Публикации в журнале «Нева»

Великие бастарды ^{Правда и мифы рожденных вне брака}

Едва ли не с началом царствования Петра I в русской общественной жизни появилось множество ярких и запоминающихся примет, демонстрирующих наступление Нового времени. Бритье бород и европейская одежда, ассамблеи и переход на новое летоисчисление не от сотворения мира, а от Рождества Христова, введение гражданского шрифта, появление первой общественной газеты и многое другое изменили не только внешний облик русского человека, но и его внутреннее содержание. Были и менее заметные приметы, которые, тем не менее, сыграли исключительно важную роль в формировании нового коллективного сознания россиян. С известной долей осторожности такой приметой можно считать и почти незаметно начавшееся изменение в отношении общества к бастардам, то есть детям владетельных особ или дворян, рожденным вне законного, освященного церковью брака. В отличие от Средневековой Европы, где, например, незаконнорождённые дети дворян получали пересечённый перевязью слева родительский герб, на Руси они не имели вообще никаких юридических или имущественных прав. Надо сказать, что и после Петра это неравенство продлится еще целых два столетия и будет окончательно отменено только в 1902 году, когда было установлено, что «внебрачный ребенок имеет право наследовать имущество своей матери и имеет право на ограниченное содержание от отца, если удавалось доказать происхождение от него ребенка».

Восстановление справедливости проходило столь медленно, что еще в пушкинские времена были хорошо известны рудименты старого феодального быта. Крепостническая Россия во главе с главным помещиком — царем, поигрывая в просвещенность и демократию в великосветских дворцах и особняках знати, цепко держалась средневековых правил в отношениях с низшими подданными. Одним из таких атавизмов было пресловутое право первой ночи, довольно широко распространенное в дворянско-помещичьей практике того времени. Не брезговали этим и высшие сановники. Феодальная мораль позволяла чуть ли не бравировать этим. Мнение помещиков в этой связи мало чем отличалось от мнения дворян. Рассказывают, что во время встречи Александра I с дворянами и купцами, которая состоялась в 1812 году в Москве, один помещик в пылу патриотического порыва воскликнул: «Кладем свои гаремы на алтарь отечества, государь. Бери всех, и Наташку, и Машку, и Парашку».

И действительно, помещичьи гаремы в России были явлением широко распространенным. Фигурально говоря, этот своеобразный социальный «институт» немало способствовал обороноспособности государства. Едва у какой-либо смазливой девки объявлялся жених, как его тут же отдавали в солдаты, а девица вольно, или невольно становилась очередным украшением сераля похотливого барина. Этот собственнический обычай успешно перенимали и городские вельможи, многие из которых были недавними выходцами из помещичьего сословия. В город из собственных усадеб выписывались служанки, кормилицы, актрисы для домашних театров и просто девицы для личных утех. Этого не стеснялись. Известно, что у канцлера Безбородко был гарем. Современники писали, что он чуждался светского общества и дам потому, что «подлинным романом» его жизни был гарем, всегда изобилующий наложницами и часто обновляемый. Многие его одалиски были иностранного происхождения. Их ему просто привозили в подарок из заграничных путешествий, как влиятельному лицу.

Были известны в Петербурге и другие гаремы. В некоторых из них насчитывалось до тридцати содержанок. Весь этот, что называется, обслуживающий персонал в полном составе сопровождал барина во всех его поездках. До сих пор в родовом имении Ганнибалов Суйде сохраняется память о любвеобильном «Черном барине». Многие современные суйдинцы считают, что в их жилах течет африканская кровь, и вполне откровенно называют себя внебрачными потомками Арапа Петра Великого.

В Средние века на Руси внебрачные дети назывались выродками, ублюдками, безбатешными или байстрюками. Вероятно, слово «байстрюк» произошло от западноевропейского «bastard», что в буквальном переводе означает гибрид или помесь, то есть потомство от скрещивания животных или растительных организмов, значительно отдаленных друг от друга в отношении родства. Первоначально это определение относилось и к человеку, рожденному от родителей двух разных племен.

Долгое время во всех странах, в том числе и в России, быть бастардом считалось позором, и не могло не отражаться на всей жизни несчастного. Считалось, что у бастардов нет, и не может быть чести, поэтому им запрещалось наследовать титулы и быть финансовыми, имущественными или политическими преемниками. Например, в 1730 году, после неожиданной смерти юного императора Петра II, Верховный тайный совет, бывший на тот момент высшим совещательным государственным учреждением Российской империи, категорически отказался признать императрицей дочь Петра I Елизавету Петровну. И сделано это было исключительно на том основании, что она родилась за три года до формального вступления в брак ее родителей — Петра I и Марты Скавронской, будущей императрицы Екатерины I. Согласно действующему на тот момент своду законов Московского государства, регулирующего различные области жизни, — Соборному уложению 1649 года, Елизавета считалась бастардом и потому не могла быть законной наследницей русского престола. «Не хотим на престоле выблядка!» — категорически заявили «верховники». И выбор пал на Анну Иоанновну. Она была племянницей Петра и законнорожденной дочерью царя Иоанна V. За чистотой династической крови в то время следили тщательно. Правда, не всегда это удавалось, но это уже, как говорится, другая история. А что касается Елизаветы Петровны, то она, в конце концов, станет императрицей, но произойдет это не скоро и только благодаря дворцовому перевороту, организованному ею при поддержке гвардейцев Преображенского полка. И через сто лет после только что описанных нами событий в отношении к бастардам мало что изменилось. Известно, например, что Александр Сергеевич Пушкин в одной из бесед задолго до брака мог сказать: «У меня детей нет, а всё выблядки».

Не менее драматично складывалась судьба и другого, если, конечно, верить фольклору, царственного бастарда — сына Екатерины II Павла Петровича, будущего императора Павла I. Его рождение окутано плотным покровом тайны, сквозь который все-таки просматривается имя юного красавца, камергера великого князя Петра Федоровича — Сергея Салтыкова. Поговаривали, будто бы он и был отцом Павла I. Правда, сохранилось также предание о том, что ребенок родился мертвым. В тот же день по приказу императрицы Елизаветы Петровны в деревне Котлы, вблизи Ораниенбаума, будто бы был найден подходящий чухонский мальчик, которым незаметно для Екатерины и заменили новорожденного. Все семейство этого ребенка со всеми крестьянами Котлов и пастором с семьей на другой день сослали на Камчатку, а саму деревню снесли и землю распахали.

Есть и другие косвенные доказательства происхождения Павла I от Сергея Салтыкова. Александр III, хорошо понимая нужды государства, и остро чувствуя настроения народа, сделал основой своего царствования мощную идею русификации страны. Это отвечало самым сокровенным стрункам русского народа. Пример подавал лично, за что получил характеристику «самого русского царя». Едва взойдя на престол, согласно одной легенде, он вызвал к себе в кабинет несколько особенно доверенных лиц и, оглядываясь по сторонам, не подслушивает ли кто, попросил откровенно сказать ему «всю правду»: чей сын Павел I? «Скорее всего, отцом императора Павла Петровича был граф Салтыков», — ответили ему. «Слава тебе, Господи, — воскликнул Александр III, истово перекрестившись, — значит, во мне есть хоть немножко русской крови».

На это облегченное восклицание следует обратить особое внимание. По традиции, идущей с петровских времен, наследники российского престола заключали браки с представителями одной из германских династий. С одной стороны, такой порядок обеспечивал равнородность браков, но, с другой, приводил к уменьшению русской крови в жилах наследников. По официальным данным в Александре III было всего 1/64 русской крови. И к этой 1/64-й Александр относился исключительно ревностно.

Между тем, по другой легенде, Павел был сыном самой царствующей императрицы Елизаветы Петровны. Будто бы, по невероятному стечению обстоятельств, и она в тот необыкновенный день родила сына и подменила им якобы мертворожденного ребенка Екатерины. По свидетельству современников, основания для такого мифа вроде бы были: едва мальчик Екатерины появился на свет, императрица приказала забрать его у родильницы, принести ей и, по утверждению фольклора, «сама исчезла вслед за ним». Екатерина снова увидела своего сына только через шесть недель.

Так или иначе, но страна полнилась слухами о том, что законный супруг Екатерины Петр Федорович собирается официально отказаться от своего отцовства и лишить Павла права на наследование престола. Не жаловала своего сына и мать. А после появления внука Александра по городу поползли новые слухи. Будто бы Екатерина стала подумывать о передаче престола ему. Существует устное предание, якобы было подготовлено даже завещание императрицы на этот счет.

Но и на этом не заканчиваются легенды и мифы о стерильной чистоте династической крови царского дома Романовых. Если верить фольклору, теперь уже «император Павел I хотел официально объявить о незаконности своего сына Николая, ставшего позднее императором Николаем I. Павел подозревал свою жену Марию Федоровну в интимной близости со слугой, гоф-фурьером Бабкиным». Так это или нет, сказать трудно, но многие современники единогласно утверждают, что император Николай Павлович был действительно очень похож на старшего лакея Придворного ведомства, отвечающего за сохранность и выдачу мундиров Даниила Григорьевича Бабкина.

Если верить фольклору, Павел I был отцом и других великих бастардов. Например, им считается крупнейший представитель петербургского классицизма в его наивысшей стадии — ампире архитектор Карл Росси. Согласно официальным данным, Росси родился в 1775 году в Неаполе. Его матерью была итальянская балерина Гертруда Росси, и отчимом — выдающийся балетный танцор Шарль Ле Пик. О биологическом отце будущего архитектора ничего не известно. Однако, по слухам отцом ребенка был наследник русского престола будущий император Павел I, сблизившийся с балериной не то во время ее гастролей в Петербурге, не то во время путешествия Павла Петровича по Европе.

В этом смысле Россия мало чем отличалась от других стран. С древнейших времен в мире широко известны многие имена в полном смысле слова великих бастардов. Это и древнекитайский мыслитель, основатель философской системы, известной как конфуцианство — Конфуций. Он был сыном 63-летнего военного и семнадцатилетней наложницы. Родителями великого итальянского художника бастарда Леонардо да Винчи были 25-летний нотариус и его возлюбленная, крестьянка Катерина. Бастардами не без веских на то оснований считаются знаменитый американский писатель Джек Лондон, нидерландский ученый и писатель Эразм Роттердамский, русский поэт Афанасий Фет и его современник и соотечественник — писатель и публицист Александр Иванович Герцен, композитор Александр Бородин и знаменитый детский писатель Корней Чуковский. Матерью последнего была крестьянка из Полтавской губернии Екатерина Осиповна Корнейчукова, работавшая горничной в Санкт-Петербурге в семействе Левенсонов. Она проживала в гражданском браке с их сыном, студентом Эммануилом Соломоновичем Левенсоном.

К особой категории следует отнести лиц, «незаконное» отцовство которых не только не имеет никаких более или менее правдоподобных доказательств, но не может быть таковым по определению, но которое, тем не менее, существует в рамках городского фольклора. Например, композитор Антон Григорьевич Рубинштейн современникам запомнился человеком «небольшого роста, коренастым, с огромной гривой волос». Он напоминал портреты знаменитого композитора Людвига ван Бетховена, внешний вид которого вполне соответствовал его демонической музыке.

Между тем, Бетховен умер в пятидесятисемилетнем возрасте за два года до рождения самого Рубинштейна. Несмотря на это в Петербурге Рубинштейна искренне считали незаконным отпрыском немецкой знаменитости. Рубинштейн не спорил. Видимо, ему, как композитору и музыкальному деятелю, льстила эта невероятно популярная легенда.

Надо сказать, и у него самого, как и у Бетховена, и в самом деле внешний вид был демоническим. Не случайно и его самого, и одно из самых знаменитых его произведений — оперу «Демон» в Петербурге называли: «Демон Антонович». Это необычное прозвище имеет свою легендарную историю. Случилось так, что в дирекцию Императорских театров одновременно принесли две партитуры оперы «Демон», написанные по одноименной поэме Лермонтова. Одну из опер сочинил Антон Григорьевич Рубинштейн, другую — известный в то время композитор-любитель барон Борис Александрович Финтенгоф-Шель. Утвердили и приняли к постановке оперу Рубинштейна, а их авторов с тех пор прозвали соответственно: «Демон Антонович» и «Демон Борисович».

Но вернемся в XVIII век, с которого мы начали наш рассказ. Постепенно уничижительные прозвища по отношению к незаконнорожденным детям начали уступать место более терпимым или, говоря современным языком, толерантным синонимам. Сначала их называли, пусть не сыновьями, но все-таки пасынками, словом однокоренным с «сыном» и близким ему по смыслу. При этом не следует забывать о такой важной составляющей бытовой культуры, как так называемая вульгарная или народная, этимология, которая утверждает, что пасынок это «сын папы» (разговорная форма — па), то есть сын папы официальных детей. Известно, что привилегию иметь детей вне брака, и тем более воспитывать их в родительском доме, общественное мнение признавало исключительно за сильным полом, и такое понятие как «масынки» не могло появиться в национальном языке по определению. Затем пасынки превратились в воспитанников. Термин закрепился и в какой-то момент стал даже модным. Воспитанниками оказывались те счастливцы, которых брали в семьи отцов на правах, говоря старинным языком, питомцев. Им давали образование и воспитание наравне с официальными детьми. Выдавали замуж или женили с хорошим приданым, обеспечивали сносное, а то и безбедное существование в будущем.

Однако социальный статус воспитателей далеко не всегда доставался биологическим отцам, которые прямо или косвенно признавали свое отцовство. Так, например, в монарших семьях существовал специальный институт «воспитателей», который был одновременно и сложен и до удивления прост. На роль воспитателей избирались наиболее доверенные и преданные приближенные, которые умели, что называется, держать язык за зубами. Однако и они не ускользали от пристального взгляда городского фольклора. Одним из таких доверенных лиц Екатерины II была ее фрейлина Анна Степановна Протасова. В свое время она была пристроена ко двору благодаря протекции фаворита императрицы Григория Орлова, имевшего к ней некоторое родственное отношение. О ее исключительно отталкивающей внешности неустанно злословили как при самом дворе, так и в городе. Говорили, что, когда однажды императрица решила выдать ее замуж за графа Моркова, так же не отличавшегося ни красотой, ни обаянием, то тот будто бы решительно отказался, прямо заявив Екатерине: «Она уродлива. Я безобразен. Мы только испортим людское племя». «Безобразная и черная, как королева Гаити», — называли ее современники.

Впрочем, это не помешало ей стать любимой фрейлиной Екатерины, ее верной и безоговорочно преданной наперсницей. Она была единственной, кто при Екатерине удостоился исключительно почетного звания «Фрейлина с портретом» и с гордостью носила на груди драгоценное миниатюрное изображение императрицы.

Анна Протасова выполняла самые деликатные поручения своей повелительницы. Городской фольклор приписывал ей роль «дегустатора» потенциальных любовников императрицы. Поговаривали, что она «определенным образом испытывала кандидатов, претендующих стать фаворитами Екатерины». О том, что стоит за этой витиеватой фразой, можно только догадываться. Кроме того, при дворе ходили легенды о том, что Протасова вместе с тремя своими племянницами воспитывает и двух дочерей самой Екатерины II, прижитых ею от Григория Орлова.

Одним из самых известных воспитанников в XVIII веке, согласно городскому фольклору был Иван Иванович Шувалов, слывший одним из самых просвещенных людей своего времени. При дворе Иван Иванович добился немалых успехов. Он был президентом Академии художеств, первым куратором Московского университета, покровительствовал просвещению.

Происхождение Шувалова окутано плотной завесой тайны. По некоторым слухам, распространявшимся в народе, он был сыном императрицы Анны Иоанновны и герцога Бирона. Ребенок родился, когда они были еще в Курляндии. Мальчика назвали Иваном, и во избежание скандала отдали в приличную семью капитана лейб-гвардии Семеновского полка Ивана Максимовича Шувалова, который дал ему не только свою фамилию, но и отчество. Добавить к этому что-нибудь определенное трудно, хотя известно, что другие сыновья Ивана Максимовича своего «брата» Ивана не признавали, и не называли его ни родным, ни двоюродным.

Однако сам Иван Иванович к семье относился всерьез, и в день рождения своей не то матери, не то мачехи — Татьяны Родионовны выпросил у императрицы Елизаветы Петровны подпись на указе об основании Московского университета, чему мы все, кстати, обязаны появлением на Руси праздника всех студентов — «Татьянина дня».

При императоре Николае I известных карьерных высот достиг адъютант графа Аракчеева Петр Андреевич Клейнмихель. До 1835 года он служил в Главном штабе дежурным генералом. Затем был назначен управляющим департамента военных поселений и закончил свою карьеру главноуправляющим путями сообщения и общественными зданиями. В 1837 году Клейнмихель был назначен руководителем восстановления Зимнего дворца после пожара, после чего получил официальный титул графа и неофициальное прозвище «Дворецкий». Клейнмихель отличался исключительной энергией в сочетании с редким невежеством. В петербургском городском фольклоре он остался наивным простачком, над которым мог посмеяться не только каждый начальник, но и всякий подчиненный.

В столице поговаривали, что возвышение Клейнмихеля, на самом деле, было исключительно заслугой его жены Клеопатры Петровны, которая «оказывала услуги любовницам царя», выдавая незаконнорожденных младенцев императора за своих детей. Известно, что Николай I, не отличавшийся целомудрием, обставлял свою жизнь целой системой неисправимо циничных эвфемизмов. Так, например, с легкой руки самого Николая Павловича его увлечения юными представительницами прекрасного пола в придворных кругах назывались «Васильковыми дурачествами».

Результатом одного из таких дурачеств стал так называемый «Пасхальный барон» Алексей Андреевич Пасхин, рожденный тайной фавориткой Николая I камер-фрейлиной Варварой Аркадьевной Нелидовой. Осведомленные современники острили, что усыновленного Клейнмихелем мальчика было бы правильнее называть не «кляйн-Михелем» (маленьким Михелем), а «кляйн-Николаусом» (маленьким Николаусом).

Еще одним воспитанником Клеопатры Петровны мог быть будущий генерал от кавалерии Ф. Ф. Трепов, занимавший должность петербургского градоначальника с 1873 по 1878 год. По свидетельству современников, это был честный, трудолюбивый и порядочный человек. Единственным недостатком, о котором судачил весь Петербург, была его беспросветная неграмотность. Говорили, что в слове из трех букв Трепов мог сделать четыре ошибки: вместо «ещё» петербургский градоначальник мог написать «исчо». Если верить фольклору, в жилах Федора Федоровича текла царская кровь. Будто бы он был внебрачным сыном самого императора Николая I.

Одной из наиболее известных воспитанниц в светском Петербурге XIX века была Идалия Григорьевна Полетика, сыгравшая, пожалуй, самую зловещую роль в истории с роковой дуэлью Пушкина. Это она, всячески поощряя ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной, устроила на своей квартире их свидание, о котором тут же, не без ее участия, стало известно Пушкину. Это положило начало известным трагическим событиям, которые закончились трагической дуэлью и смертью поэта.

Многие пытаются отыскать корни коварного поведения Полетики в совершенно необъяснимой ненависти ее к Пушкину, которая началась при жизни поэта и продолжалась всю долгую жизнь Идалии, странным образом распространяясь на пушкинское творчество, на памятники ему, буквально на все, что с ним связано. Согласно одной из легенд, более чем через пятьдесят лет после смерти Пушкина, узнав об открытии в Одессе одного из первых в России памятников поэту, она, живя в то время в Одессе, и будучи уже далеко не молодой женщиной, отправилась к памятнику только затем, чтобы прилюдно плюнуть к его подножию. И, говорят, собиралась даже поехать в Москву, где так же собирались открыть памятник поэту, чтобы сделать то же самое. Даже к концу своей долгой жизни, когда посмертная слава Пушкина, казалось бы, достигла своего апогея, Полетика называла его рифмоплетом. Загадка этой ненависти становится предметом специальных исследований, в то время как фольклор предлагает свои варианты ответов.

Согласно одному преданию, Пушкин как-то смертельно обидел Идалию, когда они втроем — он, она и Наталья Николаевна — ехали в карете на великосветский бал. Некоторые рассказчики добавляют при этом одну существенную деталь. В карете было не трое, а двое: Пушкин и Идалия. И в эту злосчастную поездку Идалия сделала попытку сблизиться с Пушкиным. А тот отказался. Будто бы это и привело пылкую женщину в бешенство.

Согласно другому преданию, Пушкин однажды написал в альбом невзрачной Идалии любовное стихотворение. И хотя на улице было лето, пометил его первым апреля. Об этом, и вправду, бестактном поступке стало известно в свете, и Полетика уже никогда не смогла простить Пушкину такой безжалостной насмешки. Организованная ею встреча Натальи Николаевны и Дантеса была якобы ее местью за ту самую смертельную обиду. Причем, поступок Идалии был поистине коварным. Дело в том, что приглашение предполагало исключительно личную встречу Натальи Николаевны и Идалии в доме последней. И только, когда Наталья Николаевна прибыла к Полетике, она поняла всю подлость и гнусность затеянной интриги. В совершенно пустой гостиной она застала ожидающего ее Дантеса.

Появление на свет обладательницы такого редкого для России экзотического имени, как Идалия, связано с романтическими страницами биографии известного русского дипломата, светского льва и неисправимого волокиты Григория Александровича Строганова. Достаточно сказать, что читающая публика считала его одним из прообразов байроновского Дон-Жуана.

Так вот, в бытность послом в Испании этот русский Дон-Жуан влюбился в жену камергера королевы Марии I португальскую красавицу графиню д’Эга. К чести Строганова надо сказать, что после смерти жены графа, влюбленные обвенчались. Но дочь их, названная именем одной из почитаемых в Испании католических святых Идалией, появилась на свет все-таки задолго до законного брака и потому считалась побочной, незаконнорожденной. В свете ее стыдливо называли «воспитанницей» Григория Александровича. Ее полное имя было Идалия Мария. Фамилия же ей досталась от мужа, полковника Кавалергардского полка А. М. Полетики.

К сказанному следует добавить, что граф Григорий Александрович Строганов был в двоюродном родстве с матерью жены Пушкина Натальи Николаевны. Таким образом, Идалия и Наталья Николаевна были троюродными сестрами.

Идалия Полетика была не первым воспитанником в графском роду Строгановых. Согласно метрическим книгам села Новое Усолье Пермской губернии, будущий архитектор Андрей Воронихин родился 17 октября 1759 года в семье крепостного графа А. С. Строганова — Никифора Степановича Воронихина. Эти сведения впервые были опубликованы внучатым племянником архитектора в конце XIX века. Между тем, петербургская молва еще в начале того же XIX века упорно считала архитектора внебрачным сыном графа Строганова. Поводом для таких слухов служили многие широко известные тогда факты из жизни Воронихина, свидетелем которых был, что называется, весь Петербург. Воронихин жил и воспитывался в доме Строганова. Строганов покровительствовал ему в получении важнейших правительственных заказов. Участию графа в судьбе Воронихина приписывали успешное его продвижение по службе в Академии художеств. Никому не известный среди профессиональных архитекторов Воронихин, не без участия графа, как считали в Петербурге, неожиданно для всех выиграл конкурс на строительство Казанского собора, в то время как в нем участвовали такие известные и прославленные зодчие как Камерон, Тома де Томон и Кваренги.

Но, главное, что произошло в судьбе бастардов, так это то, что многие незаконнорожденные дети переставали быть безродными существами. С отцами и их кровными, а порой старинными и благородными родами их зачастую начали связывать довольно зримые прочные нити. В России складывалась традиция давать бастардам собственные фамилии, пусть даже усеченные. В значительной степени это поднимало авторитет бастардов в общественном мнении. Фамилии были настолько легко читаемыми и понимаемыми, что не вызывали никаких сомнений в происхождении их носителей. Дети Романа Воронцова стали Ронцовыми, сын Александра Долгорукова — Рукиным, дочь Екатерины II от Григория Потемкина — Темкиной, сын Николая Репнина — Пниным, сын Голицына — Лицыным, Елагина — Агиным и так далее. Такой вариант родственных связей по смыслу был даже более значимым, чем левосторонняя перевязь на гербах знатных европейских особ, предоставляемых ими своим незаконнорожденным детям. Герб имел только официальное, или должностное, хождение, фамилией же пользовались в повседневном обиходе.

Впрочем, привилегия получить урезанную фамилию отца доставалась далеко не всем детям, рожденным вне брака. Более того, отцовство многих из них их матерями скрывалось так тщательно, что подлинное происхождение предполагаемых бастардов оставалось тайной за семью печатями и надолго, если не навсегда, оставалось исключительным достоянием фольклора. Например, в 1912 году, когда у Ахматовой и Гумилева родился сын Лев, известный в городском фольклоре по ласковому прозвищу «ГумиЛевушка», в Петербурге родились две устойчивые легенды, одна невероятнее другой. То у Ахматовой был роман с поэтом Александром Блоком, то с императором Николаем II, от которого у нее появился ребенок. Легенду не опровергали. Это добавляло острой таинственности в складывающийся загадочный облик поэтессы. Причем, интересно, что сама Ахматова в то время как близкую связь с Блоком категорически отрицала, интимные отношения с императором старательно обходила выразительным молчанием. А вот Эмма Герштейн, одна из самых авторитетных советских литературоведов и современница поэтессы в книге «Из записок об Анне Ахматовой» писала: «Она ненавидела свое стихотворение „Сероглазый король“, потому что ее ребенок был от Короля, а не от мужа». Можно сослаться и на вышедший в 1934 году в Берлине роман художника Юрия Анненкова под названием «Повесть о пустяках». В нем он тоже коснулся этой пикантной темы: «вся литературная публика в дореволюционные годы судачила о близости Николая II и Ахматовой». Известно и то, что Николай Степанович Гумилев к своему единственному сыну относился исключительно холодно, как бы демонстрируя тем самым сомнительность своего отцовства.

Как можно понять из многочисленных биографий Петра I, несмотря на то, что будто бы существовал даже некий «Постельный реестр», куда царевы денщики и адъютанты тщательно вписывали имена всех женщин, с которыми у него были, или предполагали быть близкие отношения, количеством внебрачных детей Петра никто не интересовался. Да они, по всей видимости, и не могли поддаться учету, а тем более подсчету. Дальнейшей судьбой доступных прелестниц, которым было приказано «стелить постель» самодержавному монарху, вряд ли кто-нибудь, включая самого императора, интересовался. С абсолютной уверенностью, можно только сказать, что их было много. Одни предполагают, что сотни, другие — тысячи. Не забудем при этом, что Петр I был едва ли не самым любимым персонажем петербургского городского фольклора. И тут мы вступаем в область легенд и мифов.

Особое место в ряду славных имен русских полководцев XVIII–XIX веков занимает имя Петра Александровича Румянцева. Он считается первым теоретиком военного искусства в России, которому, как неоднократно утверждал Суворов, в стране не было равных. Кроме того, по признанию самого А. В. Суворова, Румянцев был его непосредственным учителем.

Согласно петербургским легендам, Румянцев был сыном самого Петра I, которому приглянулась красавица из старинного боярского рода Матвеевых — Марфа. Мальчик родился едва ли не накануне смерти императора и будто бы был назван Петром в честь своего подлинного отца. А за полгода до этого Петр I выдал боярыню Марфу замуж за своего денщика Александра Румянцева. Надо сказать, что молва не пощадила супружескую пару и заговорила о их вызывающем социальном неравенстве. Да и разница в возрасте молодых вызывала подозрение в добровольности их женитьбы. Марфа была на двадцать лет младше своего жениха.

Так или иначе, но легенда о царственном происхождении полководца находила все больше и больше подтверждений в жизни. К Румянцеву благоволили все прямые наследники Петра. Говорили, что императрица Елизавета Петровна, считала его своим сводным братом, а Петр III будто бы признавал в нем своего сводного дядю. Только Екатерина II испытывала к Румянцеву откровенную неприязнь. Ее можно понять. В ее жилах не было ни капли романовской крови.

В Петербурге в царственное происхождение Петра Александровича Румянцева верили. В 1818 году обелиск «Румянцева победам», посвященный полководческим талантам Петра Александровича Румянцева, перенесли с Марсова поля на василеостровскую набережную Невы. Вновь установили его напротив памятника Петру I, стоявшему на противоположном берегу. И тогда заговорили о том, что сделано это не случайно, а для того, чтобы напомнить о родственной связи того и другого.

Еще одним косвенным доказательством происхождения Румянцева от Петра I может служить и его необузданное поведение в личной жизни. Еще в юности он совершал такие предосудительные поступки, что «выведенный из терпения отец графа принужден был собственноручно высечь сына, в ту пору уже полковника, розгами». Тот принял это «с покорностью», но поведения не изменил. Говорят, что, встречаясь с «неуступчивостью облюбованных им красавиц», он не останавливался даже перед прямым насилием и частенько «торжествовал над непреклонными» прямо на виду собравшихся вокруг солдат.

В конце концов, Румянцев женился, но и тогда позволял себе заводить бесчисленные любовные истории. С семьей виделся редко, а сыновей не всегда узнавал в лицо.

Слава о его интимных приключениях пережила полководца. Сохранилась резолюция Александра I на жалобе одного генерала, который доносил, что Кутузов «ничего не делает, много спит, да не один, а с молдаванкой, переодетой казачком, которая греет ему постель». «Румянцев в свое время возил и по четыре. Это не наше дело…» — написал император.

Петербургский городской фольклор связывает с Петром I и фрейлину «при дворе пяти императоров», статс-даму и кавалерственную даму Ордена Святой Екатерины 1-й степени княгиню Наталью Петровну Голицыну, урожденную Чернышеву. Будто бы она происходила из рода так называемых новых людей, появившихся в начале XVIII века в окружении Петра Великого.

Согласно одной их легенд, Пушкин однажды был приглашен погостить в доме Натальи Петровны. В течение нескольких дней он жил у княгини и, обладая горячим африканским темпераментом, не мог отказать себе в удовольствии поволочиться за всеми юными обитательницами гостеприимного дома. Некоторое время княгиня пыталась закрывать глаза на бестактные выходки молодого повесы, но, наконец, не вытерпела и, возмущенная бесцеремонным и вызывающим поведением гостя, с позором выгнала его из дома. Смертельно обиженный, Пушкин будто бы поклялся когда-нибудь отомстить злобной старухе и якобы только ради этого придумал всю повесть.

Трудно сказать, удалась ли «страшная месть». Княгине, в ее более чем преклонном возрасте, было, видимо, все это глубоко безразлично. Однако навеки прославить Наталью Петровну Пушкин сумел. В год написания повести Голицыной исполнилось девяносто четыре года. Скончалась она в возрасте девяноста семи лет в декабре 1837 года, ненадолго пережив обессмертившего ее поэта. В Петербурге Голицыну иначе как «Пиковой Дамой» не называли. Сохранились в Петербурге и два характерных микротопонима. Так, дом № 10 по Малой Морской улице, где проживала Наталья Петровна, в истории города навсегда остался «Домом Пиковой дамы». А пересечение улиц, на углу которых стоит «Дом Пиковой дамы», в фольклоре известен как «Пиковый перекресток».

Наталья Петровна была дочерью дипломата и сенатора графа Петра Григорьевича Чернышева от брака с Екатериной Андреевной Ушаковой, а дедом ее по мужской линии был денщик Петра I, представитель небогатой и незнатной дворянской фамилии Григорий Петрович Чернышев. Стремительный взлет карьеры императорского денщика начался, когда Петр I женил его на своей любовнице, семнадцатилетней красавице Евдокии Ржевской, «Авдотьи-бой-бабы», как называл ее сам царь. Это обстоятельство породило легенду о том, что родившийся вскоре у молодоженов мальчик, на самом деле был сыном императора. Тем более, что любовные отношения Петра и Евдокии едва ли не демонстративно продолжались и после ее замужества.

Таким образом, согласно городскому фольклору, Наталья Петровна была внучкой первого российского императора и основателя Петербурга. Во всяком случае, в ее манере держаться перед сильными мира сего, в стиле ее деспотического и одновременно независимого поведения в повседневном быту многое говорило в пользу этого утверждения. Ее обеды почитали за честь посещать члены царской фамилии, а ее сын — знаменитый московский генерал-губернатор В. Д. Голицын — не смел сесть в присутствии матери без ее разрешения.

Наталья Петровна при каждом удобном случае старалась тонко намекнуть на свое легендарное происхождение. Так, когда ее навещал император или какие-либо другие члены монаршей фамилии, обед сервировался на серебре, якобы подаренном Петром I одному из ее предков.

Свою независимость княгини проявлялся во всем. Однажды ей решили представить военного министра, графа Чернышева, который возглавлял следственную комиссию по делу декабристов. Он был любимцем Николая I и перед ним все заискивали. «Я знаю только того Чернышева, который сослан в Сибирь», — неожиданно грубо оборвала представление княгиня. Речь шла об однофамильце графа — декабристе Захаре Григорьевиче Чернышеве, осужденном на пожизненную ссылку.

Справедливости ради надо сказать, что княгиня Наталья Петровна чтила не только свое собственное легендарное происхождение, но и происхождение своего мужа, фамилию которого носила. Она считала, что выше рода Голицыных нет ничего на свете. Голицыны и в самом деле происходили от второго сына великого князя литовского Гедемина. Фамилия Голицыных пошла от князя Михаила Ивановича Булгака, скончавшегося в 1479 году. Он носил прозвище Голица, которое, по преданию, произошло от привычки князя носить железную перчатку только на одной руке, другая оставалась голой. Наталья Петровна так часто напоминала о древности рода своего супруга домашним, что иногда это приводило к курьезам. Однажды она рассказывала своей племяннице об Иисусе Христе в таких восторженных тонах, что та прервала ее вопросом: «А Христос тоже из рода Голицыных?» Эту легенду в Петербурге пересказывали на все лады. Вариантов ее множество. Вот еще один. Однажды старая графиня молилась на коленях. К ней подошла внучка и спросила: «Бабушка, почему ты на коленях?» — «Молюсь Богу». — «Разве Бог выше Голицыных?» — удивилась девочка.

К многочисленным потомкам Петра I фольклор относит и известного театрального и художественного деятеля Сергея Павловича Дягилева. Как утверждают историки, Дягилев происходил из старинного рода мелкопоместных дворян. Однако если верить семейным легендам, род Дягилевых корнями своими уходил в первые годы существования Петербурга. Дягилевы считали себя незаконными отпрысками императора Петра I.

По воспоминаниям современников, Сергей Павлович действительно чем-то походил на основателя Петербурга. Да и среди друзей его часто называли Петром Первым. Впрочем, очень может быть, что это могло относиться к другим личным качествам Сергея Павловича. Во всяком случае, известно, что наряду с «Петром Первым», его называли и «Наполеоном».

В середине XVIII века в Петербурге были хорошо известны братья Мелиссино: Иван Иванович и Петр Иванович. Оба были высокого роста, и оба осанкой, манерами и всем своим внешним видом напоминали Петра I. По преданию, один из них — Петр Иванович — даже позировал скульптору Этьену Фальконе при его работе над памятником основателю Петербурга — «Медным всадником». Официальным отцом братьев считался придворный «греческий лекарь» Иван Афанасьевич Мелиссино, знатный род которого происходил с Кефалонии и Крита. Во времена Петра I он прибыл в Россию из Венеции. О матери братьев никаких достоверных сведений нет. Скорее всего, ею была одна из фавориток Петра, которую он выдал замуж за лекаря. При этом обеспечил и карьерный рост самого Мелиссино, который вскоре стал вице-президентом Коммерц-коллегии. Однако при дворе никто не сомневался в подлинном отцовстве обоих братьев.

Между тем, если верить петербургскому городскому фольклору, самым известным потомком Петра I, рожденным вне брака, считается выдающийся ученый с мировым именем, поэт и просветитель Михаил Васильевич Ломоносов.

Согласно официальным сведениям, Ломоносов родился в деревне Денисовка (ныне село Ломоносово) Холмогорского района Архангельской губернии в семье зажиточного помора. В девятнадцать лет юноша пешком отправился в Москву и поступил учиться в Славяно-греко-латинскую академию. С 1736 года Ломоносов учился в Петербурге, в университете при Академии наук, затем продолжил образование за границей. В 1741 году он возвращается в Петербург и начинает работать в Академии наук в качестве адъюнкта физического класса. С 1742 года он уже профессор (академик) химии.

Между тем существует легенда о происхождении «великого помора». Она родилась не сегодня. Старые люди рассказывали, что царь Петр, не раз ездивший с обозами архангельских богатеев в Поморье, во время одного из таких путешествий, остановился ненадолго в рыбачьем поселке Усть-Тосно, что некогда находилось на Шлиссельбургском тракте, по которому шли обозы из Архангельска в Петербург. Ныне поселок не существует, в XX веке он слился с селом Ивановским. В Усть-Тосно царь познакомился с юной холмогорской красавицей Еленой Сивковой. В 1711 году Елена родила мальчика, которому царь, каким-то образом извещенный об этом, несказанно обрадовался. Известно, что Петр всю жизнь мечтал о наследнике. Отношения с единственным сыном от первой жены Евдокии Лопухиной, царевичем Алексеем, у Петра не сложились, а Марта Скавронская, будущая императрица Екатерина I рожала ему только девочек. По одной из версий, именно поэтому Петр так долго — более десяти лет — не короновал ее как императрицу. Открыто признать новорожденного своим сыном Петр, понятно, не мог, и тем не менее, все сделал, чтобы обеспечить мальчику более или менее достойную жизнь. Вот почему он приказал выдать Елену замуж за жителя села Денисовка Василия Дорофеева, который и стал официальным отцом ребенка. А фамилию Михаил получил от двинского земского старосты Луки Ломоносова, под попечительство которого по приказу царя будто бы была отдана молодая семья.

Вскоре Василий Дорофеев запил, повторяя во время диких запоев одно и то же: «Как вспомню Тосно, так на душе тошно». Однажды, «озверев от злобы и охмелев после масленичного пьяного разгула», он до смерти забил свою жену, а вскоре и умер сам. Есть, впрочем, легенда о том, что отец Ломоносова не умер, а погиб в море во время рыбачьего промысла. Это случилось, когда Ломоносов ушел из дома, и чувство вины уже никогда его не покидало. Однажды, находясь в Германии, он увидел сон. Будто судно отца потерпело кораблекрушение. Во сне он четко увидел место, где произошла трагедия. А через несколько дней он случайно повстречался со своими земляками — поморами. Ломоносов рассказал о своем чудесном сне, и указал точные координаты гибели отцовского судна. Еще через какое-то время он узнал, что затонувшее судно нашли, и именно там, где он указал.

С поморской легендой о происхождении Ломоносова перекликается петербургское предание о том, что перед самой кончиной, на смертном одре, Петр будто бы рассказал о своем незаконнорожденном сыне главе Священного Синода. Взяв с него клятву свято хранить государеву тайну, Петр просил избавить Михайлу Ломоносова от «тлетворного раскольничьего влияния», предоставив ему возможность покинуть Поморье. Известно, что Поморский край был краем раскольников, и хорошо известно исключительно отрицательное отношение Петра к этой секте.

Последняя воля умирающего монарха была добросовестно исполнена. В 1730 году в Архангельской городской канцелярии Михайле Ломоносову, специально туда вызванному, выдали личный паспорт. Факт сам по себе удивительный, поскольку такой привилегией пользовались люди исключительно дворянского происхождения. Паспорт давал право его владельцу беспрепятственно передвигаться по всей территории Российской империи. Так, если верить фольклору, Ломоносов очутился в Москве и едва ли не сразу по прибытии поступил в Славяно-греко-латинскую академию. А вскоре Академии наук в Петербурге потребовались на обучение «способные юноши», которых набирали в Москве, и среди которых оказался Ломоносов.

В 1986 году на Университетской набережной Васильевского острова, рядом со зданием Академии наук, которой Ломоносов отдал всю свою творческую жизнь, по проекту скульпторов Б. А. Петрова и В. Д. Свешникова был установлен памятник великому ученому. В связи с этим в фольклоре, заговорили о том, что старинная легенда о Ломоносове как сыне Петра I, наконец-то нашла подтверждение. Не случайно, утверждала городская молва, у авторов памятника возникла идея установить его напротив «Медного всадника», чтобы отец и сын вечно смотрели друг на друга, публично, при всем честном народе признав, таким образом, так долго скрываемое собственное родство.

Есть, впрочем, и другие косвенные доказательства кровного родства Ломоносова с Петром I. Во-первых, как утверждают современники, внешность Ломоносова совпадала с описанием внешности Петра I. И, во-вторых, это его характер, в котором гордость граничила с гордыней и заносчивость скорее напоминала высокомерие. Якоб Штелин отмечал, что образ жизни Ломоносова был, как и у Петра, «простонародный», а умственные качества отличались «жадностью к знаниям и стремлением к открытию нового». Он был, как и его биологический отец, «неотесанный, с подчиненными и домашними строг и отличался стремлением к превосходству и пренебрежением к равным».

А вот что о Ломоносове писал Пушкин, который вполне мог встречаться с людьми, хорошо знавшими его: «Он везде был тот же: дома, где его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в академии, где, по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть».

Известно, что «на работе» в Академии у Ломоносова складывались весьма неприязненные отношения с коллегами, большинство из которых были иностранцами. Однажды фаворит Елизаветы Петровны и покровитель Ломоносова Иван Иванович Шувалов, которому постоянно приходилось улаживать его «академические» скандалы, не выдержал и в сердцах воскликнул: «Мы тебя отставим от Академии». Если верить фольклору, Ломоносов, отличавшийся сложным, неуживчивым характером и доставлявший в связи с этим немалые хлопоты властям предержащим, с ответом не замедлил: «Нет, — возразил он, — разве что Академию отставите от меня». Да и личные качества Ломоносова не всегда отвечали представлениям общества о высокой порядочности и нравственности. В XVIII веке на углу Среднего проспекта Васильевского острова находилась старинная корчма, в стенах которой долгое время жила легенда, будто бы именно здесь, находясь однажды в стесненных денежных обстоятельствах, Ломоносов пропил академический глобус.

Доказательством царственного происхождения Ломоносова мог бы стать его огромный архив, содержавший значительное количество писем от царствующих особ. Но после смерти ученого архив таинственным образом исчез, возможно, не без участия этих особ, и именно по этим причинам. Сохранились только легенды. Согласно одной из них, Елизавета Петровна в письмах к Ломоносову обращалась к нему: «Дорогой брат».

Похоронен Ломоносов на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Над его могилой установлен памятник, который хранит еще одно косвенное подтверждение легендарного происхождения великого бастарда. Дело в том, что в многословном торжественном тексте эпитафии, сочиненной академиком Якобом Штелиным, указано только имя и фамилия погребенного. Отчество, которое, согласно русской православной традиции, должно быть в подобных случаях обязательно указано, отсутствует. Скорее всего, во исполнение воли Петра Великого «свято хранить государеву тайну». А может быть, и во имя непреодолимого соблазна авторов памятника намекнуть на эту тайну будущим поколениям.

В начале 1770-х годов в Париже неожиданно появилась некая молодая красивая женщина, княжна Тараканова, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Григорьевича Разумовского и, следовательно, — за якобы законную наследницу русского престола. В это легко было поверить. Дети Елизаветы Петровны от Разумовского действительно существовали. Будто бы когда-то они были отправлены на родину отца — Украину — и со временем там основали целый род «побочных царственных потомков». Впоследствии некоторые из них перебрались в Петербург и будто бы жили на Васильевском острове. Фамилия их созвучна с фамилией княжны, только переделана на украинский лад — Дарагановы.

Поддержанная политическими силами, враждебными России, самозванка становилась опасной. По поручению Екатерины II граф Алексей Орлов разыскал ее в Италии, увлек молодую красавицу, с помощью клятв и обещаний непременно жениться заманил в Россию и… сдал властям. Жестоко обманутая женщина была заточена в Петропавловскую крепость. К тому времени беременная от графа Орлова, доведенная до отчаяния постоянными допросами, нечеловеческими условиями содержания в каземате и сознанием безысходности своего положения, она заболела чахоткой и в 1775 году умерла. В Петропавловской крепости, внутри Алексеевского равелина, в маленьком треугольном садике будто бы сохранились и следы ее захоронения — небольшой холмик, по местным легендам, принадлежащий могиле княжны Таракановой. Если верить легендам, ночные сторожа и сегодня пугаются женского плача, который в полуночной тишине можно легко расслышать сквозь крепостные стены. Будто бы это стенания погибшей от туберкулеза княжны. Иногда на мрачном фоне каменных стен можно увидеть ее бледный призрак. Однако существует романтическая легенда, что умерла она вовсе не от чахотки, а утонула во время страшного наводнения 1777 года в каземате, из которого «ее забыли или не захотели вывести».

Эта легенда была столь популярна, что со временем возникла легенда о том, как она сложилась. Русско-украинский писатель XIX века Григорий Данилевский излагает ее в нашумевшем в свое время романе «Княжна Тараканова». «Фельдмаршал Голицын обдумывал, как сообщить императрице о кончине Таракановой. Он взял перо, написал несколько строк, перечеркнул их и опять стал соображать. „Э, была, не была! — сказал он себе. — С мертвой не взыщется, а всем будет оправдание“. Князь выбрал новый чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и, тщательно выводя слова неясного старческого почерка, написал: „Всклепавшая на себя известное Вашему величеству неподходящее имя и природу, сего, четвертого декабря, умерла нераскаянной грешницей, ни в чем не созналась и не выдала никого“. — „А кто из высших проведает о ней и станет лишнее болтать, — мысленно добавил Голицын, кончив это письмо, — можно пустить слух, что ее залило наводнением. Кстати же, так стреляли с крепости и разгулялась Нева…“ Так сложилась легенда о потоплении Таракановой», — заканчивает Данилевский.

Впрочем, старые люди говорили, что не утонула принцесса Владимирская Елизабет, а по Петербургу ходит. По одной из легенд, ее призрак с ребенком на руках можно было увидеть в Чесменском дворце, одно название которого напоминает о коварной затее графа Орлова-Чесменского, сгубившего жизнь молодой девушки.

Есть своя легенда о гибели княжны Таракановой и за границей. Иностранные писатели уверяют, что когда адмиральский корабль вместе с пленницей вышел в море, коварный граф Орлов привел ничего не подозревавшую княжну на то место, где был приготовлен специальный люк. Люк неожиданно «опустился, и она погибла в море».

Расплата Орлова за подлость по отношению к Таракановой, жестоко и низко им обманутой, была тяжела и мучительна. Екатерина II как императрица, сухо поблагодарив Орлова за оказанную услугу, как женщина не могла простить ему подлости по отношению к даме. Орлов был удален от двора. Хотя внешне Екатерина продолжала относиться к нему милостиво и принимала, но понять и оценить поступка «честолюбца, предавшего полюбившую его женщину и из холодного расчета поправшего чувство любви», не могла. Если верить преданиям, она предложила Орлову посетить узницу в крепости и сделать ей подлинное предложение руки и сердца взамен и в оправдание коварного признания в Италии. Говорят, Орлов был вынужден подчиниться, но в крепости встретил полное презрение. Гордая красавица прогнала его с проклятиями.

Предание рассказывает, что в конце жизни граф томился в тоске, и ему по ночам являлась несчастная женщина, которую он погубил. Тяжела была и смерть Орлова, случившаяся в Москве, а предсмертные муки — особенно ужасны и невыносимы. По преданию, чтобы крики его не были слышны на улице, «исполин времен» приказывал своему домашнему оркестру играть непрерывно и как можно громче.

Так случилось, что Алексей Орлов дважды оказывал Екатерине II весьма сомнительные услуги. Еще до пленения княжны Таракановой он оказался замешанным в трагической кончине Петра III. Все это отразилось не только на личной судьбе самого Орлова, но и на судьбе его потомков. Говорят, его дочь Анна не вышла замуж, добровольно взяв на себя грехи отца, и решила искупить их своей смертью. По легенде, на последнем причастии она будто бы выпила отравленное вино. Но сразу не умерла, и по слухам, была похоронена заживо. Во всяком случае, когда в 1934 году вскрыли ее гробницу, то с ужасом увидели, что тело графини находится в странном положении: «руки разбросаны, волосы растрепаны, а черное платье на груди разодрано в клочья».

Между тем, легендарная жизнь княжны Таракановой продолжалась. В 1810 году в Москве, в келейном безмолвии Иоанновского монастыря скончалась престарелая монахиня Досифея, светское прошлое которой было покрыто таинственным мраком неизвестности. По Москве ходили темные слухи о том, что это некая княжна Тараканова, которую еще в прошлом веке заточила сюда императрица Екатерина II, усмотрев в ней серьезную претендентку на престол. Некоторые говорили, что да, это та самая Тараканова, но в монастырь удалилась она сама, дабы «не сделаться орудием в руках честолюбцев». А еще шептались, что старый граф Алексей Орлов, один из самых ярких представителей екатерининских вельмож, под конец своей жизни побаивался ездить мимо Иоанновской обители, убежденный в том, что в монастырских стенах живет жертва его жестокого обмана.

Сказать с полной определенностью, кем же на самом деле была московская монахиня Досифея, трудно. Но некоторые обстоятельства позволяют думать, что московской молве нельзя отказать в проницательности. Сразу после смерти Екатерины II в Иоанновский монастырь зачастили сановные гости. Сам митрополит Платон неоднократно по большим праздникам приезжал поздравлять Досифею. А когда таинственная монахиня мирно скончалась, на ее похороны собралась вся московская знать.

Рассказ о незаконнорожденном сыне Екатерины II Алексее Григорьевиче Бобринском начнем с легенды появления на свет самой императрицы.

Полное имя Екатерины II до ее приезда в Россию и принятия православия было Софья Фредерика Августа Ангальт-Цербстская. Она была немецкой принцессой и происходила одновременно из герцогского — по отцу и княжеского — по матери старинных, но небогатых германских родов. О ее происхождении существуют две легенды. По одной из них, по материнской линии Екатерина II происходит от самого великого князя Ярослава Ярославича Тверского, брата Александра Невского.

По другой легенде, отцом будущей русской императрицы был видный деятель русского просвещения Иван Иванович Бецкой. Так что крови в ней перемешано много — и русской, и польской, и литовской, и датской, и шведской. Не удивительно, что еще в детстве, если, конечно, верить фольклору, маленькая принцесса, Софья-Фредерика-Августа Ангальт Цербстская услышала от какого-то странствующего монаха предсказание, что, в конце концов, она «наденет на голову корону великой империи, которой в настоящее время правит женщина».

Впрочем, обе легенды, скорее всего, имеют официальное происхождение. Так хотелось обнаружить в Екатерине II хоть каплю русской крови.

Иван Иванович Бецкой был внебрачным сыном генерал-фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого, попавшего во время Северной войны в плен к шведам. Матерью Бецкого, по одной версии была шведская баронесса Вреде, по другой — графиня Шпарр. Есть, впрочем, и третья версия, согласно которой его мать вообще была девицей «простого звания». При рождении ребенок получил урезанную фамилию отца, как это было в то время принято. Бецкой получил прекрасное образование, много путешествовал по Европе.

По слухам того времени, разъезжая по Европе и встречаясь с «различными европейскими знаменитостями», Бецкой однажды был удостоен встречи с Иоганной Елизаветой Ангальт-Цербстской. Она была женой коменданта города Штеттина принца Ангальт Цербстского. На тот момент супруги находились в разладе, и Иоганна большую часть времени проводила в заграничных поездках. Владелица едва заметного на карте Германии герцогства, как свидетельствуют современники, относилась к русскому вельможе настолько милостиво, что в Европе заговорили об их интимной связи. С Бецким Иоганна Елизавета встретилась в Париже, но рожать поехала к своему формальному мужу в Штеттин. Там и появилась на свет София-Августа, ставшая в святом крещении Екатериной Алексеевной.

А когда Анна Иоанновна, по воле судьбы, выбрала дочь Иоганны Елизаветы в жены своему племяннику, наследнику престола Петру Федоровичу, то легенда о том, что отцом будущей императрицы Екатерины II был Бецкой, распространилась и в Петербурге. Легенда получила чуть ли не официальную поддержку. Еще бы! Ведь Бецкой был побочным сыном русского князя Трубецкого, а это значит, что императрица была немкой только наполовину. При дворе это представлялось исключительно выгодной версией. Это вполне согласовывалось с уже известной нам легендой, согласно которой в жилах Иоганны Елизаветы течет капля крови великого князя Ярослава Ярославича Тверского.

В пользу версии об отцовстве Бецкого говорит и семейное предание внуков секретаря Бецкого, согласно которому, «входя в комнату к Ивану Ивановичу, государыня целовала у него руку». Есть и другая легенда. Будто бы однажды во время назначенного ей врачами кровопускания Екатерина II, обращаясь к лейб-медику, воскликнула: «Пусть из меня вытечет вся немецкая кровь и останется одна русская». Легенды легендами, но при желании многие находили портретное сходство между императрицей и ее легендарным отцом Иваном Ивановичем Бецким.

Сохранились и другие любопытные свидетельства современников на этот счет. Например, во время венчания сына Екатерины II цесаревича Павла с Марией Федоровной Бецкой держал венец над новобрачным.

Между тем, в 1762 году, при воцарении Петра III на русском престоле, Бецкой был востребован своей исторической родиной и вызван в Петербург. Здесь он был приближен Екатериной II. В 1763 году Бецкой предложил грандиозный проект реорганизации всей системы российского народного образования и воспитания. В рамках этого проекта были основаны Воспитательный дом, Смольный институт, училище при Академии художеств и другие учебные заведения.

Смольный институт среди них стал самым знаменитым. В Петербурге его основателя прозвали: «Бецкой — воспитатель детской». В моде была веселая песенка:

В другом варианте той же самой песенки «набитые дуры» еще и «монастырские куры», что более соответствовало истине. Во-первых, выпускницы Смольного института для благородных девиц были не такими уж дурами, а во-вторых, сам институт первоначально, пока для него не было построено специальное здание, располагался в монастырских кельях Смольного собора. Да и роль самого Бецкого, как воспитателя, «наседки» при «монастырских курах» в этом варианте выглядит более яркой.

В Петербурге память о Бецком сохраняется не только в фольклоре. В Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры у его могилы находится пристенный памятник. В 1868 году в саду бывшего Воспитательного дома, ныне находящегося на территории Педагогического университета имени А. И. Герцена, ему был установлен бюст, исполненный скульптором Н. А. Лаверецким. Бронзовая скульптура Бецкого находится и в композиции памятника Екатерине II в сквере перед Александринским театром.

А теперь перейдем непосредственно к Екатерине II и ее внебрачному сыну Алексею Бобринскому. Род графов Бобринских ведет свое происхождение с 1762 года. Его родоначальником стал Алексей Григорьевич, побочный сын Екатерины II от Григория Орлова. Рождение Алексея Бобринского окружено романтическим ореолом с примесью известной доли авантюризма, так свойственного куртуазному XVIII веку. Мальчик родился 11 апреля прямо в Зимнем дворце — резиденции императора Петра III, законной супругой которого и была Екатерина. Буквально до последнего мгновения ей удавалось скрывать беременность от мужа, с которым она давно уже не была в интимных отношениях. Как гласит предание, когда у Екатерины начались родовые схватки, камердинер императрицы, преданный Василий Григорьевич Шкурин то ли по предварительной договоренности, то ли по собственной инициативе поджег свой собственный дом на окраине Петербурга, «дабы отвлечь от событий во дворце внимание посторонних лиц».

Понятно, что скрывалось за неуклюжим эвфемизмом «посторонние лица». В Петербурге было хорошо известно, что Петр III слыл большим охотником до тушения пожаров. Едва ему докладывали о каком-либо возгорании, он тут же, забывая о государственных делах, бросался по указанному адресу. Расчет оказался безупречно точным. Император умчался спасать дом находчивого слуги, а когда вернулся с пожара, Екатерина, проявив недюжинную силу воли и самообладание, как ни в чем не бывало, «оделась и вышла ему навстречу».

Тем временем мальчика тайно вынесли из Зимнего дворца. Между прочим, по распоряжению Екатерины младенец был отдан тому самому Шкурину, в семействе которого он и воспитывался наравне с его собственными сыновьями. Вскоре после рождения мальчику дали фамилию Бобринский и щедро одарили поместьями с крепостными душами. По поводу фамилии петербургская мифология знает две легенды. Согласно одной из них, она происходит от названия имения Бобрики, пожалованного счастливой матерью новорожденному. Согласно другой — от бобровой шубы, в которую верные люди завернули плод незаконной любви, унося ребенка из дома обманутого отца.

В 1790-х годах по проекту архитектора Луиджи Руска для Алексея Григорьевича Бобринского Екатерина II перестраивает старинный особняк на Галерной улице. Своим дворовым фасадом дворец Бобринского выходит на Адмиралтейский канал, из которого, как утверждают легенды, во двор особняка первоначально был прорыт канал для захода мелких судов. Впоследствии канал засыпали.

Судя по фольклору, Екатерина не забывала свое чадо, рожденное вне брака. Одна из легенд утверждает, что во дворце Бобринских, хранятся несметные сокровища Екатерины, спрятанные ею невесть когда. Эта маловероятная легенда, тем не менее, имела свое продолжение уже в наше время. Покинувшие Россию после октябрьского переворота наследники Алексея Григорьевича Бобринского однажды будто бы предложили советскому правительству указать место хранения клада. Большевики отказались, якобы не согласившись с условиями Бобринских — отдать им половину сокровищ. Современные обитатели дворца утверждают, что клад тщательно охраняется. Во всяком случае, время от времени во дворце появляется призрак некоего сурового монаха в черном капюшоне, неслышно вышагивающего темными вечерними коридорами.

Один из интереснейших русских библиофилов и коллекционеров, всю свою жизнь посвятивший собранию рукописей, писем, семейных реликвий и других предметов, связанных с жизнью и творчеством А. С. Пушкина, Александр Федорович Отто родился в Петербурге, точнее в Царском Селе при обстоятельствах настолько загадочных, что они породили немало легенд. Будто бы ребенка нашли однажды на рассвете, подброшенным у одной из садовых скамеек Александровского парка. Отцом ребенка, согласно придворным легендам, был великий князь, будущий император Александр II, а матерью, понятно, одна из молоденьких фрейлин, имя которой навеки затерялось во тьме истории. Фамилию Отто получил от своей воспитательницы и крестной матери, хотя и не был ею усыновлён. Поговаривали, что о тайне рождения подкидыша доподлинно знал лишь воспитатель наследника престола Василий Андреевич Жуковский, но и он сумел сохранить дворцовый секрет, хотя юношеская, подростковая, а затем и взрослая дружба сына Жуковского, Павла, и нашего героя могла пролить кое-какой свет на происхождение Александра Федоровича.

В Петербурге Отто окончил гимназию, университет, затем побывал за границей, после чего жил некоторое время в Москве. С 1872 года Александр Федорович Отто окончательно обосновался в Париже. В это время он познакомился с И. С. Тургеневым и стал его литературным секретарем. Во Франции, не без влияния Тургенева, у Александра Федоровича обострилась давняя страсть к собирательству книг о Пушкине, его рукописей и предметов бытовой культуры, связанных с поэтом.

С легкой руки самого Отто, появилась легенда, ореол которой сопровождал его всю долгую жизнь. Отто утверждал, что нашли его не в Александровском парке Царского Села, а под чугунной скамьей памятника лицеисту Пушкину, в церковном садике, который в народе известен под именем «Ограда», хотя на самом деле памятник поэту появился через много лет после рождения коллекционера. Мол, именно поэтому в нем с рождения зародилась беззаветная любовь к Пушкину. Теперь уже и фамилия Отто, доставшаяся ему от крестной матери, его не устраивает, она ему кажется чужой и нерусской. Он взял псевдоним и начал подписываться: Александр Отто-Онегин, но затем решительно отбросил первую половину псевдонима, оставив только Онегин. Под этой фамилией его знают буквально все пушкинисты мира. Но вдали от родины истинному петербуржцу и это кажется не вполне достаточным. Иногда он позволял себе представляться: «По географическому признаку Александр Невский».

В 1883 году от Павла Васильевича Жуковского в руки Отто попали письма Пушкина к его отцу, затем все бумаги Василия Андреевича, относящиеся к дуэли Пушкина, а впоследствии и весь личный архив Жуковского. Парижская коллекция Отто, или, как он сам ее называл, «музейчик», очень скоро стала самым богатым частным собранием на пушкинскую тему. Его парижскую квартиру на улице Мариньян, 25, вблизи Сены (отсюда каламбур, привязавшийся к собирателю, который будто бы ведет себя со своим бесценным богатством, как собака на сене) начинают посещать пушкинисты. Она вся буквально забита материалами о Пушкине. Один из посетителей «музейчика» впоследствии рассказывал, как он впервые пришел к собирателю. «С какого места начинается собственно музей?» — спросил он. «Вот кровать, на которой я сплю, — ответил Александр Федорович, — а прочее — все музей». Только литературное собрание музея включало более 800 названий, в том числе все прижизненные издания произведений Пушкина, почти полное собрание литературы о Пушкине, изданной в XIX веке, альманахи времен Пушкина, переводы его произведений, альбомы с вырезками журнальных и газетных статей и так далее, и так далее. В первые годы после революции квартира коллекционера стала служить символом России и духовным прибежищем для эмигрантов. В специальном альбоме, который завел Отто, оставили свои автографы Иван Бунин, Константин Бальмонт, Тамара Карсавина, Александр Керенский, Николай Рерих и многие другие общественные деятели и представители русской культуры.

Трепетное, восторженное отношение ко всему, что касается творчества великого поэта, не могло не перейти на саму личность Пушкина. Похоже, что Александр Федорович задним числом почувствовал себя в какой-то степени ответственным даже за то, что произошло в январе 1837 года. Сохранилось предание, что через пятьдесят лет после трагедии Отто посетил Дантеса и без всяких обиняков прямо спросил его, как он пошел на такое? Дантес будто бы обиделся и удивленно воскликнул: «Так он бы убил меня!»

В 1908 году весь свой богатейший архив Отто передал в дар Пушкинскому дому Академии наук. Официальная передача затянулась на многие годы, а после известных событий 1917 года в России, стало казаться, что она уже никогда не состоится. Но Отто остался верен своему решению. Он письменно подтвердил законность состоявшейся в 1908 году договоренности. Однако при жизни коллекционера реализовать передачу собранного Отто материала так и не удалось. В 1925 году Александр Федорович скончался. Когда вскрыли завещание, то выяснилось, что не только все свое имущество, но и все свои деньги Александр Федорович оставил Пушкинскому дому. Коллекция была передана в Ленинград в 1927 году.

К сожалению, единое когда-то собрание впоследствии было разобщено. Часть экспонатов передали в Москву, в Государственный музей А. С. Пушкина, часть — в Библиотеку Академии Наук, часть — в Государственный Эрмитаж. В 1995–1997 годах в Пушкинском Доме была организована выставка «Тень Пушкина меня усыновила…», посвящённая юбилею Пушкинского Дома и 150-летию со дня рождения А. Ф. Онегина. На выставке музейные коллекции были временно воссоединены.

Если верить городскому фольклору, бастардом был старший брат В. И. Ленина Александр Ульянов, который стал героем петербургского городского фольклора, благодаря одной из самых нетрадиционных фольклорных версий случившейся Октябрьской революции. Оказывается, его младший брат Владимир, ставший известным благодаря своему партийному псевдониму Ленин, якобы задумал и осуществил революцию как месть Романовым за казненного Александра.

Довольно последовательная и стройная легенда представляла собой сентиментальную историю о том, как мать Ленина, Мария Бланк, приняв крещение, стала фрейлиной великой княгини, жены будущего императора Александра III. Хорошенькая фрейлина завела роман с наследником престола и вскоре забеременела. Во избежание скандала ее срочно отправили к родителям и «сразу выдали замуж за скромного учителя Илью Ульянова, пообещав ему рост по службе». Мария благополучно родила сына, назвав его Александром — в честь отца. А через три года «скромный учитель» Илья Николаевич Ульянов получает назначение на должность инспектора народных училищ Симбирской губернии, затем, в 1874 году — директора народных училищ всей Симбирской губернии.

Далее события, как и положено в легенде, развивались с легендарной скоростью. Александр, будучи студентом, узнал семейную тайну и поклялся отомстить за поруганную честь матери. Он примкнул к студенческой террористической организации и взялся бросить бомбу в царя, которым к тому времени стал его отец. В качестве участника подготовки этого покушения Александр Ульянов был судим и приговорен к смерти. Накануне казни к нему приехала мать. Но перед посещением сына, согласно легенде, она встретилась с императором, который будто бы согласился простить своего сына, если тот покается. Как мы знаем, Александр Ульянов каяться отказался, и был казнен. После этого Владимиру Ленину будто бы ничего не оставалось, как мстить не только за мать, но уже и за брата.

Впрочем, если верить еще одной, столь же невероятной легенде, отцом Александра Ульянова был не император Александр III, а известный террорист Дмитрий Каракозов. Оказывается, Каракозов был учеником Ильи Николаевича Ульянова. Их семьи жили в одном доме, и роман Каракозова с Марией Александровной Ульяновой в то время ни для кого не был секретом.

Мальчик родился за четыре дня до выстрела Каракозова в Александра II. По рассказам современников, Илья Николаевич его не только не любил, но даже не признавал своим сыном. Александр родился шестипалым, а это считалось дьявольской метой. Кроме того, в детстве он упал с обрыва, в результате чего стал горбатым. Есть свидетельства того, что и мать его не жаловала, и будто бы именно она однажды, в порыве ненависти, сама «случайно обронила его с крутого берега».

Все это не могло не сказаться на характере мальчика. В нем родились два противоположных чувства — ненависть к одному предполагаемому отцу и восхищение «подвигом» другого, тоже предполагаемого. В конце концов такая раздвоенность и привела его к террору.

В 1883 году Александр окончил Симбирскую классическую гимназию с золотой медалью и поступил на естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Там он проявил большие научные способности. Так, уже на III курсе за самостоятельную работу по зоологии Александр получил еще одну золотую медаль. В 1886 году вместе с революционером-народником Петром Шевыревым Ульянов организовал нелегальную «Террористическую фракцию» партии «Народная воля», которая объединяла главным образом студентов Петербургского университета. В 1887 году Александр Ульянов написал программу «Террористической фракции». На деньги, вырученные от продажи его золотой медали, была приобретена взрывчатка для бомбы.

Итак, согласно петербургскому городскому фольклору, после казни Александра Ульянова, его младший брат Владимир Ульянов начал методичную подготовку страшной мести династии Романовых за поруганную честь матери и гибель брата. Однако не все так просто. «Мы пойдем другим путем!» — воскликнул он, узнав о гибели брата. И действительно, большевики, во главе которых стоял Ленин, в отличие от народовольцев и эсеров, отрицали индивидуальный террор как средство борьбы с царями и их приспешниками. Они предпочли придти к власти путем революционного переворота, в результате которого будет физически уничтожен весь господствующий класс во главе с царствующей семьей. Так в октябре 1917 года в России начиналась эпоха массового террора. Возглавили этот, пользуясь современной терминологией, проект два человека — Владимир Ленин и Лев Троцкий. После физической смерти одного и политической гибели другого продолжил их дело Иосиф Сталин. Из этих трех демонов революции, если, конечно, верить фольклору, Сталин был бастардом, а Троцкий внуком бастарда.

Подлинная фамилия Троцкого — Бронштейн. О том, как появился его знаменитый псевдоним, сохранилась легенда. Однажды он попал в тюрьму, где надзирателем оказался его однофамилец. Надзиратель Бронштейн был человеком исключительно жестоким и крайне грубым. Его все боялись и ненавидели. В тюрьме в основном сидели политические, товарищи по борьбе, и Лев Давидович Бронштейн решил, что по выходе на свободу они унесут с собой память о ненавистном надзирателе, фамилия которого будет ассоциироваться с ним — Львом Давидовичем Бронштейном. Тогда он будто бы и решил взять себе партийный псевдоним — Троцкий.

Лев Бронштейн родился пятым ребенком в семье богатых землевладельцев-арендодателей Давида Леонтьевича Бронштейна и его жены Анны Львовны Бронштейн, урожденной Животовской. На протяжении чуть ли не целого столетия эти биографические сведения ни у кого не вызывали никаких сомнений. Но вот в середине девяностых годов XX века литературовед Александр Лацис опубликовал гипотезу, которую поддержали некоторые пушкинисты и литературоведы, в том числе Владимир Козеровецкий и Лев Аннинский. Согласно этой маловероятной гипотезе, Лев Троцкий — якобы является внуком великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина.

Смысл этого литературоведческого предположения, которое мы позволили себе рассматривать, не более чем еще одну фантастическую легенду о Пушкине, сводится к тому, что одной из многочисленных мимолетных любовниц Пушкина однажды стала прелестная полька Анжелика Дембинская, продавщица билетов передвижного зоопарка, посетившего Петербург. В пресловутом «Донжуанском списке», составленном в относительном хронологическом порядке, по годам, Анжелика, по мнению пушкинистов, числится под литерами «N.N…», между «Катериной II» — Екатериной Карамзиной и «Кн. Авдотьей» — Евдокией Голицыной. Анжелика родила дитя, которое по просьбе Пушкина отдали в семью Раевских. Помните: «У меня детей нет, а всё выблядки»? Раевский поручил ребенка французу Фурнье, который в их семье был учителем. Тот отвез младенца под Полтаву, где полковой священник выписал метрику. Фамилию мальчику дали матери — Дембинский. Мальчик вырос, получил образование, стал секретарем Раевского и вскоре закрутил роман с одной из родственниц генерала. В 1846 году в результате этого романа на свет появилось еще одно незаконнорожденное дитя. Для него нашли надежные, непьющие руки в еврейской семье Бронштейнов. Мальчика, внука Пушкина, назвали Давидом. Он-то и стал отцом Троцкого-Бронштейна.

Среди прочих аргументов в пользу этой фантастической легенды ее авторы напоминают, что Давид назвал своих детей так же, как звали детей в семье Пушкина, — Александр, Лев, Ольга. У Пушкина и Льва Троцкого были одни и те же якобы врожденные заболевания: нервный тик в левом углу рта, подагра, близорукость, болезни желудка и так далее.

Между тем Лев Давидович был одним из крупнейших политических деятелей революционной России XX столетия, наиболее яркой фигурой первых лет советской власти. Он был активным участником Октябрьской революции 1917 года, руководил Петроградским советом, возглавлял наркомат иностранных дел, занимал другие важнейшие государственные должности. Троцкий внес значительный вклад в создание Красной Армии и в организацию обороны страны в Гражданскую войну. О том, какой противоречивой популярностью пользовался Троцкий в народе, говорят его прозвища: «Красный Лев», «Красный фельдмаршал», «Демон революции», «Иудушка Троцкий» и пр.

Во внутрипартийных дискуссиях Троцкий был непримирим, всегда имел собственное мнение, за что, в конце концов, был подвергнут острой критике, его исключили из партии и выслали сначала в Алма-Ату, а в 1929 году — за границу. В 1939 году, живя в изгнании, Троцкий основал 4-й Интернационал, что в Советском Союзе было расценено как покушение на завоевания Октябрьской революции и дискредитацию большевистской партии. В 1940 году в результате террористической акции, организованной и успешно проведенной тайными сотрудниками НКВД, Троцкий был убит ледорубом в личном кабинете, в собственном доме в Мексике.

Троцкий был пламенным и талантливым оратором. На его выступления собирались тысячи слушателей. Однако к тому, что он говорил, относились с известным мужицким недоверием и подозрительностью. В 1920-х годах среди пролетарского населения советской России было широко распространено крылатое выражение «Свистит, как Троцкий». Впрочем, оно не вполне точно отражало подлинное отношение слушателей к ораторам, подобным Троцкому. В арсенале городского фольклора имеется другой вариант этого выражения, где слово «свистит» заменено более точным, хотя и вульгарным синонимом. Кстати, в Большом словаре русского жаргона фамилии Троцкий соответствует синоним «Болтун». Понятно, что к многочисленным однофамильцам того самого, конкретного Троцкого этот синоним никакого отношения не имеет.

В Петербурге с Троцким связана любопытная легенда, которая витает над одним из крупнейших универмагов города — Домом ленинградской торговли, или ДЛТ, как его более часто привычно называют петербуржцы. Аббревиатура ДЛТ появилась в 1965 году, когда на базе нескольких магазинов по продаже промышленных товаров была организована разветвленная торговая фирма «Дом ленинградской торговли».

Между тем, интригующая аббревиатура, легко сходящая за известные инициалы Льва Давидовича Троцкого, породила множество ассоциаций. Появилась легенда о том, что в середине 1920-х годов строгие ревнители русского языка вряд ли могли допустить такую лингвистическую небрежность. Уж если и называть таким образом торговое заведение, то уж никак не Дом ленинградской торговли (ДЛТ), а Ленинградский дом торговли (ЛДТ). Но, как на зло, Лев Давидович Троцкий объявляется врагом народа и изгоняется из священных рядов большевистской партии. И если оставить безупречно правильную аббревиатуру ЛДТ, то не станет ли это невольным памятником опальному члену ЦК ВКП(б), да еще в недавнем прошлом и председателю Петросовета? За это можно и поплатиться. И тогда, в непростых условиях беспощадной и бескомпромиссной идеологической борьбы якобы и пошли на дешевый трюк, поступившись общепринятой логикой и обыкновенными правилами письма.

Но если Лев Троцкий, согласно фольклору, был всего лишь внуком бастарда, то Сталин, по интригующим и не менее фантастическим легендам, был бастардом в первом поколении.

Согласно официальным сведениям, Сталин родился в семье сапожника и швеи — Бесо и Кеке Джугашвили. Отец Сталина, как утверждала его мать, был «жестоким пьяницей и постоянно пил». Правда, поговаривали, что подлинным его отцом был некий «богатый торговец и местный чемпион по борьбе». Позже ходили и другие легенды о настоящем отце Иосифа. Судя по фольклору, он и сам этого не отрицал, и с интересом рассматривал все версии — от Александра III до Пржевальского.

Почетный член Академии наук и почетный гражданин Петербурга, известный путешественник и исследователь Средней Азии Николай Михайлович Пржевальский стал героем петербургского городского фольклора, благодаря своему удивительному внешнему сходству с Иосифом Сталиным, особенно заметным при взгляде на памятник Пржевальскому в Александровском саду. Причем, интересно, что заметили это сходство только после смерти вождя всех народов и покровителя всех путешественников в 1953 году, хотя памятник установлен давно, в 1892 году. Это и понятно. Изображения вождя, еще совсем недавно тиражируемые в миллионах экземплярах на бумаге, холсте, в камне и бронзе, начали постепенно исчезать с улиц и площадей Ленинграда. А тут, в самом центре, на видном месте, и так похож.

И родилась одна из самых невероятных ленинградских легенд. Будто бы однажды, путешествуя по Средней Азии, Пржевальский неожиданно отклонился от маршрута, завернул ненадолго в Грузию, встретился там с некой красавицей Екатериной Георгиевной — будущей матерью Сталина, и осчастливил ее, став, как утверждает эта фантастическая легенда, отцом ребенка. Поди проверь. Но вот уже многие годы у основания памятника великому путешественнику появляются букетики цветов. Говорят, их приносят пожилые женщины — верные и твердые последовательницы Сталина.

Смущает только верблюд у подножия памятника. Карликового размера чуть ли не миниатюрный верблюд прилегший отдохнуть на землю у подножия памятника, кажется случайным и необязательным под бюстом импозантного мужчины в мундире гвардейского офицера с погонами. Таким, впрочем, верблюд казался и при установке памятника. Сохранилась легенда о том, что Географическое общество, членом которого был Пржевальский, еще тогда указывало городским властям на нецелесообразность образа «корабля пустыни» в непосредственной близости с морским символом Петербурга — Адмиралтейством. Не вняли. И тем самым открыли небывалые возможности для мифотворчества. На настойчивые вопросы туристов: «А верблюд-то почему?», современные молодые экскурсоводы со знанием дела отвечают: «А это символ долготерпения русского народа». И рассказывают легенду о каком-то «придурковатом полковнике», который в 1950-х годах, проходя Александровским садом к Главному штабу, где ему довелось служить, у памятника Пржевальскому переходил на строевой шаг и отдавал честь великому путешественнику.

Говорить об отношении советского человека к Сталину не просто. С одной стороны мы знаем о беззаветной преданности «отцу народов», образцы которой в миллионах экземплярах плакатов и газет тиражировала советская пропагандистская машина, с другой — в арсеналах городского фольклора сохранились примеры иной «любви» к «вождю всего прогрессивного человечества». Начнем с того, что эта любовь была, что называется, взаимной. Говорят, будто во время похорон Надежды Аллилуевой Сталин сказал: «Она умерла, и вместе с ней — последние теплые чувства к людям». Еще рассказывают, что в ожидании демонстрации трудящихся, стоя на трибуне мавзолея, он говорил своим соратникам: «Сейчас бараны пойдут».

Пренебрежение к людям, как правило, характерно для уголовников. Не случайно Сталин в криминальной среде пользовался известным авторитетом. Там его почтительно называли: «Ус», «Усатый» или «Пахан». Памятуя о прошлом экспроприатора Кобы, в этом не было ничего удивительного. Уголовники гордились им и любили выкалывать на груди его профиль. И если попадали в руки милиции, и их начинали бить, то тут же рвали рубашки на груди. Знали: бить по Сталину не будут, не важно, из страха, или из почтения.

Образ пахана в облике Сталина смыкается с образом Антихриста, каким видели Сталина еще в начале XX столетия. Известно, что существует множество гипотез, касающихся тайны Тунгусского метеорита, поразившего воображение землян в 1908 году. Но в народе падение метеорита объясняли более чем просто. Это знак беды, «предвестник пришествия в Россию Антихриста». Таким Антихристом и был Сталин, о котором еще при первом аресте писали в протоколах осмотра арестованного Иосифа Джугашвили: «на ноге не хватает одного пальца». А это, как хорошо знали в народе, и считалось одной из главных примет Антихриста.

Вот какой титул придумал для Сталина Владимир Аршакуни: «Гиениальный вождь каннибалиссимус Сталин». Эта виртуозная литературная конструкция прекрасно корреспондирует простонародному анекдоту, родившемуся в рабочей курилке. «Папа, кто такой Сталин?» — «Наш вождь». — «А я думал, что вожди бывают только у дикарей».

Сталин умер при загадочных, до сих пор не вполне ясных обстоятельствах 5 марта 1953 года. По сложившейся языческой большевистской традиции его тело было выставлено рядом с Лениным в Мавзолее на вечное всеобщее обозрение. Однако в 1961 году на съезде КПСС его решили вынести из мавзолея и похоронить у Кремлевской стены. Сделать такое неожиданное предложение делегатам съезда поручили главе ленинградской партийной делегации. Слово предоставили старейшей большевичке. С трибуны съезда она продемонстрировала на весь мир пример социального заказа на фольклор. Обращаясь к делегатам, престарелая революционерка дребезжащим голосом рассказала, что вчера ночью к ней во сне явился незабвенный Владимир Ильич Ленин и сказал, что ему не хочется лежать рядом с человеком, принесшим столько горя народу. Понятно, что после этого кремлевский зал разразился громом одобрительных аплодисментов.

Вздох облегчения, с которым была встречена смерть Сталина, был не сразу услышан в море искреннего плача, разлившегося по стране. Но, в конце концов, и он дошел до слуха рыдающего человечества. По-разному это отразилось в фольклоре. Приведем анекдот: Когда Сталина внесли в мавзолей, Ленин сказал: «Никогда не думал, что ЦК партии подложит мне такую свинью». Вслед за Лениным высказался и народ: «Сталин умер, ну и культ с ним!»

Из бастардов, оставивших значительный след в русской культуре и одновременно ставших героями петербургского городского фольклора, следует отметить два имени. Это поэт Василий Андреевич Жуковский и художник Орест Адамович Кипренский. Они были современниками, и даже родились с разницей всего в один год. Оба были неисправимыми романтиками. Один в поэзии, другой — в живописи.

Поэт, переводчик, один из основоположников романтического направления в русской литературе Василий Андреевич Жуковский родился при обстоятельствах столь необычных, что это послужило основанием для одной из самых красивых легенд старого Петербурга. Один крестьянин, принадлежавший владельцу села Мишенское Белевского уезда Тульской губернии Афанасию Ивановичу Бунину, отправляясь на русско-турецкую войну с войском генерал-фельдмаршала Румянцева, спросил у своего барина: «Какой гостинец привезти тебе, батюшка, коли поход наш будет удачен?» — «Привези-ка ты мне, братец, молодую турчаночку, а то видишь, жена моя совсем состарилась», — пошутил Афанасий Иванович. Но преданный крестьянин, как оказалось, шутить не собирался, и когда война закончилась, вернулся в село в сопровождении шестнадцатилетней турчанки по имени Сальха. «Бери, барин», — сказал он, легко толкнув девушку в сторону Бунина. Так Сальха, захваченная в плен при осаде одной из турецких крепостей, оказалась в доме Бунина.

В 1783 году она родила мальчика, которого назвали Василием. А вот фамилии своей сыну Афанасий Иванович дать не мог. В то время незаконнорожденный ребенок автоматически становился крепостным, а этого счастливый отец не хотел. И Бунин нашел выход. В то время у него жил небогатый киевский купец А. Г. Жуковский. Его уговорили усыновить сына Сальхи и Бунина. Так, если верить легенде, у Василия появилась фамилия — Жуковский. А заодно и отчество — Андреевич.

Перед смертью Бунин во всем признался своей законной жене и попросил позаботиться о сыне. Супруга согласилась. Она отдала мальчика в Благородный пансион при Московском университете, директором которого был в то время старый знакомый покойного Бунина.

В Петербург Жуковский впервые попал в 1796 году. В начале 1820-х годов оказался на придворной службе на самых разных должностях — сначала чтецом при вдовствующей императрице Марии Федоровне, а затем воспитателем наследника престола — будущего императора Александра II.

В литературе Жуковский прославился своими поэмами и балладами. Особенно известными стали патриотическое стихотворение «Певец во стане русских воинов» и романтическая поэма «Светлана». Поэма посвящалась племяннице Жуковского Александре Воейковой. После этого в Петербурге ее прозвали «Светланой». Такое же прозвище присвоили и самому Жуковскому, в то время когда он был членом литературного кружка «Арзамас». Жуковский был искренним и преданным другом Пушкина. Он исключительно много сделал для поэта и его семьи в последние дни его жизни и особенно после его кончины.

В 1841 году отношения Жуковского с императорской семьей ухудшились, и он попросился в отставку. Затем уехал за границу. Умер в Баден-Бадене. Прах поэта перевезли в Петербург и захоронили в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Над могилой Жуковского установлен памятник в виде саркофага, исполненный скульптором П. К. Клодтом. На памятнике обстоятельная надпись: «В память вечную знаменитого певца в стане Русских воинов Василия Андреевича Жуковского, родившегося в Белеве 29 генваря 1783, скончавшегося в Бадене 12 апреля 1852 года. Воздвигнут стараниями и приношениями почитателей бессмертных трудов его и дарований». И, как оказалось впоследствии, это тоже одна из легенд, которая настигла Жуковского в его посмертной жизни. Как мы уже знаем, поэт родился не в городе Белеве, а в селе Мишенском.

Известный художник, основоположник романтизма в русской портретной живописи XIX века Орест Адамович Кипренский родился в безвестной деревушке Нежново вблизи крепости Копорье. Он был незаконным сыном тамошнего барина А. С. Дьяконова от дворовой женщины Анны Гавриловой. По местным легендам, в честь рождения сына барин высадил платан, который и сегодня можно увидеть в бывшем усадебном парке. Там же от старожилов можно услышать и легенды о происхождении необычной фамилии, имени и отчества художника. По одной из них, первоначально фамилию мальчику дали по селу Копорье, где ребенка крестили — Копорский. Затем Дьяконов выдал Анну замуж за дворового человека Адама Карловича Швальбе, который усыновил мальчика, дал ему отчество, но отказался дать свою фамилию. Фамилия Копорский была изменена на Кипренский, когда способного ребенка в возрасте шести лет по ходатайству его биологического отца Дьяконова отдали в Академию художеств. Будто бы от кипрея, известного в народе как копорский чай. Напомним читателю, что и название села Копорье произошло от того же кипрея, из листьев которого в старину изготавливали чай. Помните старинную поговорку: копорское крошево и кисло и дешево?

По другой легенде, фамилия ребенку, родившемуся «под звездой любви», была дана по одному из имен богини любви Венеры, или Афродиты — Киприды. Соответственно, античным должно было быть и имя мальчика. Его назвали в честь героя греческой мифологии Ореста, сына Агамемнона и Клетемнестры, хорошо известного в России по переводам трагедий Эсхила и Еврипида.

В Академии художеств Кипренский проявил блестящие способности. В то же время юноша отличался взрывным свободолюбивым характером, за что частенько получал порицания. Из-за того же характера, если верить фольклору, однажды жизнь Кипренского могла резко измениться. Он чуть не бросил учебу в Академии. Произошло это будто бы из-за страстной любви к некой барышне, которая в присутствии молодого штатского художника неосторожно заявила, что обожает военных. Кипренский тут же подал заявление о зачислении на военную службу. И сделал это, как утверждает легенда, самым экстравагантным способом. Во время парада войск на площади у Зимнего дворца, в мундире воспитанника Академии художеств, он бросился к ногам лошади императора Павла I. Дерзкий и неожиданный поступок юноши так напугал Павла, что он приказал гвардейцам оттащить «этого сумасброда». Понятно, что после этого ни о каком прошении в адрес императора не могло быть и речи. Считается, что только это и спасло русскую живопись от потери одного из своих виднейших представителей.

Строго определенные границы заданной темы, связанной исключительно с Петербургом и только с его городским фольклором, не позволили автору расширить список подлинных или предполагаемых бастардов, сыгравших более или менее значительную роль в истории нашего города. Но даже представленный в узких рамках журнального очерка список впечатляет размахом общественной деятельности носителей этого некогда уничижительного статуса — бастарда. Среди них есть коронованные и титулованные особы, признанные гении, аристократы духа и законченные авантюристы, врожденные карьеристы и бессребреники. Все они, обедненные родительским и общественным вниманием, тем не менее, обогатили нашу цивилизацию бескорыстным служением и беспрецедентными творческими открытиями.

И не только. Выходя замуж или женившись, они основывали новые или продолжали старые роды, становились носителями широко известных и знаменитых фамилий. Например, многочисленные потомки Ломоносова породнились с Раевскими, Орловыми, Волконскими, Гагариными, Кочубеями. И без того ветвистые генеалогические древа, от поколения к поколению разрастаясь, давали новые и новые побеги, вселяя надежду на непрерывность и бесконечность бытия, в заданном векторе которого бастарды занимают равные со всеми остальными почетные места. Остается только надеяться, что эти звенья не будут нами же вырваны из общей цепи, как это уже не однажды бывало в истории.