Очень тяжело быть эфиопом.
Ну, идешь ты, скажем, по Воронежу, а все видят, что ты — эфиоп.
Думаете, что французу легче? Ничуть. Да будь ты трижды француз, хотел бы я на тебя посмотреть в гастрономе в Москве в Марьиной Роще, когда ты пытаешься объяснить продавщице, что тебе нужно двести грамм краковской колбасы, сто пятьдесят — любительской и десяток яиц по рубль пять.
Нелегко быть якутом. Ты якут, а все думают, что ты китаец. И всем интересно знать, что думает Мао Цзе-Дун о ближневосточных проблемах. А ты в этом деле ни бум-бум. Противно.
Я еврей. Еврею везде трудно. Ему плохо в Жмеринке. Ему очень трудно в Риме. Ему ужасно тяжело в Нью-Йорке. Его мучает Париж. Ему тошно в Монреале. Он везде — в гостях. Он везде — хуже татарина. Последнее замечание говорит о том, что быть татарином исключительно тяжело.
Кровавое столетие, в котором нам посчастливилось жить, рассеяло русских евреев по белому свету. Межвременье в России (я называю межвременьем промежуток времени от Сталина до нового Сталина) дало возможность мне, русскому еврею, уехавшему в Америку, найти читателей среди русских евреев, уехавших в Израиль. Кто бы мог подумать, что Бог даст нам такую возможность? Но Ему лучше знать, как нам найти дорогу друг к другу. Иначе сидели бы мы с вами кто в Одессе, кто в Москве, кто в Черновицах, кто в Тбилиси, кто где, и все вместе мы бы делали одно большое ненужное дело. И боялись бы каждого шороха на улице. И ждали бы дня больших ножей. И дрожали бы за ужасную судьбу своих детей. И не было бы у нас с вами ни сегодняшнего, ни завтрашнего дня. И стояли бы мы в длинных очередях России за хлебом, сахаром, водкой и счастьем. И, как всегда, все кончалось бы за несколько человек до нас. И никогда бы мы не узнали, что очереди в России исчезнут только тогда, когда исчезнет очередь у мавзолея Ленина.
Очень тяжело быть эфиопом. И евреем быть тоже тяжело.
Но у нас есть Израиль.
И от одного этого ты чувствуешь себя человеком на все сто процентов.
Обстоятельства мои сложились так, что я должен был ехать в Америку. Будем ли мы счастливы здесь? Кто знает? Кто?
Но я еврей. И вы, живущие там, в Израиле, — мои братья. Мои друзья. Моя семья. И мы не будем судить друг друга. Мы будем любить друг друга. Потому что мы — одной породы, одних несчастий, одних радостей и одних надежд.
И надежды эти будут существовать, пока существует Израиль. А он — навсегда. Потому что, как учит история, получен ответ на «еврейский вопрос». И ответ этот — никогда больше!
А перед моими глазами сейчас лица моих товарищей, оставшихся в России, тех, кому до сих пор не дали уехать. Вы знаете их имена, вы помните их глаза, вы понимаете, как им страшно и тяжело там.
Потому что самое тяжелое — быть евреем в России.
Им, этим оставшимся, я и посвящаю мою маленькую повесть.
Илья Суслов
«… Умирает мартовский снег. Мы устроим ему веселые похороны».