Просветитель

XVI

Поминки, начавшіяся у Самоплясова въ два часа дня, окончились только къ утру слѣдующаго дня. Напившіеся гости вытрезвлялись и опять напивались. Въ карты принимались играть раза три. Въ первый разъ обыграли лавочника Молочаева, и онъ ходилъ домой за деньгами. Дома у себя онъ нашелъ пріѣхавшаго къ нему изъ дальняго села за покупкой шкуръ и остановившагося на постояломъ дворѣ прасола Кондратьева и привелъ его съ собой къ Самоплясову. Кондратьевъ былъ пожилой мужчина, гигантскаго роста, лысый, съ рѣденькой бородой на красномъ лицѣ и одѣтый въ кожаную куртку на бѣлкахъ. Посадили и его играть въ стуколку. Деньги онъ держалъ въ кисѣ за голенищей и то и дѣло лазилъ туда за ними, чтобъ ставить ремизы. Обыграли его. Онъ назвалъ всѣхъ жуликами и пересталъ играть. Въ антрактахъ игралъ аристонъ и пѣлъ граммофонъ. Гости пили и закусывали и плясали подъ аристонъ. Лѣсничій Кнутъ плясалъ съ дьяконицей казачка. Граммофонъ кто-то уронилъ и повредилъ трубу, что очень сокрушало Самоплясова, и онъ обругалъ гостей косолапыми медвѣдями.

Въ началѣ вечера явившаяся съ поминокъ для народа тетка Самоплясова Соломонида Сергѣевна, увидавъ спавшаго у нея въ мезонинѣ «мажордома», тотчасъ-же согнала его съ постели. Пришлось уйти съ постели Фенички и «барину» Холмогорову. Мажордомъ, немного проспавшійся, сталъ готовить закуску для гостей, подалъ ее и опять напился пьянъ. Сидя въ кухнѣ на табуреткѣ за стаканомъ пива и чокаясь съ Соломонидой Сергѣевной, которая также была уже въ градусахъ, онъ говорилъ ей про себя:

— Теперь для Колодкина пропало дѣло! Крышка ему… Если ужъ разрѣшилъ онъ себѣ винное малодушіе, то нескоро прикончитъ. Боюсь только, какъ-бы видѣніевъ не было. А видѣнія начнутся — послѣднее дѣло, бѣда…

И онъ мрачно крутилъ головой.

Качала головой и тетка Соломонида Сергѣевна.

— А попробуйте завтра въ баню сходить. Я знаю, что паромъ чудесно все это хмельное вышибаетъ. Потъ всякую блажь выгонитъ. Конечно, завтра воскресенье и баню топить никто не будетъ, но можно въ понедѣльникъ.

— Тутъ не блажь, родная, а жаба у меня внутри… На жабу потъ не дѣйствуетъ.

А Холмогоровъ, выжитый изъ мезонина, не находилъ себѣ нигдѣ мѣста, такъ какъ всѣ комнаты были заняты гостями, и бродилъ, прихрамывая, изъ одного угла въ другой. За докторомъ Клестовимъ прислали около одиннадцати часовъ вечера лошадей, требуя его къ трудно больному. Прощаясь съ отъѣзжавшимъ докторомъ, Холмогоровъ выпросилъ у него два рубля на отыгрышъ и тотчасъ-же подошелъ къ столу, желая продолжать игру на деньги, но его не допустили къ игрѣ, требуя, чтобы онъ прежде уплатилъ проигранные одиннадцать рублей.

Холмогоровъ вынулъ изъ жилетнаго кармана серебряные часы и положилъ ихъ на столъ, сказавъ:

— Полухронометръ… Часы дорогіе, нужды нѣтъ, что серебряные. Въ двадцати пяти рубляхъ пусть идутъ.

Но часы оцѣнили только въ четыре рубля, при чемъ лавочникъ добавилъ:

— Ну, вотъ что, баринъ. Ты мнѣ долженъ шесть рублей. Рубль я тебѣ прибавлю… Отдай часы за долгъ.

Холмогоровъ тотчасъ-же схватилъ часы со стола и сказалъ:

— Жирно будетъ. Не по носу табакъ. Ты, я вижу, невѣжда… Тебѣ только-бы блестѣло. Что блестятъ, то и хорошо.

— Однако, должны-же вы, ваше благородіе, долгъ свой отдать, если вы человѣкъ политичный.

— Хозяинъ отдастъ. Съ него проси. Я тебя не обязанъ награждать, если ты не понимаешь цѣнности предметовъ. А если хочешь долгъ именно съ меня получить, то вотъ бери за двадцать четыре рубля. Рубль скидываю.

Лавочникъ отрицательно покачалъ головой и произнесъ:

— У меня, чай, во лбу глаза, да и деньги мои наживныя, а не ворованныя.

Около часу ночи Холмогоровъ, пріютившись въ углу на креслѣ, заснулъ и сталъ храпѣть.

Играли и женщины въ мушку по копѣйкѣ. За столомъ сидѣли попадья, старостиха, лавочница и дьячокъ Кузьма. Къ нимъ нѣсколько разъ подсаживался Самоплясовъ, но игру онъ не любилъ и, проигравъ нѣсколько мелочи, тотчасъ-же выскакивалъ изъ-за стола. Да и женщины вскорѣ прикончили игру, набивъ оскомину кислымъ мармеладомъ, который ѣли въ ужасающемъ количествѣ, и разошлись по домамъ, оставивъ мужей въ гостяхъ.

Проводивъ женщинъ, которыя играли въ карты въ комнатѣ, гдѣ стояла кровать Холмогорова, Самоплясовъ разбудилъ Холмогорова и сказалъ ему:

— Иди и ложись набѣло спать. Комната твоя свободна.

Холмогоровъ выпрямился и потягивался. Увидавъ все еще игравшихъ въ карты гостей, онъ протянулъ Самоплясову свои часы и произнесъ:

— Капитонъ! Ты вѣдь мой ученикъ, а я твой учитель. Во имя нашей старой дружбы возьми эти часы за двадцать пять. рублей и дай мнѣ возможность отыграться.

— Ну тебя въ болото! Твои часы вѣдь оцѣнили въ четыре рубля, а я за двадцать пять бери, отвѣчалъ Самоплясовъ.

— Ну, за пятнадцать… Дай мнѣ отыграться.

— Завтра, завтра. Завтра эти деньги тебѣ на проѣздъ въ Петербургъ пригодятся. Да и какой тутъ отыгрышъ! Ты всего и проигралъ-то три или четыре рубля. Только у тебя и денегъ было.

— Ну, дай мнѣ, Капитоша, только душу потѣшить игрой. Душа игры проситъ. Капитоша!

Но Самоплясовъ былъ непреклоненъ.

— Ахъ, меценаты! Ахъ, покровители! Ахъ, подлецы! — скрежеталъ зубами Холмогоровъ, снявъ сюртукъ и укладываясь на свою постель въ жилетѣ, брюкахъ и сапогахъ.

Вскорѣ и Самоплясовъ свалился на свою постель, уткнувшись головой въ подушку и не раздѣваясь. Въ просонкахъ онъ слышалъ возгласы играющихъ. Кто-то кликалъ его по имени и требовалъ вина, но онъ не вставалъ, а укладывался на постели поудобнѣе.

На другой день утромъ, когда Самоплясовъ открылъ глаза, онъ увидалъ, что около его кровати на разостланномъ тулупѣ спалъ лѣсничій Кнутъ, уткнувшись въ подушку и покрытый триповой скатертью со стола.

Часы показывали одиннадцать. Открылъ глаза и лѣсничій.

— Проигрался, братъ, я въ пухъ… — пробормоталъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Умыли? Кто-же выигралъ-то? Неужто лавочникъ Молочаевъ? — спросилъ Самоплясовъ.

— Духовенство. Лавочникъ только отыгрался, но ничего не выигралъ. Отецъ Іовъ всѣхъ обыгралъ. Прасолъ взялъ только малую толику. Писарю Взорову до тла полушубокъ вычистили.

— Когда-же гости ушли? — задалъ вопросъ Самоплясовъ.

— Да ужъ къ заутрени звонить начали, такъ уходить стали. Старшина шапку потерялъ и въ твоей домой ушелъ, — разсказывалъ лѣсничій и сталъ подниматься съ своей подстилки.