Прощанье с Родиной (сборник)

Небо в алмазах (1) Литературный «рассказ», а к нему 33 комменария

We would like to commission a short story from you to be inspired by the quotes from Checkhov that are attached to this letter. We do not expect you to write in the style of Сhekhov, just to use these ideas as inspiration for your own./Мы бы хотели, чтобы вы сочинили рассказ, вдохновленный цитатами из Чехова, которые прилагаются к этому письму. Мы не ждем от вас написания в стиле Чехова, просто используйте эти идеи как вдохновение для вашего собственного сочинения.

Фрагмент письма, полученного литератором Гдовым из-за границы. Перевод со словарем для старших школьников Евг. Попова.

«Что прикажете делать с человеком, который наделал всяких мерзостей, а потом рыдает?»[8]

Антон Павлович Чехов (2)

M-me Р.О. Аромат, прижимая кружевной платок к влажному левому уголку правого глаза, синхронно упрекала меня в том, что я бросил ее ровно тридцать три года назад, когда мы с ней оба были жителями города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан.

— Как я сразу не разглядела тогда, что ты — сволочь, — приговаривала она. — Только сволочь могла прислать мне такое наглое прощальное письмо без обратного адреса. И в любовном письме: «прилагаю на ответ марку».

— Ну… это, знаешь, девичьи гормоны. Тебе трахаться хотелось, да и мне тоже, почему нет? Впрочем, ты и сама хороша, ты зачем мне запустила в комнату живого петуха? — мирно возражал я, терпеливо ожидая, когда минутный минор этой новой русской дамы пройдет, и она опять станет веселой, раскованной и энергичной.

Дело в том, что мы уже выпили немного дорогущей (3) водки «Русский стандарт» из бара Розалии Осиповны. Она смешивала водку с апельсиновым соком, добавляя в хрустальный бокал ровно по два кубика льда, так ее, видать, в Америке научили. Я же просто хряпнул (4) полстакана под соленый огурец. Розалия Осиповна Аромат за эти годы все-таки овладела искусством солить огурцы, а раньше так ничего не умела, кроме того, чтобы трахаться и плавать за деньги с аквалангом по сибирским подземным озерам в карстовых пещерах. Розалия Осиповна была тогда правоверная комсомолка, спортсменка и пловчиха. Звали ее, как и сейчас, Розой, но фамилию она носила совершенно другую, а какую — я никак не мог теперь вспомнить. Не то Кукушкина, не то Христанюк (5). Слабая у меня теперь стала память: склероз, отложение солей, подагра, повышенное кровяное давление, гастрит, простатит, звиздец (6).

— Пыльная дорога, а за ней кусты,

Подожди немного, отдохнешь и ты, — некстати запел я.

— Чего? — удивилась Розалия Осиповна.

— Это поэта Михаила Лермонтова мысль (7), которую он, в свою очередь, позаимствовал не то у Гете, не то у Гейне. Хайнриха Хайне (8). Русский поэт Лермонтов был по происхождению шотландцем, а немецкий Хайне — евреем. Пушкин — эфиопом, Тургенев — татарином, Лесков — англичанином, Достоевский — поляком, Чехов, естественно, чехом. Пролетарии всех стран соединяйтесь, — объяснил я.

— Ты-то вот кто такой, я до сих пор понять не могу? — присматривалась она ко мне.

— Я? Простой русский парень-интеллектуал, способный на большие дела. В частности, умею возглавить отдел культуры какого-нибудь нового глянцевого журнала. Без политики, с умеренным количеством рекламы и эротики на грани порнографии. С окладом две тысячи пятьсот долларов в месяц.

— А этого ты не видел? — Она сделала неприличный, но красивый и чуть возбуждающий жест. Надо сказать, с годами она мало изменилась. Вот что значит с юности заниматься спортом, а в дальнейшем вести правильный образ жизни, правильно питаться, например. По-прежнему худощавая, стройная, кошачия (9). Одним словом — кошка.

Отец ее, Осип Пинхасович Аромат, родился в Витебске в бедной семье кондитера. Неграмотный, до всего дошел своим умом. Выдавливая из себя по капле раба, вступил в революционеры, знал Марка Шагала, служил в ЧК, где сделал уверенную карьеру и непременно был бы похоронен на Новодевичьем кладбище города Москвы рядом, например, с Хрущевым или Кагановичем, если б его не расстреляли в 1950 году в пылу борьбы с космополитизмом его же коллеги.

Мать ее, Надежда, по фамилии не то Кукушкина, не то Христанюк, тоже была из мещан, тоже была революционеркой. Но ее в революцию привела любовь.

Дело в том, что она служила горничной у одного развратного московского купца-декадента, который дружил с Максимом Горьким, иногда спьяну подбрасывал денег на революцию, был спонсором высокохудожественного Станиславского, но сам жил в своем громадном дворце, расположенном на московской улице Малая Дмитровка, крайне неопрятно — и нравственно и физически. Не пропуская ни одной юбки, он одновременно гордился тем, что именно в этом же доме останавливался Чехов перед своей знаменитой поездкой на Сахалин для воспевания тяжкой доли тогдашнего российского трудового и криминального народа. Он и к горничной лез, подглядывал за нею в ванной, решительно не понимая, отчего это она ему не дает, хотя он предлагает ей за этот простой акт соития неплохие деньги. Буржуй (10), одуревший от денег и водки, так и не понял, что на свете бывает не только похоть, но и настоящая любовь. Он лишь презрительно расхохотался бы, если узнал, что его горничная Надя влюбилась в морильщика тараканов и клопов, которые в изрядных количествах водились в его грязном доме, отчего терминатор (11) вызывался сюда регулярно, отчего и случилась любовь. Шло время, в доме купца вечно играло механическое пианино, было шумно, весело, но настоящего счастья не было, и он повесился в городе Ницце (или его повесили большевики, есть и такая версия). Повесился, оставив напоследок странную записку, цитату из юношеского графоманского стихотворения своего друга Максима — «Прощай, я поднял паруса и встал со вздохом у руля». Но тогда он был еще жив, когда горничная Надя, однажды отдыхая после секса, вдруг прониклась пролетарской нетерпимостью, отчего и предложила маленькому тараканщику Осе:

— А давай-ка мы его, на хрен (12), отравим зоокумарином (13) раз и навсегда, этого жирного борова, ему сегодня будут варить холодец, и я смогу подсыпать туда отравы, сколько требуется.

Подпольщик и будущий чекист Осип Аромат сурово покачал головой:

— Нет, Надюша, революцию нужно делать чистыми руками. Думаю, что этот гад скоро и сам подохнет. А не подохнет сразу, так будет обречен на уничтожение, как и всякий эксплуатирующий класс.

Так оно, собственно, и случилось.

— Смотри-ка, а ты оказалась в полной сохранности среди тревог и забот мира. Коммунизм разрушился, СССР распустили, террористы нас каждый день взрывают при полном сочувствии прибабахнутых (14) левых интеллектуалов. А ты еще краше стала. Раньше-то, признаться, была немножко страшненькая, в очках. У тебя сейчас контактные линзы, что ли? — спросил я.

— Линзы, — кратко ответила она, думая о чем-то своем.

Розалия Осиповна в постперестроечное время (15) успела пожить в Израиле, Италии, Англии, Франции, Америке, но ей нигде не понравилось, и теперь она вернулась на горячо любимую ею родину вдовой знаменитого русско-французского авангардиста, которого она в свое время и вывезла из СССР на Запад, предварительно вернув себе исконную фамилию и доказав туполобым большевикам, что она, бывшая Кукушкина (или Христанюк), а ныне сионистка Аромат имеет право эмиграции на свою историческую родину. Она участвовала в демонстрациях, пикетах, смело пела властям в лицо «Днем и ночью не устану повторять, отпусти народ мой (16)!» В «совке» (17) художника, естественно, не признавали, он дважды лежал в психушке, хотя некоторые злые языки поговаривали, что не без оснований. Был он большой эксцентрик. В первую брачную ночь велел постелить им вместо простынь грязные скатерти с пиршественного стола, а задолго до смерти, на их роскошной вилле в старинном городке Бер-лез-Альп, каждый день, пообедав, пугал жену, что он уйдет в монастырь, жена плакала, опасаясь еще и того, что полоумный завещает этому монастырю и все свои крупные деньги. Иногда Розалия Осиповна думала, что он, скорей всего, латентный гомосексуалист, и от этого плакала еще горше. Все на свете кончается. Сейчас его работы стоят миллионы, а она снова дома. Здравствуй, обратно (18), родина! Здравствуй, милая столица Москва!

— А почему ты на мне все-таки не женился тогда? — прямо и злобно спросила Розалия Осиповна.

— Ну представь ты себе, ты ведь сейчас уже вроде бы крепко стоишь на земле. Ну, было бы такое поэтическое венчание, а потом — какие дураки, какие дети! — попытался сострить я.

— Какие еще дети? — не поняла Розалия Осиповна.

— Ну, это, фигурально выражаясь, мы с тобой.

— А дураки кто?

— Тоже мы с тобой.

Розалия Осиповна усмехнулась и медленно закурила сигарету «Вог» с ментолом.

— Нет, ты ведь из тех, про кого русская пословица говорит: «Дурак-дурак, а мыла не ест».

— Я недавно узнал другой вариант этого изречения. «Слепой-слепой, а мыла не ест», — сказал я.

— Вот я и говорю, что ты — сволочь. Ты прекрасно знал, что я воспитывалась в приюте для детей «врагов народа», где меня дразнили все. Даже маленький крошечный школьник по фамилии Трахтенбауэр, начитанный негодяй, сын японского шпиона (19), предрекал мне, что я никогда не выйду замуж. Я часто страдала диареей, и тогда он, кривляясь, цитировал откуда-то: «барышню продразнили (20) касторкой, и поэтому она не вышла замуж». И тем не менее ты так подло со мной поступил, скрывшись в неизвестном направлении. Какие жестокие люди русские, и ты в том числе! Правильно, что вас взрывают чеченцы.

— Ах ты, сука! — возопил я. — Правильно нас взрывают? А в Израиле, а в Испании, а World Trade Center, а «Норд-ост», а школьников террористы расстреляли в Северной Осетии? Трахтенбауэр, по-твоему, русский? Осетинские дети тоже русские? Мои предки по отцу, например, были кетами. Знаешь, такую национальность? Кеты, или енисейские остяки, самое что ни на есть коренное население Сибири, нас было больше, чем американских индейцев, с которыми мы состоим в родстве, а теперь осталось 1204 человека, включая меня. Да, я был дурак, но теперь поумнел и полагаю, что в России русские или вообще все, или — никто, и что все разумные люди должны жить в мире, если хотят вообще жить, а не подохнуть в одночасье во имя своих идеалов.

— Не сердись, дорогой. — Она мягко коснулась жестким пальцем моего пылающего уха. — Я пока еще не Ванесса Редгрейв, покровительница красивого террориста Ахмеда Закаева. Признаюсь, я была не права, и Бог меня за это накажет. Прости, но чего не наговорит женщина в запальчивости. А я была и остаюсь женщиной, — демонстративно подчеркнула она.

— С этим никто не спорит, — буркнул я. — А только вот и мой сосед, портной Лазарь Пафнутьич, в запальчивости всегда вопил, когда у него жена отбирала получку (21): «Когда я женился, я стал бабой»! А вот я бабой (22) не стал? Как ты думаешь, почему?

— Ну, скажи, почему, если ты, конечно, в этом так уверен, — улыбнулась она.

— В чем?

— В том, что не стал бабой. Ведь механизм твоей истерики типично женский, не спорь, я за эти годы стала неплохим психологом.

— С твоими деньгами кем угодно можно стать неплохим, — дерзил я. — Я бабой не стал, потому что на тебе не женился. Я до сих пор, кстати, не женат.

— Ну, не женат ты, допустим, лишь потому, что последняя жена тебя наконец-то выгнала, не желая более терпеть твоего несносного характера. Ты не думай, я, разумеется, справки о тебе навела, о будущем своем гипотетическом служащем.

— Да, быстро вы научились у капиталистов обижать трудовой народ (23), — сказал я.

— Кто это «мы»?

— Новые русские.

— Но ведь я — еврейка, — засмеялась она.

— Одно другому не мешает, — угрюмо отозвался я.

Потому что разговор совершенно зашел в тупик и дела мои были плохи. Поздний ребенок «незаконно репрессированных» (24) старых большевиков (25). Сирота. Комсомолка. Сэлфмэйдвумен (26), зарабатывавшая себе на жизнь аквалангом. Диссидентка. Эмигрантка. Богачка. Как мы трахались с ней тогда весело и культурно, когда оба жили в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан! Оба жили. Она — в студенческом общежитии Педагогического института, я — в теплой квартире с громадной библиотекой, доставшейся мне от благополучных советских родителей, обывателей, которые всю жизнь всего боялись и лишь качали седыми головами, слушая мои юношеские крамольные речи: «Болтал бы ты поменьше, а то тебя свяжут, и нам не уйти» (27). Которых я потерял, равно как и квартиру, равно как и родину. Потому что СССР был моей родиной! I was born in USSR (28). А теперь ничего из вышеперечисленного нет, а есть только старость и Розалия Осиповна Аромат. Ах, как нам нравилось тогда делать ЭТО на моем балконе ранним утром, когда весь советский трудовой народ шел на работу строить коммунизм!

— И все-таки, зачем ты пустила в мою комнату живого петуха, пользуясь тем, что мой ключ всегда лежал под ковриком? — вспомнил я.

— Мы с девчонками из общаги (29) думали, что ты оценишь эту нашу шутку. Мы стащили на рынке петуха и думали, что это будет очень смешно, когда ты придешь домой, а дома у тебя — живой петух.

— Недолго он был живым, — отозвался я.

— То есть как это? — округлила она глаза.

— А то, что я его зарезал и съел, сварив в кастрюле.

— Зачем?

— Не зачем, а от чего. От нервности. От того, что, — я запел, — «целый день играла музыка, затянулся наш роман» (30). От того, что я терпеть не мог коммунистов, но все же пытался стать советским писателем. От того, что я ненавидел идиотскую фразу о том, что мы еще увидим небо в алмазах. И если бы я не съел петуха, то ты бы схавала (31) меня, как своего художника. Схавала, высосала и выплюнула.

— Ну и дурак. Дурак и сволочь.

Она снова прижала кружевной платок к влажному глазу, на этот раз — правому. А я прижал ее к себе. От нее исходил еле ощутимый аромат. Мы с ней оба погрузились в сладкие дремы. Розалия Осиповна Аромат, акула издательского бизнеса, затеявшая в Москве новый глянцевый журнал без политики, с умеренным количеством рекламы и эротики на грани порнографии! Розалия Осиповна, ты такая славная. Я тебя люблю. Я тебя, Роза Кукушкина (или Христанюк), всю жизнь любил, мля буду (32)!

Она как будто угадала мои невольные мысли.

— Я тебя тоже всегда любила, — закрыв глаза, с трудом выговорила она.

Но потом тихо добавила:

— Однако на работу в свой журнал я тебя все-таки не возьму. Не сердись, дорогой, но боюсь — с тобой будет слишком много проблем.

И она снова сделала красивый, но неприличный жест. Я опешил. Над Москвой сгустилась ночь, лишь ярко горели кремлевские звезды. Кругом торжествовал дикий капитализм (33), но мне уже было все равно.

— Мы еще увидим небо в алмазах, — сказал я.

P.S. Комментарии, составленные литератором Гдовым, для того, чтобы облегчить жизнь всем читателям этого литературного «рассказа»

(1) финальная фраза из пьесы Чехова «Дядя Ваня»

(2) А.П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Т. 17, стр. 51. Записная книжка II. Москва, 1980, издательство «Наука». Все остальные чеховские слова и фразы цитируются по тому же изданию.

(3) дорогостоящий, оттенок просторечия

(4) выпил, просторечие, грубовато

(5) простые русская и украинская фамилии

(6) конец, финал. Крайне грубо. Неприличное слово нарочито абсурдно венчает перечень болезней персонажа рассказа

(7) искаженная цитата из стихотворения Лермонтова «Из Гете». Буквально:

«Не пылит дорога,//не дрожат листы…//Подожди немного,//отдохнешь и ты…»

(8) немецкий выговор имени Гейне

(9) мой неологизм, то есть «кошкообразная»

(10) советское клише. Более резкое, чем просто «буржуа»

(11) по аналогии со знаменитым американским фильмом, где играл Шварценеггер

(12) умеренно нецензурное междометие

(13) отрава для уничтожения грызунов

(14) одуревших

(15) после 1985 г.

(16) шлягер диссидентов-«отказников» тех лет. Обращение к фараону, продолжение — «Отпусти народ еврейский на родину свою»

(17) презрительное наименование СССР

(18) вместо «снова». Нарочито неправильно, вульгарно

(19) естественно, что псевдошпиона

(20) дали прозвище, которое держалось долго

(21) зарплата. Просторечие

(22) есть русская идиома «обабился», то есть потерял мужскую лихость, стал похож на женщину

(23) ерническая фраза, штамп советской пропаганды

(24) советский штамп-эвфемизм 60-х годов, сводивший массовый советский террор к отдельным случаям репрессий

(25) советский штамп. Первое поколение революционеров, почти что соратников Ленина

(26) не знаю, как это объяснить. Это слово вошло в современный русский язык — самасебясделавшая баба

(27) сибирская народная поговорка. «Не уйти: мы не сможем скрыться, когда тебя арестуют за антисоветскую болтовню»

(28) Это по аналогии со знаменитой американской патриотической песней «I was born in USA»

(29) подруги, жившие с ней в одной комнате общежития

(30) неточная цитата из знаменитой песни Булата Окуджавы

(31) съела, сожрала, грубовато-просторечно

(32) грубая, полупристойная клятва. Буквально «Я буду считаться шлюхой, если это не так»

(33) вообще стиль этого (этой) short story — реализм, иногда даже натурализм, переходящий в абсурд и возвращающийся обратно. Речь персонажей — живая с вкраплениями штампов. Рассказ = «рассказ». О людях. Как доктор Чехов прописал! «Постмодернизмом» тут и не пахнет.