Прощанье с Родиной (сборник)

Собственно Крестовоздвиженский Странное сочинение Гдова

Ведь я не шарлатан немецкий,

И не обманщик я людей!

Я — скромный фокусник советский,

Я — современный чародей.

Ю. Олеша

Пусть вам припомнится тот, кто на вопрос, к чему он затрачивает столько усилий, постигая искусство, с которым все равно не сможет ознакомить людей, ответил: «С меня довольно очень немногих, с меня довольно и одного, с меня довольно, если даже не будет ни одного». Он говорил сущую правду. Вы и хотя бы еще один из ваших друзей — это уже целый театр для вас обоих, и даже вы один — театр для себя самого. Пусть целый народ будет для вас этим «одним», и этот «один» — целым народом.

М. Монтень. Опыты. Гл. XXIX

В его устах звучало «завтра»,

Как на устах иных «вчера».

Б. Пастернак

— Наша Родина — красавица. А у красавицы одна мечта — чтоб она со своей «ПРЕЛЕСТЬЮ» осталась одна средь шумного бала неуклюжих народов мира, в единственном женском экземпляре, — учил всех нас Крестовоздвиженский, медленно соткавшись из времени и пространства незадолго до начала конца перестройки.

— Да здравствует — йэх! — СССР, Союз Советских Социалистических Республик! — пустился он в пляс, перед тем как сломать ногу.

— Товарищ! Верь! Взойдет она, звезда пленительного счастья коммунизма в любой форме! — написал мне как-то Крестовоздвиженский.

— При советской власти я просто не понимал, что ем всяческую мерзость, и страшно радовался, купив по случаю круг чайной колбасы по одному рублю семидесяти копеек за килограмм. Впрочем, та колбаса была, как сейчас помню, довольно вкусная, скорей всего, большевики, в силу своей технической тупости, еще не догадались пихать в нее сою и другие дешевые ингредиенты, — пригорюнился он, не в силах справиться с дуализмом бытия.

— Товарищи! Все, как один, на борьбу с разрухой, голодом, русофобией, русофилией, сионизмом и антисемитизмом! Счастье еще улыбнется России, если, конечно, каждый из нас хорошенько приложит руки к этой будущей улыбке! — вскинулся Крестовоздвиженский.

— Дорогой Ленин! Зачем ты умер и оставил нас одних мучиться на этой холодной и злой земле? Проснись, дорогой Ленин, и скажи что-нибудь креативное, чтоб тебя все заново полюбили и не называли говнюком! — заплакал он.

— Перестройка — осиновый кол в могилу изменника делу пролетариата Ленина, — испугался своих мыслей Крестовоздвиженский, закапывая под яблонькой свой партийный билет, который ему выдали во время Олимпиады-80.

— Аксенов решительно прав, когда говорит, что звериная серьезность — это признак графомана, — напрягся Крестовоздвиженский именно в тот момент, когда его хотели унизить словом и делом.

Бедолага среди ночи порнуху хотел посмотреть — да не тут-то было: кончилась бесплатная порнуха в советском телевизоре после Второго путча — 93 незадолго перед Дефолтом-98.

Ну и прямо надо сказать — Крестовоздвиженскому у проституток очень понравилось. Крестовоздвиженский даже решил дальше с ними крепко и серьезно дружить, обнаружив, что существа они неприхотливые, ласковые, душевные.

— То же самое, кстати, и Федерико Феллини думал, если кто культурный и смотрел такие фильмы, как «Ночи Кабирии», «Рим», «Амаркорд», — объяснял он интересующимся.

— В интересное время, между прочим, живем, товарищи! Когда труд и капитал идут под руку обои неизвестно куда вперед, почти в коммунизм, который с большой буквы, но мы его на всякий случай пишем с маленькой, чтоб нас не поняли превратно, — специально подчеркнул Крестовоздвиженский.

— Вы не умеете делать ровным счетом ничего из того, что вы делаете! — разоблачал современных плутократов Крестовоздвиженский, гневно потрясая кистями своих широких натруженных рук.

— Фраза «Борясь с вязкими объятиями сна» — вот мой вклад в мировую культуру, — без ложной скромности признался Крестовоздвиженский.

— Такова возрасту старушки, как ходют да ездиют по туравтобусам в Германии, в Расеи уж давно лежать по гробам, — кривлялся Крестовоздвиженский.

Только в предпенсионном возрасте он наконец-то догадался, что, когда человек «портит воздух», он имеет шанс не только потерять уважение окружающих, но и испачкать собственное белье.

«Это будет самое массовое из элитарных произведений. Или лучше — самое элитарное из массовых произведений? Еще лучше — самое элитарное из массовых произведений и самое массовое из элитарных. А уж лучше совсем, окончательно и бесповоротно — самое элитарное из массовых и самое массовое из элитарных произведений русской литературы конца ХХ — начала ХХI века, целиком обращенное в будущее», — подумалось ему.

Всегда страшно переступить порог, а вот переступишь — вроде бы уже и не страшно.

Cоветская власть прошла, а грусть осталась.

— Не для того я в предпенсионном возрасте занимаюсь джоггингом, чтобы сбросить лишний вес, — по обыкновению, говорил нам Крестовоздвиженский, — а для того, чтобы вам, друзья, меня в гробу нести легче было.

И еще говорил Крестовоздвиженский:

— Не для того я в предпенсионном возрасте занимаюсь джоггингом, чтобы суетные дни продлить, Господом Богом мне отпущенные, — а чтобы в гробу получше выглядеть, чтобы вам, друзья, за меня стыдно не было.

Крестовоздвиженский глупо, но безапелляционно утверждал, что в детстве жил на углу улицы Завязавших Алкоголиков и проспекта Победы Коммунистического Труда.

И что в юности он сочинил песню на слова М.Ю. Лермонтова «Прощай, немытая Россия!».

А еще однажды написал японские стихи:

Солдаты с Мавзолея Пропили сапоги. Уж перестройка наступила.

— Надо быть мудрее и хитрее: людей гораздо выгоднее любить, чем ненавидеть, — как-то разоткровенничался он.

И тогда Крестовоздвиженский мягко сказал:

— Собственно, в онанизме нет ничего дурного. Был бы человек хороший.

Красавица зарыдала.

«Не зря многое из Ильфа и Петрова разбрелось по фольклору. В их немеркнущих сочинениях встречаются сцены и фразы очень толковые, деятельные, конструктивные. Например, про советских служащих, которые кручинились оттого, что никогда не были студентами, не состояли в подпольных организациях, не бунтовали против начальства. Об этом, собственно, жалели все советские так называемые интеллигенты, особенно не получившие даже коммунячьего «высшего образования». То, что русскому студенту давалось даром (врет Чехов про выдавливание «раба», среда формировала), нашему высокому интеллектуалу доставалось путем перенапряжения головы (греческий язык, например, который раньше знал каждый гимназист). Да и вообще — умение ложку-вилку держать… А наши, пердячим паром научившиеся это делать только что, тут же через секунду начинают учить или порицать других. Какие, дескать, хамы! Вспоминаю, как противно пели подгулявшие родственники «из простых»: «Так наливай сосед соседке. Она ведь тоже пьет вино. Непьющие студентки редки. Они все вымерли давно». И так далее. Меня от этих воспоминаний тошнит. Меня теперь от многого тошнит, как беременную (-ого)», — писал Крестовоздвиженский в своей знаменитой Амбарной книге, на восемнадцатой ее странице.

— Советский Союз был устроен так: идешь ночью с пятницы на субботу к себе домой, вдруг из кустов как завоет кто-то, и торчит черный раскрытый зонт. А что творится за этим зонтом, известно лишь одному Господу Богу, — объяснял Крестовоздвиженский.

— Очень интересно, что когда внимательно присмотришься к биографии какого-нибудь так называемого «писателя-деревенщика», то выясняется, что он или «из учителей», или отец его был председателем колхоза или «руководил МТС». Если уж на то пошло, то они тоже из эксплуататорского класса, и совершенно зря радовался в свое время Солженицын, что впервые «крестьяне сами пишут литературу». Ф.А. — доцент и заведующий кафедрой советской литературы Ленинградского государственного университета. В. Б. — инструктор отдела пропаганды и агитации райкома партии. Догадываетесь, кто стоит за этими инициалами? — лукаво, как Ленин, прищурился Крестовоздвиженский. — Федор Абрамов и Василий Белов. Вот только Виктор Петрович Астафьев никогда ни в начальниках, ни в коммунистах не состоял. Респект! Уважуха!

— Впрочем, «либералы» тоже хороши, — пытался он сохранить объективность. — Никогда не забуду, как во время митинга в защиту НТВ на Пушкинской площади стояли под дождем и снегом бедные пожилые «шестидесятники» в дешевых китайских одеждах, а перед ними пели и плясали богатые светочи демократии во главе с известным журналистом-международником и сочинителем советских антиамериканских пьес Г.Б. «Надо бы нам всем миром сброситься по рублю и спасти наше народное телевидение, нашу свободу», — говорили «шестидесятники», перебирая в кармане мелочь.

Генрих Боровик?

— Сбылась вековая мечта трудящихся СССР — в Москве теперь тоже нечего жрать, как и во всей России, — захохотал Крестовоздвиженский в 1991 году.

— Прошу всех запомнить: когда в доме есть лимон, так называемый вами «папочка» пьет чай с лимоном! — грозно сказал домашним Крестовоздвиженский, но его в ответ ударили палкой по голове, и он в этот вечер уже ничего больше не говорил.

— В названии старинного русского города Тверь явно просвечивает слово «Тиверия». Как бы привязать теперь к этому еще и грузинскую Иверию? — мучился Крестовоздвиженский, побывав в Грузии (1984) и в Израиле (1998).

Америка ему совершенно не понравилась.

Франция тоже.

В Германии его оштрафовали.

Уже сидя в тюрьме, Крестовоздвиженский вдруг вспомнил, как, увидев в каком-то музее картину известного ему художника Серова «Девочка с персиками», он громко сказал: «Да и персики говно, мелкие».

И ему в который раз стало стыдно, захотелось на свободу.

«Победа Сталина, собственно, ничего хорошего России не принесла, как не принесла бы и победа Гитлера. Лучше было бы так: чтоб Гитлер завоевал Россию до Урала, японцы — тоже до Урала, но с другой стороны. А потом и тех и других скинули бы с помощью американцев разгневанные россияне, получившие таким образом двойную пользу — отсутствие коммунизма и прививку против фашизма. Плюс сколько бы мужиков осталось в живых», — думал Крестовоздвиженский, читая Астафьева.

— Русский именно тем и отличается от украинца, что мясо любит больше сала, — наставительно сказал Крестовоздвиженский бывшему инженеру-ракетчику Александру Кабакову.

— Бессюжетность — основа бытия. Но что есть основа бессюжетности? — мучился Крестовоздвиженский.

— Никогда не забыть мне эту эпохальную сцену времен начала конца перестройки: пьяный веселый мужик с металлическими зубами играет в заснеженном Измайловском парке на гармошке развеселую «Ламбаду», а остальные поселяне бодро кружатся в этом бойком южноамериканском танце, — вспомнил Крестовоздвиженский, увидев по телеканалу «Россия» Россию.

В Крестовоздвиженском однажды вновь прорезался недюжинный поэт, который сочинил следующие стихи:

— Вставай, товарищ Отто Гротеволь!

— Jawohl!

— А вот я тоже знал одного коммуниста, — неожиданно вступил в разговор Крестовоздвиженский, — так этот коммунист однажды сказал своему оппоненту после партийного собрания: «Я тебя сожру и высеру!» А другой коммунист кричал: «Что?! Да я на тебе высплюсь, мать твою!» Поэта Морковкина провинциальная дама-следователь обещалась в 1962 году «трахнуть стоячей титькой»… Некрасиво вели себя коммунисты. И очень грубо, — добавил он после длительной паузы.

— Степанида Властьевна, Степанида Властьевна! Ау!

…И Крестовоздвиженский вдруг как бы воочию увидел этот мертвый подкожный жирок стареющей дамы.

— Вы используете меня только тогда, когда напьетися пьяные вина и вами овладевает темная, слепая, безрассудная похоть! — горько сказал Крестовоздвиженский.

Красавица засмеялась.

— А вы, друзья, как ни садитесь — Все в коммунисты не годитесь, —

сказал он, узнав о смене кабинета в Российском правительстве.

«А деньги мои передайте жене, — писал далее Крестовоздвиженский в своей предсмертной записке, — пускай эта пелядь ими наконец подавится».

«Человек вообще-то существо и на самом деле героическое, правы коммунисты, — подумал Крестовоздвиженский. — Желеобразный, наполненный кровью, мочой, слизью, говном и потом, человек, тем не менее, свершает всякие поступки и создает великолепные мысли».

Но того-то и не знал этот добрый старик, что те самые двести долларов у него уже давно украли.

— Петр Федорович? Да он уже давно в дурдоме сидит, — уверенно возразил Крестовоздвиженскому бывший пролетарий Зуфар Гареев.

Служебное счастье старухи. Чем не тема для небольшого полотна из жизни современного пенсионерства?

«Какое, в сущности, это испытание для человека — одиночество», — подумал Крестовоздвиженский, наевшись пшенной каши с молоком.

— Пред нами ставит жизнь преграды, — Сказал взволнованный Иван. — А коммунисты (варианты — «олигархи», «вот чекисты») суки-гады, Все тащат, сволочи, в карман.

Из поэмы Крестовоздвиженского «Молодая армия»

Крестовоздвиженский писал:

«Однажды бывший библиотекарь Рубинштейн приехал в Берлин, чтобы лично плясать в балете, поставленном на его стихи. Давненько, годика четыре, он не бывал здесь, где мы с ним в юности служили в Западной группе советских войск санитарами! Поэту взгрустнулось.

Репетиции… Апельсины… Аплодисменты… Сопровождаемый друзьями и поклонниками, он вышел прогуляться в расположенный неподалеку от местечка Панкофф парк под названием Шлесспарк.

Было воскресенье. Было людно. Навстречу им шла какая-то немецкая фрау с ребенком, очаровательной девочкой трех лет.

Внезапно ребенок вырвал ручонку из руки матери, подбежал к бывшему библиотекарю и, прижавшись к его коленям, несколько раз воскликнул:

— Vater! Vater![9]

Рубинштейн густо покраснел, а зря. Он тут был совершенно ни при чем. Я-то ведь всегда знал его как даже слишком честного парня, который мухи не обидит, не то что ребенка. Зря, правда, он при той власти увлекся постмодернизмом, а теперь — политикой и пением советских песен на потеху зрителям. Но только бог знает, для чего на самом деле предназначен человек.

— Преклоняюсь перед его гражданским мужеством! Но все-таки кто же, спрашивается, является подлинным отцом этого неизвестного немецкого дитя? — мучился неразрешимым вопросом Крестовоздвиженский.

— Да не один ли хрен кто, — однажды решил он, и ему тут же стало значительно легче, как будто он прочитал хорошую книгу или побывал в консерватории.

Крестовоздвиженский даже изобрел новую русскую пословицу:

«Доброе слово в дороге помо́га».

— Решительно невозможно было представить супругов пьющими, — сказал Крестовоздвиженский, узнав о том, что произошло на даче литератора Гдова во время празднования Пасхи-2006.

Разглядывая картину Отто Дикса, Крестовоздвиженский вдруг подумал о том, что Отто Дикс не экспрессионист, а экспресс-сионист. Эта мысль сильно напугала его, так как он всю жизнь опасался обвинений в антисемитизме. Уже ложась спать, у него вдруг мелькнуло: приключенческий роман под названием «Экспресс сионизма». Автор — Крестовоздвиженский. Лучшие продажи месяца, десять тысяч штук в сутки.

Весело было глядеть на Крестовоздвиженского, окруженного творческой молодежью.

— Грушу не нужно есть просто так, — учил Крестовоздвиженский. — Грушу нужно сначала аккуратно расчленить ножом, потом разрезать на кусочки.

«Зазвать бы ее к себе домой да трахнуть, — подумал Крестовоздвиженский, глядя на докладчицу. И тут же засомневался: — А только вдруг я кончу, а она — нет?»

На вагонной площадке стоял лысый пьяный человек в тапочках.

Ребята подошли к нему, куря до одури.

— Не сметь! — страшно крикнул Крестовоздвиженский.

Это тогда его чуть не убили.

Крестовоздвиженский запел на мотив популярной советской эстрадной песни 70-х годов застоя, известной среди любителей легкой музыки под названием «Лайла»: «С хлебным ножом я гонялся в лесу за старухой…»

— Это вроде гекзаметр? — громко спросил случившийся рядом бывший офицер Анатолий Королев.

Крестовоздвиженский оставил сыну богатое наследство — коллекцию пивных и винных этикеток. Мальчик со слезами радости на глазах благодарил отца.

— Так вот, — торжественно начал какой-то человек в ветхой, изношенной полувоенной одежде, еще ближе придвинувшись к жарко пылающему костру. — Встретилися однажды да во чистом, да во поле Куриная Кость да Советская Власть.

Присмотревшись, мы обнаружили, что это конечно же был он, Крестовоздвиженский.

— Писать нужно так, чтобы людям было противно, а мыслям просторно, — решил Крестовоздвиженский.

— I fuck, I fuck you! — сильным, молодым голосом вскрикнул Крестовоздвиженский, забыв, что его партнерша совершенно не знает иностранных языков, потому что она родилась в бедной советской семье и бесплатно училась в школе.