В этом состоял его особый долг.

Защитник: Так. Но это не освобождает остальных членов правительства от ответственности. Все в правительстве приблизительно знали, как будут развиваться события. Точно так же, как единогласно были арестованы коммунисты, точно так же единогласно они были переданы в руки немцев.

Обвинитель: Я хотел бы несколько углубить обсуждаемое дело. Я прошу выслушать в качестве свидетеля члена фолькетинга пастора Амби. Займите, пожалуйста, свидетельское место, господин Амби, и расскажите суду, что произошло, когда вы в июле или в августе 1943 года вместе с Тюне Якобсеном и членами комиссии коммунистов посетили лагерь Хорсеред.

Амби: Мы встретились с представителями заключенных для переговоров, и они спросили нас прямо: что будет с ними, если нацисты или немцы захватят в стране власть? Министр юстиции ответил неопределенно, вероятно, потому, что для него было невозможно — и я охотно это признаю — дать определенный ответ. Я сказал тогда: министр юстиции не смеет, по понятным причинам, в виду своей должности открыто сказать, что если немцы или нацисты возьмут власть в свои руки, мы выпустим вас; если же посылка вашего ареста верна, что не подлежит никакому сомнению, и вы сидите, охраняемые датским государством, ради вашего же благополучия, то в случае ее недействительности, т. е., если датская официальная власть не сможет вас защитить, тогда любая посылка для вашего заключения, естественно, отпадает.

В такой форме тогда это было сказано, и министр юстиции страны не высказал тогда никаких возражений; кроме того, заключенным дали понять, что если датское правительство потеряет власть, они должны бежать.

Обвинитель: Я думаю, свидетельские показания пастора Амби убедительно говорят нам о том, что Тюне Якобсен обязался выпустить коммунистов. А теперь я хотел бы задать вопрос господину Эльгору, министру путей сообщения в тот день, 28 августа. Господин Эльгор, вспомните, пожалуйста, говорил ли кто-нибудь на заседании правительства непосредственно перед 29 августа о возможном освобождении коммунистов?

Эльгор: Я твердо уверен, что на всех правительственных заседаниях, проходивших в тот день, никто даже словом не обмолвился о судьбе политических заключенных. После того как немцам был подготовлен ответ, в моем представлении почти все члены правительства поступили точно так же, как я: вернулись в свои министерства — если так можно выразиться, чтобы заняться своими делами. Поэтому я не принимаю упреки в свой адрес, почему я, дескать, не напомнил министру юстиции о его обязанностях каждому воздать по заслугам.

Обвинитель: Если я понимаю вас правильно, вы исходили из того, что Тюне Якобсен, естественно, позаботится о том, чтобы коммунисты оказались на свободе. Спасибо, господин Эльгор. Для устранения, однако, всяческих сомнений, я прошу суд заслушать показания господина Бординга. Господин Бординг, как известно, был министром сельского хозяйства в правительстве Скавениуса. Займите свидетельское место, господин Бординг, и поясните, что вы лично предприняли для спасения коммунистов 29 августа.

Бординг: Я никогда не был министром юстиции, поэтому я не имею никакого касательства к данному вопросу; откровенно признаюсь, у меня в министерстве было столько всяких дел, требующих безотлагательного решения, что не было времени думать об интернированных коммунистах. Но если бы я подумал и вспомнил, то сказал бы, естественно, министру юстиции, что коммунистов нужно освободить. Но еще раз признаюсь честно, своих дел было по горло… почти невозможно следовать своему долгу министра да еще дополнительно присматривать за работой других.

Обвинитель: Спасибо, господин Бординг. У нас есть все основания теперь после опроса свидетелей утверждать, что Тюне Якобсен на заседаниях 28 августа ни словом не обмолвился о возможном освобождении коммунистов.

Защитник: Но на основе всех показаний можно сделать также вывод, что никто вообще в правительстве не интересовался судьбой коммунистов. Все министры должны разделить ответственность с Тюне Якобсеном.

Обвинитель: Мы уже раньше указывали на тот факт, что Комиссия девяти протестовала против готовности Скавениуса и Тюне Якобсена уступать немцам в их требованиях относительно законодательных прав в стране. Несколько позже мы обсудим ту роль, далекую от прикрас, которую Тюне Якобсен взял на себя в вопросе борьбы с саботажниками. Тюне Якобсен утверждает, что он героически отстаивал свободу датского правосудия. Но есть достоверные доказательства, что он втайне выдавал немцам датских граждан, занимавшихся саботажем. Позвольте привести один пример: выдача Акселя Ларсена. Могли бы вы пояснить, как происходил арест члена фолькетинга Акселя Ларсена.

Тюне Якобсен: Арест должен был состояться 22 июня 1941 года, но арестовали его лишь 5 ноября 1942 года; и эта задержка с арестом отнюдь не случайна.

Обвинитель: Вы хотите тем самым намекнуть, что вы также саботировали приказы немцев. Но сие просто-напросто неверно. Датская полиция с невероятным рвением принялась за розыски Акселя Ларсена. За его женой установили слежку, предполагали, что он попытается установить с ней связь; кончилось тем, что ее арестовали и выдали немцам. Следили также за его родственниками, перехватывали письма, адресованные ему, вскрывали их, подслушивали телефонные разговоры. Немцы никак не могли обвинить вас в пассивности. Но когда все же взяли Акселя Ларсена, объяснили, будто это шпик выдал его немцам. Кто руководил арестом?

Тюне Якобсен: Арест был произведен датской полицией, которая по просьбе немецкого комиссара по криминальным делам Шпана установила датский сторожевой пост около квартиры Ларсена и арестовала его, когда он однажды явился к себе на квартиру. Спустя день после ареста по ходатайству немцев его препроводили, несмотря на протесты, в немецкую тюрьму, в которой он находился вплоть до 15 февраля 1943 года; допрашивал его сам Шпан на том основании, что якобы в его квартире были обнаружены ценные материалы о членах партии и о партийной организации.

Обвинитель: Вы протестовали чисто формально против выдачи Акселя Ларсена немцам, но вы не нашли подходящего момента, чтобы поставить в известность Комиссию девяти или так называемую комиссию коммунистов, отвечающую за подобные дела? Арест члена фолькетинга страны едва ли можно расценивать как безобидный поступок, к тому же было понятно, что Аксель Ларсен, будучи секретарем коммунистической партии, едва ли избежал бы смерти. Когда Акселя Ларсена приводили в датское отделение тюрьмы Вестре, начальство тюрьмы боялось с ним заговаривать. Очевидно, потому что было стыдно.

Немецкая полиция поставила вас в известность о результатах допросов?

Тюне Якобсен: Мне доставили копии допросов, переведенные на датский.

Обвинитель: Газета «Натиональтиденде» опубликовала не так давно эти материалы. Каково ваше мнение?

Тюне Якобсен: О значимости материалов этих допросов для немцев я не имею никакого представления.

Обвинитель: Но политическую ценность протоколов вы хорошо понимали, используя их с большим прилежанием для обоснования своей точки зрения на коммунистов.

Защитник: Тюне Якобсен был не одинок в своих воззрениях.

Обвинитель: Не спорю, некоторые политики тоже были заинтересованы, чтобы представить главу коммунистов доносчиком. Но место фабрикации всех материалов — министерство юстиции. Ничего не значащий штрих, доказывающий просто, как гармонично протекало его сотрудничество с немцами. Тюне Якобсен неплохо разбирался в немецких методах работы, вот почему он настоятельно предостерегал, чтобы не особенно доверяли этим протоколам допросов.

Вы использовали Конокрада в качестве доносчика?

Тюне Якобсен: Когда я был еще шефом полиции, мы пользовались время от времени его услугами, а теперь он пришел к нам сам и предложил свою помощь. Мне было известно, что он крайне ненадежная личность…

Обвинитель: Но это не мешало вам и раньше пользоваться его услугами?

Тюне Якобсен: Я не знал, что он теперь состоял на службе у немцев.

Обвинитель: Однако у вас были все основания предполагать о возможном сотрудничестве. Но хорошо, итак, вы дали ему задание.

Тюне Якобсен: Он предложил нам сам, что будет собирать информацию о коммунистах. Я распорядился, чтобы ему выдавали деньги и чтобы он находился в ведении Гуннара Ларсена. Я поступил так, потому что думал — тогда он не пойдет служить к немцам. У меня не было ни желания, ни намерения пользоваться его доносами во вред коммунистам.

Обвинитель: Из ваших показаний следует, будто не было особой разницы между вашим благородством и готовностью жертвовать Гуннара Ларсена. Ваши слова можно интерпретировать так, что вы наняли Конокрада с целью предоставить коммунистам законно, без помех заниматься своими делами. Но третий в вашем союзе, Скавениус, выразил удовлетворение результатами вашей охоты на коммунистов.

15 декабря 1942 года он сказал в фолькетинге следующее: «Уважаемый господин Фриц Клаусен не высказал в своей речи желания поддержать правительство. Он открыто встал в оппозицию. Однако я все же убежден, что он придерживается одного мнения с нами в очень важном для нас всех вопросе, а именно, что спокойствие и порядок должны соблюдаться в Дании и что с саботажами и подобными поступками нужно бороться. Таким образом, все партии в ригсдаге присоединились к политике правительства и высказались единодушно, что долг каждого датчанина пропагандировать среди населения эти идеи. Примером могут служить последние события (арест Акселя Ларсена и профессора Хиевитца), и я пользуюсь случаем, чтобы обратить ваше внимание на прекрасно проделанную работу, с которой полиция, несмотря на неблагоприятные условия, как всегда справилась блестяще».

Но оставим на время в покое нашего героического господина Тюне Якобсена и перейдем к некоторым событиям внутриполитического характера.

Председательствующий: На сегодня я объявляю наше заседание закрытым.