Проклятый Легион

13

И наконец, особенная трудность в войне — это огромная неопределенность данных, потому что весь бой следует до известной степени планировать в простые сумерки, которые… подобно эффекту тумана или лунного света придают вещам преувеличенные размеры и неестественный облик.

Карл фон Клаузевиц

«О войне»

1832 стандартный год

Планета Земля, Империя людей

Император стоял спиной к окну. Над его голо вой кружило крошечное насекомое. В высокое арочное окно лился солнечный свет, и тень императора протянулась по полу.

Адмирал Сколари остановилась перед самой тенью, ее сердце стучало как барабан. Настал момент, которого она ждала. Император принял решение, и дела обернулись так, как она хотела. Да, следуя примеру своей матери, император мастерски натравливал свои вооруженные силы друг на друга, не давая никому из них преимущества.

Для чего же еще дарить Легиону собственную планету, если не для того, чтобы уравновесить влияние ВКФ и космической пехоты?

Но Хадата угрожала всей империи, и чтобы противостоять угрозе, императору придется поставить все свои войска под единое командование, или он рискует проиграть войну. Они все должны иметь единую точку зрения, единую стратегию и единого командующего.

И кому, как не ей, быть этим командующим? Ведь именно военно–космический флот связывает империю воедино, и именно он примет на себя основную тяжесть любой атаки — атаки, которую она встретит с самым большим флотом, когда–либо собиравшимся. А справившись с врагом одним решительным ударом, она присоединится к короткому списку военных, которые посредством единственного боя изменили ход истории.

А потом? Кто знает? Но было бы глупо выпустить из рук всю эту силу. Кроме того, нужно считаться с Консорциумом Внутренних Планет. Они финансировали ее и будут рассчитывать на право голоса. Захотят ли они оставить императора у власти? В лучшем случае — очень сомнительно. Император прервал ее мысли:

— Мое решение принято.

— Да, ваше величество.

— Все мои силы отойдут к внутренним планетам и приготовятся защищать их.

— Включая Легион, ваше величество?

Император резко повернулся на каблуках. Солнечные лучи ударили ему в спину. Его голос был холоден и неуступчив.

— Я сказал: все мои силы, разве не так? Сколари наклонила голову.

— Да, ваше величество. Простите, ваше величество.

Император отмахнулся от извинений. Копии спорили в его голове. Одни поддерживали его решение, другие были против. Черт бы их все–таки побрал, вечно препираются, делая его жизнь несносной.

— Незачем извиняться. Вы получили приказ. Выполняйте.

Сколари низко поклонилась.

— Слушаюсь, ваше величество. Тотчас же, ваше величество.

Император кивнул и отвернулся к окну. Сколари повернулась так энергично, что плащ закрутился вокруг нее, и пошла к двери. Насекомое уселось на левое плечо адмирала, но оно было таким легким, что Сколари ничего не заметила.

Генерал Марианна Мосби закрыла парадную дверь своего дома, прошла мимо стоящих на часах бойцов II и торопливо зашагала по дорожке. Было темно, и уличные фонари отбрасывали на аллею круги света.

Лимузин на воздушной подушке ждал неподалеку. Он был длинный, черный и тяжеловооруженный. Двигатель зажужжал, машина подплыла прямо к тротуару, и струя гонимого воздушным винтом воздуха ударила в ее лодыжки.

Дверь открылась, и Мосби скользнула внутрь. В салоне пахло кожей и дорогим одеколоном. Одеколон принадлежал ее заместителю, красавцу–полковнику по фамилии Дженнингс. Свет падал с потолка, оставляя половину его лица темной. Дженнингс сардонически улыбнулся.

— Генерал разъезжает налегке. Мосби улыбнулась в ответ.

— Это одно из многих преимуществ карьеры военного. Обмундирование можно достать практически везде.

Дженнингс хмыкнул и повернулся к водителю:

— Субпорт семнадцать и поживее.

— Слушаюсь, сэр.

Лимузин рванул от обочины, и офицеров толкнуло назад. Дженнингс посмотрел в окно. Мимо промелькнули главные ворота. Погони не было. Он повернулся к Мосби:

— Пока все хорошо. Мосби кивнула:

— Да, если можно так сказать о мятеже. Нет никакой ошибки?

Дженнингс покачал головой.

— Никакой. Людям мадам Дассер удалось провести микробота через охрану императора. Император сам отдал приказ.

Мосби почувствовала внутри себя страшную пустоту. Она была уверена в своей способности соблазнить императора, изменить его мнение, повести его в нужном направлении. Но она проиграла, и из–за этого весь Легион оказался в опасности. Сколари будет более чем счастлива послать их на верную смерть, а если это не удастся, распустить Легион совсем и слить его личный состав с Корпусом космической пехоты.

Мосби царапнула ногтями дорогую обивку. Нет! Этому не бывать! Все нужные приготовления уже давно сделаны, и приказ вышел. Шестьдесят четыре процента личного состава Легиона на Земле примут участие в том, что разрабатывалось как сложная военная игра, но на самом деле будет массовым бегством. Бегством, которое освободит их для борьбы с Хадатой в краевых мирах, где все еще можно одержать победу и спасти миллионы жизней.

Мосби переживала из–за тех, кого оставляла на Земле, но знала, что сделать ничего нельзя, так как больший отряд почти наверняка вызовет подозрения. А вырвавшись подальше от земной гравитации, она отдаст приказ направиться к Альгерону и о последствиях будет беспокоиться потом.

Водитель выехал на Императорскую автостраду, перешел на начальственную полосу и включил мигалки, установленные за решеткой лимузина. Другие машины, за рулем которых сидели имперские бюрократы и прочие им подобные, поспешили убраться с дороги.

Лимузин на полной скорости промчался через центр делового комплекса, затем между правительственными зданиями и вырвался в пригород.

Далеко, насколько хватало глаз, искрились огни. Белые, голубые и янтарные, они сверкали как самоцветы, брошенные на черный бархат, освещая дорогу горожанам, которые едва ли сознавали нависшую над ними опасность. Ибо до сих пор потери империи систематически преуменьшались — стратегия, которая дала императору дополнительное время, но и способствовала тому, что большая его часть была потрачена впустую.

Подозрение закралось в душу Мосби, сменившись уверенностью. Император использовал ее, а когда она ему надоела, выбросил! Водил ее за нос все это время.

От стыда кровь бросилась ей в лицо, и Мосби отвернулась к окну. Подлец, будь он проклят! Его мнение было составлено с самого начала.

Чтобы достичь окраины метроплекса и добраться до нужного субпорта, потребовалось почти пятнадцать минут. Этот космопорт занимал огромную площадь, но он был лишь одним из тридцати, которые кольцом окружали Императорский Город и обслуживали постоянный пассажирский и грузовой поток.

Мосби увидела, как ярко вспыхнули стартовые двигатели, и большой транспортный корабль, обрисованный своими навигационными огнями, выехал из ангара в стартовую зону. Она надеялась, что это один из ее кораблей, заполненный легионерами, в каких–то секундах от относительной безопасности.

Лимузин повернул, швырнул ее на дверь и помчался по боковой улице. Справа и слева вплотную стояли склады. Впереди показался контрольный пункт. Водитель сбросил скорость. Мосби почувствовала, что передняя часть машины поднялась, и напрягла ноги. Сканеры считали полосы кода, выгравированные на крыльях, компьютер подтвердил номерные знаки начальства и активировал автоматические системы вооружения. Включились системы безопасности, лампочки вспыхнули зеленым, и Мосби испустила вздох облегчения.

Если силы безопасности мадам Дассер смогли внедрить микроботное подслушивающее устройство в Императорский Дворец, значит, и Императорская секретная полиция легко могла сделать то же самое. Мосби приготовилась к тому, что на контрольном пункте она может попасть в ловушку, — для этого контрольный пункт был самым подходящим местом. Оттого, что ловушки не оказалось, у Мосби словно гора с плеч свалилась.

Не доезжая терминала, лимузин повернул, выехал на бетонированную площадку перед ангарами и направился к северному концу поля. Автопогрузчики, заправщики, ремонтные и обслуживающие боты замелькали с обеих сторон. Через ветровое стекло виднелись огни: несколько транспортных судов проходили предполетную проверку и готовились к взлету.

Дженнингс сказал что–то в карманный телефон и убрал его.

— Все хорошо, генерал. Я договорился, чтобы вы сели на «Выносливый». Он самый большой и, если дойдет до погони, самый быстрый.

Мосби почувствовала смешанные эмоции. Она всегда презирала офицеров, которые используют звание, чтобы обеспечить собственную безопасность, но сейчас не время для щепетильности. Ей необходимо добраться до Альгерона.

Если бегство будет успешным, Сколари назовет его «мятежом» и двинется против Легиона. И долг Мосби — предупредить Сент—Джеймса. То, что она будет желанна в его постели, это приятно, но совершенно не относится к делу.

Транспорт надвинулся из ночи. Он имел слегка обтекаемую форму, чтобы легче справляться с планетарными атмосферами, но экипаж в основном полагался на мощные двигатели, чтобы преодолеть недостатки этой прямоугольной конструкции.

Дверь с шипением отворилась. Мосби вышла из лимузина и огляделась. Где же ее адъютант? Где сержант, который должен проводить ее на борт?

Вопросы еще проносились в ее голове, когда ночь вдруг превратилась в день, и прожектор пригвоздил ее к бетону. Голос прогремел из ниоткуда и отовсюду сразу:

— Не двигаться! Вы арестованы! Один шаг или попытка связаться с сообщниками, и мы будем стрелять!

Четыре бронетранспортера окружили лимузин и направили на Мосби свое оружие.

Мосби замерла. Бессмысленно пытаться что–либо делать. Сколари все знала, дождалась идеального момента и накрыла ее с поличным. Позже это будет иметь значение. Есть разница между заговором и реальным мятежом, и этой разницы как раз хватит для смертного приговора.

Она узнала о приближении Сколари раньше, чем та появилась перед ее глазами. Подошвы боевых ботинок адмирала имели вкладыши, которые щелкали при каждом шаге.

Осунувшееся лицо адмирала светилось от удовольствия. Слова были отрепетированы и гладко полились с ее языка:

— И что ж у нас тут такое? Хваленый Легион, ускользающий посреди ночи? Собрались домой? Как печально, что такой знаменитой организации суждено умереть такой бесславной смертью.

Мосби пожала плечами.

— Я могу умереть, но Легион будет жить. Сколари покачала головой в притворном сочувствии.

— Не думаю, моя дорогая. Видишь ли, я знаю, что Легион живет не в трофеях, выставленных на Альгероне, и не в форме, которую вы носите, а в сердцах и умах огромной плебейской орды. Да, Легион живет в историях, которые они слушают, и когда миф будет разрушен, организация последует за ним. Подумай о том, как это бегство обыграется в средствах массовой информации, представь, что почувствуют люди, и ты поймешь, что я имею в виду.

Мосби не нужно было думать об этом. Она знала, что Сколари права. Легиону конец.

Металл светился вишнево–красным, излучал жар и заставлял Серджи Чин—Чу потеть. Торговец перевел горелку, закончил шов и снял защитную маску.

Скульптура, одна из многих, заполнивших сад вокруг его особняка, представляла собой причудливое соединение ржавых металлических пластин, летящих в разные стороны. Каждая плоскость, каждый угол был в конфликте со всеми остальными, бросал вызов их позициям и заявлял о себе.

Так, во всяком случае, казалось Чин—Чу. Но другие воспринимают все иначе. Его жена — хороший пример. Там, где он видел углы в конфликте, она видела куски ржавого металла, а где она видела радугу цвета, он видел цветы, умирающие в вазе. Но таков брак, причем счастливый брак, омраченный только положением на Веретене.

Каждый рассвет приносил надежду, что придет посыльная торпеда, что новости будут хорошие, что Леонид жив. Но каждый закат делал такое известие все менее и менее вероятным, и они с каждым днем все больше падали духом.

Чин—Чу находил спасение в своей работе и в своем хобби, но Нола проводила долгие часы на веранде, вязала, думая о сыне, или успокаивала их невестку.

Наташа была прелестной молодой женщиной с огромными глазами, длинным овальным лицом и тонким телом. Чин—Чу обожал ее почти так же, как сына, и боялся, что известие о смерти Леонида будет для нее тяжелым ударом. Нет, нельзя об этом думать, ибо это значит искушать судьбу. Так всегда говорила его мать.

— Дядя Серджи! Дядя Серджи! Тетушка Нола зовет тебя!

Голос принадлежал пятилетнему мальчонке. Этому смешному карапузу, чем–то похожему на щенка, который резвился у его пяток, явно требовалась ванна. Грязь, в которой он обожал возиться, покрывала его лицо, руки и костюмчик.

Чин—Чу поднял малыша на руки.

— Вот как? И что же нужно тетушке Ноле? Пара серьезных карих глаз встретилась с его глазами.

— Ей нужно, чтобы ты пришел в дом, вот что. Там дама хочет тебя видеть.

Чин—Чу повесил лазерную горелку на скульптуру и направился к дому. Это длинное низкое двухэтажное строение казалось частью земли, на которой стояло. По стенам тут и там карабкался плющ, меж аккуратно подстриженных кустов проглядывал кирпич, и окна подмигивали на солнце.

— А у этой дамы есть имя? Мальчик пожал плечами:

— Я сделал грязевые пирожки.

— А я сделал скульптуру.

— Спорим, что тете Ноле мои пирожки понравятся

больше твоей скульптуры? Чин—Чу покачал головой. — Никаких споров с сосунками. Я для этого слишком стар.

— А сколько тебе лет?

— Не твое дело.

Чин—Чу начал задыхаться к тому времени, когда добрался до веранды, но был слишком упрям и слишком горд, чтобы опустить мальчика на пол. Они вошли в гостиную вместе.

Гостиная представляла собой огромную комнату с высокими потолками, темными балками и массивным камином. Она была обставлена и современной, и традиционной мебелью.

Нола Чин—Чу и мадам Валери Дассер сидели в противоположных концах удобного дивана. В руках они держали чашки с чаем. Мадам Чин—Чу взглянула на мужа и нахмурилась:

— Серджи! Посмотри на себя! Рабочий комбинезон. И к тому же грязный. И Тоби! Как тебе не стыдно!

Малыш счастливо улыбнулся.

— Я лепил грязевые пирожки.

— Ты сам похож на грязевый пирожок. А ну, марш наверх и вымойся. Через полчаса придет твой учитель музыки.

— Но я не люблю его!

— Не хочу ничего слышать. Ну–ка бегом. Малыш взглянул на лицо своей тети, понял, что она не шутит, и побежал к зверям.

Чин—Чу опустился в свое любимое кресло, не обращая внимания на страдальческий взгляд жены, и улыбнулся мадам Дассер.

— Мое почтение, мадам Дассер. Какой приятный сюрприз.

— Сюрприз — возможно, — ответила Дассер, — но не особенно приятный. У меня плохие новости.

Мадам Чин—Чу выронила чашку и зажала рот рукой. Евразийские глаза, которые все эти долгие годы очаровывали Чин—Чу, расширились от испуга.

Дассер покачала головой.

— Это так необдуманно с моей стороны. Простите меня, Нола. Новости никак не связаны с Леонидом. Во всяком случае, напрямую.

Чин—Чу вздохнул, открыл латунную коробку, стоящую на столике рядом с креслом, и выбрал сигарету. Ему не полагалось курить, да какая теперь разница? Он затянулся и выпустил дым длинной тонкой струйкой.

— И?

Дассер отпила глоточек чая.

— Император приказал своим войскам отойти с края. Это было вчера днем. Большая часть 3–го пехотного полка вместе с подразделениями 4–го и 1–го кавалерийских полков попытались взлететь семь часов спустя. Их схватили и арестовали.

— А генерал Мосби?

— Генерал и ее штаб обвиняются в измене.

Мадам Чин—Чу побелела. Отход войск означал почти верную гибель тех, кто остался на Веретене. Дрожащей рукой она показала на затемненный головизор.

— В новостях ничего не было. Дассер мрачно улыбнулась.

— Будет. Сколари сбросила все средствам массовой информации тридцать минут назад. Объяснение было довольно односторонним, если не сказать больше.

Чин—Чу подумал о сыне, о невестке и о миллионах человеческих существ, рассеянных по краю. Всеми ими пожертвовали. Он затянулся сигаретой, а когда заговорил, его голос был тихий, но жесткий от гнева:

— Сколари идиотка… но я надеялся на императора. Дассер хотела высказать очевидное, хотела подтолкнуть его, но лишь хладнокровно заметила:

— Да, все это очень прискорбно.

Чин—Чу посмотрел ей в глаза и произнес осторожно:

— Тот поэтический кружок, о котором вы мне говорили…

— Да?

— Нельзя ли мне прийти на собрание? Дассер улыбнулась. Ее рыбка проглотила крючок.

— Мы будем рады вам. Чин—Чу кивнул, загасил окурок и чертыхнулся, когда тот обжег ему палец.