Проходящий сквозь стены

Ученик Мартен

Инспектор Эскюэль просматривал у себя в кабинете табели лучших учеников, чьи имена красовались на доске почета; вдруг он услышал хлопки дверей и едва уловимый шорох, топот многочисленных ног по гравию школьного двора. В десятый раз за утро он в бешенстве вскочил со стула, сверкая глазами и потея, и подбежал к закрытому окну. Увы, ключ от ящика стола зацепился за пуговицу жилета, и на освобождение из плена Эскюэль потратил около минуты. Когда наконец он приподнял уголок занавески, ученики, отпросившиеся у преподавателей, уже выстроились у писсуаров на другом конце двора. Эскюэль смотрел им в спины, но не узнавал; их разделяло около ста метров, ему видны были только силуэты школьников — в тени, под козырьком крыши. Однако жестикуляцию он различал довольно явственно. Всего ребят было четверо, примерно одного роста, и каждый, как полагается, занимал свою кабинку серого цвета. Встреча четырех учеников разных классов сразу показалась Эскюэлю подозрительной. На то он и был инспектор, чтобы не верить в невинные совпадения, тем более учитывая его беспокойный характер и некоторые недавние события. Здравый смысл и опыт подсказывали, что простым совпадением здесь и не пахнет. Поэтому Эскюэль заметил, что один из учеников справляет нужду, помогая себе левой рукой, а его товарищи действуют правой: левая у них просто свисает вдоль тела. Одним взмахом ладони Эскюэль протер запотевшее от жаркого дыхания стекло, вгляделся в мальчишек пристальнее и обратил внимание, что чудак-левша поднял свободную руку и что-то делал ею — что именно, инспектор не столько видел, сколько угадывал по движению локтя. Кровь прилила к лицу инспектора, он побагровел, шея в крахмальном воротничке раздулась, Эскюэль сглотнул обильно набежавшую слюну, и в животе у него заурчало. Наконец-то он вычислил преступника, который вот уже с неделю разрисовывает стены и двери постыдными граффити, позорящими его, инспектора, и честь его супруги. Рыхлое откормленное тело Эскюэля содрогнулось: то была жестокая радость хищника в предвкушении добычи. Еще несколько секунд ожидания, и отвратительный пачкун обернется, полностью себя выдаст. Эскюэля охватило такое нетерпение, что ему казалось — мальчики писают целую вечность. Он уже готов был распахнуть окно и крикнуть им, чтобы никуда не уходили. Но тут он услышал стук в дверь и шаги по паркету. Двумя руками он замахал на вошедшего, призывая к тишине. В глубине двора один из учеников слегка присел и шагнул к дверце, собираясь покинуть кабинку.

— Эскюэль! — окликнул директор. — Я тороплюсь!

Не смея игнорировать начальство, Эскюэль обернулся, не отпуская, однако, занавеску. Месье Приер, директор коллежа, смерил подчиненного презрительным взглядом. Эскюэль понимал, что шпионаж — часть его обязанностей, и все же при свидетеле чувствовал себя неловко. За все годы службы инспектор так и не смирился с неуважением окружающих, и теперь он воспользовался блестящей возможностью восстановить справедливость и свой авторитет.

— Господин директор, я просто обратил внимание… во время работы мне пришло в голову…

Эскюэль не находил слов, открытие пьянило его, он путался в словах и запинался.

— Не нервничайте так, Эскюэль, — снисходительно произнес месье Приер.

— Я нашел автора надписей! — смущенно выпалил инспектор, при этом его одутловатое лицо исказилось сладострастной гримасой. — Вон он! Посмотрите сами!

Резко развернувшись, Эскюэль оттопырил указательный палец, и директор тотчас бросился к подоконнику, довольный тем, что наконец подошел к логическому завершению скандал с граффити, жертвой которого оказался и он сам.

— Минуточку… одну минуточку… — в замешательстве пробормотал инспектор.

В глубине двора четверо школьников уже покинули туалет и о чем-то болтали, прежде чем вернуться в классы, а один из них развлекался, подбирая камни и целясь в центр площадки, словно в футбольные ворота. Господа перед окном легко узнали мальчишек: Мишле из третьего «А», Фиёля из третьего «Б», Трюбера из четвертого «Б» и Мартена, двоечника из пятого «Б».

— Который из них? — спросил директор.

— Точно не знаю, — пролепетал Эскюэль. — Я только что видел его со спины, ждал, пока он справит нужду и повернется. Но тут вы вошли и…

Месье Приер уловил в последних словах Эскюэля упрек.

Пожав плечами, он ответил:

— Надо было оставаться на месте и говорить со мной, не поворачивая головы. Коллеж не казарма…

Я не требую стоять по стойке «смирно». Вы можете узнать хулигана по какой-нибудь детали одежды?

Инспектор всплеснул руками. Он об этом не подумал.

— Я был так уверен, что мальчик обернется… Я не видел надобности…

— Значит, элементарные правила своей профессии вы не усвоили, — заметил Приер. — Что, совсем никаких улик?

Эскюэль задумчиво поглядел на школьников и, словно обращаясь к самому себе, произнес:

— Я бы не удивился, если бы оказалось, что это Мартен… учится он ужасно… Да, может быть, Мартен…

— Возможно, — согласился Приер. — Мартен уже много чего натворил в этом году. В любом случае мы должны разобраться. Отправляйтесь во двор и задержите мальчиков. Я сейчас приду.

Эскюэль стремительно рванул к двери. Чтобы добраться до двора, инспектору предстояло миновать длинный коридор и два лестничных пролета. Он ускорил шаг, но метров через двадцать у него закололо в боку и ему пришлось остановиться. На лестнице он встретил Лебьевра, молодого смотрителя интерната, с которым был в натянутых отношениях, и приказал ему бежать к писсуарам во дворе. Лебьевру в этом почудилось неуважение к его персоне, и он потребовал объяснений, но потом согласился сопровождать Эскюэля. Прибыв на место преступления, учителя не обнаружили ни одного школьника. Зато до них донесся звук захлопывающихся дверей. Подошел директор, вместе с которым они посетили позорный угол.

Еще стоя посреди двора, они заметили на стене кабинки знакомую криптограмму: L N S Q L, означающую «Hélène Escuelle». Рисунок непристойного содержания, в котором фигурировала фамилия Приера, словно дамоклов меч, висел над четвертой буквой. И хотя инспектор повидал уже немало подобных надписей, он побледнел и сжал кулаки. Он хотел выразить свое возмущение, но онемел от ярости. Месье Приер побагровел от гнева. Повернувшись к Лебьевру, он в смятении пробормотал:

— Это непостижимо… Как они посмели вообразить…

Лебьевр покачал головой, словно воздерживаясь от какого-либо суждения. Он задумчиво поглядел на непристойный рисунок, моргнул, будто мысленно взвешивая чрезвычайную уродливость мадам Элен Эскюэль и холостяцкий статус месье Приера. Колебание показалось директору оскорбительным и вернуло ему хладнокровие.

— Лебьевр, — сказал он, — сотрите мое имя, эта порнография меня не касается никоим образом.

Смотритель интерната оскорбился и остался стоять на месте. Приер повернулся к инспектору:

— Сотрите мое имя, Эскюэль.

Остаток гордости заставил Эскюэля задуматься. Вдобавок ко всему в эту грязную историю была впутана его супруга… Однако под гневным взглядом начальника инспектор машинально вынул из кармана платок и послюнил уголок. Осторожно, чтобы не задеть контуры рисунка, Эскюэль принялся стирать фамилию директора. Директор контролировал процесс из соседней кабинки.

— Потрите еще сухим уголком! Хорошо. А теперь приведите сюда мальчишек, которых вы здесь видели.

Эскюэль не колебался ни минуты. Он знал расписание занятий всех классов практически наизусть. Молодого смотрителя попросил сходить за Мишле, Фиёлем и Трюбером. А сам метнулся к двери, бросив через плечо:

— С Мартеном я сам разберусь!

Ученики пятого класса, склонив головы над тетрадками, записывали тему сочинения. Месье Ламбль, преподаватель французского языка, монотонно диктовал: «Объясните пословицу: Кто много странствует, добра не наживает. Подкрепите примерами…» Мартен за задней партой время от времени поднимал голову и украдкой бросал взгляд в окно. Он выглядел лет на четырнадцать, хотя на самом деле ему исполнилось двенадцать, и казался болезненным: лицо бледное, костлявое, прыщи, припухшие веки, потрескавшиеся толстые губы.

Инспектор с грохотом распахнул дверь и, хищно сверкая глазами, направился к задним партам. Все школьники разом оторвались от своей писанины. Только Мартен, якобы ничего не замечая, продолжал смотреть в тетрадь. Месье Ламбль, возмущенный бесцеремонностью инспектора, поднял руку в знак протеста, но никто не обратил на него внимания.

— Встаньте, Мартен! — взревел Эскюэль. — Вас заметили, когда вы малевали непристойности на стене туалета. Признавайтесь!

Бледнее смерти, Мартен поднялся со скамьи. У него дрожали руки, и он слегка покачивался из стороны в сторону, казалось — вот-вот потеряет сознание. Затем вдруг его лицо, искаженное страхом, расслабилось, выражая полную покорность. Он опустил голову и, запинаясь, пролепетал что-то нечленораздельное. Эскюэль победно усмехнулся и, повернувшись к классу, произнес:

— Я заставил его сознаться!

По рядам школьников, по-разному относившихся к Мартену, пробежал шепот, но месье Ламбль призвал всех к тишине. Опершись на кафедру, сдерживая гнев и не теряя достоинства, преподаватель обратился к Эскюэлю:

— Господин инспектор, вы находитесь у меня в классе, а не в кафе. Прошу вас выйти.

Восхищенные тем, как запросто можно поставить на место инспектора, школьники глядели на учителя с благоговейным трепетом. Мартен поднял голову, и лучик надежды блеснул в его глазах.

— Я здесь по просьбе директора, — резко ответил Эскюэль. — Если вас что-то не устраивает — все претензии к нему.

— Ну разумеется! И первым делом я упрекну его в том, что он отправил к нам грубияна…

— Позвольте-позвольте! Что-то вы хватили через край…

— Я также сообщу ему об отвратительных методах запугивания, которые вы применили по отношению к доверенному мне ученику. Вашим диким полицейским замашкам в моем классе не место, и я вновь прошу вас выйти.

Эскюэль не упорствовал. Однажды он уже вступил в конфликт с Ламблем, и это стоило ему выговора со стороны директора. Прежде чем удалиться, инспектор схватил Мартена за руку и силой вытащил из-за парты. Увлекая мальчика к двери, Эскюэль прошел мимо преподавателя и в ответ на разъяренный окрик и требование отпустить ученика лишь пожал плечами. Захлопнув за собой дверь, он обратился к Мартену:

— С вами, дружочек, все ясно. Школа будет вынуждена избавиться от вашей недостойной персоны.

— Я ничего не сделал, — твердо заявил Мартен. — Клянусь.

— Поздно! Вы уже признались!

— Клянусь, я ничего не сделал.

Ученики Мишле, Фиёль и Трюбер уже явились и отвечали на вопросы Приера. Обаятельные мальчишки с живыми горящими глазами расположили к себе даже директора. Их память оставляла желать лучшего, они забыли, кто какую кабинку занимал, противоречили друг другу, и надежда услышать правду с каждой минутой таяла. Впрочем, они как будто говорили искренне. Мишле, явно совестливый мальчик, оглядел место преступления и спокойно произнес:

— Мне кажется, я был здесь… да, либо здесь, либо слева, но точно в одной из этих кабинок.

— А я не помню, рядом с кем стоял, — сказал Фиёль. — Но думаю, я был здесь… но ничего не рисовал.

Трюберу тоже казалось, что именно он занимал злосчастную кабинку, однако с точностью он утверждать не мог. Так, вместо того чтобы себя выгородить, как сделал бы виновный, мальчики добросовестно и, словно сговорившись, искали истину. У Приера не осталось никаких сомнений в безгрешности подростков. Ни один из учеников не заметил, чтобы его сосед расписывал кабинку; учитывая высоту и ширину перегородок, это неудивительно. Директор задал еще несколько вопросов для порядка, хотя уже составил себе мнение. Волоча за руку Мартена, инспектор появился перед начальником и сперва, для пущего эффекта, выдержал паузу. В ожидании допроса Мартен встал подле других учеников. Туповатое лицо, затравленный блуждающий взгляд, болезненная отечность, бледность — все свидетельствовало против Мартена. В отличие от сверстников, он вызывал множество подозрений. Даже смотритель интерната, который собирался привести веский аргумент в пользу обвиняемого и сорвать мстительный план Эскюэля, был неприятно поражен обликом паренька. Насупившись, директор сурово произнес:

— Мартен, мы подозреваем вас в порче школьного имущества. Вы были здесь, когда…

— Это не я, господин директор. Клянусь.

Клятву Мартен подкрепил размашистым жестом, но голос его прозвучал фальшиво; казалось, директор видит мальчика насквозь. Трое других учеников чувствовали себя неловко и стояли, опустив головы. Эскюэль зловеще улыбался, месье Приер продолжал:

— Ответьте мне, в какой кабинке вы были?

Мартен не медлил ни секунды.

— Я был там, я узнаю кабинку. — И он тут же указал на дверь.

— Забавное утверждение, — иронично заметил Приер. — Хотел бы я знать, по каким приметам вы ее узнаете? Все кабинки совершенно одинаковые…

— Я был там, — упрямо повторил Мартен.

— Надо же, а память у вас лучше, чем у товарищей. Они вот не помнят, где именно справляли нужду. Категоричные заявления здесь делаете только вы, Мартен. Уж больно ваша уверенность подозрительна. Ваш способ самозащиты вас потопит.

Мартен еще раз хотел опровергнуть обвинение, но инспектор его оборвал, а сам, широко улыбаясь, провозгласил:

— Ложь тем более очевидна, что, застав Мартена врасплох, мне удалось добиться от него признания в присутствии одноклассников.

Обескураженный Мартен ничего не ответил. Лишь бросил отчаянный взгляд на окна своего класса. Трое других учеников, чувствуя себя очень неловко, ссутулившись, сосредоточенно ковыряли носками ботинок пыльный гравий. Смотритель интерната Лебьевр наблюдал за виновным; ему было жаль этого болезненного, с гнильцой, мальчика. Месье Приер на несколько секунд застыл, собираясь с мыслями, затем повернулся спиной к туалетам, чтобы не вершить правосудие на фоне бесславного места. Все последовали его примеру, не отдавая себе, впрочем, отчета в благородстве намерения.

— Мартен, вы изобличены; в нашем учебном заведении, где царят порядок и строгая дисциплина, иначе и быть не могло. Я воздержусь от оценки тех низких помыслов, что толкнули вас на подобную мерзость. Пускай об этом судят ваши родители, которых мы надлежащим образом обо всем известим. Несчастный! Как у вас только рука не дрогнула, когда вы марали надписи, от которых у всякого порядочного человека перехватывает дыхание, останавливается сердце? И на что вам только были предоставлены лучшие, умнейшие преподаватели? Впрочем, добросовестные труженики не жалеют сил, возделывая неблагодатную почву. Быть может, вы никогда не раскаетесь в своих позорных поступках, Мартен! Мой долг — прибегнуть к соответствующим санкциям и, конечно, вас исключить. Заберите свои учебники и тетради у господина Ламбля и зайдите в мой кабинет. Что касается остальных, — обратился директор к стоявшим рядом школьникам, — больше я вас не задерживаю, возвращайтесь к занятиям.

Мартен подавил рыдание и, опустив голову, пошел прочь, в отчаянии крича:

— Я ничего не сделал, честное слово!

У Лебьевра сжалось сердце; смотритель интерната не сомневался в виновности Мартена, однако не удержался и заметил Эскюэлю:

— Странно все-таки, что сперва он признался, а теперь настаивает на своей невиновности…

— Видно, что вам не хватает опыта в обращении со школьниками, — презрительно ответил инспектор. — В их поступках часто нет никакой логики!

Директора от этой реплики передернуло. Слова инспектора показались ему недостойными преподавателя.

— Эскюэль, идите и сотрите надпись. А то над вами еще целую перемену будут потешаться учителя и школьники.

Инспектор вынул платок и, повернувшись к туалетам, вздрогнул. В кабинке стоял высокий старшеклассник, и непристойная надпись на стене явно его занимала. Лица не было видно, но, судя по легкому подрагиванию плеч, он смеялся от души.

— Нет, ну вы только посмотрите! — вскричал Эскюэль.

Ученик, насколько позволяло приличие, повернул к инспектору свое смущенное смеющееся лицо.

— Оставьте его в покое! — вполголоса произнес месье Приер. — Не он сотворил это безобразие.

Эскюэль с трудом сдержался и с платком наготове стал ждать, когда пристанище позора освободится.

Ученик из философского класса мочился, подняв голову и глядя в небо, чтобы его не упрекнули в скверных мыслях, потворствующих пороку. Внезапно он вздрогнул всем телом и от неожиданности прервал естественный процесс. Двор потряс громкий гневный голос, все преподаватели коллежа сбежались к распахнутым окнам.

— Клевета! — кричал месье Ламбль из окна своего пятого класса. — Какая низость! Какая гнусная попытка подставить человека!

Директор ошеломленно смотрел на длинный силуэт месье Ламбля, гадая, не снится ли ему все происходящее. Эскюэль испугался и положил платок в карман, тем временем подросток спешно освободил кабинку. Широкими шагами Ламбль пересек двор вместе с учеником Мартеном, которого по-отечески обнимал за плечи. Подойдя к туалетам, он угрожающе указал пальцем на Эскюэля и крикнул что было мочи:

— Я обвиняю инспектора в клевете! Я обвиняю его в том, что с помощью ложного доказательства, из низменного желания мести он добился исключения из школы ученика, невиновного в хулиганстве и очерненного напрасно! Мартен в моем присутствии, в моем классе ни в чем не признавался, господин Эскюэль! Вы солгали!

Мартен, все еще красный, с припухшими от слез глазами, стоял, опустив голову и исподлобья поглядывая вокруг. Пока Ламбль излагал обвинения, испуг на лице у Мартена сменился выражением удовлетворения и злобы. Впрочем, на мальчика никто не обращал внимания. Эскюэль шагнул назад, закрыв от Ламбля похабные надписи. В ярости он вновь заявил, что слышал признание Мартена, однако преподаватель продолжал обличительную речь, обещая призвать в свидетели своих учеников и вдобавок стыдя инспектора за запугивание несчастного ребенка. Оценив остроту конфликта, директор попытался разрешить его способом, щадящим самолюбие обоих коллег.

— Инспектор мог случайно ошибиться, — предположил он.

Эскюэль кивнул, словно по какой-то причине вдруг засомневался в своем слухе.

— В любом случае, — поспешил добавить директор, — это недоразумение с признаниями ничего не меняет, мы уверены в своей правоте.

Смотритель интерната поднял брови и поджал губы в знак удивления и несогласия. С сарказмом в голосе месье Ламбль произнес:

— Позвольте узнать, господин директор, на чем основывается ваша уверенность? С учеником Мартеном в моем классе очень грубо обошлись, и я несу ответственность за проявление жестокости по отношению к мальчику, не совершавшему проступка, безосновательно приписанного ему несправедливым карателем. Я, так же, как и Мартен, хотел бы узнать, чем продиктовано ваше решение. Вы позволите?

— Нет, — ответил Приер, которого ситуация постепенно выводила из себя. — Вы вмешиваетесь в дела администрации, рассмотрение которых — моя компетенция. Я ни под каким видом не могу этого позволить.

Месье Ламбль снова вознегодовал. Он не допустит несправедливости и лучше уж уволится, чем молча наблюдать за расправой без суда и следствия. Он готов написать жалобу и посоветовать родителям Мартена, как ею воспользоваться. Директор представил себе беспрецедентный грандиозный скандал и бесславную страницу, которая навеки испортит его чиновничье досье.

— Пусть будет по-вашему, — нехотя выдавил он. — Берите это дело под контроль. Теперь вы — главный.

Месье Ламбль не уловил горькой иронии в словах директора и успокоился.

— Отлично, — сказал он. — А теперь рассмотрим состав преступления и решим, в чем обвиняют ученика Мартена.

Эскюэль с перекошенным лицом шагнул в сторону. Ламбль с любопытством склонился над шедевром пошлости, вслух прочитал слова и особо обратил внимание свидетелей на непристойный рисунок.

— Видимо, добродетель мадам Эскюэль вызывает у автора сомнения!

Ламбль смеялся в глаза инспектору, который едва держал себя в руках, так ему хотелось влепить этому детективу пощечину.

— Вам не кажется, господин директор, что это выражение довольно изощренное? — Преподаватель посмотрел на Приера. — Я учу Мартена около двух лет, он, как вы знаете, остался у меня на второй год, и я считаю, что он бы не смог выразить мнение о добродетели мадам Эскюэль так тонко…

— Для вас тонко, для меня по-свински, — пробормотал Приер сквозь зубы.

— Не будем преувеличивать, — продолжал Ламбль. — Мое наблюдение о стиле ничего не доказывает. Обычная презумпция невиновности. Но побеспокоились ли вы о том, чтобы сравнить почерк четырех подозреваемых учеников? Это важно.

Со рвением, которое страшно взбесило месье Приера, смотритель интерната побежал в класс Ламбля за кусочком мела. По просьбе преподавателя Мартен взял мел и принялся выводить на двери соседней кабинки буквы. От страха и волнения у него дрожали руки — даже не обвинишь в намеренном искажении почерка. На третьей букве прозвонил звонок на короткую перемену. Преподаватели, заинтригованные громким спором, высыпали на улицу и столпились у туалетов. За спинами преподавателей толкались и перешептывались жадные до скандальных подробностей ученики; директор приказал Эскюэлю разогнать детвору. Тем временем Мартен выводил четвертую букву, самую преступную, и, глядя на нее, преподаватели судили и рядили: одни считали — виновен, другие — нет. Несмотря на недовольство директора, месье Ламбль решил, что необходимо поставить преподавателей в известность о вероломстве Эскюэля. В ответ раздались возмущенные возгласы. Некоторые учителя поддержали коллегу и встали на сторону Мартена. Другие, заботясь о благосклонности начальника, яро настаивали на проверке идентичности почерков. Характер дискуссии становился все менее выдержанным. Скрытая ревность и давно затаенная злоба шумно выплескивались по поводу буквы «L» или буквы «S». Склонившись над писсуаром, прижав носы к стене кабинки, солидные люди то разъяренным, то победным тоном доказывали свою правоту. В стороне от толпы разгоряченные школьники окружили и освистали инспектора. Коллеж словно объявил революцию. Когда прозвенел звонок на урок, учителя даже головы не повернули. В туалетной кабинке месье Приер, придавленный огромным животом преподавателя физики, попытался заставить публику услышать голос разума, но ему это не удалось. Мартен скользнул за спины своих судей, и внезапно раздались пронзительные возгласы: «Да здравствует Мартен!» Одноклассники приветствовали товарища. Возбужденный учитель английского подхватил вопль «Да здравствует Мартен!», и с десяток коллег — вслед за ним. Никто больше ничего не обсуждал, все горланили о своей ненависти и любви. Смотритель интерната Лебьевр оказался в рядах страстных мартенистов. Немного запыхавшись, он наклонился к месье Ламблю и что-то прошептал ему на ухо. Вскоре преподаватель Мартена поднял руки, призывая публику к вниманию:

— Испытание, которое прошел Мартен, бесполезно, поскольку печатные буквы все пишут одинаково. Надо было бы сравнить письменные буквы. Но это уже невозможно! В той неприличной надписи одно слово было письменными буквами. Но его стерли! Мне бы хотелось услышать от господина директора, кто это сделал и почему?

Месье Приер бросил взгляд на инспектора, убедился, что тот все еще окружен плотным кольцом школьников, и рассеянно сказал:

— Господин Эскюэль счел необходимым стереть английское слово. Однако он сделал это без какой-либо задней мысли, я ручаюсь.

Услышав новость, мартенисты разбушевались пуще прежнего. Преподаватель английского кричал, что дело сфабриковали. Месье Ламбль, встав на цыпочки, призвал учеников пропустить Эскюэля, чтобы тот предстал перед судом преподавателей.

Все ожидали увидеть смягчившегося и раскаявшегося Эскюэля, но инспектор, обозленный издевательствами учеников, выступил в роли обвинителя. Твердым голосом и так высокомерно, что директор покраснел, он произнес:

— Ну хорошо, да, я стер слово. Я виноват. К чему эти крики и притворный гнев? Сплошное лицемерие… Вам известно, что рисунки дело рук Мартена.

Никто не сомневался в этом ни минуты! Даже господин Ламбль!

— Вы заблуждаетесь, — спокойно ответил преподаватель Мартена. — Речь не о вероятностях, а о доказательствах. Я вынужден констатировать, что у вас не только нет ни малейшего доказательства, но вы, кроме того, лжесвидетельствовали и сами сфабриковали дело, как только что заметил мой коллега, преподаватель английского. В связи с этим я считаю, что обвинение необоснованно и решение господина директора должно быть изменено.

Приер резко отпрянул, но не возразил. Чувствуя, что план мести, с помощью которого инспектор хотел восстановить справедливость, не срабатывает, Эскюэль потерял голову. Ему почудилось, что весь коллеж размалеван похабными рисунками, позорящими честь его жены. Он выхватил платок и в мгновение ока стер непристойную картинку вместе с надписью.

— У меня нет доказательств, но я из окна своего кабинета видел, как Мартен пишет на стене.

— Вы узнали его со спины? — спросил Ламбль.

— Да. Именно. Я узнал его со спины.

Преподаватели, впечатленные словами Эскюэля, крепко задумались. Однако Ламбль не унимался и лукаво предположил:

— Значит, господин инспектор с того же расстояния узнает со спины любых других четверых учеников, оказавшихся в кабинках?

Раздался протестующий шепот. Теперь испытание выглядело унизительным и неуместным.

— Простите великодушно, — настаивал Ламбль, — но речь идет о будущем двенадцатилетнего ребенка.

Шепот стих, однако лица по-прежнему выражали осуждение. Директор выглядел вымотавшимся, и, казалось, он был тут ни при чем. Взглядом Эскюэль искал поддержки начальства; не получив ее, он презрительно улыбнулся. Внезапная возможность облить презрением человека, перед которым инспектор всегда трепетал, вдохновила его.

— Давайте, — обратился он к Ламблю. — Я готов.

Эскюэль отдавал себе отчет в сложности испытания. Он оценил риск. Однако в тот момент, чувствуя себя более порядочным и благородным, чем коллеги, Эскюэль вдруг поверил в справедливость и непонятно почему понадеялся на благосклонную судьбу, которая, лишь только он откроет рот, шепнет ему на ухо имена четверых учеников. В сопровождении месье Ламбля и преподавателя английского Эскюэль вернулся в свой кабинет и подошел к распахнутому окну. Во дворе дети выстроились в две длинные шеренги по сторонам от туалета, чтобы не закрывать обзор. В глубине, в четырех кабинках, четверо мальчиков в коротких штанишках повернулись к зрителям спинами. Эскюэль даже не пытался их узнать. С закрытыми глазами, голосом до такой степени уверенным, даже дрожащим в предвкушении триумфа, он произнес:

— Слева направо: Ласпар, Муже, Равье и Лерийон.

Ламбль развернул бумажку со списком, сложенную в четыре раза и принесенную смотрителем интерната, и объявил:

— Вы ошиблись насчет всех четверых. Решение принято.

Без дальнейших комментариев Ламбль покинул кабинет, оставив Эскюэля мечтать у окна. Несколько минут спустя преподаватель уже глядел на последние парты меланхоличным взглядом.

— Мартен, прочитайте мне басню «Смерть и дровосек», — сказал он.

Мартен поднялся из-за парты, промямлил первые строчки и замолчал.

— Вы не выучили урок, — заметил Ламбль.

Двоечник посмотрел на учителя глупыми глазами и разразился добродушным смехом, искренним и заговорщическим.

— За невыученный урок останетесь после занятий на два часа, — сказал Ламбль. — И еще на два часа за смех без причины.

Ученик Мартен растерянно потоптался, сел, и в его мутном взгляде изобразилось безграничное удивление.