17

В Сокольниках — тьма народу. В Сокольниках — выставка. Одна большая страна демонстрирует свои успехи в промышленности, сельском хозяйстве и культуре. В Москве ажиотаж. Такой выставки еще не было…

Мы бродили по аллеям Сокольников уже пятый день. Пять дней назад секретарь парткома вызвал нас с Витькой Шикуновым и другими ребятами издательства и сказал:

— Вы пойдете на пять дней в Сокольники. Вы будете ходить по павильонам. Устроители этой выставки думают, что в нашей стране живут простаки, и они поддадутся на их паршивые тряпки и лимузины. Вы должны доказать, что это не так. Например: какое у нас здравоохранение?

— Бесплатное! — сказал я.

— Верно, товарищ Шифрин. А у них?

— А у них — платное, — сказал я.

— Видите, какой аргумент у нас в руках? Идите, товарищи, и высоко несите нашу марку. Мы не хуже их, а лучше.

Итак, я был специалист по здравоохранению.

Я сидел в последнем ряду «Клуба вопросов и ответов». Девушка, хорошо говорившая по-русски, отвечала на вопросы посетителей. Вопросы были одинаковые. А сколько получает, скажем, рабочий? А сколько стоит пара туфель? А почем у вас автомобиль? Девушка терпеливо разъясняла. Иногда я вставал и спрашивал:

— Скажите, а какое у вас здравоохранение — платное или бесплатное?

— Платное, — говорила девушка.

— Вот видите, — торжествующе говорил я и победно оглядывал зал. Потом я садился.

Девушка подробно рассказывала, сколько стоит прием к врачу, банки, уколы, лекарства. Я понимающе кивал головой. Когда я десятый раз поднял руку, чтобы спросить, какое у них здравоохранение — платное или бесплатное, девушка, тонко улыбнувшись, сказала:

— Вы, вероятно, хотите спросить, какое у нас здравоохранение — платное или бесплатное? Я в десятый раз с удовольствием вам объясню…

Я был посрамлен.

Тогда меня переключили на павильон женской одежды и трикотажа. Наши женщины, увидев заморское белье, закатывали глаза, охали, понимающе переглядывались и многозначительно кивали головами.

— Подумаешь, — говорил я, — выставились, как будто не видели белья… Белье, как белье!

Женщины поджимали губы и с презрением отворачивались от меня. Одна из них прошептала:

— Боже, какое белье!

Я был начеку:

— Ну какое, какое белье? Обычное белье. Что у нас хуже, что ли?

— Хуже, — чуть не плача вскричала она — На, на, посмотри! — Она задрала подол платья. Посетители просто упали от смеха. Я стоял красный и чувствовал свое ничтожество.

— Ну, как аргумент? — спросил Витька Шикунов, проходя мимо. Я плюнул на парфюмерию и пошел просто гулять по аллеям.

Для этого у меня тоже были причины: я назначил свидание девушке Тане. Мы бродили с ней по хрупкому золоту сокольнической листвы и смеялись над моими похождениями на выставке.

(Примечание автора.

Читатель не должен ошибиться на этот счет. Девушка Таня, с которой Толя Шифрин встретился в Сокольниках, — совсем не та девушка, о которой он писал раньше. Это совсем другая девушка. Автору не удалось выяснить, где и при каких обстоятельствах Толя с ней познакомился. Вообще, эта сторона жизни Толи Шифрина не совсем прояснена. Автор объясняет это скрытностью Толи и в какой-то степени его тактичностью. Современная молодежь, знаете ли…)

Вдруг от дерева отделился дюжий парень в белых кедах и пошел прямо на Таню. Он был пьян, как сукин сын, и здоров как бык.

Он схватил Таню за руку и недвусмысленно потащил за собой в глубину аллеи. На меня ему было трижды наплевать. Бедная Таня вырвалась и закричала:

— Как вы смеете, негодяй?!

Парень ласково замычал и стал повторять маневр. Настала моя очередь. Я оттолкнул его от Тани и дал ему под дых. Никакого впечатления. Я развернулся и, наверное, дал бы ему по шее, если бы не промахнулся. Он схватил меня за галстук и заревел:

— Убью, гад!

Я понял, что, если он меня ударит, я больше никогда не встану.

Я: Ты что пристал?

Он: Убью, гад!.

Я: Отвести тебя в милицию, хулиган? (Черта с два я его отведу, это он меня отведет, куда захочет, это же не руки, а тиски.)

Он: Я тебя сейчас кончать буду!

Я: Проваливай, чтоб я тебя больше никогда не видел! Я из тебя котлету сделаю!

(Как быть? Схватить Таньку и убежать? Но ведь она будет презирать меня до конца дней. Какой же я мужчина!)

Собирается толпа. Я краем глаза вижу возмущенного пенсионера, лоточницу с пирожками, мальчишку лет пятнадцати… Все оживленно обсуждают инцидент.

— Товарищ, — как можно достойнее произношу я, обращаясь к пенсионеру. — Будьте любезны, пригласите, пожалуйста, милиционера.

Парень навалился на меня, как вагон. Я и пальцем не могу пошевелить. Появляется милиция.

— Брэк! — говорит мильтон, и нас разводят в стороны.

Я ощупываю себя: как будто ничего не сломано.

— Таня, — говорю я весело (так мне хотелось бы), — отойди в сторонку. Сейчас я дам этому налетчику пять или семь лет, и мы продолжим прогулку.

— Документы! — строго говорит милиционер.

Толпа оживляется.

— Ужас какой! — охает лоточница. — Людям по парку пройтись нельзя. Хулиганье всюду…

Я сам видел, — быстро-быстро говорит мальчишка, — этот идет, а эта тоже, а этот подходит, раз! — и это…

— Я член партии с тысяча шестьсот… года, — говорит пенсионер, — я посвятил остаток своей жизни борьбе с нарушителями. Я видел, как этот хулиган…

Парень мутно посмотрел на меня и сказал:

— Вы его возьмите, он ко мне в карман залез.

— Ах, так! — рассердился я. — Вяжите его, товарищи начальники, слышите этого провокатора, куда он повел?

Милиционеры взяли парня в белых кедах под белые руки и поволокли в милицию. Мы шли рядом. Очевидно, парню было больно идти с вывернутыми назад руками, он ругался и орал.

Когда мы подошли к дверям милиции, парень примолк и вдруг, набрав полный рот слюны, плюнул в лицо одному из милиционеров. Мы ахнули.

— Что же ты сделал, дурак? — сказал я. — Ты уж совсем озверел!

Милиционер утер лицо, тяжело посмотрел на парня и коротко сказал:

— Не прощу.

Мы рассказали дежурному существо конфликта. Дежурный все записал. Он записал и пенсионера, члена партии с семнадцатого века, который…, и лоточницу, прервавшую торговлю во имя торжества справедливости, и быстрого мальчика, который рассказал, как… этот идет, а эта тоже, а тут этот выходит…

…Через несколько месяцев я получил повестку в суд. Судили парня в белых кедах.

«Не ходи один, — говорили знакомые. — Вдруг их целая шайка. Его посадят, а другие тебе отомстят». Я взял Витьку Шикунова, и мы пошли в суд.

В зале ожидания ко мне подошла старая, седая, скромно одетая женщина.

— Что же ты с Васькой моим сделал? — заплакав, сказала она. — Посадят теперь Ваську-то. А ведь это кормилец мой. Единственный мой.

Она горько плакала. Какие-то женщины, обняв, увели ее в угол, и она там, сбиваясь и плача, рассказывала, какой хороший был Васька, непьющий и скромный, как он мухи не обидит, а тут горе-то какое, ведь это первая его получка… И разряд ему дали… О Господи! И что же вино-то делает… И не виноватый он, Васька-то…

И женщины сочувственно охали, а я чувствовал себя последним подлецом.

Я ставил свою маму на место этой старой женщины и понимал, какой ужас охватил Ваську, когда он протрезвел.

На суде я юлил и выгораживал этого Ваську, но ему все равно дали срок. Не надо было ему плевать в милиционера.

Васька тупо повторял:

— Водки я выпил… Выпил я…

Когда его увозили, остриженного и растерянного, он сказал:

— Маменька, прости меня, маменька. Я думал веселее будет, а вон как вышло. Со скуки я… прости, маменька…

У меня в горле стоял комок. Я думал, почему же так скучно? Скучно… Скучно…

Загрузка...