Пропажа государственной важности

Глава 26. Интриги и заговорщики

Дома его ожидал Шнырь и очередная записка от Блока.

— Наблюдаемый с Екатерининского опять приходил к учителю Закона Божия и допоздна пробыл у того на квартире.

— Кто еще к нему приходил?

— Да все те же студенты, что вчерась были. Одного я до квартиры проводил. Подфартило, что живет недалече. Возле церкви Успения его дом будет. Причем оный аж три раза к учителю заявлялся. Поначалу какой-то куль приволок, а после так заходил. С утрась дворника расспрошу, кто таков.

— Это все? — развернул записку Чаров.

— Все, да не все. К учителю, сдается, человека из полиции приставили. Когда он в сторону Николаевского моста подался, за ним означенный агент и пошед.

— Благодарю за службу, господин Шнырь. Лица, кои на квартиру Нечаева являлись, уже известны, — он потряс посланием Блока. — Так что с легким сердцем дуй завтра на Екатерининский и глаз с того субчика не спускай. Ежели какая непредвиденность случиться, поступай по своему разумению.

— Понял, ваше высокоблагородие, не сумневайтесь, — вскинулся подобострастно агент.

Следуя совету Чарова, Блок направил людей по указанному им адресу и не прогадал. К полудню агенты срисовали всю троицу, а к вечеру сыскарь поименно знал личности тех, кто ездил к покойному Барскову на Гороховую, а после вместе с ним в Лигово. Молодой человек, что жил возле Успенской церкви, и которого провожал Шнырь, оказался, как и Нечаев, вольнослушателем университета по фамилии Лиховцев. Третий, Кальцинский, был тот самый земляк Нечаева, что делил с ним кров его казенной квартиры. Решив действовать на опережение, тем же днем Блок арестовал Лиховцева и с пристрастием допросил его. Пребывание в камере на пару с раскаявшимся в убийстве столяра Егорием, приобретшего к тому времени весьма жалкий вид, вкупе с жестким обращением полицейского следователя подвигло Лиховцева к сознанию.

— Как приехали в Лигово, Нечаев отпустил извозчика, и мы пошли в сторону Новознаменского парка, — начал рассказывать он. — По земле стелился туман, а при подходе к парку он достиг человеческого роста, что затрудняло прицельную стрельбу.

— Отчего вы выбрали это место? Пристрелять пистолеты и поупражняться в стрельбе, можно было бы и ближе. На Васильевском острове, например, — засомневался Блок.

— Нечаев сказал, что где-то там находиться стрельбище, принадлежащее Офицерской стрелковой школе, а посему наши выстрелы ни у кого не вызовут любопытства.

— Допустим, — кивнул полицейский следователь, вспомнивший о расположении в тех краях учебного пехотного батальона.

— Убедившись, что парк окутан густым влажным туманом, Нечаев приказал выйти к берегу Финского залива. У самой кромки воды воздух был чист и прозрачен, и мы вдосталь настрелялись.

— Далее?

— Пошли назад, чтоб поспеть к поезду, — пожал он плечами. — Нечаев хотел непременно вернуться в город поездом, хотя омнибусы отходили каждый час с Лиговского вокзала.

— Нечаев, смотрю, пользуется у вас непререкаемым авторитетом, — усмехнулся Блок.

— Совершенно справедливо заметили, господин следователь, — не заметив его иронии, подтвердил Лиховцев.

— И что же случилось по дороге к вокзалу?

— Кальцинский, прослушавший один курс Медико-хирургической академии, поспорил с покойным Барсковым, что способен произвесть вскрытие трупа, и установить причину смерти больного за первые пять минут осмотра. Ему, дескать, не нужно детальное изучение каждого органа, достаточно лишь взглянуть на вскрытое тело, и диагноз у него в кармане.

— А Барсков с ним, стало быть, не согласился?

— Он прямо заявил ему, что тот врет, как сивый мерин, да и, вообще, суждения имеет, сродни мало умному школяру. Тот вспыхнул, стал размахивать пистолетом, револьвер у него на тот момент в руках был, и нечаянно, я уверен — нечаянно, спустил курок. Грохнул выстрел, Барсков упал, мы все разом подбежали к нему, а он уж не дышал. Кальцинский забился в истерике, орал благим матом, и Нечаеву пришлось зажать ему рот.

— Отчего тело погибшего товарища столь звероподобно изувечили? — грозно посмотрел на него Блок.

— Когда Кальцинский успокоился и перестал истерить, Нечаев достал из своей сумки нож и, протянув Алексею, приказал делать вскрытие. Тот затрясся как осиновый лист, упал на колени, просил у нас всех прощения, лобзал лицо убитого им Барскова, но Нечаев оставался неумолим. Схватив протянутый им нож, трясущимися руками он начал было делать надрез, как в одночасье, придя в исступление, стал наносить беспорядочные удары ножом в грудь покойному, лупить сапогами по голове и кромсать его тело без всякого смысла и понятия. Мы с Нечаевым насилу оттащили его. Потом сбросили труп в канаву, да ветками закидали.

— Ясно, — с нескрываемой брезгливостью протянул следователь, решив завтра же поутру нагрянуть на 7-ю линию и арестовать Кальцинского, а вкупе с ним и Нечаева.

По дороге из театра Акинфиева устроила Горчакову сцену, потребовав рассчитать горничную.

— Какая наглость появиться в посольской ложе, да еще в подобном щегольском, не по званию ей наряде! — выливала поток своей желчи на голову вице-канцлера Надин.

— Очевидно, ее туда ангажировали сами англичане, мы не вправе осуждать ее, — примирительно отвечал князь.

— Причем здесь англичане, когда я видела ее в компании какого-то русского господина, да вдобавок не, вполне трезвого! — возмущалась она.

— Что до меня, я наблюдал ее в обществе известного коммерсанта и доброго знакомого сэра Бьюкенена господина Кавендиша. Очевидно, посол отдал ему свою ложу на этот вечер, а уж тот был волен приглашать в нее кого угодно, милая, — пытался мягко урезонить ее Горчаков.

— Но откуда у нее такие камни?! А платье! Они стоят целое состояние! — не унималась Акинфиева.

— Кавендиш достаточно богат, чтобы позволить себе подобные траты. Вдруг, он влюбился в нашу Авдотью?

— Влюбился? Не смешите! Он давно отдает предпочтение молодым людям и все это знают. Я успела навести справки!

— Однако обращался он с нею, как и подобает влюбленному мужчине, — спокойно возразил князь. — Касаемо ходивших про него слухов, я бы поостерегся распространять их. Особенно вам, дорогая, — набрякшие веки князя покраснели, он снял очки и, придирчиво оглядев линзы, водрузил их обратно.

Последний пассаж вице-канцлера больно ранил ее. Если на приеме в Министерстве, где она играла роль хозяйки, она столкнулась с чопорной холодностью света, то сегодня в театре испытала настоящее унижение, услыхав в свой адрес едкие колкости и намеки.

— Влюбился он али нет, но вы должны рассчитать Авдотью, — уже более ровным голосом вернулась к своей идее фикс Акинфиева. — Я не желаю более ее здесь видеть, — бросила она напоследок, первой выскочив из подъехавшей к министерскому подъезду кареты.

«Легко сказать — рассчитать», — глухо пробормотал князь, вылезая следом. Авдотья Васильева перешла к нему от графа Строганова, по рекомендации которого он и взял ее месяц назад. Граф Григорий очень просил за девушку, намекая на ее благородное, но незаконное происхождение, а также невозможность оставить ее далее у себя в услужении. «Пусть она побудет у вас некоторое время, а после отпишу ей порядочное наследство, отправлю за границу и выдам там замуж», — говорил он тогда. Просьба Строганова оказалась как нельзя кстати. Его прежняя служанка, вышколенная и работящая, не знавшая отдыха и усталости прислуга, неожиданно умерла от скоротечной лихорадки и, оставшись без горничной, его дом стремительно погружался в хаос. Горчаков с радостью удовлетворил просьбу графа. Авдотья пришлась ко двору и, по достоинству оценив ее таланты, он вовсе не собирался раньше срока расставаться с ней. К тому же ссориться с влиятельным Строгановым из-за глупого женского каприза и сиюминутной ревности Надин не входило в планы вице-канцлера и без того поставившего себя в смешное положение во мнении света.

Чаров дочитал сообщение Блока в большом волнении. Предстоящий арест Нечаева насторожил его. «Если Палицын узнает о нем, непременно забьет тревогу и тогда конец расследованию, — исходил холодным потом Сергей. — Пожалуй, настало время раскрыть карты перед Блоком. Иного пути нет», — заключил он, приказав Прохору разбудить его завтра в шесть и не минутой позже.

Затея Кавендиша удалась. Мнение публики разделилось, и оно уже не столь рьяно поддерживало бытовавшую точку зрения о сексуальных предпочтениях коммерсанта. «Еще пара таких публичных выходов, и злая молва прикусит свой гадкий язык», — размышлял он, возвращаясь на Галерную улицу с Дворцовой, куда завозил Авдотью. Та была на седьмом небе от счастья. Даже неприятная сцена в фойе с Акинфиевой не смогла испортить ей праздника. Она купалась в грезах любви и боготворила ниспосланного ей провидением принца. Чудесный туалет от мадам Дюбуа и сапфировые серьги доказывали ей со всей очевидностью, что ее искренне любят. О своем происхождении она ровным счетом ничего в точности не знала, но смутно догадывалась, что ходить в служанках ей осталось не долго. Ее обожаемый Чарли сегодня заверил ее, что скоро ее жизнь круто изменится…

Едва бричка остановилась, как вынырнувшая из темноты фигура нарисовалась против освещенной фонарем парадной.

— Кондратий? Не ожидал! — вылезши из экипажа, в удивлении нахмурился Кавендиш.

— Нужно поговорить, — красноречиво смерив глазами кучера, буркнул Палицын.

— В такой случай пройдемте ко мне в кабинет, где нам никто не мешать, хотя мой грум не разуметь по-русски, — понял его желание уединиться британец. — Велл, велл! Значит, вы нашли потенциален людей, — выслушав рассказ гостя, воодушевленно произнес он.

— И не только тех, кто сможет собрать адскую машину, — самодовольно заявил Палицын.

— У вас иметь исполнитель? Я думать про того, кто будет закладывать бомба, — не верил своим ушам Кавендиш.

— И даже не один. Помимо него, у меня есть и стрелок в запасе, готовый убить, кого угодно и где угодно, — выдавал желаемое за действительное Кондратий Матвеевич. — Кстати, кого замышляете порешить, желал бы я знать?

— Я вам это сообщать, когда видеть исполнитель и организатор, — скользнул подозрительным взглядом британец.

— С теми, кто снарядит бомбу, знакомиться не соблаговолите?

— Всему свое время. Сейчас вы должны показывать мне исполнитель, но так, чтобы он или они меня не видеть. А с организатор я желать говорить лично.

— Я подумаю, как это сделать, Чарльз — несколько уклончиво ответил делопроизводитель МИДа.

— А я информировать о вас Лондон, и приготовлять вам гарантии, Кондратий.

— Приятно вести дела с деловым человеком, однако хотелось бы уже сейчас получить э-э-э… некий задаток, — замялся на секунду Палицын, прикидывая, как бы ни прогадать с суммой.

— Здесь десять тысяч в кредитный билет, большей мани сегодня не располагать, — протянул взятый из секретера конверт Кавендиш.

Вчера он здорово поиздержался. За кольцо и серьги пришлось выложить круглую сумму. Ювелир, сославшись на историю камней и императрицу Жозефину, заломил сумасшедшую цену и ни за что не желал уступать.

— Мне рекомендовал вас его сиятельство граф Строганов, а вы торгуетесь, сродни мелкому лавочнику. Пройдет совсем немного времени и, поверьте, цена этих несравненных вещиц удвоится, — настаивал ювелир.

На самом деле истинная причина столь высокой цены заключалась в сумме, которую он выплатил Чарову. Она значительно превышала реальную стоимость камней. Ювелир пошел на это ради отношений с герцогом и будущих сделок с ним, уверенный, что те вскоре последуют. Когда же ему представилась возможность вернуть потраченное в лице свалившегося с неба англичанина, он проявил недюжинное упорство и изворотливость, и сбыл драгоценности втридорога. Если бы Кавендиш не распоряжался крупными суммами, отпускавшимися отныне ему лично на выявление и поддержку радикальной русской оппозиции, а также дружба со Строгановым, которой он весьма дорожил, он бы никогда не стал приобретать столь дорогих предметов. Выкупив сапфировый гарнитур, он решил разделить его, подумав подарить кольцо Лавровской.

— Спасибо и на этом, — нарочито скривился Палицын, пряча под пальто деньги. — Когда смотрины исполнителя будут устроены, я немедля извещу вас, — пообещал он на прощание.

После его ухода Кавендиш переоделся, принял горячую ванну и отправился спать, как слуга принес ему записку. Это было послание от Авдотьи, горячо благодарившей его за чудесный вечер и восхитительные подарки. «Пожалуй, настала пора начинать. Она сделает для меня все, что захочу, и станет достойной заменой Китти». Получив подробное письмо от лорда Эдварда о его беседе с Ротшильдом и передаче ему Лайонелом копии договора по Аляске, он узнал о двурушничестве Палицына, но не подал тому вида, поскольку рассчитывал получить через Кондратия Матвеевича выход на революционных нигилистов, способных ликвидировать царя.

— Сегодня утром пришел телеграф из Петербурга, — лорд Эдвард хотел было дотянуться до коробки с сигарами, но глядя на пасмурную физиономию отца, передумал. — Посол Бьюкенен сообщает, что Александр в понедельник выезжает в Париж.

— Наполеон таки добился своего и поднял русского медведя из его берлоги.

— Поездка могла вот-вот расстроиться, ввиду запоздавшего приглашения от французской стороны, отец. Этот идиот Талейран до последнего ждал одобрения своего императора и безрассудно тянул время. В дело пришлось вмешаться главе французского МИДа.

— Так или иначе, императорская чета скоро окажется на Всемирной выставке, — пожал плечами премьер-министр.

— Императрица остается в Петербурге и, кажется, собирается в путешествие по России.

— Едва ли Александр будет скучать в Париже, — саркастически хмыкнул граф Дерби.

— Идут толки о княжне Долгорукой. Юная леди должна скрасить его пребывание в Париже.

— Любвеобильность русского императора не знает меры, впрочем, она никак не затрагивает интересы Британии, — граф Дерби, наконец, улыбнулся.

— Кроме Бьюкенена мне телеграфировал Кавендиш, — с загадочной миной провозгласил лорд Эдвард.

— Что-то конкретное?

— На днях он встречается с оппозиционерами самого радикального толка. Среди них будут и те, кто замысливает… — запнулся, в поисках подходящего слова министр.

— Цареубийство, не так ли, сын мой?

— Кавендиш запрашивает инструкции на сей счет.

— Когда Александр вернется из Парижа, он получит их. Хотя, если эти люди настроены столь решительно, никаких инструкций не потребуется. Главное, конфиденциальность и еще раз, конфиденциальность, ну, и деньги, разумеется.

— Я отпустил ему средства из нашего секретного фонда, дорогой отец.

— Радикалы не должны знать, что он как-то связан с официальными британскими властями.

— Но его агент в русском МИДе об этом знает.

— Это другое дело. В противном случае он попросту не стал бы его агентом, — решительно отрезал граф Дерби, разжигая сигару. — Кстати, ты раз проговорился о некоей даме, выполнявшей, щекотливые поручения Кавендиша.

— К сожалению, она умерла, отец. Служа горничной у Горчакова, малышка Китти, как ее именовал наш друг Чарльз, умудрялась доставать ценнейшие сведения, копируя секретные бумаги из рабочего стола вице-канцлера. Список договора о сделке по Аляске, который мне прислал посол Бьюкенен, ее рук работа.

— Наш друг лишился замечательного агента! — горестно воскликнул граф Дерби.

— Аляскинский договор оказался ее лебединой песней.

— Но, надеюсь, отнюдь не лебединой песней нашего дорогого Чарльза. Тот его агент в русском МИДе пока еще жив, слава Богу, — пустил дым премьер-министр.

— Насколько я знаю, он не имеет доступа в кабинет Горчакова. Он может копировать лишь те документы, с которыми имеет дело подолгу службы в Азиатском департаменте. К тому же, — сделал многозначительную паузу министр, — список договора, предоставленный мне Лайонелом Ротшильдом, был получен от него.

— Ты хочешь сказать… — едва не выронил изо рта сигару граф Дерби.

— Помимо сотрудничества с Кавендишем, этот человек работает на Герцена, а тот, в свою очередь, информирует своего парижского благодетеля Джеймса Ротшильда.

— Кавендиш знает об этом?

— Я написал ему обо всем.

— Теперь я вижу полный расклад, сынок. Благодаря связям с Герценом у этого типа завязались отношения с оппозиционерами.

— Причем, повторюсь, с весьма радикальными, к которым сам Герцен себя не причисляет. И даже, напротив, всячески дистанцируется от подобных господ. Он ратует за перемены, но не хочет революции. Этакий борец с самодержавием в белых перчатках. Он не желает пролития крови, отец, — взял-таки сигару лорд Эдвард.

— Зато ее жаждут молодые друзья его информатора. Запутанная канитель получается, — с задумчивым видом вперился в пепельницу граф Дерби.