Прощанье с Родиной (сборник)

В поисках утраченной духовности

А ты, кто с верой и любовью о Христе прочитаешь эти строки, и, может быть, найдешь в них что-нибудь полезное себе, принеси сердечный вздох и молитву о душе, много пострадавшей от волн греховных, видевшей часто перед собою потопление и погибель, находившей отдохновение в одном пристанище: в исповедании своих грехопадений.

Св. Игнатий (Брянчанинов)

Крылья у народа есть, а в умениях и знаниях ему надо помочь.

Александр Блок

Литератор Гдов вышел из ресторана «Бавария» в первом часу ночи. Жалея, что не прихватил в кабаке зубочистку, запустил палец в рот, чтобы поковыряться в зубах после обильного ужина, где наличествовали красная рыбка, свиная нога, нефильтрованное бочковое пиво и еще много чего вкусненького. Тверская улица в районе Триумфальной площади, где стоит памятник поэту Маяковскому и пронзительным волчьим светом сияет ресторан «Пекин», жила своей обычной жизнью. «Сколько еще горя за каждым освещенным российским окошком», — вздохнул литератор.

Ульяна Владимировна Лифантьева-Горчакова, 1964 года рождения, тонкая персона, временно выселенная мужем на дачу, потому что у нее начался запой, сидела на втором этаже их скромного загородного строения в так называемой каминной зале. Смотрела телевизор, читала газету с оторванной первой страницей. К красивым ногам дамы, пока что не обезображенными артритом, перманентно притиралась толстая Кысенька. Усатая и тоже красивая черная кошка, чьи зеленые глаза то вспыхивали, то гасли в зависимости от того, что в тот или иной момент показывали по телевизору в полутьме. Хозяйка отпихивала кошку босой пяткой и наливала себе на донышко тяжелого стакана еще чуть-чуть виски «Ballantine’s». Из литровой бутылки, крадче от мужа купленной в «Tax free shop» аэропорта Шарм-эль-Шейх (Египет) непосредственно перед тем, как их чартер сначала взлетел, а потом и приземлился в аэропорту Домодедово (Москва). Содовой или какой иной воды не добавляла, пила мелкими глоточками.

По телевизору, как обычно, пели и плясали размалеванные хари, острили остряки, анализировали аналитики, а то и сам Президент ехал с визитом или важное чегой-то говорил своему усталому народу. Ульяне Владимировне на все это было начихать.

Она подошла к окну, но ничего особенного там тоже не увидела. Дивный вид на холмистое лесное пространство ныне занимала недостроенная вилла удачливого столичного таможенника, который, по его словам, строил точно такую же «фазенду» в городе Сочи, на своей малой родине. Совершенно не заботясь о том, что его когда-нибудь посадят. А вдруг не посадят? Справа высился стильный замок знаменитого театрального режиссера, разбогатевшего от честного труда на благо эротики. В созданном им театре, где любой платежеспособный человек мог увидеть живые гениталии обоего пола даже в пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор», ставшей в этом году хитом сезона. Прямо перед Ульяной Владимировной торчала огромная задница соседки Кодзоевой, чье туловище склонилось над огородными грядками. Как на рисунках японского художника Хокусаи, открывшего утерянный европейцами секрет обратной перспективы.

Раньше все же было веселее, когда Ульяна Владимировна родилась в крупном городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. Много читала, писала стихи, провела зарю своей туманной юности на улице Коммунистический тупик, бывшая Лагерная, бывшая Августа Бебеля. Дочка рабочей сироты Кати со станции Ф. Восточно-Сибирской железной дороги, где мещане пасли коров прямо на виду железобетонного Ленина. Дочка городского стиляги Вовика, который, в свою очередь, являлся отпрыском крепкого партийного хозяйственника Лифантьева, который и сам когда-то вышел в масштабные люди из колхозников, всего добился своим трудом. Зато Вовик рос подонком с детства. Пил, курил, хулиганил, играл на джазовых инструментах. Вот отец и заставил его, опасаясь скандала, жениться на забеременевшей от сына-подлеца Катьке. Со скандалами тогда было строго, не то что сейчас, когда духовность упала до нулевой отметки, но, к счастью, пока еще эту отметку не перешла, есть еще надежда. Мама Вовика невестку, «деревенскую сучку, сгубившую домашнего чистого мальчика», ненавидела, а то как же иначе? Вовика все же посадили на два года, несмотря на именитого папашу. Ордена из драгметаллов, которые он скупал у ветеранов, ему бы еще простили, но он в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести публично утопил в реке Е. дорогостоящую аппаратуру конкурирующей с его джазом рок-группы «Кедровые голоса». А лидера группы, тоже подонка, но сына самой Ефросиньи Матвеевны Дукеевой из крайкома КПСС, еще и бил ногами, повалив около городского памятника тоже Ленину. На суде молодой человек плакал, сотрудничал со следствием. На вопрос «Куда вы дели синтезатор?» дрожащим голосом ответил: «Предал воде». С зоны Вовик не вернулся. Вернее, вернулся, но не домой, а стал жить на всем готовом у другой женщины, золотозубой лунноликой таджички Акме, метрдотельше ресторана «Север». Папашу он теперь не боялся, тем более что дела старого Лифантьева после посадки сына пошли ни шатко ни валко, самого чуть не замели за хищения при строительстве важной автомагистрали, где он уменьшал на 10 сантиметров слой щебня, потребного для создания качественной дорожной подушки. А вместо калиброванного песка использовал обычный, из ближайшего карьера, расположенного около кладбища Бадалык.

Перед отправкой на пенсию этот, в сущности, добрый человек все же успел «сделать» для невестки и внучки однокомнатную квартиру. В упомянутом Коммунистическом тупике, на окраине, в местных Черемушках, где окрестные бабы вместо «писать» говорили «сикать», а сосед Чайкин, сидя на балконе в майке, с бутылкой и баяном исполнял песню следующего содержания:

Мы с миленком целовались В кукурузе с викою. — Подержи мой рыдикюль, А я пойду…

(тут он делал паузу и заканчивал со счастливым смехом)

…попью воды.

Светлая память старшему Лифантьеву, не вписавшемуся в «перестройку» и умершему от цирроза печени, светлая память и беспутному Вовику, тоже оказавшемуся на том свете по случаю передозировки «винта» и героина. Спаси их Господь, ибо не ведали, что творят, а если и ведали, то ничего другого делать не могли и не умели. Матушка Ульяны Владимировны вышла замуж за отставного Фрола Козлова, который намекал, что в прежней жизни был подполковником «внешней разведки». Развела с ним сад на шести сотках, полученных молодоженами от завода «Изоплит», где они оба трудились. Супруги были счастливы, но девушка, в семнадцатилетнем возрасте покинувшая родной город, никогда больше ими не интересовалась. Равно как и они ею.

Ульяна Владимировна, получившая в Москве высшее образование, но по специальности не работавшая ни одной секунды, насыпала Кысеньке в миску кошачьего корма «Royal canin persian». Животное весело захрумкало этими твердыми, коричневыми, дурно пахнущими катышками. Ульяна Владимировна сделала себе бутерброд с черной икрой, снова хлебнула из стакана, снова взялась за газету.

…уважаемый кинорежиссер Никита Михалков, сын Михалкова, уехал в Африку. Хорошо бы насовсем, — брезгливо подумала Ульяна, считавшая фильм «Сибирский цирюльник» китчем. Телевизионный ведущий Владимир Познер на паях с братом Павлом открыл в Москве французский ресторан, где едят лягушек и устриц. С Владимиром она не была знакома, а вот брата его, хорошего мужчину, иногда встречала на просмотре элитарных документальных фильмов в Доме приемов нефтяной компании «Юкос». Том самом некогда национализированном большевиками особняке, откуда, как гласила расположенная на фасаде здания мемориальная доска, Зоя Космодемьянская ушла на фронт сжигать фашистские конюшни.

— Сколько все же дадут Ходорковскому? Или Президент его уже простил и только я этого не знаю? — громко спросила она.

«Сумма претензий к «Юкосу» составляет на сегодняшний день 3,4 миллиарда долларов. Если новые однодолларовые купюры тесно поставить на ребро, то общая их длина составит около 340 километров. Что трижды является длиной окружной дороги, которую построил градоначальник Москвы Юрий Лужков, жена которого, как обладающая капиталом в 1,1 миллиарда «зеленых», тоже вошла в список миллиардеров журнала «Форбс».

— Хороший человек Ходорковский в очках, — умилилась она и с удивлением обнаружила, что внизу ее живота вдруг шевельнулось какое-то живое чувство к опальному олигарху.

Решила закусить сельдереем.

— Ведь в его терпком вкусе действительно что-то есть. Не зря, ой не зря назвали его корнем жизни. Кто назвал? Кому? Когда? Неизвестно.

«Сложен эмоциональный мир женщины», — читала она про некую Соньку, она же Урсула Бартон, «малозаметный персонаж с немытыми волосами и довольно неряшливой наружностью». Сонька тоже была офицером внешней разведки СССР, как и отчим Ульяны Владимировны, но в отличие от последнего не спалилась, а многие годы успешно шпионила в Великобритании. Да так ловко, что английские чекисты так и не сумели ее отловить, померла в Берлине. Еще новость — преподобный Варнава Ветлужский по удалении из Великого Устюга, где он когда-то родился, прибыл в одно пустынное место на берегу реки Ветлуга, где предался строгим подвигам отшельничества…

— А вот хорошо бы его трахнуть, этого святошу! — раскраснелась и размечталась она. После чего перекрестилась: — Прости, Господи, не ведаю, что творю.

— Феминистки вы, феминистки, — бормотала она. — Как же я ненавижу вас, вонючих дур, страдающих всеми мыслимыми и немыслимыми видами женских болезней.

«Чем больше бескорыстной поддержки вы окажете нуждающимся, тем позитивнее будут перемены в вашей жизни».

— Это точно! — умилившись, она принялась гладить свернувшуюся клубком Кысеньку. Кыся блаженно мурлыкала. Квакал телевизор. И всем было хорошо ровно до того времени, пока Ульяна Владимировна вдруг не наткнулась в газете на поразившую ее информацию о том, что в России наконец-то разрешили использовать для продуктов питания некоторые генетически модифицированные сельскохозяйственные культуры. Один сорт риса и сахарной свеклы, три сорта сои, два — картофеля, шесть — кукурузы.

— Что такое генетически модифицированный продукт? — мучалась она. — Приведет ли он меня к смерти раньше, чем я умру сама, или наоборот?

«И вот однажды, из-за экономических трудностей переходного периода вышел приказ уничтожить всех медведей. Их отвезли за город, расставили клетки на пустыре, прибыл отряд милиции. Когда большую медведицу ранили в голову, она поднялась на задние лапы, стала реветь и рвать лапами прутья клетки. Многие милиционеры плакали».

— Гады! Гады! — заколотила она кулачками по тяжелой керамической поверхности стола-трансформера, украшавшего «каминную». — Какие гады все вокруг кругом: убивают и плачут, плачут и убивают!

Слюнка бешенства запеклась в уголках ее губ, но Ульяна Владимировна сумела обуздать себя и мужественно продолжила чтение.

«…столетний хирург Федор Григорьевич Углов утверждает, что два раза в неделю обязательно занимается сексом, а вот феноменальная женщина из Краснодара Зинаида Баранова, по ее словам и свидетельствам очевидцев, четыре года живет без пищи и воды. Женщина считает, что клетки ее тела научились питаться так называемой неосажденной энергией солнца и преображать ее в необходимые организму питательные вещества».

Ульяна Владимировна сказала:

— Теперь я на небе и пишу вам с того света, чтобы подтвердить то, что всегда знала — жизнь вечна!

А ведь она не всегда так думала, потому что долгое время не думала вообще. Тонкая персона, странный продукт генетически модифицированного коммунистами советского народа, она сначала просто жила, как цветок или овощ, веря в свою счастливую звезду, поступив в один из Московских педагогических институтов, который, естественно, стал после перестройки университетом. Умная, там она училась очень плохо, зато по-прежнему много читала, что ей в дальнейшем ну никак не пригодилось. Была она до сих пор красива, чего уж там скрывать! Тонкая талия, объемная грудь, крест на этой груди, кукольное личико с капризной стрелкой узких губ. На излете советской власти, когда за валюту еще сажали, она всерьез подумывала, не стать ли ей валютной проституткой? Но тут в нее влюбился недоучившийся физик, вечный студент Юрий Горчаков, из недобитых дворян, старше ее на десять лет, который работал дворником, ходил в церковь, пил портвейн, распространял «самиздат» и мечтал написать продолжение романа Джорджа Оруэлла «1984». Она тоже распространяла «самиздат» и даже сочинила широко известное в узких кругах стихотворение «Коммунисты — палачи». Их бы, глядишь, посадили, но тут грянули новые времена и после хождений «на Пушку» и противостояний с «совками» на Васильевском спуске Юрий вдруг принялся скупать дачные участки и расселять коммунальные квартиры, отчего и стал важно именоваться риелтором.

Шли годы. Юрий Илларионович научился вкалывать, имел даже свою собственную риелторскую фирму, но детей у них, увы, не было. Детей у них, увы, не было, не было, не было. Был, правда, один случай, когда они имели возможность оставить ребенка, но они этот случай перенесли на обеспеченное будущее, а такого будущего не бывает никогда. Зато они владели теперь прекрасной трехкомнатной квартирой в спальном московском районе, недвижимостью в поселке богатеев «Княжий лес», автомобилем «Peugeot 347» 1999 года выпуска. А вместо ребенка у них появилась Кысенька. Ульяна Владимировна, годами предоставленная самой себе, жила свободно, как ветер или трава. Она посещала выставки, премьеры, вернисажи, презентации. Ее знали в Москве как доброго спонсора, иногда способного купить работу начинающего художника за 200–300 баксов. Выпив, она чувствовала себя еще увереннее, еще свободнее. Она наслаждалась этой уверенностью, этой свободой. Как птица — чайка или цапля. Как кошка, которая, живя в чужом людском мире, на самом деле имеет свой собственный космос, находящийся в другом измерении. Примечательно, что Ульяна Владимировна никогда не изменяла мужу, несмотря на множество лестных и выгодных для нее предложений. Бывшего диссидента это, в общем-то, устраивало, он приходил в бешенство лишь тогда, когда она тихонько запивала. Жизнь риелтора-демократа сложна, но он, надо отдать ему должное, был вовсе не фрайер в обмотках, умел вертеться, чтобы жить. Гуси ему крышу не проломили, как образно выражается постсоветский народ. Ему несколько раз угрожали в начале конца перестройки, а однажды прямо в офисе, ночью, связали по рукам-ногам, заклеили скотчем ротовое отверстие, вычистили сейф. Так закалялась капиталистическая сталь. Он ей тоже никогда не изменял. И вообще, они любили друг друга, а кто скажет, что этого не может быть, тот сам дурак. Просто счастье их хоть и существовало, но было размытым, призрачным, зыбким, как размыто, призрачно, зыбко практически все вокруг, вопреки чаяниям трудящихся и бездельников, случайно избегнувших коммунизма.

Ульяна Владимировна, когда напивалась, много думала о том странном времени, когда газеты шалели от собственной дерзости, как комары, напившиеся крови, а денег ни у кого еще не было. Хорошо было бы вернуть то время, может, у них тогда все же родился бы ребеночек? Девочка, например, и было бы ей сейчас лет шестнадцать. Сколько бы пришлось переволноваться, чтоб она не встретила на жизненном пути дурного человека, не загубила бы по неопытности свою жизнь!

А Кысенька возникла внезапно, придя из своего параллельного мира и остановившись на пороге мира людского. Отчаянно мяукавшего котенка на слабых лапках ввели в квартиру, напоили молоком из блюдечка. Котенок безмятежно заснул на старом свитере. Кошку стерилизовали. Больше она никогда не была на улице.

А Ульяна Владимировна вот никогда не лежала в дурдоме и туда даже совершенно не собиралась. Запои ее были редкими и мирными. Пила она «по чуть-чуть», валялась в постели, читала газету да смотрела телевизор, иногда с ним разговаривая. Вот и все! И ей действительно было непонятно, отчего, собственно, так уж бесится муж. Орет противным голосом, бегает, коротконогий и пузатый, по квартире, вздымая слабые кулачонки, называя ее сукой, паразиткой, алкоголичкой.

В ответ она тоже выпускала когти. Он испортил ей жизнь и зарабатывает слишком мало, чтобы так вот нагло себя вести, это пожилое ничтожество, хам, импотент с выпученными от глупости глазами, как оловянные плошки. Женщины многое чего могут сказать, если им этого сильно хочется.

Он же в ответ, пыхтя от злобы, но принципиально не желая ее бить, лишь повторял, уныло, как эхо, что жизнь сложна, а Ульяна — паразитка, вечно существующая на чужие деньги, впадающая в запой именно в тот момент, когда он все силы отдает тому, чтобы выйти на следующую ступень богатства. Как таможенник, режиссер, Кодзоева или электрон. Где на этой ступени они вообще думать забудут о деньгах, а так она зазря сгубила в нем великого человека, низведя демиурга до уровня жлоба, вечно рыскающего в поисках презренного металла для обеспечения ненавистного ему образа жизни. «Ничтожество, говнюк, что ты можешь знать о жизни?» — хохотала пьяная жена. И так далее. Многие из читающих эти строки понимают, о чем я говорю, а кто не понимает, тому уже ничего не объяснишь.

«Теперь я на небе и пишу вам с того света, чтобы подтвердить то, что всегда знала — жизнь вечна!»

Она снова повторила эту, прямо надо сказать, глупую, напыщенную, стилистически безграмотную фразу. Она глубоко вздохнула, оглядевшись по сторонам. В «каминной» было чисто, уютно. В углу висели иконы — Божья Матерь, Серафим Саровский, Валаамские Святые. На стене, обитой «вагонкой», распласталась белая медвежья шкура с черными когтями. Из древнего приемника «Телефункен» лились звуки моцартовского «Реквиема» (старая долгоиграющая виниловая пластинка). Ульяна Владимировна всегда была большая чистюля и аккуратистка, запрещала мужу есть дома арбуз — ведь от арбуза на пол падает слишком много черных скользких семечек. Все у нее сверкало — и окна, и посуда, и душа, и мысли. Вот только духовность была утрачена.

— Пора, мой друг, пора со всем этим кончать, — сказала Ульяна Владимировна.

Кошка настороженно заглядывала ей в глаза. Ульяна Владимировна спустилась в цокольный этаж. Взяла в кладовке новенькую бельевую веревку. У них там, в цокольном этаже, была еще и сауна. И даже мини-бассейн, представьте себе, имелся, размером с громадную ванну. Чего было не жить? Она снова поднялась в «каминную». Веревка оказалась коротковатой, и она поставила стул на стол. Она вдохнула. Она выдохнула. Она в последний раз вздохнула и…

— Ты че же это, курва, делаешь? — вдруг гневно и внятно зашипела изогнувшаяся дугой Кысенька, сверкая горящими своими очами и сбросив, наконец, привычную маску не говорящего по-русски животного. — Ты че, совсем разума лишилась, падла? Че те все мало? Какая такая духовность? Че вам всем всегда всего мало, засранкам и засранцам? Ты че, забыла, чему тебя учил Игнатий Брянчанинов? Грехи смертные, делающие человека повинным вечной смерти или погибели: гордость, презирающая всех, требующая себе от других раболепства, готовая на небо взыти и уподобиться Всевышнему, несытая душа, или Иудина жадность к деньгам, не дающая человеку и минуты подумать о духовном, зависть, доводящая до всякого всевозможного злодеяния ближнему, гнев непримиримый и решающийся на страшные разрушения, леность или совершенная о душе беспечность, нерадение о покаянии до последних дней жизни и, наконец, отчаяние или противоположное чрезмерному упованию на Бога чувство в отношении к милосердию Божию, отрицающее в Боге отеческую благость и доводящее до мысли о самоубийстве, — бубнила кошка.

Ульяна Владимировна опешила. Ульяна Владимировна покачнулась. Она успела заметить, что окно каминной вдруг затянуло сияющей пеленой, где в размыве небесного света внезапно прорисовалась церковь — белая над темной водой. И кротко взирал на бедную самоубийцу светлый лик нерожденного ребеночка, агнца Божия, призванного спасти мамочку. Сверкнула молния. Ударил гром. Видение исчезло. Ульяна Владимировна рухнула со стула через стол на пол.

Но, к счастью, совершенно не повредилась, получив лишь небольшой синяк, который ей легко было запудрить, прежде чем настала пора объясняться с мужем. Пол, во-первых, был затянут толстым и упругим паласом, поверх которого были постланы китайские тростниковые циновки-татами. А во-вторых, Ульяна Владимировна потом утверждала, что во время планирования тела на пол она вдруг на мгновение обрела крылья. Теперь она совершенно не употребляет алкогольные напитки, но раз в месяц до одури накуривается марихуаной, после чего блюет.

— Да, сколько еще горя за каждым освещенным российским окошком, — повторил Гдов, одной рукой ковыряющий в зубах, а другой придерживающий в кармане тощую пачку российских денег, только что полученных им от издателя в ресторане «Бавария» за этот духоподъемный рассказ. Литератор не стал ловить такси, а решил прогуляться, подышать еще немного таким бодрящим ночным московским воздухом. И зря. Около самого дома к нему привязались двое ментов, спрашивая документы. Он им ответил дерзко в том смысле, что сначала пусть они предъявят свои. Менты повязали писателя и закрыли его в вытрезвителе. А наутро уж и этих небольших денег при нем не оказалось. Не было, не было, не было ничего.