Проклятие сублейтенанта Замфира

Глава 25

Константин, не думая, взял бутылку в руки, но спохватился.

— А не рано ли вам, милая барышня, горькую пить? — осведомился он.

— Не рано, господин Сабуров. У меня жених погиб за день до свадьбы. Уж как бы не поздно всё было… — И, глядя на его сомнение, добавила жалобно: — Прошу вас…

Он налил. Виорика поднесла кружку к носу и поморщилась.

— Скажите, а как вас называл Василе? — спросила она.

— Костэл.

— Можно я буду вас так же называть?

Виорика была хороша. Лишь полный профан в любовных делах мог не заметить горящий в ней жар. Сабуров видел, но это не помогало, а, скорей, сбивало с толку. С той же ясностью он замечал глубокое, истинное горе по погибшему жениху. Мысли путались. Впервые в жизни, наедине с прекрасной девушкой Константин не знал, как себя вести, и каждый возможный шаг казался ему заведомо бесчестным.

— Мы с Василе пили на брудершафт, — сказал он невпопад.

Виорика подошла к нему вплотную. Он сделал полшага назад, но там были полки с расписными блюдами, и дальнейшее бегство стало бы комичным.

— Я знаю, как это.

Сохраняя полнейшую серьёзность, Виорика вложила кружку с водкой в руку Сабурова и просунула свою ручку под локоть.

— Давайте!

Боль и мольба были в её глазах, пока губы с лживым задором произносили слова. Не отрывая взгляда, он медленно поднёс кружку к губам. Виорика сделала то же самое. Он кивнул, приглашая начать, и опрокинул водку в рот, она огнём обожгла глотку, и сразу ещё более сильный жар опалил его губы. Виорика впилась в них с неумолимостью казачьей лавы, сминающей врага.

“Да что я, курсистка жеманная, что ли” — мелькнула мысль у Сабурова, и он ответил. Сунул куда-то, не глядя, свою кружку и крепко сжал горячее тело Виорики. Она не закрывала глаз, они были теми же: серьёзными, страдающими, требующими. Не видал он таких глаз никогда прежде и не знал, что с ними делать. Она впивалась глубже, грубее, до боли в саднящих губах. Руки вцепились в щетинистые волосы на затылке. Он тяжело, с усилием, превозмогая и её и себя, расцепился, оттянул назад её голову.

— Виорика, дорогая, так нельзя.

— А как можно? — спросила она, и опять, не было в её голосе ни вызова, ни исступления. Она будто искала одни слова, а находила другие, и под ними был смысл, которого Сабуров не понимал. — Костэл, он мне должен. Они все мне должны.

Она разжала руки и вывернулась из его объятий. Вернулась на своё место. Не нашла свою кружку и взяла кружку матери.

— Налейте, — попросила она, и Константин налил.

— За день моего второго рождения! — сказала Виорика. — День, когда ушёл Василе.

Константин сел напротив.

— Каким он был, Костэл?

Сабуров задумался.

— Каким он был с вами? — Константин хотел ответить, но она его не слушала. — Я же совсем его не понимаю. Я была ему нужна… Сильно-сильно была нужна, но он всё время пытался от меня сбежать. Я обнимала его, а он выпутывался. Целовала, а он не смотрел мне в глаза. Почему? Я не красивая? — Константин хотел возразить, но Виорика рукой его остановила. — Я знаю, что я ему не пара. Я была готова на всё: на то, что меня не примут его родители, и мне годами придётся терпеть их ненависть, на то, что нас выгонят и мы будем жить в нищете. А он… Он хотел быть со мной, но боялся всего, что будет за этим. А мне не нужно дальше, мне нужно было сейчас. Его нет и всё, нет ничего в будущем, бояться нечего. Это лучше? Скажите, Костэл, это лучше?

Константин уже не рад был, что спрыгнул с поезда в Казаклии. Он никогда не боялся трудностей, и со всеми бедами расправлялся играючи. Отношения Сабурова с женщинами не бывали долгими, Он никогда не давал ложных обещаний, а все собственнические поползновения пресекал на корню. Слезами брошенных красоток можно было наполнить ванну, угрозы свести счёты с жизнью собрать в солидный фолиант — всё это не весило ровно ничего. Сабуров всегда был честен со своими пассиями, а на женские фантазии мужчина влияния не имеет.

Жизнь ведь и впрямь штука простая, сложности люди со скуки придумывают. Сабурову скучать никогда не приходилось. За милой головкой почти любой барышни ему виделся уютный альков с мягкими подушками, путь к нему мог быть короток или длинен, пройден или брошен на полпути из-за дорог поинтереснее. Однако в список его интересов никогда не входили жёны друзей, сослуживцев и, уж тем более, вышестоящего начальства. Голова Сабурова всегда была холодной, какой бы страстью не горели его глаза, а потому принципы удавалось сохранять нерушимыми, а совесть спокойной. До сего дня.

— Дорогая Виорика, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Я не так хорошо знаю… знал Васю, как вы думаете. Мы встречались с ним всего два раза. У него были страхи, как у любого живого человека, но он с ними боролся. Может быть, Господь призвал его слишком рано, и ему не хватило времени. Не судите его.

— Не хватило времени… — тихо повторила Виорика. — Вы правы, Костэл. Я знаю, почему и из-за кого, только узнала я об этом слишком поздно. Налейте мне ещё, пожалуйста, и не смотрите неодобрительно — мне сейчас очень нужно. Вы же не отказали бы в глотке воды умирающему от жажды?

С обречённым вздохом он выполнил её просьбу. Виорика сникла. Она задумчиво рассматривала узоры на скатерти и молчала. Молчание затянулось. Сабуров вежливо кашлянул и встал, расправил китель под ремнями.

— Я, если позволите, удалюсь. Госпожа Амалия сказала, что постелила мне в комнате Васи…

— Да, конечно, я покажу.

Виорика поднялась, не глядя на Константина, прошла мимо него в прихожую. Она нерешительно взялась за ручку двери слева, за спальней, из которой раздавался трубный храп Сырбу. В свете, падавшем из кухни, слабо блеснули слёзы на её щеке. Виорика распахнула дверь, и отвернулась.

— Спокойной ночи, Костэл. Он умер не здесь, призраки не потревожат.

Она ушла к себе, в комнату напротив. Сабуров со странной смесью облегчения и сожаления разделся и лёг на пышную перину. Он смотрел в потолок, на трещины, едва видимые в отражённом свете луны, слушал звуки старого дома. Бельё пахло морозом и лавандой, такой же лавандой пахли волосы Виорики. Через стену и две двери рулады Маковея были едва слышны. Потрескивало, рассыхаясь, дерево, тикали настенные часы. Время шло, а сон нет.

Константин облизал губы, на них оставался вкус её кожи. Невеста, так и не ставшая ни женой, ни вдовой его чудаковатого друга… Друга, с которым он и на самом деле виделся лишь дважды. Друга, который не надел кольцо на палец, бросил её в шаге от брачного ложа… Будет ли бесчестной для Константина его связь с Виорикой?

Отмеряют стрелки время, как костяшками на счётах щёлкают: “клац-клац”. Тишина. Не скрипят, распрямляясь, пружины, не потрескивают под девичьей ножкой половицы. Не о чем думать: Виорика спит давно и видит во сне то, чего не будет уже наяву. “Оно и к лучшему,” — подумал Сабуров и закрыл глаза. Завтра он уедет на Северо-Западный фронт, под Ревель. Вместо волооких южанок будут тонкогубые курляндские красотки с прозрачными глазами, и Виорика забудется.

Виорика не хотела отпускать его мысли. Она предстала перед взором в ночной сорочке, белая ткань обтекала взволнованную грудь. Константин коснулся подола у щиколотки, бережно, как гончар по влажной глине, повёл ладонями, ощущая каждую ямочку, каждую дрожащую от страха и предвкушения мышцу. Пополз вверх за его руками шёлк обнажая стройные ноги с чуть полноватыми, какими-то умилительно-детскими голенями… Константин отвернулся к стенке. Нет-нет-нет, не надо об этом думать. Эшелон, новый аэроплан, финляндская аквавита, латышки с прозрачным, как их глаза, пушком на загривках…

Пахнуло лавандой, лёгкий ветерок от сброшенной ткани совершенно бесшумно коснулся его уха. Константин обернулся. Перед его кроватью стояла она. Совершенно обнажённая, почти невидимая, она казалась прекрасной мраморной статуей в закрытом на ночь Летнем саду, но это видение сразу рассеялось, когда Виорика склонилась над ним и поцеловала в губы, густые волосы легли на грудь Сабурова. Он сделал жалкую попытку, заранее зная, что она обречена на неудачу, отстранился, удержал Виорику за плечи — будто сухо кивнул Замфиру при встрече. Константин чувствовал давление, жар и напор, она страстно тянулась к его губам, а глаза смотрели грустно и серьёзно.

— Он мне должен, Костэл, — сказала она. — Мне это нужно.

— Ваши родители могут проснуться.

— Они не проснутся до утра, даже если дом рухнет.

Константин встал, и она сразу приникла, встав на цыпочки, вжалась упруго в его грудь, нашла губами губы, дрожащие пальцы потянули завязки кальсон. Сабуров стянул перину на пол, под окно, набросал подушек, и меж кроватью и шкафом появилось ложе, достойное сказок Шахерезады. Виорика встала на колени, Константин опустился перед ней. Она закрыла ладошкой его рот и попросила:

“Ничего не говорите, пожалуйста!”

Они сжимали друг друга так, будто пытались смешаться, слиться воедино. Они дрожали, и ноги сводило судорогой, от того, что это слияние близко и невозможно. Виорика приняла его с закрытыми глазами, и не открывала их, а он выполнил её просьбу и молчал. Она тихо, со сдержанным стоном, дышала в такт его движениям, потом выгнулась, скрутила ногами, впилась пальцами в его волосы и выдохнула в ухо прерывистое: “Василикэ…”. Потом откатилась в сторону, стиснув бёдрами руки. Сабуров склонился над ней, снова не зная что делать. Услышал тихий сдавленный всхлип и вышел, нимало не заботясь о приличиях. Он принёс с кухни две кружки, миску с нарезанной домашней колбасой. Сел перед плачущей девушкой и спросил просто:

— Хотите водки?

Виорика села, зарёванная, растирая слёзы по лицу, кивнула, взяла кружку и, стуча по краю зубами, отпила. Она потянулась к Константину, и он взял её на руки и прижал к себе. Виорика плакала, Сабуров укачивал её, как младенца, и гладил нежно по голове.

— Это не так? — спросила она, подняв заплаканное личико.

— Не так, — ответил Константин, догадавшись. — Так никогда и ни с кем не будет.

— Я и не узнаю…

— Вы так сильно его любили?

Виорика, не ответив, уткнулась носом в его грудь.

— Тогда не ищите, не пытайтесь. Когда устанете тосковать, тогда…

— Его отец убил.

Через плечи перетянуло холодным сквозняком. Виорика заговорила, зашевелились губы, тревожа горячим дыханием волоски на его груди.

— Я случайно услышала. Он каждый день подливал Василе в ракию морфий.

— Зачем?

Она зябко передёрнула плечиками.

— Не знаю. Чтоб послушным был.

— Для послушания делать зятя морфинистом? Ну и нравы у вас тут…

— Василе дурной был по утрам, его тошнило. Я думала, это он свадьбы боится, а оказалось, отец его травил.

— Постойте, так вы родителям в питьё подмешали морфий сегодня?

Виорика согласно тряхнула головой.

— В коньяк, когда вы у могилы стояли.

— Да вы, сударыня, опасная злодейка.

— Вам, сударь, опасаться нечего, — в тон тему ответила Виорика. — Я иногда думаю: если б не морфий Василе мог упасть вместе со мной и спастись. Потом вспоминаю его… Как стоял, как щурился, как напряглась его шея. Он ждал удар и улыбался. Это не морфий, он хотел умереть. Почему?

— Иногда кое-кому кажется, что это самое простое решение. Значит, ваш отец не виноват.

— Это он убил Василе, — упрямо повторила Виорика, — затравил его с этой дурацкой свадьбой.

— Зачем ему это?

— Наследство.

Виорика легла на спину, и Константин лёг рядом.

— Мы больше не будем, хорошо? — попросила она, глядя в потолок.

— Хорошо, — пообещал Сабуров.

— У Василе в Бухаресте погибли родители, но отец ему не сказал. Господин Замфир был очень богатым человеком. Всё его богатство должно было достаться его единственному сыну. Василе погиб до свадьбы, и теперь старый дурак остался с носом.

— А вы не жалеете об утраченном богатстве?

— Знаете, о чём я жалею? — Виорика повернулась к нему и сказала с горечью: — Об утраченном времени. О том, что Василикэ постоянно сомневался. Он всего боялся: сказать, сделать, коснуться. Чуть что — прятался в свою раковину. Я бы пошла за ним куда угодно, хоть и на фронт, а он бродил вокруг своего пригорка, как телок на привязи, и даже не пытался освободиться. Я бы пошла, только он сам никуда не шёл.

— Может надо было об этом ему сказать?

Виорика откинулась на спину у вновь уставилась в потолок.

— Ничего б не изменилось. За своё надо драться, а он умел только уступать. У зверей такие детёныши не выживают, это справедливо. Он и жизнь свою уступил, чтобы не бороться. Вы совсем не такой. Жаль, что я не полюбила вас.

— Не жалейте, прекрасная Виорика, — усмехнулся Сабуров. — От моей любви одни слёзы да нервные расстройства.

Она подползла к Константину, и положила голову ему на плечо, прижалась всем телом. Хоть всем мужским естеством Сабурова тянуло к ней, он исполнил просьбу Виорики и лишь поцеловал её в макушку. Бесконечно долго он лежал, слушая её тёплое дыхание, и думал о вещах как можно более далёких от нежного девичьего тела, прижавшегося к его боку. Когда в окошке начало понемногу светлеть, сон сморил и его.