Проклятие сублейтенанта Замфира

Глава 20

В первом часу пополудни через Казаклию проследовал грузовой состав с разбитой техникой. Под горочку, не сбавляя скорости, он пронёсся мимо Маковея. Он со всей серьёзностью заполнил бланк. Меньше всего ему хотелось, чтобы из-за какого-то несоответствия штаб прислал проверяющего. Грохот перегруженного поезда оглушил его, и Маковей не сразу обратил внимание на пулемётный стрекот, который быстро прекратился и механическое тарахтение за спиной — оно не пропало, а, напротив, становилось всё громче.

Маковей обернулся: из-за крыши его дома появился тяжёлый биплан. Он шёл на малой высоте, против солнца, не по-зимнему яркого сегодня. Прикрыв глаза рукой, Сырбу попытался разглядеть опознавательные знаки. Сначала он увидел тёмный силуэт на носу гондолы и пулемёт, направленный почти вертикально вниз. Лётчик высунулся из кабины и осматривал местность. Когда аэроплан подлетел ближе, стали видны чёрные тевтонские кресты на нижних плоскостях. Он прошёл очень низко над головой. Запоздавший ветер мягко ткнул Маковея в спину и взметнул снежные буруны. Над лугом, за железнодорожными путями, германец набрал высоту и, заложив вираж, свернул к югу.

На крыльцо вышла Виорика в овечьёй поддёвке. Она махнула полотенцем, которым оттирала руки от муки.

— Папа! — позвала она. — Иди обедать!

Маковей с тревогой следил за манёврами аэроплана. Не дойдя Тараклии, тот лёг на крыло и пошёл назад, над железной дорогой. Виорика тоже услышала гул. Она сбежала с крыльца и, прикрывшись ладонью от слепящего солнца, вглядывалась в небо. Заметила приближающийся самолёт и запрыгала, махая полотенцем.

— Папа, аэроплан! — восторженно закричала Виорика: она никогда в жизни не видела самолётов.

В душе Маковея колыхнулось дурное предчувствие. Оно много раз спасало Маку Сечераторулу жизнь, и он привык доверять интуиции. В аэропланах Маковей не разбирался, но этот показался ему слишком большим для безобидного разведчика.

— В дом! — закричал он, что было мочи.

Виорика обернулась, посмотрела на отца. В глазах не было ни страха, ни понимания. Она не двигалась с места, белое вышитое полотенце в поднятой руке трепал ветер.

— В дом! — заорал он снова.

От аэроплана за её спиной отделилась чёрная точка, и сразу взметнулся в небо фонтан из земли и камней. Ураганный ветер сбил Виорику с ног, и она рухнула лицом в снег. Маковей тоже упал, за мгновение до того, как вонючий гаревой ветер долетел до него, всего пара комьев земли упала ему на спину. Тарахтение авиационного мотора затихло вдали. Сырбу сбросил тяжёлый тулуп и поковылял к дочери так быстро, как мог — рана всё ещё болела.

Виорика лежала ничком, не шевелясь. Маковей смахнул рукавом землю с её спины — ни крови, ни порванной одежды. Он рывком перевернул дочь, поднял к себе, она таращила глаза и разевала рот, вжимая голову в плечи. Увидела отца, сказала: “Папа”, сказала ещё раз, громче, и закричала в панике: в ушах Виорики стоял ровный гул, она ничего не слышала. Она кричала до хрипоты, пока Маковей с силой не вжал её голову в свою грудь.

Германский аэроплан неторопливо шёл над полем, вдали, то ли возвращаясь в расположение, то ли закладывая новый широкий круг. На таком расстоянии он казался игрушкой — нелепой и безопасной.

Маковей встряхнул дочь:

— Иди в дом, слышишь?

Она замотала головой разбрызгивая слёзы. Раньше он подхватил бы её на руки и отнёс, но сейчас, из-за выстрела этого идиота Замфира, он и сам ходил с трудом. Тяжело, отставив больную ногу, он поднялся и заставил встать Виорику. Шлепком пониже спины он направил оглушённую дочь к дому.

Замфир, умиротворённый маковеевой настойкой, крепко спал. Задремал незаметно, и вроде только смежил веки, как раздался грохот. Окно спальни взорвалось, и стеклянные осколки усыпали одеяло. Василе сел в кровати. От внезапного пробуждения голова кружилась. Он не понимал ни кто он, ни где находится: может с плутоньером он уехал на фронт и сейчас попал под обстрел? После того, как сны покинули его, сама жизнь стала бесконечным уродливым кошмаром, от которого не проснуться.

Василе спрыгнул с кровати прямо в стеклянное крошево. Сердце отчаянно колотилось под горлом, мешая дышать. Кругом всё было, как всегда: он в своей спальне, в домике Сырбу, где живёт уже полгода, только пол усыпан осколками, а в пустую раму дует холодный ветер. Война долго ждала Замфира и не дождалась, пришла сама.

Он кинулся к двери, гадко заскрипело стекло по деревянному полу. Не чуя боли, Замфир выбежал в коридор. Окровавленные ступни липко скользили по крашеным доскам. Дверь подклинило, и он выбил её плечом. Выскочил на крыльцо. У железнодорожных путей дымилась яма. Маковей с серыми от пыли волосами гнал к дому чумазую дочь. Механический треск стал громче. С юга появился чёрный крест аэроплана. Он стремительно увеличивался в размерах.

Германский бомбардировщик шёл очень низко. На тросах под гондолой оставались две бомбы, летнаб боялся промахнуться. По первоначальному плану он должен был повредить пути в районе железнодорожного вокзала Чадыр-Лунги. Там было просто: чёткие ориентиры, незащищённый участок. Зашёл против солнца и получил очередь из крупнокалиберного пулемёта. Бог весть, где эти крестьяне его достали. Возвращаться с пустыми руками он не хотел. Дальше, к югу, он заметил чёрную виселицу семафора и домик путевого обходчика рядом. Где семафор, там и стрелка. Новая цель была ничуть не хуже старой.

Они зашли с запада. Внизу копошились куры, копошились крестьяне среди кур, летнаба это не беспокоило. В начале войны они старались избегать жертв среди некомбатантов, но это прошло. Война быстро избавляет от предрассудков. Скоро люди перестали быть людьми. Теперь они делились на мишени и сопутствующие жертвы, без имён и историй: плоские картинки в прицеле. Горевать о паре дохлых цыган он точно не будет. На первом заходе летнаб положил бомбу неточно. Теперь он сказал пилоту уменьшить высоту.

Виорика увидела аэроплан, летящий прямо на неё и побежала. Не к дому, а прочь, не думая и не разбирая дороги. Маковей закричал Замфиру:

— Лови её!

Замфир нахмурился, потом сорвался с места. Он чуть не свалился со ступеней. С трудом удержав равновесие, побежал вслед за Виорикой, спотыкаясь чуть не на каждом шагу. Маковей зло сплюнул и, как мог быстро, заковылял к дому. Из-за двери выглянула перепуганная Амалия, и он остервенело рявкнул:

— Дома сиди, не высовывайся!

“Тебя ещё ловить по всему двору не хватало!” — бурчал он под нос, взбираясь по ступеням. — “Хороши защитники: один раненый, другой одурманенный…”

Летнаб посмотрел вниз. Женщина бежала прямо к тому месту, куда он собирался сбросить бомбу. За ней гнался мужчина в одних кальсонах.

“Идиоты!” — сказал себе летнаб и потянул трос, удерживающий бомбу.

Бежать Замфиру было очень трудно. Отчего-то оказалось, что у него три ноги, и надо всё время думать, как переставлять их по очереди и не запутаться. С четырьмя ногами он научился обходиться, когда ему приснилось, что он лошадь, но бежать на трёх ногах намного сложнее. Василе пытался понять: левая или правая лишняя нога, но боялся потерять из виду Виорику. Он подумал, что трёхногих людей не бывает, значит это просто сон, видение, навеянное маковеевой настойкой.

Замфир догадывался, чем она сдобрена, понимал, почему его так тянет к этому пойлу, ненавидел Маковея и был готов согласиться на что угодно ради новой порции. Он ничего не мог с собой поделать. Тоска по прошлой, здоровой жизни до того, как Амалия ударила его лопатой по голове, ещё не прошла. Он давал себе зарок выбраться отсюда и лечь в клинику на лечение, но вечером покорно брёл к Маковею выпрашивать настойку.

Мысли путались, ноги путались, ноги путались с мыслями, и так было, пока Замфира не озарило: он перестал видеть сны, потому что лежит без сознания, а, когда он бодрствует — это на самом деле сон. Бухарест не мог пасть — вся Великая Румыния встала бы на пути врага. Откуда появился першерон? Бьянка умерла. Нет, ему приснилось, что Бьянка умерла… Голубой атласный цилиндр, обручальные кольца с бриллиантами, плутоньер со своими оборванцами — всё это сон! Он окончится внезапно, как все сны, и он дальше будет лежать без сознания, пока не очнётся в реальном мире, не похожем на этот затянувшийся кошмар.

Между ног возникла пустота, он бросил вниз осторожный взгляд: две босые ноги, как и положено человеку, шагали по замёрзшей грязи. Он воспрял и прибавил ходу. До Виорики оставалось совсем чуть-чуть. Аэроплан с шмелиным гулом пролетел над их головами, и Замфир прыгнул, слабо и неуклюже. Хотел врезаться ей в спину и накрыть собой, но беспомощно рухнул брюхом на твёрдую землю. В отчаянной попытке выбросил руки вперёд, ухватил Виорику за ногу. Она споткнулась и растянулась перед ним. Вонючий керосиновый ветер взбил её юбку и бесстыдно обнажил грубые шерстяные панталоны.

“Неужто вы ещё ни разу не стягивали кружевные панталончики со стройных ножек?” — с весёлым удивлением спросил Сабуров в его голове. Замфир решил, что непременно купит Виорике самое лучшее, самое тонкое шёлковое бельё с искусными кружевами. Пусть хоть весь комод им забьёт. Нежное девичье тело, которое он ещё ни разу не видел, представлять было приятнее, чем стальную бомбу, которая разорвёт их на куски.

Летнаб рванул за трос, но неудачно. Резко обожгло бок: напомнил о себе чей-то меткий винтовочный выстрел, настигший его над Соммой. Пальцы разжались. Он рванул ещё раз, превозмогая боль. Поздно понял, что бомба не причинит никакого вреда, попытался удержать, но трос выскользнул из рук. Взрыв за спиной разметал комья застывшей грязи, и аэроплан пошёл на новый вираж. Остался всего один шанс выполнить приказ.

Раздался оглушительный взрыв, земля вздрогнула. Град из мелких камушков стукнул в спину и затих, воздух переполнился земляной пылью. Замфир закашлялся. Он поднялся, вытрясая звон из ушей. Виорика неуклюже, как раздавленная букашка, подтягивала под себя руки и ноги. Василе потянулся к ней, но бросил взгляд на стену дома, изрешеченную осколками, и застыл. Холодная волна прокатилась по телу.

Он бросился к рукомойнику. Коричневые черепки с плевками белого мыла, припавшего пылью, валялись на земле. Один из осколков разбил проклятый Маковеем флакон. Василе растерянно смотрел на них, не зная, что делать. В голове была пустота, как в ту ночь, когда шувано выдернул из неё пробку. Маковей выливал из Замфира мыло, оно плескалось и облизывало стенки черепа прохладным языком. Через открытую дыру врывался ветер и гудел в его стеклянном горле. Сейчас Замфир был сух, остатки его жизни смешались с грязью и впитались в землю. Насколько хватит тех капель, что сохранились в вогнутых кусках коричнего стекла?

Замфиру захотелось проснуться, но он решил перестать врать самому себе. Василе колотило от холода, в воздухе стоял запах гари, саднили изрезанные ступни. Самые яркие его кошмары не были настолько реальными. Он зачерпнул мыла и поднёс пальцы к глазам, его безупречная белизна была испорчена грязью. Как и его жизнь. Замфир хотел, чтобы его жизнь была чистой, но Маковей влез в неё в своих обляпанных грязью и лошадиным навозом сапогах.

Из дома вышел Сырбу с двустволкой в руках. Тяжело дыша, он боком начал спускаться по лестнице. Замфир пожалел, что не взял с собой револьвер. Он явственно ощутил деревянные щёчки “Сен-Этьена” в ладони, его тяжесть и кудлатую голову шувано, насаженную на мушку. Он спустил бы курок, не задумываясь и жал бы, пока не опустеет барабан. У его ненависти было имя: Маковей Сырбу, кишинёвский шувано. Грязный малограмотный лошадник, испачкавший и уничтоживший его жизнь.

Маковей остановился посреди двора. Он шарил глазами по небу, но аэроплана видно не было.

— В дом идите! — крикнул он на всякий случай.

Дети не сдвинулись с места. Семафор за их спинами накренился, но не упал, стрелка была цела, рельсы не повреждены. Маковей испытал облегчение. Принимать ремонтную бригаду в день свадьбы ему не хотелось.

Замфир обнял Виорику и прижался к ней. Спину овевал холодный ветер, но спереди ему было жарко.

— Всё кончилось, — сказал он, стирая грязь с её лица.

— Я не слышу, — сквозь слёзы пожаловалась Виорика.

— Это пройдёт.

— Ты замёрзнешь, Василикэ.

— У вас, господин сублейтенант, в привычку вошло по двору телешом разгуливать? — услышал он ехидный голос Маковея.

Замфир задрал голову, чтоб не кричать в лицо Виорике и ответил:

— Катись к чёрту, Сырбу!

Вирика не слышала ничего, кроме ровного гула, будто приложила к ушам две больших раковины. По движению губ она поняла, что сказал Василе и, хихикнув, сконфуженно уткнулась ему в шею.

Усилившийся ветер снёс звук авиационного мотора. Германский бомбардировщик зашёл с подветренной стороны, и Замфир поздно заметил приближающийся аэроплан. Увидел его и Сырбу.

— В дом! — заревел он, обречённо понимая, что уже слишком поздно: его дочь стояла слишком близко к стрелке, в которую целил германец.

Маковей упал на колено, не обращая внимания на боль, и передёрнул затвор. Он до боли вжал приклад в плечо и изготовился ждать.

Аэроплан был так близок, что Замфир видел серебристые круги вращающихся винтов, голову лётчика в шлеме, высунувшегося из гондолы, серебристое тело бомбы на тросиках — пули-переростка, почти такой же, какую он всадил в ногу Маковея. Ну почему не в сердце?

Василе понял, что очень устал. Его жизнь, как мыло, впиталась в землю и тянула за собой. Грязь, которая покрывала его тело, была подготовкой. Скоро она окружит его полностью, ляжет сверху полутораметровым слоем. Он будет лежать и смотреть в темноту, пока его глаза не превратятся в два тухлых перепелиных яичка, но ему будет всё равно, потому что он умер. Так, кажется, думал сербский художник с волчьим именем?

Летнаб сделал поправку на ветер, хоть на такой высоте он почти не влиял. Ему не хотелось промазать в третий раз. Почти в самом центре будущего взрыва обнимались мужчина и женщина.

“Тупые цыгане!” — буркнул под нос летнаб и отпустил тросы.