Пророчество о сёстрах

15

Когда мадам Беррье снова начинает говорить, в голосе ее нет ни следа удивления, а вопрос звучит скорее утверждением.

— Разве не поддался бы он на зов, сулящий возможность увидеть ее лицо, услышать ее голос? Особенно, если он тревожился за свою дочь, за ее роль в пророчестве, о котором мало кто из мужчин вообще слышал, а тех, что поверили в него, и того меньше?

Я снова вижу дверь Темной комнаты в день смерти моего отца. Вспоминаю, как в слабом утреннем свете сочился из заброшенных покоев леденящий воздух.

Темная комната. Спальня моей матери.

Я вспоминаю свои странствия — как легко, без малейших усилий я соскальзывала в них, не ведая, что они — неизмеримо больше, чем просто сны.

— Не знаю, — бормочу я. — Он не понимал, что странствует. Не знал, что уязвим и беззащитен пред духами Иномирий.

Ясновидящая кивает.

— Довольно легко ответить на призыв духов, думая, что ты просто спишь, а у падших душ имелись все причины разобщить душу вашего отца с телом, обречь его на скитания по Иномирьям.

От одной мысли об этом во мне поднимается такая волна боли, что я едва в состоянии выдержать ее натиск.

— Вы… вы хотите сказать, что его душа в Пустоши?

Мадам Беррье вздергивает подбородок и разглядывает потолок, как будто может обрести нужные ей слова среди побелки.

— Мисс Сорренсен упоминала, что на одном из сеансов связи с духами получила сообщение от вашего отца.

Воспоминания о той первой загадочной встрече с Соней заставляют меня нервно заерзать на кушетке.

— Да. То есть я так думаю, — отвечаю я. — Я не то чтобы слышала его сама. Мне передала его Соня.

Мадам Беррье ободряюще улыбается.

— Мисс Сорренсен наделена поистине впечатляющим даром. Если она говорит, что послание от него, скорее всего, так оно и было на самом деле. И если так, это значит, что он каким-то образом сумел избежать Пустоши. — Она пожимает плечами. — Такое вполне возможно. В Иномирьях есть и иные обитатели, обладающие могуществом, вполне достаточным для того, чтобы помочь кому-либо избежать Пустоши, хотя тем самым они могут навлечь опасность на самих себя. Ваша мать, например.

В голове неясным дымком проносятся воспоминания о словах тети Вирджинии.

— Моя тетя говорила, что мама была… Заклинательницей.

Мадам Беррье кивает.

— Да. Тогда она вполне могла вмешаться и помочь ему. Не так много на свете подлинных Заклинательниц. Любой из них почти наверняка достало бы сил вмешаться. Душа вашего отца все равно навеки осталась в Иномирьях, но он сохранил свободу передвигаться там по своему усмотрению, перемещаться из одного уровня в другой.

Как ни мучительно мне представлять отца затерянным в Иномирьях, все же я благодарна за любое вмешательство, что позволило ему не попасть в Пустошь, — особенно если оно воссоединило его с моей матерью.

И вопрос, что должна была я задать уже давно, задаю не я, а Соня. Она спрашивает, глядя на мадам Беррье с еле теплящимся огоньком надежды в глазах:

— Мадам, вы сказали, что есть возможность выбора, что у Лии есть выбор.

— Ну разумеется. Мисс Милторп имеет выбор, как и мы все, — хотя выбор, что лежит пред ней, гораздо сложнее и опасней. Она может открыть Врата Зверю — или же закрыть их навсегда. Это ее право — право Ангела. — Гадалка наклоняется ко мне, пряча улыбку за толикой иронии. — И я, к примеру, от души надеюсь, что она выберет второе.

Я качаю головой. Трудно представить, чтобы кто-то выбрал иной путь — решил бы впустить Зверя в наш мир.

— Тут никаких вопросов и быть не может! Конечно же, я выбираю закрыть Врата! Но я не знаю о пророчестве ничего, кроме того, что мы прочли.

Соня откашливается.

— Потому-то мы и пришли сюда, мадам. Мы слышали, будто есть способ покончить с пророчеством. Способ закрыть Врата навсегда. Видите ли, это имеет какое-то отношение к ключам. Мы думаем, они нужны, чтобы как раз избыть пророчество, но мы не знаем, где их найти — даже где начать искать, и то не знаем.

Мадам Беррье немного молчит, обдумывая слова Сони.

— Что ж, ходили слухи, будто Ангел может как-то закрыть Врата навсегда, но я никогда не была допущена к тайнам пророчества. Мало кто видел сам древний текст — лишь те, кто несомненно связан с ним так или иначе.

Соня приподнимает брови.

— Мы видели его, мадам. И там как раз упоминаются ключи, а вместе с ними что-то еще. Что-то такое, что звучит вроде бы знакомо, но я не могу понять, почему. Какой-то Самайн.

Мадам Беррье поджимает губы. Я так и вижу, как в голове у нее вращаются колесики, и когда она наконец нарушает молчание, то не отвечает, а спрашивает:

— И в каком контексте Самайн упомянут в связи с ключами?

Соня облизывает губы, стараясь вспомнить.

— Что-то о первом дыхании… о…

— Рожденные в первом дыхании Самайна. — Я смотрю мадам Беррье прямо в глаза. — Вот что там сказано: «четыре отметины, четыре ключа, круг огня, рожденные в первом дыхании Самайна…»

Гадалка барабанит пальцами по столику, тщательно обдумывая слова.

— Не хотите пройтись? Кажется, я знаю, где найти хотя бы часть ответа.

Многолюдные улицы запружены толпой. Лошади, хлюпая копытами по жидкой грязи, волочат мимо дребезжащие экипажи. Эдмунд, все такой же бдительный и настороженный, без единого слова шагает за нами по пятам.

Мы уже несколько минут куда-то идем, и я размышляю про себя о странной атмосфере властности, что окружает мадам Беррье: ведь мы последовали за гадалкой послушно и смирно, не задав ни одного вопроса о цели нашей прогулки. Она шагает так уверенно, поступь ее столь величава и целеустремленна, что сама мысль о том, чтобы что-то спрашивать, кажется почти оскорблением, поэтому мы торопимся вслед за ней, периодически переходя на трусцу, чтобы не отставать.

Лишь миновав портняжную мастерскую, галантерейную лавку, кондитерскую и целую череду разнообразных таверн, мадам Беррье сворачивает и выводит нас на более тихую улочку. По обе стороны от мостовой тут тянутся узкие домишки, похожие на сумрачных часовых. Они далеко не столь величественны, как дома на Мейн-стрит, зато безыскусственны и ухожены, как сама мадам Беррье. Мы подходим к дому, ничем не выделяющемуся в череде всех остальных домов, но по табличке на фасаде я вижу, что это городская библиотека.

— Слово, которое вы, моя дорогая, упомянули, звучит очень знакомо, — говорит мадам Беррье, глядя на Соню. — Но столько существует разных версий и вариантов произношения, что лучше уж удостовериться доподлинно, особенно в столь важном вопросе, не правда ли?

Не дожидаясь ответа, она тем же ровным шагом движется дальше по парадному крыльцу библиотеки и величественно открывает дверь.

Мы входим в просторный главный зал, похожий на пещеру. В библиотеке не просто тихо — она совершенно пуста и безлюдна. Пока мы шагаем по истертому мраморному полу, я не вижу ни единого посетителя. Здесь царит пустота, но эта пустота — больше, чем просто отсутствие живых, дышащих созданий. На полках зала покоится множество нечитанных книг. Никогда раньше я не думала, что вот так, по ощущению, можно понять, читал книги кто-то или не читал, но после атмосферы любимой и дружелюбной библиотеки Берчвуда мне кажется, будто я слышу, как эти книги перешептываются, как страницы их шелестят и тянутся к читателю.

Мадам Беррье останавливается у огромного стола в центре зала и многозначительно смотрит на Эдмунда, а потом поворачивается ко мне и вопросительно приподнимает брови.

Я глубоко вздыхаю.

— Эдмунд, вы не возражаете пока осмотреться тут, или просто подождать, или… ну, что-нибудь еще.

Мне страшно неловко снова бросать его одного, однако по поведению мадам Беррье совершенно очевидно — она не хочет посвящать в наши дела никого из посторонних. Эдмунд, похоже, нисколечко не возражает. Он кивает, подходит к одному из высоких стеллажей и скрывается за ним.

Мы оглядываем библиотеку в поисках хоть какого-либо признака жизни. По обеим сторонам главного зала видны комнатки поменьше. Узкая винтовая лестница ведет на второй этаж.

— Наверное, нам следует…

Меня прерывает громкий стук каблуков, приближающийся от одной из задних комнат.

Женщина, что появляется навстречу нам, широко и приветственно улыбается. Но лишь первый миг. Стоит ей завидеть мадам Беррье, как круглое лицо вытягивается, губы сжимаются в тонкую, суровую линию.

Мадам Беррье отвечает ей ослепительной улыбкой.

— Бонжур, миссис Хардинг! Как поживаете? Славный нынче денек!

Мадам Беррье наверняка видит, с каким отвращением городская библиотекарша взирает на нее, однако и виду не подает. Она приветствует библиотекаршу точно давно утраченную подругу детства.

Женщина, которую назвали миссис Хардинг, в ответ еле заметно кивает головой — ничтожнейшая дань вежливости.

— Чем могу помочь? — спрашивает она так, будто до сегодняшнего дня мадам Беррье в глаза не видела, хотя совершенно ясно: в прошлом им не раз уже приходилось сталкиваться.

— Ну как же, миссис Хардинг, — поддразнивающим тоном заявляет мадам Беррье, наклонив голову набок и выжидательно протянув руку ладонью вверх. По накрашенным губам ее скользит легкая улыбка. — Я совершенно уверена, что вы знаете, зачем я пришла.

Миссис Хардинг суровеет еще больше. Порывшись в кармане, она что-то вытаскивает оттуда и кладет на ладонь мадам Беррье. Ясновидящая проворно сжимает пальцы, но я успеваю разглядеть серебряный проблеск и догадаться, что это ключ.

— Мерси, миссис Хардинг. Верну, когда закончу, как всегда! — бросает мадам Беррье через плечо, уже шагая в глубину библиотеки.

Очередная свирепая гримаса библиотекарши, на этот раз адресованная нам с Соней, выводит нас из оцепенения. Мы торопимся вдогонку за мадам Беррье, уже одолевшей добрую половину коридора, что ведет в глубь здания. Когда мы наконец догоняем ее, она отпирает черную дверь библиотеки и останавливается снаружи, на маленьком крылечке.

Соня недоуменно встряхивает головой.

— Куда мы идем?

Мадам Беррье взмахом руки указывает на ухоженный сад за библиотекой.

— Ответ, что вы ищете, дорогая моя, хранится не в тех книгах библиотеки, что тщательно пронумерованы, а в тех, что были выброшены из нее и валяются в небрежении.

На дальнейшие расспросы нет времени. Мадам Беррье сходит с крыльца, и мы спешим вслед за ней через идеально ухоженный садик, прекрасный даже в преддверии зимы. Когда мне уже кажется, что мы дошли до конца участка, мадам наконец заворачивает за садовый сарайчик, который, несмотря на микроскопический размер, все же находится в куда лучшем состоянии, чем развалюха, к которой мы направляемся.

Мадам Беррье достает ключ, что дала ей миссис Хардинг, и вставляет в навесной замок на двери. Ключ проворачивается со щелчком, и мадам Беррье с усилием раскрывает тяжелые, скрипучие двери. Вслед за ней мы вступаем внутрь здания — и невольно поднимаем глаза.

— Ой! Просто… просто невероятно! — Я не могу сдержать изумления в голосе — но к этому изумлению примешивается печаль. Отец, верно, заплакал бы, узрев груды книг, наваленных со всех сторон в полнейшем небрежении, как попало. — А что это за место?

Потолок теряется в тени на высоте добрых трех этажей у нас над головой. Даже с самого низа я различаю трещины и отверстия в крыше. Сырой, прелый запах, пронизывающий все помещение, явственно свидетельствует: никто не переживает из-за того, что дождь беспрепятственно заливает хранящиеся здесь книги.

Вытянув шею, длинную и белую, как у лебедя, мадам Беррье обводит помещение взглядом, исполненным того же благоговейного ужаса, что и у меня. Судя по всему, даже зная, что тут содержится, она все равно потрясена.

— Это старый каретный сарай. Им пользовались, когда библиотека была жилым домом.

— Да, но… все эти книги! Почему их не внесут в каталог и не разместят со всеми остальными?

Мой отец задал бы тот же вопрос — только, не сомневаюсь, куда более гневно.

Гадалка печально улыбается.

— Это книги, которые город не хочет выставлять на публику рядом с более… традиционными изданиями. Их, видите ли, не рискуют уничтожать совсем: это бы плохо выглядело. Зато могут держать отдельно от остальных — и, как видите, пользуются этой возможностью.

Глаза Сони ярко сияют в полумраке каретного сарая.

— Но почему?

Мадам Беррье вздыхает.

— Потому что это книги о том, чего люди не понимают, обо всем том, что, как мы с вами, дорогая моя, прекрасно знаем столь же реально, как этот вот мир, в котором мы стоим. Книги о мире духов, о колдовстве и его истории, о чародействе… обо всем, что, я бы сказала, не укладывается в уютную аккуратную коробочку.

Она проходит в глубь сарая, вспугнув по пути стайку птиц, которые, трепеща крыльями, взлетают к потолку и исчезают где-то у нас над головой.

Внезапное движение выводит меня из столбняка.

— Мадам, я не понимаю, какое отношение это место имеет к ключам, хотя, должна признаться, я просто потрясена увиденным. Отца бы удар хватил!

Мадам Беррье, улыбаясь, встречается со мной взглядом.

— Тогда, милая моя девочка, я не сомневаюсь, что мне бы очень понравился ваш отец. — Она жестом предлагает нам следовать за ней. — Что же до вашего вопроса, то, я думаю, в древнем тексте друидов, который я где-то тут видела, содержится упоминание о Самайне. Насколько мне известно, кроме меня, сюда никто не ходит. Уверена, текст будет лежать на том же месте, где я его видела.

Мы с Соней следуем за ней все дальше и дальше мимо стопок книг, испещренных подтеками птичьего помета и пятнами плесени. Мы осторожно перешагиваем через все непонятное и в какой-то момент едва не налетаем на мадам Беррье — так резко она останавливается возле очередного покосившегося полусгнившего стеллажа.

— Посмотрим-посмотрим… кажется, где-то здесь. Может, вот это… Нет. Не то. Наверное, где-то выше. — Она бормочет все это почти про себя, словно нас рядом и в помине нет. Мы беспомощно наблюдаем, как она переходит от полки к полке. — Ага! Вот оно! Дайте-ка взглянуть!

Держа тяжелый том в одной руке, она второй переворачивает страницы. Странное, несочетаемое сочетание — элегантная и утонченная мадам Беррье выглядит как дома среди всей этой грязи и разрухи. Я нервно улыбаюсь Соне, боясь прерывать бормотание мадам, свидетельствующее о том, что процесс, сути которого я совершенно не понимаю, продолжается.

— Ага! Да, да! Так я и знала! Вот оно! Подходите поближе, девочки, и посмотрим, не сможет ли это вам чем-то помочь. — Мы подвигаемся к гадалке и замираем, когда она начинает читать. — За много веков до Рождества Христова Огни Бельтайна означали начало Света, радостной поры, когда дни полнятся изобилием, а ночи страстью и новой жизнью. Пора Света, или Бельтайн, начинается первого мая и длится шесть месяцев до Самайна, поры Тьмы. Вслед за жатвой и Празднеством Света приходит время Тьмы, скорбная пора, когда воцаряется ночь и тьма правит землями, — пора, когда завеса меж физическим миром и Иномирьями наиболее тонка и проницаема. Самайн, время Тьмы, начинается первого ноября. — Слова ее гулким эхом разносятся по каретному сараю. Они внушают благоговение, и мы молча стоим бок о бок, пока мадам Беррье не отрывает глаз от книги и не спрашивает: — Это вам что-то говорит? Могут эти сведения оказаться подсказкой к тем ключам, что вы ищете?

Я качаю головой.

— Не думаю. Мне это ничего не говорит. Совсем ничего. Я…

— Это мой день рождения, — совсем тихо шепчет Соня. — По крайней мере, по словам миссис Милберн.

Ее слова никоим образом не помогают моим мыслям проясниться.

— Что ты имеешь в виду? Ты родилась первого ноября?

Она кивает.

— Первого ноября тысяча восемьсот семьдесят четвертого года.

Мадам Беррье, похоже, озадачена не меньше меня.

— Быть может, простое совпадение?

Я прикусываю губу. Наверное, она права. Я опускаюсь на ободранный табурет, не обращая внимания на поднявшийся столб пыли, и стараюсь справиться с мучительным разочарованием.

— Лия, не отчаивайся. Мы со всем разберемся, вот увидишь! — Голос Сони звучит спокойно и ободряюще. Интересно, как ей удается всегда сохранять оптимизм, когда мне хочется бросаться на стены и выть волком.

Я смотрю на нее.

— Но мы по-прежнему не знаем, где искать ключи. Дата… Ну, то, что первого ноября у тебя день рождения — это, конечно, интересно, но ровным счетом ничего не говорит нам насчет ключей. Я-то надеялась…

— На что, милая моя девочка? — Мадам Беррье, все еще держа книгу в руках, участливо смотрит на меня.

— Сама не знаю. Наверное, надеялась, что Самайн — это такое место, город, деревня… что-нибудь в этом роде. Надеялась, оно отчетливо выведет нас на ключи.

Мне стыдно, но я ощущаю, как горячие слезы жгут веки. Не от грусти, а от разочарования и досады. Я часто-часто моргаю, глубоко вдыхая пыльный воздух и стараясь успокоиться.

— Ну ладно, — говорит Соня, — мы просто пока запомним и это тоже. Упоминание Самайна явно говорит о дате. Наверное, это окажется важно когда-нибудь потом. Есть ведь и еще один отрывок, правда?

Я киваю, вытаскиваю из сумочки записи Джеймса и всматриваюсь в них в тусклом свете старого здания.

— Да. Ну ладно. Сейчас посмотрю… Вот: «Рожденные в первом дыхании Самайна, в тени таинственного каменного змея Эубера».

Я перевожу взгляд на мадам Беррье.

Она протягивает руку.

— Можно взглянуть?

Я никак не могу решиться и отдать ей записи. Потрясение, пережитое мной от известия, что я — Врата, а теперь вот еще и Ангел, заставило меня подозревать, что все кругом не те, кем кажутся. Уж во всяком случае, мы с Элис — так точно. И отец, все эти годы втайне трудившийся над тем, чтобы защитить меня, — а я-то ничего знать не знала. И вот теперь мадам Беррье пытается помочь нам. Очевидно: если мы хотим найти ключи, придется расширить круг посвященных.

Я протягиваю записки.

— Возможно, вы найдете в них какой-то смысл.

Гадалка опускает голову, подносит бумаги почти к самому лицу. Быть может, у нее близорукость? Она несколько мгновений читает, сосредоточенно сведя брови, а потом протягивает записи обратно мне.

— Очень жаль, однако… Не знаю, звучит вроде смутно знакомо, но только само название, не более того. Не знаю, что это.

Соня качает головой.

— Что вы имеете в виду?

Мадам Беррье вздыхает.

— Эубер звучит по-английски… или даже по-кельтски. Но я не узнаю в нем название ни города, ни места. — Она подносит руку ко рту и постукивает себя по губам, как будто это поможет ей обрести ответ. — Дайте-ка немного подумать. — Она шагает мимо нас к двери. — И давайте-ка уйдем отсюда. Мы слишком долго и слишком напряженно размышляли над пророчеством. Лично мне бы теперь хотелось выйти на солнечный свет, подальше от теней прошлого и грядущего.

Перед уходом мы все останавливаемся у дома мадам Беррье. Порывистый ветер рвет шляпу у нее с головы, и она придерживает ее рукой на затылке. Прежде чем заговорить, она снова косится на Эдмунда, стоящего в нескольких футах от нас.

— Должна сказать вам еще одну вещь…

Я нервно сглатываю комком поднимающееся к горлу дурное предчувствие.

— Что?

— Если то, что я слышала, правда, самое простое, что вы можете сделать, чтобы защититься от душ, — это не носить амулет.

Она произносит эти слова так небрежно, что они застают меня врасплох.

— Амулет?

Мадам Беррье делает нетерпеливый жест, как будто совершенно ясно, что именно она имеет в виду.

— Амулет. Браслет. Медальон. Тот, что с отметиной.

Я бросаю быстрый взгляд на Соню. Я ведь еще не рассказывала ей про медальон, потому что не знала, какую роль в пророчестве он играет.

— Медальон? — Я стараюсь не выдать обуревающих меня чувств. — Какой еще медальон?

— В самом деле, какой! — Мадам Беррье в ужасе. — Дорогая моя, говорится, что каждые Врата получают во владение медальон, знак на котором совпадает с отметиной на руке Врат. Души могут проникать обратно в наш мир лишь тогда, когда отметина медальона совмещена с отметиной Врат. Но для вас… гм, для вас медальон еще более опасен. Ведь вы — проводник самого Самуила. Самая меньшая степень защиты, что вы можете себе обеспечить, — это снять медальон, запереть его и никогда — никогда! — не надевать, хотя и этого может оказаться недостаточно.

Слова ее для меня не такой уж сюрприз, как могло бы статься. Я и так уже инстинктивно знала, что медальон каким-то образом связан с обратным путем для Самуила. Но все же это новое доказательство порождает вопрос, что давно дразнил самые темные части моего разума. Тот, что до сих пор я не смела высказать вслух.

— Мадам, я кое-чего не понимаю. Даже если бы я носила медальон, то как Самуил может проникнуть в наш мир? Он ведь всего лишь дух, верно? Бесплотный дух. Как бы он передвигался в нашем мире без тела?

— А вот это, моя дорогая, уж и совсем просто, — мадам Беррье сжимает губы в тонкую строгую линию и лишь потом продолжает: — Он использует тебя — твое тело.