Пропажа государственной важности

Глава 22. Опасные связи

Чаров подготовил справку о харьковских фальшивомонетчиках, кою и передал прокурору. Проглядев его сочинение, тот остался доволен и сообщил о новом деле, материалы по которому должны будут поступить в окружной суд завтра к обеду. «Раз так, с утра навещу в сыскном Блока, а после поеду в присутствие», — рассудил Сергей, поймав пролетку на Литейном. «На Николаевскую набережную», — приказал он извозчику, покойно усаживаясь.

— Князь дома? — по-приятельски подмигнул старому слуге Чаров, как из комнат донесся ворчливый голос Несвицкого.

— Тимошка, кто там?

— Сергей Павлович пожаловали, ваше сиятельство! — радостно отозвался Тимофей, принимая шинель и фуражку, покуда их хозяин придирчиво окидывал себя в огромном зеркале в затейливой бронзовой раме, украшенной цветами и херувимами.

— Чаров! Наконец-то! Я уж не чаял тебе увидеть! Думал, обиделся на что? — благоухая духами, в передней появился облаченный в шлафрок Несвицкий. Приятели обнялись, и князь увел гостя в гостиную.

— Какие обиды могут быть между нами — старыми товарищами! Дела службы, князь, дела службы!

— Регата, однако, состоялась в субботу, а на дачу к Мятлеву мы подались в воскресенье, mon cher! Было очень весело, a propos!

— На регате, как ты заметил, я находился в обществе своего дяди Валуева и не мог оставить его немедля. Тем более, я и без того отлучался, как ты, наверное, помнишь, — намекнул на срочную переправу на Елагин остров Сергей. — По окончании гонок, он пригласил меня отобедать, и я не мог отказать родственнику. А вот с воскресеньем, каюсь, виноват. Хотя на самом деле обмишурился мой Прохор. Он запоздал передать твою записку, — долго не раздумывая, оправдался он.

— Надеюсь, ты примерно наказал нерадивого? — грозным тоном провозгласил князь, приглашая садиться.

— Оставил без увольнительной на берег, — плюхаясь в глубокое кресло, в тон ему ответил Сергей, и веселая улыбка растеклась по его лицу.

Тимофей меж тем принес поднос с закусками и бутылку рислинга, кои торжественно водрузил на изящный дубовый ломберный столик возле занавешенного драпировкой окна. Достав из стоявшего в смежной комнате буфета фужеры и посмотрев их на свет, он тщательно протер хрусталь белоснежной накрахмаленной салфеткой, и, разлив вино, почтительно удалился.

— Стало быть, напрасно я на дачу к Мятлеву не попал? — пригубив рислинга, Чаров взялся за гусиный паштет.

— Все было превосходно, пока обедню не испортила полиция, — причмокивая влажными от вина губами, пожаловался Несвицкий.

— Так у вас была полиция? — на удивление искренне воскликнул Сергей, радуясь, что князь сам навел на нужную ему тему.

— В окрестном парке человека убили, — с рассеянным видом бросил Несвицкий, нарезая грушу. — Вначале, на дачу заявился, будь он неладен, пристав, а в полдень из сыскной полиции чин пожаловал, да допрос неуместный, а главное, несвоевременный, всем нам учинил. Да так спрашивал, будто, кто из нас того несчастного укокошил, — неподдельно возмущался князь.

— Ты писал мне о каком-то полезном иностранце? — напомнил о Кавендише Чаров.

— Кислый тип оказался, ни рыба ни мясо, англичанин, словом. Толком ни поел, ни попил, цыган, правда, с упоением слушал, а вот с камелиями время провесть напрочь отказался, и с утрась в город укатил. До сих пор голову ломаю, отчего он с нами увязался?

— Так он чей приятель?

— Владимира. А-а-а…, вспомнил! — хлопнул себя по лбу князь. — Англичанин ему редкий портсигар привез, ну а Мятлев растаял, да свою коллекцию пустился показывать. Он на даче огромную библиотеку содержит. Даже дом под нее переделал, галереи по бокам пристроил, дабы все книги поместить. Помнишь, тот японский свиток, что я тебе на время уступил?

— Разумеется.

— Я его у Мятлева вот на этот кинжал сменял. Дамасская сталь. Прелесть! — вытащив из усыпанных драгоценными камнями ножен с едва читаемой арабской вязью клинок, неуловимым движением князь коснулся им бумаги, и лист тотчас распался на две части.

— Знатная вещица! — похвалил приобретение Несвицкого Чаров, — налегая на паштет и помня о рислинге.

— Кстати, когда веселились на даче, решили всей компанией идти в оперу на «Орфея» Глюка с госпожой Лавровской. Камелий, понятно, не позовем. Буде пожелаешь, можем и тебя прихватить. Англичанин оказался большим почитателем ее таланта. Аж целиком ложу обещал!

— С превеликим удовольствием, князь!

— Тогда заеду по твою душу в четверг. Надеюсь, на сей раз дела службы тебя оставят?!

— Не сомневайся! Буду ждать твою душу с нетерпением!

— Договорились, — поднял фужер Несвицкий.

В квартире его встретил курьер с посланием из Парижа. Герцог Лейхтенбергский не замедлил ответить и подробно извещал о своих планах: «Благодарю за любезное письмо, дорогой друг. Оно пришло весьма кстати и вселило в меня надежду. Меня согревает мысль о том, что в Петербурге есть человек, на которого я могу всецело положиться. Впрочем, я имел возможность убедиться в этом в ходе нашей минералогической экспедиции по Уралу, когда Вы рисковали жизнью в угоду моим прихотям, зачастую не всегда обоснованным. Рад Вашему знакомству с Надин. Надеюсь, теперь Вы лучше понимаете меня и сделанный мною выбор, — без долгих предисловий герцог перешел к волновавшему его вопросу. — У меня будет просьба к Вам. Мое решение связать свою жизнь с этой женщиной окончательно, и не нуждается в одобрении света, равно, как и моих родственников. Однако потеряв расположение семьи, я буду ввергнут в нужду и не смогу достойно обеспечить Надин и наших детей, коих она мне вскорости подарит. Надин должна блистать, а наши дети не терпеть недостатка. Даже если духовная консистория не даст соизволения на ее развод, а власти не выправят ей иностранного паспорта, она покинет Империю тем или иным способом, дабы воссоединиться со мной. Но это — крайний случай, — оценил последствия нелегального перехода границы герцог. — Теперь о сути моей необычной просьбы: помните, когда Вы бывали у меня в кабинете в матушкином дворце, я показывал бриллианты своей прабабки императрицы Жозефины, кои ей дарил Наполеон. Эти камни составляют главную часть моего наследства. Полагаю, что при сложившихся обстоятельствах, стараниями маман, настроенной весьма против нашего союза, я могу быть лишен его. Узнав Вас, я надеюсь, на Вас и прибегаю к Вашей помощи. Вам надлежит посетить дворец и забрать из моего кабинета бриллианты, находящиеся в ларце слоновой кости в верхнем ящике палисандрового бюро. Потайной механизм в виде педали Вы найдете над самым полом, а ключи от кабинета и ящиков вам вручит курьер, доставивший это письмо. Как ларец окажется у Вас, передайте его курьеру. Тот откроет шкатулку и отдаст Вам кольцо и серьги с сапфирами. Не тревожьтесь, в ломбард идти не придется. Отнесете означенные предметы моему ювелиру. Он уведомлен, и отсчитает Вам положенные деньги. Три четверти суммы отвезите Надин. Эти средства ей потребуются для передачи мужу в качестве отступных. Оставшуюся часть оставите у себя. Эти деньги Вам пригодятся в будущем, ибо одному Богу известно, о чем я Вас еще попрошу. Это мое непременное условие», — настаивал его императорское высочество герцог Лейхтенбергский.

«М-да…», — протянул Чаров и вышел в гостиную. Сказать, что просьба герцога озадачила его — ничего не сказать. Он был потрясен и взволнован. Заждавшийся курьер тотчас отдал ему ключи и, сообщив адрес, по которому его следует искать, спешно ретировался.

«Какая же я сволочь, однако», — повторно пробегая глазами письмо, Сергей размышлял о Шувалове и своем сотрудничестве с шефом жандармов. Со всей очевидностью до него дошло, что он едва не перешел ту черту, за которой не будет возврата. Он отчетливо осознал, что не сможет обмануть доверие герцога, растоптать его дружбу и стать предателем его интересов. Подобный проступок оказался выше его морально-нравственных сил. Завтра он встретится с графом и откажется от своего, столь опрометчиво данного ему, согласия.

— Ужин подавать? — раздался за дверью голос Прохора.

— Я сыт, принеси одного чаю, — отстраненно бросил Сергей, обдумывая предстоящее свидание с Шуваловым.

Кавендишу не понравилась манера речи Палицына в боксерском клубе, но он списал ее тон на плохое настроение Кондратия Матвеевича. «Ничего, когда получит пакет с гарантиями, запоет по-другому», — с сардоническим выражением лица хмыкнул аристократ-британец, велев слуге позвать кучера. Не прошло и четверти часа, как на Дворцовой остановилась знакомая бричка и, забрав разодетую в пух и прах Авдотью, стремительно унеслась с площади.

— Куда мы едем, Чарли? — поинтересовалась девушка, удивленная движению брички в прямо противоположную от первоначальной цели их путешествия сторону.

— К модистке, душенька, — забавно произнеся последнее слово, сосредоточенно отвечал Кавендиш, рассматривая фланировавшую по Невскому проспекту публику.

— К модистке? — еще более удивилась она.

— Хочу сделать тебе подарок, — загадочно вымолвил он, приказав кучеру свернуть на Большую Мещанскую улицу и ехать до дома аптекаря Штрауха на Гороховой, по которой и проживала известная на весь Петербург модистка.

— Шарман, тре шарман, месье Каванди! — экзальтированно восклицала мадам Дюбуа, заставляя затянутую в сногсшибательный вечерний туалет Авдотью повернуться то одним, то другим боком.

Немилосердно втыкая булавки в алый атлас и белый шелк, она придирчиво рассматривала, как сидит на ней кринолин в огромном, обрамленном массивной резной рамой, зеркале. Удовлетворившись осмотром, мадам наказала быть у себя завтра на окончательной примерке.

— А как насчет прочих аксессуаров? Перчатки с веером, да и шляпку с туфлями мы бы желали приобресть у вас, — поинтересовался Кавендиш.

— Подбирать на примерка, как ридикюль, — взмахнула порывисто ручкой мадам Дюбуа, одарив бесподобной улыбкой англичанина. В эту минуту звякнула сонетка, и новые клиенты появились в передней.

— Как ты угадал, что, то чудесное платье, будет мне впору? — искренне изумлялась горничная, когда они сели в бричку.

— Все очень просто, май диа. Прикинул твой размер и сообщил мадам Дюбуа. В ответ она сказала, что у нее есть на тебя туалет, не выкупленный прежде одной особой, — небрежно бросил он, глядя в светящиеся восторгом, полные восхищения глаза девушки.

О том, что особа, коей предназначалось великолепное платье, в одночасье скончалась при неясных обстоятельствах, он предпочел умолчать.

— Ты хочешь, чтобы в нем я куда-нибудь пошла с тобой? — не ровно дыша, со скрытой надеждой спросила девушка.

— В четверг мы ангажированы в театр, и я хочу, чтобы ты затмила своей красотой присутствующих на спектакле женщин, — пафосно заявил британец не отличавшейся по меркам того времени выдающейся красотой Авдотье, хотя ее наружность была весьма выразительна, благодаря точеной фигуре и огромным иссиня-черные глазам на смуглом худощавом лице.

Кавендиш решил появиться на людях с представительницей противоположного пола с определенной целью — пресечь ходившие пересуды о своей сексуальной ориентации. Тянувшийся из Лондона шлейф настиг-таки его в Петербурге, и он задумал раз и навсегда покончить с нелепыми толками. Да и вывод в свет простушки горничной, коей ему представлялась на тот момент Авдотья, послужит верным залогом ее преданности.