Прошлогодний снег

7

Я кончал работу в 6 часов. Вернее, я должен был кончать в шесть. Но так почему-то не получалось. Всегда в цеху были какие-нибудь неполадки, требующие моего вмешательства. Я задерживался, клялся, что завтра, черт возьми, я уйду вовремя. До каких пор это будет продолжаться? Я здоровый, молодой парень, мне о невестах думать, за барышнями ухаживать, с приятелями кутить. А я сижу как дурак сверх положенного и вынужден доругиваться, доделывать, доглядывать, доорганизовывать… Я выходил из проходной и тихо брел к троллейбусу. Я заходил по пути в книжные магазины, покупал книжки, трепался с продавщицами. Мне было очень одиноко. Потом я ехал домой.

Я давно приметил ее в автобусе. Каждый день в одно и то же время я садился в свой автобус, чтобы ехать на работу. Она всегда сидела в углу на последней скамейке. Когда я входил, она опускала глаза в книгу. Она выходила, а я ехал дальше и смотрел через окно, как она летела к метро. Когда я опаздывал на этот автобус и на ее месте сидел кто-то другой, мне было не по себе. Однажды она оторвалась от своей книжки и внимательно посмотрела мне в лицо. Я в это время, как всегда, разглядывал ее и мысленно разговаривал с ней. Глаза у нее оказались голубые и удивленные. Мы смотрели друг на друга, и она проехала свою остановку. Она ахнула, выскочила из автобуса и побежала к метро. А я, пораженный, поехал на работу, размышляя о том, как странно я себя чувствую.

В цеху был прорыв. Весь месяц шла дешевая продукция. Мы выкручивались, давали по 150 % — денег не было. Мы просили издательство о более дорогой работе — издательство отказывало. План был под угрозой. И когда мы уже решили махнуть рукой на все (что ж можно сделать!), директор вызвал меня и сказал:

— Почему я должен все время думать за тебя? Не будет плана — останетесь без премии.

— Вы же сами знаете, Лев Яковлевич…

— Я все знаю, — строго сказал он. — Я всегда все знаю. Ты будешь печатать рыб.

— Каких рыб?

— Есть такой заказ от какого-то чудного издательства. Надо отпечатать в цвете сто всяких рыб. Это дорогая работа. Это твой вал. Иди и — получи клише.

— Благодетель вы наш, — запел я, — Бог вам все зачтет…

— Бога нет, — сказал директор, — если бы был Бог, он бы не допустил, чтобы ты мне мозолил глаза столько времени…

Я побежал печатать рыб.

Мы договорились с мастерами, что выжмем из этих рыб все, что можно.

— И что нельзя, — сказал мастер Белов.

И мы «погнали» рыб. Это было похоже на паутину. Изо всех углов в цехе на нас глядели рыбы, красные и синие, фиолетовые и желтые, тощие и жирные, в анфас и в профиль. Мы потирали руки и записывали в план «валовой» улов. И тут я зарвался. Я решился на приписку. Я думал, что, если я запишу на рыбах лишний прогон, этого никто не заметит, а мы спокойно будем работать в будущем месяце. Без паники и штурмовщины. Мы припрячем показатели «по валу», а в будущем месяце будем потихоньку сдавать в план необходимые деньги.

Мы прекрасно закончили месяц, получили переходящее знамя и уже собирались мирно почить на лаврах, «передохнуть», как говорил мастер Белов, как вдруг нас поймали. Нас поймал Николай Семенович, старая крыса. Он знал полиграфию от корки до корки и уж, конечно, разглядел наш лишний прогон. Тем более что мы его не делали. Николай Семенович поднял скандал.

— Ужас! — кричал он. — Это что же делается! Молодежь, а жулик! Это он кого хотел обмануть? Меня? Я собаку съел, а он подкатывается с голубыми глазами! А вдруг ревизор! Кто в тюрьму? Николай Семеныч? Нет уж, увольте! Я и в тридцать седьмом не сидел. Умный нашелся!

— Не базарь, Николай Семеныч, — сказал я. — Просчет вышел. Не разглядели мы и ошиблись. Исправимся. Что я себе, что ли, брал? Я государству…

— Шифрин, к директору, — сказала секретарь Галя, проходя в столовую.

Директор был тих, как украинская ночь. Он смотрел в окно и барабанил пальцами по стеклу.

Поодиночке стали собираться начальники. Когда все собрались, директор тихо сказал:

— Ну, с этим жуликом, обманщиком и паразитом я знаю, как поступить: он прямо отсюда пойдет в тюрьму. Но вы куда глядели?! Помощники на мою голову! Любой мальчишка может их одурачить, если захочет. Позор! Сорок лет работаю, таких ротозеев не видел. Ты зачем это сделал, Шифрин? Отвечай коллективу!

Что я мог сказать? Я был не прав.

— Я был не прав, Лев Яковлевич, это я по молодости лет.

— Какая это молодость, рецидивист? Сейчас же отдай то, что ты украл у государства.

— Жалко, Лев Яковлевич, — сказал я, — ведь это в план.

Директор фыркнул и сказал:

— Хорошенькие методы. Он ворует у государства из правого кармана, чтобы положить в левый. Я тебя измордую, Шифрин!

В общем, настроение было омерзительное.

Я сел в автобус и сразу увидел ее. Я впервые сталкивался с ней по дороге домой. Она заметила меня, я это чувствовал, но не отрывала глаз от своей проклятой книги.

Когда мы подъехали к моей остановке, я вдруг взял ее за руку и вывел из автобуса. И мы пошли.

— Почему ты пошла со мной?

— Не знаю.

— Почему ты такая?

— Мне страшно.

— Ну что ты? Чего ты боишься?

— Не знаю.

— Ты красивая.

— Я хочу любить.

— Почему же ты не выйдешь замуж?

— Глупый, я же сказала, что хочу любить.

— Полюби меня. Я так хочу, чтобы меня полюбили…

— У тебя добрые глаза.

— Не смейся надо мной…

— Что ты! Я говорю правду.

— Почему ты пошла со мной?

— У тебя добрые глаза. А ты любишь оперетту?

— Ненавижу.

— Я тоже. Я хочу, чтобы ты был талантливым.

— Зачем?

— А я буду тебе помогать. Ну вот, ты будешь писать книгу, а я буду сидеть рядом.

— Я не умею писать книгу.

— Ну, тогда ты изобретешь машину. А я буду чертить тебе ночью…

— Глупая, я никогда не изобрету машину.

— Ну и не надо. Ты будешь читать газету, а я буду смотреть на тебя. А потом ты уйдешь далеко-далеко… А я буду ждать. Ждать… ждать… и верить… И ты вернешься домой. А я буду стоять у дверей. А потом я укрою тебя и, когда ты уснешь, буду смотреть на тебя…

— Глупая…

— Ты знаешь, как страшно все время ждать?

— Конечно, знаю. Я и сам все время жду.

— Ты не уйдешь от меня? Не уходи. Пожалуйста. Я не могу, чтобы ты ушел…

Мы не сказали друг другу ни слова. Я боялся, что она что-нибудь скажет и все разрушит. Но она тоже молчала.

И мы пришли ко мне домой, и я поцеловал ее. И потом еще я долго целовал ее. А потом она ушла…

И мне было так хорошо, как будто я вернулся на Родину после долгой-долгой разлуки с ней…