Просветитель

XXII

А сегодня Самоплясовъ вернулся къ себѣ домой поздно вечеромъ. Самоплясовъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ докторомъ Клестовымъ, котораго еле уговорилъ ѣхать съ собой. Докторъ былъ недоволенъ Самоплясовымъ и сердился за барскія самодурскія замашки Самоплясова. Онъ пріѣхалъ съ ружьемъ, ягташемъ и сумкой патроновъ, въ кавказской буркѣ и папахѣ. Входя по деревянной скрипучей лѣстницѣ къ Самоплясову, докторъ говорилъ ему:

— Повторяю: только потому иду къ тебѣ теперь, что уѣхало отъ тебя это воронье пугало Холмогоровъ, и оказался никуда негоднымъ твой… какъ его?.. мажордомъ. Но какъ только ты и безъ нихъ начнешь разыгрывать передо мной несвойственнаго тебѣ клоуна — сейчасъ я уйду въ пріемный покой къ фельдшеру ночевать…

— Но позвольте, Гордѣй Игнатьичъ, какой-же я клоунъ! — обидчиво произнесъ шествующій сзади доктора Самоплясовъ.

— Клоунъ. Какъ говорилъ я тебѣ у себя дома, такъ повторяю и сейчасъ, когда къ тебѣ иду въ гости, — стоялъ на своемъ докторъ, раздѣваясь въ сѣняхъ. — Во время твоихъ поминокъ на тебя было и смѣшно смотрѣть, и горько…

— Если вамъ такъ непріятно, Гордѣй Игнатъичъ, то я постараюсь… — бормоталъ Самоплясовъ.

— Тутъ и стараться нечего. Будь самимъ собой — и довольно. Будь прежнимъ Капитошей, которымъ ты былъ годъ назадъ — ничего больше и не надо. Не заносись.

— Слушаю-съ, Гордѣй Игнатьичъ… Только ужъ вы пожалуйста при тетенькѣ-то меня не очень ругайте.

Послѣднія слова Самоплясовъ произнесъ доктору тихо, на ухо.

— А это можно… Изволь… Я уже все сказалъ, что нужно было… — отвѣчалъ докторъ и вошелъ въ комнаты.

Феничка внесла его ружье, ягташъ и патронную сумку. Вошла и собака доктора, отряхиваясь отъ снѣга.

Докторъ прошелся по комнатамъ и опять произнесъ:

— Вѣдь вотъ у тебя теперь совсѣмъ другимъ духомъ пахнетъ, когда этого огороднаго пугала нѣтъ.

— Докторъ, вѣдь вы изволили обѣщать… — умоляюще замѣтилъ ему Самоплясовъ.

— Ахъ, да… Молчу…

Соломонида Сергѣевна въ это время накрывала на столъ.

— Сейчасъ прикажете подавать щи-то? — спросила она. — Сегодня для васъ щи и…

— Какія-же щи! Мы обѣдали у доктора, какъ слѣдуетъ, а ужинать еще рано, — остановилъ ее Самоплясовъ и спросилъ:- Ну, что Колодкинъ?

Тетка махнула рукой.

— Проснулся. Сидитъ и плачетъ теперь. Разсказываетъ про видѣніе… Что будто ему было видѣніе… Такое видѣніе, что неумытые приговорили его душу въ адъ… — проговорила тетка.

Самоплясовъ засмѣялся…

— Ну-у?! Вѣдь придумаетъ-же человѣкъ что спьяна! — проговорилъ онъ.

— Это плохой симптомъ, — замѣтилъ докторъ. — Смотрите, не сталъ-бы онъ у васъ бушевать потомъ…

— Тихій, кроткій, что твоя овца. И плачетъ, плачетъ и молитвы читаетъ… — разсказывала тетка.

— Это ничего не значитъ. Такъ всегда бываетъ. Сначала плачетъ, а потомъ на стѣну полѣзетъ.

— Я ужъ Капитоша, ему два стаканчика поднесла… но махонькіе… Очень ужъ онъ просилъ, плакалъ и въ ноги кланялся.

— Ахъ, напрасно! Я-же вѣдь запретилъ! — воскликнулъ Самоплясовъ.

— Голубчикъ! Все лучше, если онъ дома выпилъ. А то вѣдь онъ убѣжитъ и больше выпьетъ. Я и опорки у него убрала, такъ онъ хотѣлъ босой бѣжать. Ужъ подъ навѣсомъ его догнали. Спрятался, полѣзъ подъ телѣгу.

— Ну, взялъ ты на себя обузу, Капитонъ! — вздохнулъ докторъ — А все вѣдь это глупое тщеславіе и самодурство. Боже, какъ ты смѣшонъ, Капитонъ! Вѣдь ты…

— Гордѣй Игнатьичъ…

Самоплясовъ укоризненно взглянулъ на доктора.

— Пойте вы его молокомъ. Это прекрасное средство… Давайте сладкаго… Отшибаетъ, — сказалъ докторъ, перемѣнивъ тонъ.

— Въ томъ-то и дѣло, господинъ докторъ, что его утроба никакой пищи не принимаетъ, — заговорила тетка Соломонида Сергѣевна. — Давеча я ему кофейку со сливочками, сладенькаго — вонъ. Вѣдь ужъ который день…

— Нужды нѣтъ. Все равно что-нибудь останется въ желудкѣ и всосется. Давайте молоко. Молокомъ прямо лѣчатъ при запоѣ. Единственное средство для алкоголиковъ. Оно вообще подниметъ питаніе…

— Я попробую. Что-жъ, молока у насъ всегда много, — согласилась тетка и проговорила, обращаясь къ Самоплясову: — Учитель давеча приходилъ насчетъ облавы… съ егерями приходилъ. Въ воскресенье, что-ли, ладили…

— Никакой облавы… — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Какая можетъ быть облава, если… съ Колодкинымъ такое происшествіе?

Онъ хотѣлъ сказать «съ мажордомомъ», но, взглянувъ на доктора, перемѣнилъ это слово.

— Да и глупая это охота облава, — прибавилъ докторъ. — Убійство какое-то, а не охота. Не люблю я ее. То-ли дѣло походить съ ружьемъ и собачкой! Разомнешься, находишься, намучаешься, а потомъ домой на отдыхъ, и ѣшь черезъ это вдвое… Вотъ завтра пойдемъ, пошляемся по болоту и по заросли…

— Рога мѣдные охотничьи жалко, Гордѣй Игнатьичъ, — сказалъ Самоплясовъ. — Я два рога съ собой привезъ для облавы, а теперь они у меня зря…

— У тебя многое зря… — мрачно отрѣзалъ докторъ. — Рога жалѣетъ… словно ребенокъ…

Самоплясовъ улыбнулся.

— Да они такъ хорошо играютъ… Звукъ такой пріятный… въ самомъ дѣлѣ, - по-дѣтски произнесъ онъ и спросилъ: — Завтра утречкомъ на разсвѣтѣ по болоту-то походить отправимся?

— Хорошъ я буду у себя въ амбулаторіи, если я сначала по болоту шляться пойду! Нѣтъ, прежде мы больныхъ примемъ, а потомъ остатокъ дня и пойдетъ у насъ на охоту.

— Могу для васъ новое ружьецо предложитъ, Гордѣй Игнатьичъ. Я три новыя ружья привезъ изъ Петербурга, но одно уже подарилъ лѣсничему Ивану Галактіонычу, — сказалъ Самоплясовъ.

— Пріятелямъ своимъ ружья даришь, а когда акушерка попросила у тебя на хорошее доброе дѣло денегъ, ты ей хотѣлъ десять рублей отвалить.

Докторъ вообще журилъ Самоплясова, Самоплясовъ конфузился.

— Сообщили ужъ вамъ… Ахъ, публика! — произнесъ онъ. — Но я вѣдь, все-таки, ей тридцать далъ.

Къ ужину пришелъ учитель. Самоплясовъ сообщилъ ему, что облава отмѣняется, и подарилъ ему мѣдный охотничій рогъ. За ужиномъ разговоръ шелъ о посидѣлкахъ. Рѣшили ихъ устроить въ ближайшее воскресенье. Учитель сталъ развивать программу посидѣлокъ. Говорили о чтеніи стиховъ, о пѣніи ученическаго, школьнаго хора. Составлялось нѣчто вродѣ программы. Докторъ назвалъ учителя фантазеромъ, сидѣлъ, слушалъ и насмѣшливо улыбался.

Когда учитель сталъ уходить, Самоплясовъ просилъ его оповѣстить всѣхъ парней и дѣвушекъ села Антропова черезъ школьныхъ учениковъ, что онъ приглашаетъ въ воскресенье, въ шесть часовъ вечера, на посидѣлки.