Прощанье с Родиной (сборник)

И он уж больше никогда не водил компании с Духами и не встречал на своем жизненном пути Карла Маркса, Ленина, Сталина.

И он стал с того памятного предновогоднего дня очень лучшим человеком, как выразилась про него в одной из своих передач новая телезвезда по имени Рая с Бирюлева.

Ах, если бы и про нас могли бы сказать то же самое! Про всех нас — про меня, писателя Попова Е.А., про знаменитого персонажа многих других моих рассказов, тоже писателя, но по фамилии Гдов, про вас, прилежный читатель, добравшийся до конца этого текста.

Но вряд ли кто будет столь щедр, чтобы так отзываться о нас. Поэтому нам остается лишь повторить вслед за великим Чарльзом Диккенсом: «Да осенит нас всех Господь Бог своей милостью». На этом и нашей «Рождественской песне» конец, а кто нас слушал — молодец.

Осенит?

Когда упадет Пизанская башня

Когда упадет Пизанская башня

Он был дальновиден.

В законах борьбы умудрен,

наследников многих

на шаре земном он оставил.

Мне чудится –

будто поставлен в гробу телефон.

Кому-то опять

сообщает свои указания

Сталин.

Куда еще тянется провод

из гроба того?

Нет, Сталин не умер.

Считает он смерть поправимостью.

Мы вынесли

из Мавзолея его, его,

но как из наследников Сталина

Сталина вынести?

Евг. Евтушенко

Писатель Гдов стоял под самой Пизанской башней, совершенно не боясь, что она упадет ему на голову. Поздно ему было чего-либо бояться. Кто всю свою сознательную и бессознательную жизнь прожил сначала в СССР, а потом в Российской Федерации, уже практически ничего не боится, даже Пизанской башни, которая — и это ясно всем — рано или поздно, а на кого-нибудь все-таки упадет, вот увидите.

Ведь не случайно же Пизанская башня — самое главное место встречи в вещном мире идиотов всех стран. Как мух на сахар тянет глупых международных обывателей сюда, на Площадь Чудес, Пьяцца деи Мираколи, под эту падающую с XII века фаллосообразную хреновину. Интернационал идиотов. Распивают «Кока-колу», устроившись задницами на огороженной красными флажками зеленой травушке. Вежливо улыбаются, фоткаются, как трахаются, на фоне архитектурной этой дубины. Изобрели для любительских фотосъемок незамысловатую шутку — поддерживать на фотоснимке якобы падающую башню двумя руками. Мещане, дети разных народов. Интернационал мещан. Эх, дубинушка, ухнем! Мирные все такие, благостные. Японцы начисто забыли, как зверствовали во время Второй мировой войны на оккупированных территориях, американцы — что сбросили на них атомную бомбу. Англичане выдали в 1945 году на съедение хищному животному по кличке Сталин казаков и белоэмигрантов, русские виноваты хотя бы в том, что дружно убили своего царя и вот уже почти сто лет терпят на своей земле коммунистов, гэбэшников и всякую другую сволочь, унаследовавшую подлые обычаи красных прародителей нынешнего бардака и беспредела. У французов недолго музыка играла, пустили в свою прекрасную — «о-ля-ля» — страну фашиста Гитлера, работали на его военных заводах. Сами немцы до сих пор очухаться не могут от непонимания того, как так случилось, что они в одночасье одичали и озверели. Индийцы боролись-боролись за независимость, а получив ее, тут же наплевали на заветы Махатмы Ганди. Пакистан атомную бомбу изобрел. Латыши спасли в 1918 суку Ленина и маньяка Дзержинского, доблестно служили в ЧК и ГУЛАГе, поляки подчистили своих евреев, китайцы тоже служили в ЧК, сбросившие цепи колониальной зависимости народы Африки возлюбили автомат Калашникова, айфоны и айпады заменили им прежние ритуальные пляски вокруг костра…

И так далее… «Короче говоря, все хороши. У каждой страны есть свой скелет в шкафу. Негодяи! Предали европейскую цивилизацию! Везде бардак, беспредел, дикость, угнетение, различающиеся лишь процентным соотношением мерзопакости. Но если в Пизе процент говна составляет в нынешние времена 20, к примеру, процентов, то у меня на родине, в РФ, он последние два года явно зашкаливает», — подумал писатель Гдов, стоя под Пизанской башней 6 марта 2013 года…

…А вот 6 марта 1953 писателю Гдову исполнилось ровно 7 лет, 2 месяца и 1 день, когда всей своей огромной, застывшей стране ее власти вдруг сочли нужным траурно сообщить, что вчера вечером, 5 марта 1953-го, в 21:50 по московскому времени наконец-то отмучался и перестал мучить других ее товарищ Сталин. А когда Вождя хоронили 9 марта 1953-го, писателю Гдову стукнуло уж целых 7 лет, 2 месяца и 4 дня. Ведь за эти три дня, прошедшие с момента объявления смерти этого грузиноосетина, до того, как трупу Иосифа местопребыванием определили уже частично занятый его вечно живым коллегой Лениным Мавзолей, писатель Гдов сильно повзрослел, если не сказать больше.

Ибо скорей всего именно эти три дня, которые потрясли страну и мир, оказались главными в его жизни, именно тогда и стал он литератором и латентным антисоветчиком, сохранив подспудную звериную ненависть к коммунизму до самой старости, лысины и седых волос. Ведь писатель Гдов, ребята, до сих пор обладает уникальной способностью мгновенно определить советскую рожу, за какой бы маской она ни пряталась. Западная маска иль восточная, левая, правая, коммунистическая, капиталистическая, космополитическая, почвенная, либеральная — от Гдова, родные мои, не уйдешь, Гдов «совка», как кошка — колбасу, чувствует, как сокол — змею…

6 марта 1953-го Гдов уже умел читать, поэтому известие о смерти главного пахана всея страны его потрясло, но не удивило. Да если б и не умел — о таком эпохальном событии, что Вождь заболел и скоро, видать, окончательно загнется, с утра до ночи бубнило советское радио, представлявшее тогда собой, если кто уже не знает из молодежи, черный картонный круг, висевший на любой квартирной стенке, чаще всего — кухонной. А когда Чейн-Стоксово дыхание вдруг у больного «дядюшки Джо» появилось, опытные люди сразу поняли, что Усатому — крышка…

К марту 1953 года писатель Гдов жил с родителями и бабушкой в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. В доме номер 35 на улице имени растерзанной озверевшими белогвардейцами в 1918-м профессиональной большевички Ады Лебедевой, которая только этой своей мученической смертью и отметилась в истории, не дотянув до 1937-го и других славных советских годов.

Как, например, ее коллега, Раиса Землячка, потопившая в крови сдавших оружие мальчишек — белых офицеров — красный Крым. Или другие кандидаты в Пантеон советской славы, строительство которого осиротевшее без Сталина правительство намеревалось начать немедленно, о чем и издало соответствующее Постановление тут же после его смерти, живо заботясь о будущем номенклатурных трупов даже в дни и часы всенародной и собственной скорби.

Читателю на заметку: главный ПАНТЕОНЩИК, новопреставленный Джугашвили, кстати, был мистическим соседом Гдова, потому что тоже жил на этой будущей улице Лебедевой, дом номер 23, когда царь выслал его перед Первой мировой войной в Туруханский край, да плохо, видать, сторожил. Думаю, что ссучившийся шляхтич Дзержинский, одессит Ягода, карлик Ежов, Лаврений Палыч Берия в пенсне, поэт Андропов и следующие начальники страны сделали бы это гораздо качественнее, случись что. Ну, а чтобы вы не подумали, будто я по своей вредной застарелой привычке снова погружаюсь в политику, как в дерьмо, сообщу заодно нечто полезное в смысле обогащения читателей знаниями. Что при Сталине и царе улица Лебедевой именовалась Малокачинской, по названию протекавшей в этой округе мутной и грязной речки, впадающей в реку Е., и знаменита была эта улица вовсе не идеологией, а своей энергичной шпаной, про которую народ даже сложил песни не хуже, чем советские поэты и композиторы — про Сталина, Ленина, царя или какую иную власть.

Вечер наступает. Блатной идет домой. А качинская шпанка Кричит: «Блатной, постой!»

И еще всем на заметку, а то что-то память у многих стала короткая: Сибирь вообще — и до сих пор, несмотря ни на что — сгусток энергии, обладающий загадочным магнетическим полем, попав в которое ЛЮБОЙ человек рано или поздно становится сибиряком. И разве не Сибирь спасла Россию от Гитлера в декабре 1941-го? Конечно же Сибирь, не Сталин же, если говорить с полной ответственностью за свои слова. Спасла, да, спасла. А чем Россия ей за это отплатила? Вот что пишет очевидец, журналист Юрий Панков о буднях города, некогда вдохновившего автора эпиграфа к этому рассказу на создание поэмы «Братская ГЭС»:

«Над городом периодически ревет сирена, как во время войны. Этим информируют, что Братский лесоперерабатывающий комбинат (БЛПК) начинает выброс отходов. Через трубу, тупо — прямо в небо. Комбинат находится практически в центре города. Дым валит постоянно, но когда раздается сирена, жуткий вой, начинается выброс какой-то реальной химии, и граждане сразу закрывают окна, зажимают носы и все остальное. Вонь дикая. Идет волнами. Разит хуже, чем в общественном сортире. Чем-то блевотно-кислым. Очень грустно, когда это зловонье накрывает город в светлый праздник 1 сентября, День знаний. Детки в белых рубашечках и бантиках с цветами ходят по вонючим улицам города-помойки. С другой стороны города находится БрАз — Братский алюминиевый завод. Оттуда просто постоянно валит густой дым, как из какой-нибудь ТЭЦ. И все — на город. С третьей стороны — Братская ГЭС. Там ничего не происходит. Но оттуда постоянно ждут какого-нибудь кошмара, типа того, который случился год назад на Саяно-Шушенской станции. С четвертой стороны — т. н. Братское море».

«Адалебедеватридцатьпятьквартирачетыре», — на всю жизнь запомнил ребенок Гдов, который осенью того же 1953-го был принят в первый класс начальной школы № 1, носившей славное имя главного уроженца города К. Василия Сурикова. Где, как отличник учебы, сидел за партой, за которой якобы сидел сам этот очень хороший художник, родственник Никиты Михалкова (по материнской линии).

А вот Гера Оленых, качинский малолетний пахан в третьем поколении, сидел во время переменок на корточках над очком деревянного школьного сортира. Курил, харкал, шутил с соседями, к восторгу своих телохранителей — братьев Адикитопуло, что родом были из ссыльных греков, проживавших на улице Лебедевой вместе с другими «детьми разных народов» — русскими, поляками, латышами, немцами, татарами, эстонцами, финнами, китайцами, молдаванами, украинцами, невесть как и когда оказавшимися на этой улице. Где даже один АФРОАЗИАТЕЦ тогда жил, когда их и в Москве-то были считаные единицы вроде Поля Робсона и Джеймса Паттерсона. Такая же пьянь и рвань в телогрейке и кирзачах был этот негр по прозвищу «дядя Джэка копченый», как и многие другие его соседи, друзья.

— У тебя в носу есть волосы? У меня — на жопе. Давай их вместе свяжем, — всего лишь шутил Гера, мальчик «из простых».

А Гдов был «из интеллигенции», хоть и «на босу ногу», как саркастически характеризовали этот слой советских людей тогдашние «простые», то есть граждане РФ, не имеющие среднего или высшего образования и пребывавшие по этому случаю на черных работах, на самом низу социальной лестницы. Но Гдова — упаси Бог — чтобы кто в школе тронул, ведь он тоже был свой, качинский, хоть и отличник. Так закалялась сталь.

Услышав 6 марта 1953-го от плачущего диктора Левитана о смерти Вождя, Гдов посуровел и сначала не знал, что делать. Но дело вскоре нашлось, ведь дни 5–9 марта запомнились тем, кто еще жив, вообще всеобщими массовыми стенаниями, рыданиями, воплями, плачами и заклинаниями. Матушка Гдова, непрерывно рыдая, нарезала днем 6 марта 1953-го из цветочного горшка изрядное количество ветвистых прядей растения «аспарагус», которое лишь с большой натяжкой можно было бы поименовать цветком. А настоящих цветов в Сибири марта 1953-го тогда еще не водилось, не то что сейчас. В Сибири тогда настоящие цветы появлялись только летом. В тайге — жарки, саранки, на грядках — астры, розы. Никакой голландской привознятины тогда еще не существовало. В лучшем случае все было как в арии цветочницы из забытой советской оперетты:

Ветерок приятно гладит волосы. У меня в корзине гладиолусы. Их доставил самолет из Ялты, Для того чтоб для любимой взял ты.

Матушка и велела будущему антисоветчику Гдову снести такие «цветы» соседу Сталину, в музей его имени, открытый на улице Лебедевой еще при жизни покойника в доме конечно же номер 23.

В этом музее Гдов бывал неоднократно, с сеткой-авоськой, по пути в очередь за хлебом в магазин № 15, что существовал тогда на углу улиц Сурикова и Лебедевой, В этом музее мальчику нравилось все — перманентное отсутствие наплыва посетителей, красный флаг, расшитые бисером унтайки ссыльного, его знаменитая трубка, про которую Гдов знал стих, усвоенный им в еще более раннем детстве, в детском саду, от которого (детства да и детсада тоже) осталась лишь фотография, где набычившийся ребенок сидит в окружении других таких же детей. Под портретом Вождя.

Курит трубку деда Сталин, А кисета-то и нет. Мы сошьем ему на память Замечательный кисет.

А в особенности ему нравилась картина, где было изображено, как одинокий Сталин гребет в лодке по реке Е. в непогоду против течения, а на него с берега смотрят восхищенные СИБИРЯКИ, граждане тюрьмы народов, которую он вскоре так же победит, как и речную непогоду. Хорошая картина. Многие хотели бы иметь ее у себя дома. Но вот только хрен им! Уж нету той картины. Как нет и музея Сталина, преобразованного в начале шестидесятых местными хрущевскими шестерками в музей РСДРП (б), а потом канувшего незнамо куда. Как и все кануло или канет незнамо куда, хочется нам этого или наоборот.

Стоя под Пизанской башней, Гдов размышлял о том, что в современной России выгрести против течения на реке Е. в непогоду смог бы только Президент РФ В.В. Путин, потому, что всю жизнь занимался в КГБ спортом. «Д.А. Медведеву, при всем уважении к нему, это, боюсь, было бы сделать слабо́, — мельком подумал Гдов. — Ну, вот еще министр обороны Сергей Кужегетович Шойгу, возможно, сдюжил бы, потому что он — генетический тувинец, взрос на реке Е., выкормлен буйволиным молоком и мясом маралов. Зато нынешний министр культуры, тот самый, который, согласно «диссернету», сплагиатил у доброго десятка других ученых весомую часть своих диссертаций, наверняка элементарно обделался бы со страху там на реке Е., еще не садясь в лодку». Это, замечу я для адептов «басманного правосудия», всего лишь ОЦЕНОЧНОЕ МНЕНИЕ. И вовсе не мое, а писателя Гдова, персонажа, находящегося хоть и под Пизанской башней, но над схваткой. Поэтому просим власти не преследовать писателя Гдова, да и меня, писателя Евг. Попова, автора этого сочинения. «Мы против властей не бунтуем», — как нас давным-давно научил отмазываться Михаил Булгаков, тоже писатель.

В музее тоже все вдруг заплакали, весь персонал, хотя непосредственно перед приходом ребенка Гдова явно пили чай с пряниками, колбасой и вареньем, сильно похоже было на это, лоснились физиономии у музейных лиц женского пола.

Тем не менее скорбная тетенька в валенках, вытерев губы, записала ребенка Гдова в толстую памятную тетрадку, и уже вечером того же 6 марта 1953-го черный радиокруг репродуктора сообщил всем жителям города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, что ПЕРВЫМ В ГОРОДЕ цветы усопшему вождю принес октябренок Гдов. Поэтому, если настанет время и всех будут судить за коллаборационизм и шашни с тоталитарными, а также авторитарными и колониальными режимами, то Гдову тоже не избежать своей горькой участи. «Но я могу не волноваться. Ведь такие времена наступят, когда мне Пизанская башня на голову упадет», — ухмыльнулся Гдов.

Писатель Гдов, даром что в давние уже теперь времена окончил Московский геологразведочный институт им. С. Орджоникидзе и когда-то служил в Сибири рядовым геологом, всегда был тщеславен, в детстве — тем более. Поэтому услышав по радио про себя в передаче с характерным названием «Сталинские внучата», он 7 марта 1953-го страшно возгордился. Еще бы! Ведь его, дошкольника, не только прославили НАВСЕГДА, но еще и назвали (авансом) ОКТЯБРЕНКОМ. Папа Гдова, Анатолий Евгеньевич, бывший футболист команды «Динамо», а к марту 1953-го кардинально спивающийся офицер внутренних войск МВД (Министерство внутренних дел), и мама Гдова Галина Александровна, работник детских садов, были днем на работе. Помыкавшись, Гдов отправился за занавеску к бабушке Марине Степановне. У папы в биографии было темное пятно. В анкетах он писал «из учителей», а на самом деле, как это выяснилось лишь лет через десять после его смерти, всю жизнь скрывал, что является сыном расстрелянного священника. Бывает… МВД, кстати, именно 7 марта 1953-го временно объединили с МГБ (Министерство государственной безопасности). Тоже бывает… У нас в стране все бывает…

Бабушка Марина Степановна, носившая в девичестве знаменитую сибирскую фамилию Краснопеева, жила за занавеской, отдельно, а не в общей комнате, где сосуществовали вместе Гдов, папа с мамой и старшая сестра Гдова Наташа. Отдельно, потому что болела залеченным туберкулезом, даже ездила куда-то, Гдов не знал и никогда теперь не узнает куда, на лечение кумысом. Где и познакомилась со своим будущим мужем Федосеевым, который отцу Гдова приходился отчимом, но это не имеет особого значения, потому что он, один из основателей пединститута в городе К., давным-давно, еще перед Второй мировой войной, тоже умер. От туберкулеза, а вовсе не от сталинских репрессий, как многие другие основатели чего-либо у нас в стране. Бабушка, вдова и расстрелянного, и Федосеева, тоже была интеллигентная. Отец у нее был поп. И дед у нее был поп. А сама она писалась в анкетах «преподавательницей», окончив, естественно еще до революции, женское Епархиальное училище. Гдов еще долго после окончания школы не ведал, что учебное здание, в котором он провел свое отрочество, переходящее в юность, и есть то самое Епархиальное училище, которое окончила когда-то его бабушка. Это теперь все все знают. Даже и то знают, чего и не было никогда — врут, подвирают, грешат неточностями по слабости ума или ради денег. Люди, ребята, люди! Люди, родные мои, на то и люди, что им ничто человеческое не чуждо, хотя в это «человеческое» иной раз такая, прямо надо сказать, пакость входит…

Гдов решительно отодвинул занавеску и был поражен. Бабушка Марина Степановна безо всяческих следов скорби на все еще красивом лице покойно курила папиросу «Беломорканал», вставленную в длинный стильный мундштук, и читала книгу. Гдов зачем-то на всю жизнь запомнил ее название «Витязь в тигровой шкуре». Шота Руставели. Перевод К. Бальмонта.

— Баба, здравствуй, — сказал Гдов.

— Здравствуй, внучек, — любезно отозвалась бабушка.

Помолчали. Дымилась папироса. Книга лежала обложкой вверх на кровати, застланной шерстяным одеялом «с начесом».

— А ты почему не плачешь? — решился, наконец, Гдов.

— По какому такому случаю я должна плакать?

— Так ведь Сталин умер.

— А я здесь при чем?

Действительно… Гдов, затаив дыхание, во все глаза глядел на бабушку.

— Подох черт нерусский, куда и дорога, — заключила она и снова уткнулась в книгу.

Гдов, как ошпаренный, выскочил из-за занавески, натянул пальтишко, шапку.

На дворе было холодно. Потому что март 1953-го в Сибири — это зима.

Куда… Пойти… К кому? Папу дождаться? Маму? Наташу? Сказать? Пускай ее арестуют, как еврея, который космополит, или просто как врага народа, с которыми всю жизнь боролся Сталин… Да, да, арестуют и посадят, как это нужно делать с любыми ВРАГАМИ.

Но внезапно острая жалость к родной, любимой бабушке вдруг охватила Гдова. Бабушка была хоть и сердитая, но ласковая. Она однажды развела зимой на кухне кур в деревянном курятнике, а Гдов напоил их украденной у отца водкой. У бабушки была икона Николая-угодника и почетная грамота ГОРОНО города К. Бабушка пересказывала Гдову художественные произведения классиков мировой литературы…

— Да она просто сошла с ума от горя и старости. — Мальчик произнес вслух эту практически книжную фразу и огляделся по сторонам.

Сталин помер, но мир продолжал жить. Пес Рекс зевал в будке. Птички чирикали. Соседка Пиама Кикульчинская шла по снежной тропке в уличный сортир, других тогда на улице Ады Лебедевой не было. Пьяная какая-то баба причитала за тесовыми воротами, возведенными вторым дедом Гдова, папой мамы, которого Гдов тоже никогда не видел. Тоже через годы, тоже выяснилось — в городе К. он числился передовым рабочим-плотником, а в своей родной деревне Емельяново — беглым кулаком. Дуализм, что ли, это называется? Или просто жизнь? Ведь мир всегда, всегда продолжает жить. Пьяная баба малочленораздельно лепетала за воротами, обильно используя ненормативную лексику, которую теперь, как я слышал, новыми законами запрещено наглядно демонстрировать в печати: «Чо ты, мля, Виссарьеныч [пробел], совсем, чо ли, [пробел], мля? Чо ты, [пробел], чо ты, [пробел]! Мне, [пробел], так, мля, хорошо было с тобой [пробел]! Тебя, [пробел], как в кино увижу, [пробел], так у меня вся [пробел]мокрая становится, как от мужика!»

И то, что мир всегда, всегда продолжает жить, и то, что мир гораздо умнее всех представлений о нем, Гдов понял именно тогда. Вот как повзрослел он за эти три дня, которые потрясли страну и мир! А ведь еще совсем недавно, когда радио и газеты только-только заговорили о гибельной хворобе Сталина, он, например, не мог понять — из песни слова не выкинешь! — вообще можно будет, например, писать и какать, если Сталин, например, умрет? Понимаю, как примитивны эти рассуждения ребенка, как вообще крайне глупа эта моя фраза про связь отправления естественных надобностей со смертью Вождя. Но что делать, если все это действительно было так? Что делать, если мой персонаж, писатель Гдов, вовсе не умен, а всего лишь наблюдателен. Допустим, «опоздавший шестидесятник» Гдов глуп, сверстники его умирают один за другим, у Гдова снижена творческая и половая активность, в его голове нет ни одной креативной мысли, Пизанская башня накренилась почти на четыре метра, но разве все это повод для пессимизма?

…Следующий за 7 марта 1953-го день совершенно выпал из памяти Гдова, хотя именно тогда диктор Левитан, собрав все свои последние силы, вел репортаж непосредственно из Колонного зала Дома Союзов, где в скорбном молчании застыло первое поколение наследников Сталина: Никита Сергеевич Хрущев — «кукурузник»; «каменная жопа» Вячеслав Михайлович Молотов; бабьеподобный Георгий Максимилианович Маленков; Николай Александрович Булганин, которого 26 ноября 1958-го лишили звания Маршала Советского Союза; начальник московского метро Лазарь Моисеевич Каганович; лично руководивший взрывом Храма Христа Спасителя и утверждавший квоты на количество репрессированных уже упомянутый Лаврентий Павлович Берия, который уже через восемь месяцев после описываемых эпохальных событий «вышел из доверия» у своих партайгеноссе, за что и был расстрелян, как великобританский шпион, 23 декабря 1953-го. Ну и Сталина, в свою очередь, выкинули из Мавзолея осенью 1961-го. Ленин там теперь один полеживает, уж который год грустит в одиночестве, все надеется, что нечистая сила еще ему кого-нибудь в соседи пошлет, но как-то все это не складывается, не срастается — то застой, то перестройка, то путчи один за другим, то Ельцин себе вдруг преемника под Новый год назначил, и преемнику, представьте себе, быть преемником, кажется, очень понравилось, и он совершенно не хочет другого преемника. При таком бардаке Ленину и самому бы в Мавзолее удержаться, а то ведь выпрут его олигархи из центра куда-нибудь на окраину, сейчас это просто, стеклянным глазом моргнуть не успеешь!

Сталина на время поместили в Мавзолей, а вот Гдова прямо 9 марта 1953-го строго наказали. Ибо, не дождавшись окончания торжественной минуты молчания, когда, примерно как в Братске (см. выше), страшно завыли сирены фабрик и заводов по всей стране, он пальнул в потолок из детского двуствольного ружья, объясняя свой шумный поступок тем, что как может, так и салютует покинувшему этот мир великому Вождю. Что (отчасти справедливо, но только всего лишь отчасти!) было принято за кощунственно не подходящее скорбному моменту кривлянье и ерничество.

Его строго наказали. Наказание заключалось в том, что ему велено было два часа сидеть на сундуке и не читать книжек, до которых он уже и в те годы был большой охотник. Он томился на этом сундуке под картиной «Лось» неизвестного тогда художника Поздеева. Бабушка принесла ему пряничек. По радио величаво пели песню на слова гимнослагателя С. Михалкова, музыка В. Мурадели:

Нас не страшат ни борьба, ни сраженья — Ярко горит путеводный маяк! И помешать нам в могучем движеньи Пусть не пытается враг. С нами сегодня идут миллионы. Наше единство растет. Сталинским гением путь озаренный Нас к коммунизму ведет. ПРИПЕВ: Под солнцем Родины мы крепнем год от года, Мы делу Ленина и Сталина верны. Зовет на подвиги советские народы Коммунистическая партия страны!

Впрочем, вскоре после 5 марта 1953 года стали петь «Мы беззаветно делу Ленина верны», а вместо «Сталинского гения» вдруг «Мудростью партии» оказался «путь озаренный». То есть автор всех самых важных в нашей стране песенных слов и на сей раз не сплоховал. Молодец! Не зря ему, сочинителю двух гимнов СССР и одного гимна РФ, недавно в Москве поставили памятник на улице «Поварской, а раньше Воровской». Ну и младший сын у него весь в отца, даже еще талантливее…

«Люди в принципе всегда остаются такими же, каковыми они были всегда — и в Древней Греции, и в Средние века, и во время Возрождения, и у нас — при Иване Грозном, при Ленине, при этом самом палаче миллионов Сталине, других последовательно наследующих ему негодяях. Ну, научились в космос летать, а хрена ль с того толку, когда в половине сибирских домов по-прежнему нет теплых сортиров, русские менты ХХI века, которых теперь велено именовать полицаями, насилуют русских мужиков бутылкой из-под шампанского и палкой от швабры, пьяные начальники безнаказанно давят прохожих, бывший министр обороны на пару с подведомственными ему девками украл три миллиона (долларов), уборщица в сельской школе получает две с половиной тысячи (рублей), учитель — три с половиной, врач — шесть тысяч, судьи, на кого им укажут, того и посадят, на Челябинск упал метеорит весом в десять тысяч тонн, в Москве 17 мая было +30 градусов, в Екатеринбурге «на майские» выпал снег, в Мордовии, как говорят, деревенская баба родила от члена партии «Единая Россия» черта, на Большом Каменном мосту, в аккурат напротив Кремля кто-то повесил лозунг «Долой кремлевских оккупантов», но злоумышленника так и не нашли. И вообще — в воздухе пахнет грозой. Не находите, товарищи?»

…Писатель Гдов все стоял и стоял под самой Пизанской башней, совершенно не боясь, что она упадет ему на голову.

Но, не станем скрывать, сильно приуныл. И совсем бы упал духом, если бы не вспомнил вдруг, какие умные слова недавно написал ему по электронной почте его однокурсник и коллега по первой профессии геолог Игорь Богацкий:

«А я вот, г-н Гдов, считаю, хоть и выпил немного белого русского вина, закусив строганинкой, что сейчас один из самых комфортных отрезков земной истории. Вспомни, чего стоило, например, веселенькое пермо-триасовое время, когда сотни тысяч лет изливались миллионы кубических километров расплавленной магмы и ядовитые газы уничтожили девяносто процентов всего живого на Земле. И ничего — оклемалась природа. И Россия когда-нибудь оклемается. Россия погибла? Опять же похуже бывало. Другое дело, что сейчас ни монголов, ни поляков, ни немцев, ни большевиков на горизонте не видно, а страна разваливается».

«А ведь он прав, сволочь! — подумал Гдов цитатой из повести Андрея Платонова «Город Градов». — Земной шар действительно так устроен, что декорации меняются, а пьесу все ту же самую дают. И путинские времена ПОКА отличаются от брежневских примерно так же, как брежневские — от сталинских, и ЛЮБАЯ ВЛАСТЬ в России — советская. Или быстро трансформируется в таковую»…

Этот Гдов, между прочим, не в первый раз стоял в Пизе под самой Пизанской башней. Однажды, еще в самом начале конца перестройки, когда новые наследники Сталина только-только начали разрешать советским людям бесстрашно ездить за границу, Гдов читал здесь лекцию в местном университете, что на улице Санта-Мария. Том самом университете, где до сих пор полно студентов, желающих изучать русский язык и где до сих пор успешно функционирует под руководством уважаемого дотторе профессора Стефано Гардзонио соответствующая кафедра этого загадочного языка. Любят, любят в Италии русских, несмотря на многие наши хамские проделки. Гдов тогда купил вдруг роскошные швейцарские часы у африканца, сбросившего цепи колониальной зависимости и по этому случаю торгующего около Пизанской башни с лотка… Роскошные швейцарские часы, которые остановились прямо в аэропорту Шереметьево, когда Гдов возвратился тогда из дальних странствий на горячо любимую с утра и до ночи Родину, так и не решившись стать тогда невозвращенцем. А сейчас уж и сложновато нам, ребята, становиться невозвращенцами, проще на родине порядок навести, родные мои, правда?

Африканец просил за роскошные швейцарские часы тысячу долларов, но отдал их за десятку. Сторговались, чего там! Свои же люди. Красивые были часы, не хуже, чем у пастыря о. Кундяева. Жалко, сломались быстро. Ну, да ничего, новые можно купить… Гдов ведь теперь богатый и свободный, как и все мы, тоже сбросившие все цепи соплеменники Гдова, мутанты коммунизма…

Открепительный талон Идиотический рассказ

Я уже писал Вам письмо о своем желании осуществить свое конституционное право голосовать и получил ответ № 05–12/38888 от 08.10.2003 г. 26.03.2003 г. я с переломом ноги попал в 159-ю больницу. Выписали меня из нее 15.05.2003 г. 25.03.2003 г. по нескольким каналам передали прогноз погоды на 26.03.2003 г., в котором говорилось, что на дорогах будет гололедица. Я надел соответствующую погоде обувь. В обеденное время я поскользнулся на тротуаре улицы Новоалексеевской у дома № 5. Я получил оскольчатый, со смещением, перелом ноги. У меня есть свидетели этого происшествия. 23.01.2003 г. у меня родился сын. Родители нам с женой помочь не могут. Все деньги, которые я насобирал за свою жизнь для покупки квартиры, ушли на лечение. Я до сих пор хожу с палочкой.

Из заявления в Центральную избирательную комиссию Российской Федерации

Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного.

Виктор Астафьев

Писатель Гдов тогда сказал:

— Вот и настал волнительный день выборов Президента Всея Федеративной Республики. Кажный, кто спешащий туда, на эти выборы, по-хорошему взволнован, как будто он решил наново жениться, если он мужского пола, или затих, как курица, в предвосхищении, что его щас оплодотворят. Нескончаемый людской поток, подобно Волге, впадающей в Каспийское море, струится к пока еще скромным, но уже украшенным домам, что зовутся в народе избирательными участками, где наглядно вершится реальная демократия, если ты, товарищ, конечно, не отбываешь наказание в местах лишения свободы или не признан судом недееспособным. А ведь сколько перед этим ясным днем было темной тревоги! Сидючи у телевизора или еще где, каждый, для кого слово «Родина» не пустой русофобский звук, был не на шутку обеспокоен исчезновением с крутого маршрута предвыборной гонки кандидата Антоши Рыбкина, который сначала вынырнул у киевских «девочек», а потом и вообще оказался в Лондоне у олигарха Калины, по национальности еврея, который грозит оттудова длинной рукою и кычет, как Ярославна, что, де, оскудела бывшая советская сторонушка, если что нащот обратно Демократии. Другой кандидат, хохочущая японка чувашского происхождения Карина Хакудася, летит себе в рекламном ролике в счастливом самолете незнамо тоже куда вместе с изобретателем дикого слова «ваучер» рыжим красавцем Губайдуллиным. Антоша грустит: на него оказывает сильное давление кровавый антинародный режим, пришедший на смену вольнице и тоталитаризму, а японская чувашка все хохочет да хохочет, счастья своей многострадальной российской сторонушке хочет, а также всех опять сулится спасти, если ее выберут в президенты. She is a komsomol.

Безработный Хабаров потерял подарок рыжего Губайдуллина

— А где ж ты, мой-то ваучер, дорогой ты мой друг, — завел свое безработный Хабаров. — Я ведь, товарищ, только сейчас вспомнил, что никак не могу вспомнить, где же мой-то ваучер, за который рыжий Губайдуллин обещал мне, когда все устаканится, машину «Волга», а то и две, которые тоже утекли в Каспийское море, как любая другая российская вода. А вообще-то положил я на то, что я свой ваучер куда-то положил, — вдруг приободрился он. — И мне даже не обидно, что жизнь прошла, как с белых яблонь дым. Казалось, еще вчера малец Калина, подтягивая голодные сопли, скупал эти ваучеры в местах скопления глупого постсоветского трудового народа близ метро ль «Площадь Ногина», что ныне именуют «Китай-городом», или около кинотеатра «Россия», который теперь почему-то стал «Пушкинский», Губайдуллин играл на хроматической гармонии в художественной самодеятельности Московского геологоразведочного института им. С. Орджоникидзе, Хакудася умывалась водой из пожарной бочки на лесном кордоне Заволжья, главгарант ходил по улицам чужих столиц, подняв воротник. Зато они теперь все олигархи или просто начальники, а я как был простое российское г-но, таковым и остался.

К вопросу о будущем г-на

— А вот это ты зря, — пожурил его Гдов. — Во-первых, как гласит народная мудрость, когда высоко заберешься, быстрей падать. А во-вторых, что есть г-но, как не первооснова для навоза и компоста, из которых еще вырастут со временем более совершенные цветы и фрукты, чем те, которые весь прошлый ХХ век нюхал и хавал так называемый просвещенный мир. У каждого, кто любит Родину, не должно быть в этом сильных сомнений.

Откуда ты, товарищ?

— Потому я и пришел на выборы, — сказал Хабаров.

— И я пришел на выборы, — сказал Гдов.

— Здравствуй, товарищ!

— И ты тоже, здравствуй.

— Откуда ты, товарищ?

— Из Ленино-Риффеншталь.

— Так какого же хрена ты не голосуешь по месту жительства?

Конфликт отцов не состоялся

Вопрос повис в воздухе. Они стояли на весеннем солнечном морозце, распахнувшись и не скрывая радости встречи, но тем самым создавая определенные препятствия другим избирателям, спешащим на этот конкретный избирательный участок Центрального Административного Округа города Москвы, чтобы выполнить свой гражданский долг. И какой-то пожилой гражданин Российской Федерации, уж не Фетисов ли Н.Н. из рассказа «На плоской крыше», привинтивший на лацкан пиджака орден Трудового Красного знамени и вколовший туда же медаль «За освоение целинных и залежных земель», уже по ходу своего движения приглядывался к ним с понятной человеческой злобой, но замечания им сделать не успел. Тучный, бородатый Гдов в нечищеных ботинках мгновенно отпрянул в сторону и, сделав широкий приглашающий жест, сказал: «Пжалуйста!» — а тощий и длинный Хабаров в ношеной дубленке перевел эту фразу на английский язык. «You are welcome», — солидно пробасил он.

Что неожиданно понравилось ветерану, и он, сбросив с себя напускную псевдосуровость, приветливо осклабился: «С праздником вас, товарищи!»

Вечный русский вопрос о конституции

— И тебе того же, товарищ! — искренне пожелал ему Гдов, когда их новый знакомый уже скрылся мгновенно в недрах участка, после того, как входная дверь на тугой пружине придала ему необходимое ускорение, Хабаров обиженно осведомился:

— Ну и что с того, что я прописан в другом месте столицы и не являюсь, как некоторые, продавшиеся компрадорской буржуазии, «центровым»? Во-первых, прописки, как таковой, в свободной России больше нету, согласно конституции, а во-вторых, я — полноправный гражданин своей страны и, стало быть, где хочу, там и голосую по случаю все той же конституции, гарантирующей мне свободу передвижения.

— Но ведь ты не имеешь на это права! — вскричал Гдов. — Я знаю, я читал: согласно закону о выборах ты должен голосовать по месту своей регистрации, так теперь именуется прописка.

— Нет, я имею на это право, — спокойно парировал не менее эрудированный Хабаров. — Конституция является основным законом страны и, следовательно, перекрывает все остальные законы. К тому же в законе о регистрации прямо прописано, что ее отсутствие не должно ограничивать конституционные права граждан.

— Ты откуда же все это знаешь? — искренне удивился Гдов.

Хабарова извела Б-ская больница

— Я все это изучил, когда лежал на излечении, но чуть не подох в знаменитой Б-ской больнице. Дело в том, что я никогда не отличался крепким здоровьем, но не обращал на это ровным счетом никакого внимания, полагая, что все происходящее с моим организмом является реакцией на бурно проведенные дни и годы юности, — медленно начал Хабаров. — Однако полгода назад я временно поступил на высокооплачиваемую работу, связанную с легальной продажей чужих нефтепродуктов за рубеж, и меня прикрепили на год к некогда престижной поликлинике для бывших коммунистов и других мелких шишек. С работы меня вскоре выгнали, у меня вновь образовалось относительно много свободного времени, и я решил, наконец, заняться собой. Не все ж мне думать о других, о судьбах родины. Я стал ходить в эту поликлинику, почитай, что каждый божий день. Дело в том, что мне там вдобавок еще и очень сильно понравилось. Думаю, что ты меня поймешь, если писатель.

— При чем здесь, кто писатель, а кто не писатель, — напрягся Гдов. Но Хабаров в знак своих добрых намерений и отсутствия двойного дна в прозрачном сосуде собственной души предложил ему сигарету «Chesterfield» со слабым содержанием никотина, после чего продолжил свой рассказ: — Ведь там, в очередях перед кабинетами специалистов, сидели тени и осколки прошлого, которых их же бывшие партайгеноссе нового поколения не взяли с собой в наше счастливое настоящее, где коммуняки и комсомольцы опять устроились лучше всех, за исключением сгоревших на работе, сидящих в тюрьме или взорванных в собственном джипе. Кто холдингом заведывает, кто качает качалку, кто бабки пилит «на оппозиции».

Первая неудачная шутка Гдова

— Я бы в мафию пошел, пусть меня научат, — отозвался Гдов, но Хабаров даже не ухмыльнулся.

Финал исповеди Хабарова

— Тени и осколки прошлого. Мелкие сошки из ЦК, инструкторишки, делопроизводители, устаревшие секретарши, неудачливые «красные акакии», не сумевшие правильно измерить пульс времени. Это были седые опрятные старухи в сизых буклях, гипюровых блузках и шерстяных кофточках-джерси, подтянутые старики в невыносимых и неизносимых костюмах, которые им, видать, выдали с партийного склада еще во времена перезрелого социализма. Многих водили под ручки, и все они поголовно плохо слышали, все время громко переспрашивали: «Что?» Не исключено, что прежнюю их жизнь постоянно сопровождал вечный шум времени, и они еще тогда повредили барабанные перепонки. Не скрою, я откровенно любовался этими замечательными людьми, на глазах исчезающей старой гвардии граждан обновленной невиданными переменами России. Сидя тоже в очереди, — на ЭКГ, например, или к урологу, я думал, что если бы я, например, вынул бы, к примеру, из портфеля надувной портрет Сталина, то непременно сумел бы призвать их на мирную демонстрацию, и тихое шествие вялых озлобленных людей во главе со мною растянулось бы от поликлиники до самой Красной площади, уперлось бы в Мавзолей, где до сих пор лежит их самый главный тот Володя.

Там же я узнал, что страдаю подагрическим артритом, стенокардией, хроническим простатитом, гипертонической болезнью, болезнями печени, почек, поджелудочной железы, близорукостью, гастритом и облысением волосяного покрова. И все бы ничего, но у меня вдобавок была выявлена паховая грыжа, результат той самой высокооплачиваемой работы, с которой меня поперли. А вот это было уже серьезно. Я тогда по блату лег за деньги в эту самую Б-скую больницу в палату на шесть человек, где меня за деньги оперировал молодой грузин, выдававший себя за аса, но оказавшийся говнюком. Дело в том, что сумма взятки за то, чтобы стать московским врачом в хорошем заведении, составляет для кавказцев около пяти тысяч зеленых американских единиц, и приезжие врачи, чтобы отбить эти деньги как можно быстрее, лепят по десять-пятнадцать операций в день. И зачастую, как и в случае со мной, решительно не по профилю. Тот грузин к паховым грыжам имел опосредованное отношение, да вдобавок занес мне в мой стерильный живот инфекцию. Отчего по выходе из Б-ской б-цы у меня образовался на теле свищ, и я был вынужден ходить в туалет лишь после приема весомых порций слабительного. Зато я похудел на восемнадцать килограммов, чего и тебе желаю, а также восстановился на работе по тем юридическим причинам, что был незаконно уволен, находясь на больничном листке о нетрудоспособности. Потом меня конечно же опять уволили, по суду уже не восстановили, и я теперь опять безработный. Тем не менее моя здоровая сильная натура взяла свое, я теперь практически здоров, чего и тебе опять же желаю, и я даже решил осуществить свое гражданское право на протестное голосование, чтобы всех их на хрен зачеркнуть, которые кандидаты.

Вот так номер!

— А почему же ты пришел за этим именно сюда, а не куда еще? — только и спросил Гдов.

— Да потому, что мы с тобой договорились об этом вчера по телефону, когда ты был в состоянии сильного алкогольного опьянения, — взял да и преподнес ему Хабаров.

К вопросу о статусе Гдова

— Это точно? — не поверил Гдов.

— Точнее некуда, — успокоил его Хабаров. — Я ведь сейчас не пью, мне нельзя. И питаюсь я только до семи часов вечера с целью поддержания похудания. Кроме того, исключил из рациона жареное, острое, соленое и куриные желточки яиц. Я хочу, чтобы ты все это описал. Ведь ты же писатель, да? Писатель или кто? Ты кто, Гдов?

Писатель Гдов вспоминает Гертруду Стайн

— Писатель — он и есть писатель, он и есть писатель, он и есть писатель, как сказала бы Гертруда Стайн. И по-иному я себя охарактеризовать не могу. Ну, и писатель, нынче в этом нет ничего особенного, если не наоборот, — вывел Гдов.

Еще одна неудачная шутка Гдова

— Я бы в брокеры пошел, пусть меня научат, — снова сострил Гдов.

Гдову не нравится ни одна власть

— Это раньше в Союзе писателей было десять тысяч штыков партии, а нынче даже и не поймешь, что творится на этом идеологическом фронте, и Who is who[4], включая меня, который уж давно не отличает пораженье от победы. Ведь денег нынче писателям, которые считают себя настоящими, не плотют, а получают эти деньги, по мнению настоящих писателей, писатели ненастоящие, или, говоря словами поэта, «разнообразные не те». Особенно горько настоящим писателям, что писатели ненастоящие даже и не претендуют на то, что они настоящие писатели. Они весело рубят денежную капусту, стригут купоны и летают за счет издателей VIP-классом на международные книжные ярмарки, где красуются среди других ненастоящих писателей и просто уродов. Ведь при наличии родной советской власти настоящие писатели пользовались большим уважением в обществе, даже если работали в кочегарке, сидели в тюрьме или с треском вышибались за границу. Не говоря уже о том, чтобы духоподъемным образом влиять на народ официально, сочиняя, например, гимны во славу или борясь за мир во всем мире. А ведь был он, был короткий золотой век, дивный момент бабьего писательского лета, когда во время так называемой перестройки существовали еще советские деньги и цены, но уже ушла цензура, как караул, который устал. Новые кумиры из ранее диссидентствующих в рамках советского идеологического закона тоже тогда путешествовали VIP-классом, где на халяву давали сколько хошь крепкого алкоголя. Отчего творцов слова выносили из самолета прямо в Париж, Лондон, Амстердам или тот же Франкфурт, где они, очухавшись, повествовали доброму и доверчивому западному народу о горькой своей судьбине под игом проклятых большевиков, которые не допускали их к своему питательному свиному корыту, а жрали из него исключительно сами, вследствие чего и рухнул коммунизм.

Гдов подозревается в анархо-синдикализме

— Да ты мне целую лекцию прочел, — расхохотался Хабаров. — Может, ты анархо-синдикалист?

Гдов, оказывается, несет крест. Кто бы мог подумать!

— Я — анархист с монархическим уклоном, — огрызнулся Гдов. — Писатели думали, что они эдак вечно будут «пасти народы», однако времена опять изменились. Запад снова обиделся на русских, что они ведут себя как советские. Снова нарушают права человека вместо того, чтобы выдавливать из себя по капле раба, как велел доктор Чехов, автор этого урологического термина. Бумага вздорожала, халява кончилась, бывшие советские люди бросились выживать, писатели, кто не сумел пристроиться, обнищали. Дом Ростовых, где некогда правили бал гэбэшники и графоманы, шустрые жулики сдали под кабак, и теперь под ногами бронзового Льва Толстого жарятся шашлычки и играет блатная музычка. Продал невесть кто и кому знаменитую литфондовскую поликлинику, где вместо диспансеризации утомленных работников чернильницы и пера, за здоровьем которых (равно как и за мыслями) заботливо надзирало государево око, теперь лечатся неизвестные толстосумы, сопровождаемые звероподобными охранниками. Получается, за что боролись, на то и напоролись. Однако это совершенно не волнует НАСТОЯЩИХ настоящих писателей, — жирно подчеркнул Гдов. — Которые несут крест, не замечая его. То есть по-прежнему зарабатывают на жизнь чем придется.

Разоблачение Гдова

— Да-да, — поддержал его Хабаров. — Взять, например, тебя. Я, когда лежал в больнице, прочитал твою замечательную заметку в какой-то газете, которую нашел на полу. Здорово ты продернул с помощью лирического стеба этих самых нуворишей, окопавшихся на дрожжевом заводе. А только признайся, старик, что нет в этой заметке прежней твоей эманации и экзистенции. Сразу видно, что ты теперь пишешь за деньги исключительно всякую хрень.

«Рыгающий Джон». Рассказ Гдова

Гдов задумался и заколебался.

— Ну, почему? Мне, наоборот, кажется, что теперь, когда я перестал быть властителем дум и превратился в обычного московского стрючка по доллару строчка, я опять стал гораздо ближе к народу, примерно как в те времена, когда меня никто не знал. Вот хочешь, я на ходу сочиню рассказ. Он будет называться «Рыгающий Джон».

Гдов закрыл глаза и начал:

— Один человек, назовем его Джоном, всегда очень сильно рыгал, хотя пытался делать это тихо, как проколотая велосипедная шина. Джоном его звали не потому, что он был американец или еще кто-нибудь, а его так окрестили родители-диссиденты, которые воспитывались на «Голосе Америки», таковым пытались и его воспитать, да обломилось. Джон, как младший Ульянов, пошел другим путем, получил хорошее образование и стал постсоветским клерком, все время искал себе подходящее место в фирме, чтоб с окладом не менее пяти тысяч долларов в месяц, стал очень хитрый.

И вот, когда он в очередной раз подавал потенциальному работодателю свое безупречное резюме, чтобы поступить на высокооплачиваемую работу, связанную с легальной продажей чужих нефтепродуктов за рубеж, в него влюбилась секретарша шефа, от которой многое зависело. Начитанный Джон сразу же стал называть ее Лолитой. Новая его подруга ничего не знала о прежней жизни, путала имена генсеков КПСС, хвалила Че Гевару, сочувствовала партии национал-большевиков, но временно скрывала свои убеждения, обожала якобы Карину Хакудасю и рыжего Губайдуллина, чтобы буржуи не выгнали ее с работы.

Он, чтобы подольститься к этому юному существу, которого в определенном смысле можно было назвать девственным, много рассказывал ей о страданиях академика Сахарова, который изобрел большевикам водородную бомбу, но как только заговорил о правах человека, эти злодеи сослали его в город Горький (теперь — Нижний Новгород), где он объявил голодовку, а красные нелюди насильно кормили его жидкой кашей через зверский шланг, насильно засовываемый ему в ноздри!.. Не утаил он от нее и подробности выхода на Красную площадь семерки смельчаков, протестовавших против ввода советских войск в Чехословакию (август 1968 года). С горящими глазами слушала она его рассказ о разгроме самиздатского журнала «Поиски», лидер которого, призывавший вернуться к правильному марксизму, искаженному советскими коммунистами, был вынужден эмигрировать за границу. Она узнала от него про тюрьмы и психушки, ЖЭКи, райсоветы, парткомы и овощные базы, где академики перебирали, по манию все тех же большевиков, гнилую капусту и демонстративно переговаривались друг с другом по-гречески. Девочка впитывала эти новые для нее знания, как губка впитывает воду в бане. У Джона, чье детство прошло за книгами, был ранний сколиоз позвоночника, но во время своего взволнованного рассказа он выпрямился, голос его звенел, как натянутая гитарная струна, вялые щеки разрумянились.

— Я люблю тебя, милый ты мой странный человечек, — внезапно прошептала Лолита, не дослушав его до конца.

— А выдержишь ли ты испытание? Ведь я хоть и поступаю с твоей помощью на высокооплачиваемую работу, связанную с легальной продажей чужих нефтепродуктов за рубеж, но собираюсь и в дальнейшем бороться против новых плутократов, чтоб немедленно прекратилась преступная война в Чечне, развязанная президентом Ельциным, продавшимся Америке, чтобы олигархи отдали народу все обратно, включая поликлинику Литфонда, чтобы ядерные отходы складировали в каком-либо другом месте земного шара, а не у нас, чтобы женщинам платили, как мужчинам, и не унижали их подаванием руки в переполненном троллейбусе. Ведь я сделал важное политическое открытие, которым сегодня впервые делюсь с человечеством в виде тебя, дорогая! Что это тогда, при якобы коммунистах у нас был народный капитализм со всеми его издержками, а сейчас в нашей стране кругом злобная советская власть, с которой должен бороться каждый честный человек вне зависимости от его партийной принадлежности.

Так сказал он и немедленно рыгнул.

Причем рыгнул так отвратительно, что девочка-Лолита немедленно заплакала, и их будущее счастье в труде и борьбе не состоялось. Ну и на работу с окладом пять тысяч долларов в месяц, связанную с легальной продажей чужих нефтепродуктов за рубеж, его, естественно, опять не взяли.

Гдов опять про настоящих писателей

— Хороший получился рассказ, — одобрил Хабаров. — Хотя, если признаваться по большому счету, все же в нем немножко маловато секса, черного юмора, героического начала…

— НАСТОЯЩЕГО настоящего писателя это не должно волновать, — вновь подчеркнул Гдов.

Бред Хабарова

— …и продать ты его сможешь только за рубль-два, каковую сумму я готов тебе немедленно предложить.

— Бред. Ты бредишь, — определил Гдов.

— Согласен. Тогда я предлагаю тебе за этот рассказ триста рублей.

Старый анекдот с большим смыслом и подтекстом

— Ты серьезно? — удивился Гдов.

— Вполне. Согласно анекдоту тех времен, когда все пятнадцать советских республик жили в мире и дружбе, только что лишь беззлобно подтрунивая друг над другом. Старый латыш поехал на ярмарку в Ригу, на околице деревни нашел изрядный кусок сухого дерьма и положил его в телегу. Возвратился он в деревню с тем же дерьмом. «Янис, зачем ты держишь в телеге сухое дерьмо?» — спросил его русский сосед, мечтатель Ваня. «Я всю дорогу туда и обратно думал о том, — ответствовал ему латыш. — И понял, что в хозяйстве и дерьмо еще когда-нибудь пригодится». Он удобрил находкой яблоню, и она дала золотые плоды. А Ваня спился, и его посадили в дурдом на радость русофобам. Может, я твою ИДЕЮ продам какому-нибудь удаку-сценаристу, например, за штуку баксов? А не продам, так и не велика потеря — дать три сотни рублишек другу.

— Тьфу ты! — сплюнул Гдов.

Как проплевали Россию

— Вот так и проплевали Россию, — укорил его Хабаров. — Все плюют, плюют, забыв, что под ногами-то ведь не чужая, а наша российская земля.

Гдов извинился, и Хабаров его простил.

Гдов все же влип в политику

— А теперь давай серьезно, — предложил Хабаров. — Ты, собственно, за кого собрался голосовать?

— А у меня открепительный талон, я вообще в этом безобразии не хочу участвовать, — преподнес ему Гдов.

— Тогда я предлагаю тебе проголосовать за Хакудасю. Все-таки она придерживается демократического направления мыслей, — искушал его Хабаров. — Голосуй за Хакудасю, товарищ! — вскричал он.

— Ага! Слово и дело государево! — ответно вскричал Гдов. — Состав преступления: агитация в день выборов прямо на пороге избирательного участка с особым цинизмом. Какая, япон мать, Хакудася, когда все эти зажравшиеся демократишки бездарно провалили все, что только было можно, включая предвыборную агитацию! Долетались, мля, с Губайдуллиным на предвыборных самолетах, что приземлиться некуда. Да Преемник сделает их, как кутят…

— Разумеется, сделает со всеми вытекающими из этого последствиями, однако твоя совесть будет чиста, ибо ты, можно сказать, освободишься от этой химеры. А чтобы склонить чашу твоих весов в сторону правильного решения, я предлагаю тебе за такое голосование все те же триста рублей, от которых ты только что отказался, будучи честным, неангажированным художником.

— Преступление номер два. Подкуп избирателей на пороге избирательного участка опять же в особо циничной форме, — вяло отметил Гдов, но было видно, что это уже не тот уверенный в себе человек, каковым он был в начале этого идиотического рассказа. — Преступление номер два, — повторил он, принимая от Хабарова указанную сумму и укладывая ее в карман теплой вельветовой куртки.

— А я ведь тоже взял открепительный талон, — наконец-то признался Хабаров.

Смотреть действительности в лицо, не мигая

— Тогда у меня есть к тебе встречное предложение. — Гдов стал официален и сух, говоря это Хабарову, который так легко расстался со своими деньгами, как будто предчувствовал, что скоро они к нему возвратятся.

— Я весь уши, — сделал Хабаров обратный перевод с английского.

— Я предлагаю тебе проголосовать за действующего президента. Понимаешь, протестное голосование — это что? Это ведь форма эскапизма, бегства от действительности. А действительности нужно смотреть в лицо прямо, не мигая. Заключаем устный договор: я голосую за Хакудасю, ты голосуешь за Преемника и получаешь за это гонорар.

— Сколько?

— Как сколько? — удивился Гдов. — Все те же триста рублей, тридцать червонцев, так сказать, извини за неконтролируемые ассоциации.

— Надбавь хоть сотню, что ли?

— Нет. — Гдов был тверд. — Мне не денег будет жалко, а нарушенного баланса. — Так — со стороны Хакудаси стихийный народный подкуп и со стороны действующей власти — то же самое. Преступления складываются, в результате получается ноль.

— Пожалуй, в твоих дилетантических рассуждениях есть определенное рациональное зерно, — медленно сказал Хабаров.

Уж и вечерело, когда друзья наконец-то вышли с избирательного участка. Да и погода совсем переменилась, как это бывает в среднерусской полосе на исходе долгой, выматывающей все человеческие силы зимы перед весенним ренессансом. То все светило холодное солнышко и мир был хоть и мерзок, но все же красив, как навозный жук. А тут вдруг совсем тоскливо стало: падал серый снег, создавая в воздухе клейкую кашицу, а на земле — жижицу для ног. Из радиодинамика, установленного на бетонном козырьке избирательного участка, вдруг завыла какая-то попсовая тварь мужского пола. Пела, естественно, про Родину с большой буквы, что очень ее любит, жить без нее не может, вянет, пропадает.

— Ну что, мужики, проголосовали? — вынырнул из весенней метели давешний ветеран, носитель ордена и медали, гипотетический Н.Н. Фетисов.

— А то как же, отец, — солидно ответили Гдов и Хабаров.

И только я, автор, могу свидетельствовать, что они были на несколько лет старше своего нового знакомого, хотя и не получали пока пенсию.