Псмит-журналист

6. Трущобы

Изменить еженедельную газету от первой до последней страницы без приложения усилий невозможно. Отказ от услуг всех сотрудников «Уютных минуток» оставил в газете заметный пробел, который необходимо было заполнить, а день сдачи номера в типографию был на носу, и до выхода очередного номера сделать что-либо существенное редакционный штат не мог. Им пришлось удовлетвориться шапками на каждой странице «Внимание! Внимание!! Внимание!!! см. внизу страницы!!!», а там добавочная строка гласила: «На следующей неделе! Читайте редакционную статью!» И еще подготовкой забористой редакционной статьи, сообщавшей о намеченных переменах. Последним в основном занялся Псмит.

— Товарищ Джексон, — сказал он Майку, когда они отправились вечером на поиски квартиры. — Мне кажется, я обрел свое metier[Призвание (фр.).].

По мнению многих, моим уделом предстояло стать коммерции, и, без сомнения, не сверни я с этого жизненного пути, быть бы мне финансовым магнатом. Но что-то как будто шептало мне даже в разгар моих триумфов в Ново-Азиатском банке, что существуют и другие поприща. Теперь мне мнится, что я нашел дело, для какового меня создала природа. Наконец-то я обрел Размах! А без Размаха — где мы? Втиснуты в узкую щель. В этой статье есть отличные места. И особенно последний абзац, начинающийся: «На „Уютные минутки“ намордника не надеть!» Мне он нравится. Задает верный тон. Он взволнует кровь свободных, независимых людей, и полчища их будут сидеть на ступеньках нашей редакции в ожидании следующего номера.

— Ну а следующий номер? — спросил Майк. — Вы его вдвоем с Виндзором напишете?

— Отнюдь. Товарищ Виндзор как будто знаком с отборными молодцами, репортерами других газет, которые с восторгом завалят нас материалами за скромную мзду.

— А Луэлла, как ее там? И прочие? Как они к этому отнеслись?

— Вплоть до настоящей минуты это остается неизвестным. Письма, недвусмысленно дающие им от ворот поворот, были отправлены только вчера. Но как бы они ни извивались, на нас это не подействует. Помилования не будет!

Майк расхохотался.

— Ну и заварушка! — сказал он. — Я чертовски рад, что это не моя газета. Вам, двум свихнутым, повезло, что владелец в Европе.

Псмит посмотрел на него со страдальческим удивлением.

— Не понимаю вас, товарищ Джексон. Вы намекаете, что мы действуем не в интересах владельца? Когда он увидит, как вырос тираж под нашим благодетельным руководством газетой, он огласит свою гостиницу веселым пеньем. Его сияющая улыбка станет присловием в Карлсбаде. Ее будут показывать туристам как местную достопримечательность. И терзать его будут лишь сомнения, положить ли деньги в банк или хранить их в ванне и купаться в них. Нам предстоят великие дела, товарищ Джексон. Погодите, пока не увидите наш первый номер.

— Ну а редактор? Наверное, после первого номера он примчится сюда, брызжа пеной.

— У товарища Виндзора я выяснил, что с этой стороны нам нечего будет опасаться. Товарищу Уилберфлоссу (его фамилия Уилберфлосс) по счастливейшему стечению обстоятельств прописан строжайший отдых. Добрейший лекарь, прекрасно понимая, какой страшнейшей нагрузкой было чтение «Уютных минуток» в их былой форме, потребовал категорически, чтобы до возвращения он был лишен доступа к газете.

— А что вы будете делать, когда он вернется?

— К тому времени, без сомнения, газета обретет такое цветущее состояние, что он признает глубокую ошибочность своих методов и примет наши. А пока, товарищ Джексон, я хотел бы привлечь ваше внимание к тому факту, что мы как будто заблудились. В упоении этой беседы по душам наши стопы направились куда-то не туда. Бог весть, где мы теперь, но скажу одно: жить здесь мне не хотелось бы.

— Вон там за фонарем вроде бы табличка.

— Свернем же туда. А! Улица Приятная? Сдается мне, что гений, измысливший это название, обладал кое-какими зачатками юмора.

Они, бесспорно, оказались в весьма мерзком месте. Нью-йоркские трущобы обладают собственной неповторимостью. Они уникальны. Высота домов и узость улиц как бы сгущают их неприятные особенности. Все запахи и шумы — очень многочисленные и разнообразные — стиснуты в своего рода каньоне, что заметно их усиливает. Развешанное по пожарным лестницам грязное белье усугубляет впечатление. Нигде в городе недостаток пространства не ощущается столь ясно. Нью-Йорк — остров, и ему некуда расширяться. Это обитель сардинок в человеческом облике. Скученность в беднейших районах невероятна.

Псмит с Майком лавировали между компаниями оборванных ребятишек, кишевших на мостовой. Казалось, их тут тысячи и тысячи.

— Бедняги, — сказал Майк. — Как, наверное, жутко жить в такой дыре!

Псмит промолчал. Он, казалось, погрузился в размышления. Взгляд его блуждал по грязным зданиям справа и слева. С мостовой можно было заглянуть в темные жалкие комнаты нижних этажей, в самые лучшие комнаты трущобных домов. Они выходили на улицу и, следовательно, получали немножко света и воздуха. Мысль о том, какими должны быть задние комнаты, парализовала воображение полностью.

— Интересно бы знать, — сказал Псмит, — кому принадлежат эти дома? Мнится мне, что тут хватило бы простора для улучшений, если дозволено так выразиться. Пожалуй, не такая уж тухлая идея обратить именно на них прожектор «Уютных минуток», о котором шла речь выше.

Они прошли еще несколько шагов.

— Послушай, — заявил Псмит, — от этого места мне становится тошно. Я намерен ознакомиться с ним изнутри. Не исключено, что какой-нибудь мускулистый жилец возмутится таким вторжением и вышвырнет нас вон, но рискнем.

В сопровождении Майка он свернул в первую же дверь. Компания мужчин, привалившаяся к стене напротив, проводила их равнодушным взглядом. Возможно, они приняли их за вездесущих репортеров. Единственными прилично одетыми гостями на улице Приятной были репортеры.

На лестнице царил почти кромешный мрак. Почти все двери были захлопнуты, но одна на втором этаже была полуоткрыта. В щель они увидели женщин, сидящих на ящиках. На полу лежали кучки белья. Все женщины шили. Майк, споткнувшись в темноте, чуть не влетел в дверь. Ни одна из женщин не обернулась на шум. Видимо, на улице Приятной время приравнивалось к деньгам.

На четвертом этаже обнаружилась открытая дверь. В комнате никого не было. Она являла собой типичный образчик задних комнат на улице Приятной. Архитектор не поскупился на оригинальность. Он сотворил комнату вообще без окна. Правда, дверь щеголяла квадратным отверстием, предназначенным, видимо, для поступления в комнату свежего воздуха.

Друзья спотыкаясь спустились по лестнице и вышли на улицу. По контрасту улица показалась им просторной, а воздух — душистым.

— Вот тут, — сказал Псмит, когда они пошли дальше, — «Уютные минутки» разовьют бурную деятельность в самом ближайшем будущем.

— И что ты думаешь делать? — спросил Майк.

— Я, товарищ Джексон, намерен, — сказал Псмит, — если товарищ Виндзор меня поддержит, устроить очень теплую жизнь для владельца здешних мест. Ему пошло бы на пользу, — продолжал он тоном семейного доктора, выписывающего рецепт, — публичное четвертование. Мне, однако, мнится, что сентиментальное до приторности законодательство воспрепятствует нам оказать нации эту услугу. А потому мы попытаемся сделать что сможем с помощью доброжелательной критики в газете. А теперь, разобравшись с этим, попытаемся выбраться из этой пустыни гнева и отыскать Четвертую авеню.