Просветитель

XXIV

Злочастный поваръ Калина Колодкинъ, допившійся до бѣлой горячки, во время галлюцинацій вылѣзшій на крышу дома и оттуда свалившійся на землю, дѣйствительно сломалъ себѣ ногу. Докторъ Клестовъ, тщательно осмотрѣвшій его, положилъ на ногу ледъ и приказалъ перенести въ земскій пріемный покой. До опаденія опухоли на поврежденной ногѣ, послѣ чего можно наложить неподвижную повязку, Колодкина пришлось лѣчить главнымъ образомъ отъ отравленія алкоголемъ. Данный ему морфій, какъ на алкоголика, не дѣйствовалъ, хлоралъ-гидратъ также плохо его успокаивалъ. У больного сна не было. Преслѣдующія Колодкина видѣнія мѣшали ему лежать спокойно, а для его сломанной ноги нуженъ былъ непремѣнно покой. Онъ вздрагивалъ въ бреду, самъ съ собой разговаривалъ, то и дѣло порывался вскакивать, что тормазило лѣченіе. Прописаннаго ему молока желудокъ его не выносилъ. Пришлось привязать его къ постели. Колодкинъ ничего не ѣлъ. Приходя въ себя, онъ просилъ дать ему водки, и докторъ Клестовъ разрѣшилъ два раза дать ему водки по рюмкѣ, но водку смѣшать съ яйцомъ.

Докторъ Клестовъ уѣхалъ къ себѣ домой только ночью, а фельдшеру Христофорову пришлось провозиться съ Колодкинымъ до утра. Только къ утру Колодкинъ немного успокоился.

Несчастный случай съ Колодкинымъ произвелъ угнетающее впечатлѣніе на Самоплясова. До сегодняшняго утра онъ все еще ждалъ, что Колодиннъ вытрезвится, и можно будетъ начать опять пиры. Пиры эти очень нравились Самоплясову, тѣшили его тщеславіе, а теперь, съ изломомъ ноги у Колодкина, пришлось пиры прекратить. Самоплясовъ уже мечталъ объ отъѣздѣ обратно въ Петербургъ. Онъ хотѣлъ отказаться даже и отъ устройства посидѣлокъ, но прибѣжавшіе справляться о печальномъ случаѣ съ Колодкинымъ писарь и учитель настаивали на устройствѣ.

— Уже замахнулся, такъ все равно, что ударилъ, стало-быть, надо докончить, — приводилъ доводъ учитель. — Къ тому-же и земскаго начальника пригласилъ. Я оповѣстилъ о посидѣлкахъ по всей деревнѣ. Лавочникъ Молочаевъ получилъ изъ города колбасу, ветчину и сыръ для бутербродовъ. Всѣ ждутъ.

— Да вотъ мажордомъ-то мой… — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Ахъ, какая непріятная катастрофа! Да боюсь, грѣхомъ, не умеръ-бы…

Онъ чесалъ затылокъ.

— Умретъ — схоронимъ. Мало-ли людей умираетъ, — сказалъ писарь. — На это и стихи есть…

— А какое я, батенька, стихотвореніе приготовилъ для прочтенія на посидѣлкахъ! Я изъ «Живой Струны» взялъ. Книжка такая есть… «Грѣшница» называется.

— Знаю я эту «Грѣшиицу». Смотрите, не досталось-бы вамъ за нее отъ господина земскаго начальника, — предостерегъ его учитель.

— Дозволено цензурой… Что вы!.. Ну, а не «Грѣшницу» читать, такъ можно куплеты Беранже «Какъ яблочко румянъ»… Своихъ собственныхъ стиховъ я не хочу читать. Неловко… Земскій можетъ сказать: «вотъ поэтъ… чортъ его знаетъ! Можетъ-быть, корреспонденціи пишетъ»… Не любятъ вѣдь этого. А устроить посидѣлки на новый образецъ непремѣнно надо. Знаете, Капитонъ Карпычъ, эта мысль и просвѣтительная и въ то же время либеральная. Что вы улыбаетесь? Прямо либеральная. Сліяніе простого народа съ интеллигенціей… Земскій начальникъ и какой-нибудь парень Антонъ Кривуля, котораго волостной судъ каждый мѣсяцъ приговариваетъ на высидку за разныя безобразія. Вы, я, учитель, лѣсничій… Вѣдь это все сольется съ простонародіемъ. Нѣтъ, честь вамъ и слава! И вы не отказывайтесь отъ этой славы. Будьте просвѣтителемъ нашего села.

— Ну, ладно. А только ужъ помогайте мнѣ въ устройствѣ этихъ посидѣлокъ… — согласился Самоплясовъ.

— Да непремѣнно поможемъ… Все, что хотите… — подхватилъ писарь.

— Главное, насчетъ угощенія и посуды… Стаканы и блюдца для чаю.

— Все, все заказано Молочаеву… Онъ все это представитъ въ волостное правленіе, а потомъ представитъ тебѣ счетъ для уплаты… — сказалъ учитель. — Дьяконица бутербродовъ надѣлаетъ. Длинные хлѣба для бутербродовъ заказаны. Груды орѣховъ, подсолнуховъ, сушекъ, мармеладу. Подходи и бери. Устроимъ.

— Пожалуйста только, чтобы было на столѣ все это пофигуристѣе поставлено и уложено.

— Ну, хочешь, я весь столъ гирляндами изъ цвѣтной бумаги украшу? У меня есть елочныя украшенія… — предложилъ учитель.

— Вотъ, вотъ… Это все-таки будетъ на петербургскій манеръ, — подхватилъ Самоплясовъ. — Ахъ, какъ хорошо въ Петербургѣ въ ресторанахъ столы съ закуской украшаютъ! Напримѣръ, блюдо съ рыбой… и на ней раки вареные корякой на шпагахъ приколотые стоятъ. А то вдругъ цвѣтокъ изъ свеклы или изъ брюквы пришпиленъ.

— Ну, этого, конечно, нельзя, а изъ цвѣтной бумаги узоры вырѣзать можно. Но вѣдь народъ-то у насъ какой! Развѣ они порядокъ понимаютъ? Напустятся на угощеніе и всю красоту-то и разворотятъ.

— А за этимъ надо намъ смотрѣть и не допускать. Это ужъ наше дѣло… — наставительно произнесъ Самоплясовъ.

Къ посидѣлкамъ, дѣйствительно готовились на селѣ парни и дѣвушки. На другой день оглашенія о посидѣлкахъ, бабы понесли въ лавку продавать насоленные и насушенные для поста грибы, чтобы промѣнять ихъ на новыя ленты для дочерей. Доставались изъ устюжскихъ ларчиковъ завѣтные гривенники, утаенные отъ матерей въ дни заработковъ лѣтомъ на покосахъ, и на эти деньги въ суровскомъ отдѣленіи лавочника Молочаева покупались ситцевые платки. Особенныя франтихи запаслись черными фильдекосовыми полуперчатками. Франтоватые парни мыли и начищали сапоги гармоніей.

На воскресенье, въ день посидѣлокъ, была назначена какая-то деревенская свадьба, но и ее отложили по случаю посидѣлокъ и перенесли на среду.