Проклятие сублейтенанта Замфира

Глава 10

Василе задумчиво проводил взглядом удаляющийся состав, где на больничной койке, с флягой под гипсом, уезжал в глубокий тыл совсем незнакомый Сабуров — потухший и сломленный. Что-то, смутно похожее на облегчение, всколыхнулось в Василе. Этот сверхчеловек, покоритель неба, оказался уязвимым. Теперь он был вялым и беспомощным, а Замфир напротив — окреп, исполнился силой и уверенностью. Это осознание было приятным и запретным удовольствием. Василе устыдился и прочитал «Конфитеор», каясь в грехе гордыни, и всё же до самого вечера он вспоминал влажную руку Сабурова, его изуродованное лицо, пучки слипшихся волос, торчащие из-под повязки. А более всего — растерянные слова про котёнка в обувной коробке.

Ноябрь прошёл, близилось Рождество. Замфир продолжал свои физические экзерциции. В качестве гимнастического снаряда он использовал колоду, которую вряд ли бы смог поднять в день своего прибытия на платформу Казаклия. Он не раз замечал жаркий взгляд дорогой Виорикуцы из-за занавески девичьей спальни. В такие моменты Василе принимал позы древнегреческих атлетов с античных ваз и, уже не скрываясь, улыбался для неё.

После поцелуя у насыпи их тянуло друг к другу с магнетической силой. Бодрствуя, Василе непрерывно чувствовал холодную пустоту перед своей грудью — там, где должна была быть Виорика. Тоска от того, что он не может заполнить её любимым телом, прижать к плечу милую головку, скручивала кишки в тугой клубок.

Их перестрелка взглядами не прошла мимо внимания Маковея. В один несчастливый день он заколотил гвоздями раму окна Виорики и начал запирать её комнату на ночь. Всё, что осталось разлучённым — случайные встречи в сенях, да взгляды за обеденным столом, полные счастливой муки. Они на краткий миг сплетали пальцы в темноте прихожей, или, глядя в разные стороны, касались пальцами ног под столом. Эти редкие прикосновения били сильнее электрического тока и только усиливали их страдания, но жить без них ни Василе, ни Виорика больше не могли.

Маковей становился всё более угрюмым. Амалия, напротив, ласково смотрела на влюблённых и сочувственно вздыхала. А как-то раз Замфир случайно услышал, как она с укоризной сказала мужу:

— Макушор, дети — вода, как ни замазывай, найдут, где вытечь.

Но, какими бы ни были разговоры четы Сырбу за дверью спальни, на людях Амалия перечить мужу не смела.

Как-то ночью, не вполне понимая, что они будут потом делать, Василе попытался вытащить вколоченные гвозди, но не смог поддеть ни одной шляпки. Пока он пыхтел с перочинным ножиком, Виорика в бессильной надежде смотрела на него через стекло. Вдруг глаза её расширились, она в панике замахала руками. Замфир опрометью кинулся к ретираде.

Он повторил обманный манёвр возлюбленной в ночь их первого поцелуя: перевёл дыхание и беспечной походкой вывернул из-за угла, и сразу столкнулся нос к носу с хмурым Маковеем.

— Несварение, господин сублейтенант? — ехидно полюбопытствовал тот. — Никак стряпня Амалии вам не впрок пошла? Или, может, желудочный грипп подхватили?

— Благодарю за заботу, но я здоров, — с достоинством ответил Замфир.

— А раз здоровы, так, может, на фронт германца бить пойдёте? Небось, скучаете без ратных подвигов? Из Трансильвании нас выкинули, Добруджа пала, немцы уже в Валахии, к Бухаресту идут. Вдруг наши войска без вас не справятся?

Замфир пропустил мимо ушей издевательский тон Маковея.

— К Бухаресту? — недоверчиво переспросил он.

— А вы и не знали? Если чуда не случится, к Рождеству в Королевском дворце будет новый домнитор, немецких кровей. Ах да, нынешний же тоже немец… Как я запамятовал? Кажется, ничего и не изменится…

— Господин Сырбу! Я бы вас попросил выбирать выражения!

— Донос на меня в Секретную полицию напишете?

— Не говорите чушь! Откуда вы всё это знаете?

— А вам, что ж, командование не докладывает?

Замфир призвал на помощь всю свою выдержку.

— Господин Сырбу! Я никаких сводок не получаю, а эшелоны давно уже идут без остановки. Откуда вы это знаете? Прошу вас, в Бухаресте мои родители!

— Ничего с ними не станется! Немцы что вам — звери, что ли? — сказал Маковей и добавил, смягчившись: — Иосиф выписывает «Диминеаца»… Лазареску, вы его знаете. Даёт почитать по старой дружбе, когда за покупками прихожу.

— Благодарю, — кивнул Замфир.

Он решил более Маковея не расспрашивать, а на утро нанести визит галантерейщику и прочитать новости собственными глазами. Заодно поинтересоваться: не согласится ли он привезти ещё один флакон жидкого мыла, пусть и за тройную цену.

Василе взялся за ручку двери, когда сзади, очень близко, раздался тихий голос Маковея.

— У меня тут, господин сублейтенант, лис повадился вокруг курятника ходить. Четыре ночи его выглядывал, и всё-таки выследил. Всадил в него два заряда крупной дроби. Мог бы, конечно, поаккуратнее, но уж больно не люблю, когда кто-то к моим курочкам лезет. Собрал потом ошмётки и прикопал в лесу.

— К чему это вы? — Замфир попытался говорить спокойно, но, не смотря на прохладную ночь, ему вдруг стало жарко — настолько, что на лбу выступила испарина.

— Да к тому, что кажется мне, опять лис поблизости завёлся, и настырный такой. Очень этот лис рискует стать дезертиром, пропавшим без вести в непростое для страны время.

Замфир, горя, как в лихорадке, молча вошёл в дом и заперся в своей комнате. Он долго лежал без сна и слушал ходики. Секундная стрелка цокала, как копыта по мостовой. Так медленно и размеренно, будто старая кляча тащит катафалк. Зашуршала на сквозняке занавеска, или это трётся о лошадиную спину обшитая кистями попона? Страх, сдавивший горло Василе, не отпускал. Перед глазами улыбался Сырбу с дымящейся винтовкой в руках.

«Ну вот, сейчас приснится, что я лис, а он стреляет в меня дробью!» — с досадой подумал Замфир и поспешно открыл глаза. Вместо белёного потолка он увидел брусчатку и две тощих лошадиных ноги. От удивления Василе всхрапнул, дёрнул головой. Немелодично звякнули бубенцы, и сталь врезалась в углы губ. Он осторожно повернул голову назад, увидел жалкие домики провинциального городка, но разглядеть возницу мешали шоры. Легко хлопнули во спине вожжи и непривычно ласковый голос Маковея сказал:

— Бьянкуца, птичка, потерпи, чуток осталось.

Василе покорно опустил голову и шагнул вперёд. Ноги в серой шерсти с розоватыми подпалинами с трудом удерживали грузное тело. Они дрожали, копыта норовили съехать с влажного камня. Замфир неуклюже переставил одну ногу, только потом оторвал от мостовой вторую и задумался, какую поднять третьей, чтобы не упасть и хоть немного продвинуться вперёд. Сзади подбадривал Маковей:

— Давай, девочка! Ещё шажок! Умница!

Наверное, под такие же слова сделала свои первые шаги Виорика. И Замфир послушно зашагал вперёд, как бы ни было трудно. Воздух с паровозным свистом выходил из груди, а лёгкие были слишком большими для его слабых мышц, и никак не получалось расправить их и наполнить кислородом. На выдохе глотку обжигало собственное раскалённое дыхание, и Замфир заходился в кашле, таком сильном, что слабели ноги. Зеленоватая слюна летела на мостовую. Он стыдился этих мокрых пятен на сером камне, но поделать ничего не мог — стальное грызло не давало свести челюсти.

Сырбу натянул поводья слева, Замфир свернул в узкий тёмный проулок. Юная барышня, тонкая и свежая, как первый весенний подснежник, отступила на шаг назад и испуганно прикрыла рот изящной ручкой в серой перчатке. Замфир грустно кивнул головой и услышал, как сзади опорожнился кишечник. Яблоки с влажным шлёпаньем посыпались на булыжник. Василе сгорел бы от стыда за то, что осквернил зрение и обоняние этого нежного создания, но все его душевные и физические силы уходили на ещё один вдох и ещё один шаг.

— Стой, Бьянкуца! Приехали, — сказал Маковей.

Он ослабил подпругу и распустил узел на хомуте.

— Сейчас станет легче, девочка моя… — Маковей выпряг Замфира и похлопал его по щеке. Глаза сурового стрелочника предательски блестели.

Василе очень хотелось лечь, но он знал, что, если ляжет, встать уже не сможет. Он покорно побрёл за Маковеем, ставя пошире трясущиеся ноги. Лёгкие наполнились расплавленным свинцом и воздух в них почти не проникал, а те крохи, которые удавалось вдохнуть, пламенем выжигали его грудь. Мучения достигли той степени, когда смерть не страшит, а становится желанным избавлением от страданий.

Сквозь завесу усталых слёз Василе увидел катафалк, а на нём тело юноши — крепкого, полнокровного. Тот спал, приоткрыв полные губы, и его мускулистая грудь поднималась и опадала в такт дыханию.

Василе не сразу понял, что это лицо он каждый день видел по утрам в зеркале уборной. В испуге он отпрянул, тяжёлый круп потянуло к земле, обескровленные задние ноги затряслись под его весом.

— Ну тихо, тихо, девочка, — зашептал ему в ухо Сырбу. — Сейчас тебе станет легче.

Он вытащил из катафалка двуручный насос со стеклянной колбой, размотал две резиновых трубки с иглами на концах. Одну ловко воткнул в вену спящего юноши. Со второй подошёл к Замфиру. Тот отшатнулся, и Маковей с притворной суровостью топнул ногой:

— Стой смирно, Бьянку! Это небольно, как комарик укусит.

Одной рукой он обхватил Замфира за шею, а другой воткнул иглу ему в ногу. Потом взялся за ручки насоса. Пока качал, стеклянная колба наполнялась кровью, только кровь была необычной — густая, белая, как жидкое мыло, — и чем выше был её уровень, тем бледнее становилась кожа спящего. Его губы посинели, дыхание стало неглубоким и прерывистым.

Замфир потянулся зубами к игле, и в этот момент Маковей открыл вентиль. Белая кровь потекла по резиновой трубке в лошадиную вену. Она гасила огонь, унимала боль, наполняла силой мышцы. Избавление было чудесным, но память об ушедшей боли была свежа, и Замфир с тоской смотрел на своё тело, только что красивое и молодое, а теперь стремительно усыхающее.

Белые кальсоны провисли на острых тазовых костях, желтоватые рёбра прорвали истончившуюся кожу и торчали, как у доисторических чудовищ в музее естественной истории. Смерть лишила его и возраста, и облика — дряхлый старик или юноша, полный жизненных сил, — сейчас никто не мог бы сказать, чьи останки лежат в катафалке.

Замфир стоял смирно. В него-лошадь — перетекала жизнь его-человека. В глазах стояли слёзы облегчения от невыносимой боли и горя по собственной смерти, и, хоть причины их совершенно разные, были они одинаково горькими.

Маковей качнул ещё несколько раз, колба опустела. Он выдернул иглы, свернул трубки. На останки Замфира брезгливо накинул пустой мешок.

— Плачешь, Бьянку? — Сырбу обнял лошадь за шею. — Не плачь. Пустой человечишка был, бесполезный. Был — не жил, и кончился — никто не хватится. Не о ком горевать. Пойдём, девочка, пора.

Маковей впряг Замфира в катафалк, подвесил на морду торбу с овсом. Хлестнули по спине поводья, и Василе, чавкая, бодро порысил по улице, счастливый обретённой силой и ловкостью. Мощная грудь раздувалась от свежего воздуха, бесстыдно сыпались лошадиные яблоки на булыжную мостовую, хрустел овёс на крепких жёлтых зубах — коротка лошадиная память, и в том её ценность. Катафалк подпрыгивал на брусчатке, и в такт ему подпрыгивало то, что осталось от сублейтенанта Василе Замфира.

Замфир проснулся в смятении. Он помнил, как затухала боль в пылающих лёгких, а вместе с ней гасла его человечность. Мир уплощался до простых радостей, вроде питательного овса на зубах и лёгкости от опорожнения кишечника.

В то же время он помнил себя, лежащим в катафалке, помнил, как с каждым качком насоса из него уходила жизнь. Сначала онемели губы, потом кончики пальцев, распухший язык задурманил голову коричным привкусом, на лбу выступила испарина. Осенний воздух нагрелся, как летом, а кожа стала неприятно сухой и шершавой. Он разжал пальцы, чтобы они не касались друг друга. Силы уходили из его тела, он слабел, накатила апатия и безнадёжность.

Замфир безучастно смотрел, как опадает живот, как сквозь стремительно желтеющую кожу проступают рёбра и ничего не мог поделать. Замфир стал созерцателем. Так, кажется, говорил художник с волчьим именем?

И вот он, лошадь Бьянка, весело лязгает подковами по булыжникам, и он же, бывший сублейтенант Василе Замфир, а теперь труп, трясётся в обитой чёрным сукном телеге. Холодный осенний свет, проникающий сквозь мешковину, слепит глаза, но закрыть их мертвец не может. Временами свет тускнеет, когда облако наплывает на солнце, или гаснет вовсе, и тогда цоканье копыт с эхом отражается от древней кладки. Куда его везут, он не знает, но ему и неважно. Всё неважно, когда ты умер.

В этой двойственности: живого, но животного и человечного, но мёртвого, крылся какой-то смысл, но какой — Замфир никак не мог уловить. Он мельком заглянул на кухню, сухо кивнул Амалии и рассеянно улыбнулся Виорике. Маковея не было. Василе отправился делать ежеутренние упражнения и умываться, но только бросил взгляд на рукомойник — и обомлел. Его флакона, уже на две трети пустого, не было.

Ночной кошмар ворвался в его жизнь, рот наполнился слюной с привкусом корицы, онемели изнутри щёки. Замфир деревянным шагом, на негнущихся ногах, вошёл в свою комнату и вытащил револьвер.

Все его сны в этом доме складывались в странную мозаику с множеством лишних элементов. Что она изображала, Василе не улавливал, он видел в цыганской пестроте только одно чёткое и ясное место. Его жизнь напрямую зависит от уровня жидкого мыла в бутылке. Той бутылке, которая пропала.

Решительно отмахивая револьвером шаги, он подошёл к конюшне — впервые за всё время, что жил в этом доме. У приоткрытого створа его решимость ослабла. Он остановился и осторожно заглянул внутрь.

Большой сарай на четыре стойла был почти пуст. Посредине, на дощатом полу, усыпанном редкими пучками соломы, стояло странное существо, похожее на лошадь. Серая в розоватых яблоках, с розовыми окаймлёнными бабками, неимоверно худая, с раздувшейся грудью. Её голова, тяжело провисшая в холке, казалась черепом, обтянутым шкурой. Замфир видел каждую костную шишку, выпирающую сквозь кожу.

Лошадь судорожно втягивала в себя воздух, но, не в силах расправить лёгкие, захлёбывалась надсадным кашлем.

Из темноты вышел Маковей с ушатом и ногой подопнул низкую скамью ближе к лошадиному боку. Плеснуло, и по боку деревянной бадьи поползла ослепительно-белая пена. Замфир стиснул рукоять так, будто хотел выжать из неё сок. Не замечая наблюдателя, Маковей натянул овечью варежку и зачерпнул воды в бадье. Он что-то ласково бормотал под нос и тёр шкуру, прямо по уродливо торчащим рёбрам. Вода со стуком падала на пол, мокрая шкура темнела, снежная пена таинственно сверкала, с тихим треском лопались пузыри.

Замфир, не в силах более сдерживаться, шагнул внутрь. Его длинная тень легла на затылок Сырбу, и он почуял, его плечи напряглись, движения замедлились. Маковей осторожно повернул голову и скосил взгляд.

— Шувано? — выкрикнул Василе. Страх и ярость терзали его попеременно, и голос сорвался на фальцет.