Публикации в журнале «Нева»

Лермонтовские адреса фольклорной летописи Петербурга

Как это ни грустно констатировать, плодоносные зерна Золотого века русской литературы прорастали на почве, щедро удобренной прахом предшественников. Державин благословил Пушкина, «в гроб сходя», негасимая звезда Лермонтова вспыхнула на небосводе отечественной поэзии на следующий день после трагической гибели Пушкина.

Лермонтов был младшим современником Пушкина. К моменту его трагической гибели Лермонтову исполнилось 22 года.

Как утверждает современный школьный фольклор, «Лермонтов родился у бабушки в деревне, когда его родители жили в Петербурге». Как всегда, и в этой шутке есть значительная доля правды. Лермонтов рано остался без родителей и в детские годы воспитывался у своей бабушки со стороны матери — Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, урожденной представительницы древнего дворянского рода Столыпиных. Бабушка была женщиной властной, а порой и жесткой, особенно по отношению к крепостным. В ее имении Тарханах, где воспитывался юный поэт, бывали случаи продажи крестьян, ссылки их в Сибирь, сдачи в солдаты. Но внука своего она любила беззаветно и в его юношеские годы сопровождала во всех перемещениях по стране, включая поездку на Кавказ для поправления здоровья Мишеньки. Даже когда Лермонтов приехал из Москвы в Петербург и поступил учиться в Школу гвардейских подпрапорщиков, бабушка сняла квартиру поблизости от школы, там же, на Мойке. Затем поселилась в доме № 61 по Садовой улице, так же в снятой специально квартире к очередному приезду Арсеньевой в Петербург.

Михаил Лермонтов происходил из старинного шотландского рода, один из представителей которого поручик не то Георг, не то Джорж Лермонт служил наемником в польской армии. В 1613 году он был взят в плен русскими при захвате крепости Белая и в числе прочих поступил на службу к царю Михаилу Федоровичу. Вскоре плененный поручик перешел в православие и под именем Юрия Андреевича стал родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых. В чине ротмистра рейтарского строя он погиб при осаде Смоленска в 1634 году.

В свою очередь этот предок Лермонтова вел свое происхождение от некоего полумифического Томаса Лермонта, в роду которого, как утверждают легенды, еще в далеком XIII веке был шотландский поэт, «получивший поэтический дар от сказочной королевы-волшебницы». У Лермонтова этот волшебный дар проявился столь рано, что уже к семнадцати годам в его творческом багаже было около трехсот написанных стихов, пятнадцать больших поэм, три драмы и один рассказ.

Впрочем, существует еще одна легенда, в которую поэт верил в ранней юности. Будто бы его родословная ведет свое начало от испанского государственного деятеля начала XVII века Франсиско Лермы. Эти фантазии отразились в написанной им драме «Испанцы».

В юношеские годы Лермонтов любил сравнивать свою будущую судьбу с судьбой английского поэта Джорджа Байрона, покорившего своим творчеством всю Европу и считавшегося в то время образцом для всех поэтов. В «Автобиографических заметках» Лермонтов прямо писал о сходстве своей биографии с биографией британского лорда: «Его матери в Шотландии предсказала старуха, что он будет великий человек и будет два раза женат». Во время кавказского путешествия его бабушке некая старуха действительно предсказала то же самое про него.

Стихи, написанные Лермонтовым в 16-летнем возрасте, окажутся прямо-таки пророческими. В 1832 году в училищном манеже Школы гвардейских подпрапорщиков лошадь ударит Лермонтова в правую ногу и расшибет ее до кости. После этого Лермонтов долго прихрамывал, что вновь сближало его со своим кумиром, который, как известно с рождения хромал, что в свете придавало ему еще больше романтического шарма.

В сложной и довольно запутанной системе генеалогических связей русских дворянских родов Лермонтов приходился пятиюродным братом жене Пушкина Наталье Николаевне.

В еще более давнем родстве, уходившем своими корнями за древнее, смутное и едва различимое десятое колено, Лермонтов находился в родстве и с самим Пушкиным. Правда, это не более чем предположение, которое в известных обстоятельствах вполне могло бы стать легендой. Дело в том, что дед Лермонтова Иван Боборыкин был женат дважды. Одной из его жен была Евдокия Пушкина. А вот от какой жены родилась мать Лермонтова, до сих пор так и не установлено. Если от Евдокии, то Михаил Юрьевич Лермонтов является племянником Александра Сергеевича Пушкина в одиннадцатом колене. Впрочем, ни Пушкин, ни Лермонтов об этом ровно ничего не знали. Как не догадывалась о своем пятиюродном брате и Наталья Николаевна.

Как мы уже говорили, один из первых петербургских адресов Лермонтова находится на Садовой улице, в доме № 61. В XIX веке дом принадлежал княгине Шаховской и имел адрес: Третья Адмиралтейская часть, четвертый квартал, № 307. Во времена Лермонтова дом был трехэтажным, четвертый и пятый этажи надстроили соответственно: в 1875 году по проекту архитектора Ф. И. Черненко и в 1903-м — по проекту архитектора Л. П. Андреева. До 1917 года эта часть современной Садовой улицы называлась Большой Садовой.

Впервые в Петербург Лермонтов приехал в 1832 году, бросив учебу в Московском университете. Выданное ему свидетельство говорит об увольнении из Университета «по прошению», то есть по собственному желанию. Однако, если верить преданиям, прошение было вынужденным из-за «частых столкновений с московскими профессорами». Свое образование он собирался продолжить в столичном университете. Но петербургские чиновники отказались засчитать Лермонтову два года его учебы в Москве, и тогда Лермонтов решил избрать военную карьеру. Осенью того же года «недоросль из дворян Михайла Лермонтов» был зачислен в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

История этого известного военного заведения восходит к 9 мая 1823 года, когда приказом императора Александра I в Петербурге была основана Школа гвардейских подпрапорщиков для обучения молодых дворян, «поступавших в гвардию из университетов или частных пансионов и не имевших военной подготовки». Первоначально школа располагалась в казармах лейб-гвардии Измайловского полка на набережной Фонтанки, 120. С 1825 года школе предоставляется дворец графов Чернышевых, сооруженный архитектором Жаном Батистом Мишелем Валлен-Деламотом в 1766–1768 годах на Мойке у Синего моста. Построенный в формах раннего классицизма, он принадлежал к числу лучших творений этого зодчего.

В 1839–1844 годах придворным архитектором А. И. Штакеншнейдером на месте дворца Чернышева был построен Мариинский дворец. Дворец строился в качестве своеобразного подарка императора Николая I своей любимой дочери Марии к ее бракосочетанию с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским. Между прочим, если верить легендам, внешний облик великой княгини Марии Николаевны архитектор пытался придать внутренней архитектуре знаменитой ротонды дворца. Насколько это удалось, сказать трудно, но современники вроде бы это сходство улавливали. В 1845 году молодые поселились во дворце.

Через десять лет Николай I умирает, а еще через четыре года перед окнами Мариинского дворца появляется конный монумент царя. И тогда, согласно распространенной в свое время в Петербурге легенде, впервые увидев памятник, стоящий спиной к окнам ее покоев, Мария вдруг решила, что отец отвернулся именно от нее. Усомнившись в искренности чувств давно почившего родителя, она навсегда покинула дворец. Долгое время он пустовал, пока в 1884 году не был приобретен в казну. Его приспособили для заседаний Государственного совета.

Прошло еще два десятилетия, и Мариинский дворец вновь окутывает загадочный флер романтической легенды. На этот раз она связана с таинственными слухами о любви наследника престола цесаревича Николая к юной балерине Мариинского театра Матильде Кшесинской. Согласно этой легенде, будучи уже императором, Николай II одаривал свою прекрасную фаворитку особняками, один из которых стоял напротив Зимнего дворца на Петербургской стороне. Между Зимним дворцом и особняком Кшесинской был якобы проложен подземный ход. Говорили, что до самого начала строительства особняка император пытался отговорить свою возлюбленную от переезда на противоположный берег Невы и даже предлагал ей поселиться в Мариинском дворце. Но, как рассказывает легенда, капризная дама не согласилась на это предложение, сославшись на то, что два императора на своих бронзовых конях уже повернулись спиной к Мариинскому дворцу, и ей вовсе не хочется, чтобы к ним присоединился третий. К памятнику императору Николаю I, о котором, если, конечно, верить фольклору, говорила великая княгиня Мария, Матильда Кшесинская присовокупила и памятник Петру I, расположенный по другую сторону Исаакиевского собора, но тоже обращенный спиной к Мариинскому дворцу.

С тех пор Мариинский дворец вплоть до настоящего времени продолжает обслуживать административные нужды государства. В 1906–1907 годах архитектор Л. Н. Бенуа перестраивает интерьеры дворца для размещения в нем Государственной думы. В советское время Мариинский дворец занимал Исполнительный комитет Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся. Сегодня в нем работает петербургская Городская дума.

Но вернемся в год поступления Михаила Лермонтова в Школу гвардейских подпрапорщиков. Необузданный и вызывающе дерзкий характер «недоросля из дворян» очень скоро проявился и здесь. Согласно некоторым легендам, находясь в школе, Лермонтов написал первую в подобном жанре кадетскую песню «Звериада», которую затем распевали выпускники всех петербургских кадетских училищ и варианты которой во множестве ходили в списках по Петербургу. В «Звериаде» высмеивались все должностные лица училища, начиная с прислуги и кончая директором.

Название скандальной песни восходило к давним неписаным обычаям школы. Согласно этим, как они выражались, «славным училищным традициям», подразумевалось полное подчинение младших «школьников» первого года обучения старшим, перешедшим во второй год обучения. Все это регулировалось исторически сложившимися правилами. Юнкера младшего курса с момента появления в училище назывались «сугубыми зверями» и поступали в полное распоряжение старшего курса. В школе были даже разные лестницы для старших, именовавшихся «корнетами», и младших «зверей». Из четырех дверей, ведших в спальни, где юнкера располагались повзводно, две были «корнетскими». Зеркала-трюмо, стоявшие там, вообще принадлежали только старшим. Пользоваться ими младший курс не имел права. То же самое относилось и к курилке, где на полу имелась борозда, по преданию, проведенная шпорой Лермонтова и потому именовавшаяся «Лермонтовской». За эту сакральную черту «зверям» доступ был просто запрещен. Кроме того, юнкер первого года обучения был обязан выполнить беспрекословно все то, что выполняли до него юнкера младшего курса из поколения в поколение.

Лермонтову приписывается и авторство некоторых куплетов уникальной рукописной поэмы под названием «Журавель», начинавшейся словами: «Соберемся-ка, друзья, / И споем про журавля. / Жура-жура, жура мой, / Журавушка молодой». Более двух столетий среди кадет, солдат и офицеров училищ и гвардейских полков из поколения в поколение передавались эти зарифмованные казарменные байки и шутки. Куплеты посвящались почти всем гвардейским полкам и военным училищам России. Поэма постоянно совершенствовалась и дополнялась. Но куплеты, становясь составной частью собственно поэмы, тем не менее не прекращали своей самостоятельной жизни. В устах петербуржцев XVIII, XIX и начала XX века они становились пословицами, поговорками, прибаутками, дразнилками, которыми широко пользовались в обществе. Вот только некоторые из них: «Вечно весел, вечно пьян ее величества улан»; «Все измайловские рожи на кули овса похожи»; «Лейб-гусары пьют одно лишь шампанское вино»; «Разодеты, как швейцары, царскосельские гусары». И так далее в том же духе.

Кроме Лермонтова, авторство отдельных куплетов «Журавля» в разное время приписывалось Г. Р. Державину, А. И. Полежаеву и другим представителям военной молодежи, ставшим впоследствии знаменитыми поэтами. Однако кто бы ни были подлинные авторы куплетов «Журавля», они сумели сохранить пословичную форму и глубоко фольклорный характер первоначальных устных текстов. Всего в полном тексте «Журавля», говорят, было более ста куплетов. Поэма начиналась традиционным былинным зачином:

Не забудем так же и того, что Школа гвардейских подпрапорщиков была мужским закрытым учебным заведением, в котором кипящие в юношеских жилах возрастные страсти не могли найти иного выхода, как в запретных любовных играх между сверстниками. За это строго наказывали вплоть до отчисления из училища. Но, как известно, запреты никогда ни к чему хорошему не приводили. Более того, мальчики демонстративно гордились предоставленными им возможностями на время становиться девочками. Об этом можно судить по сохранившимся текстам фривольных кадетских песен, приводить которые мы не будем из-за их избыточной откровенности.

По окончании школы корнет Лермонтов был зачислен в лейб-гвардии Гусарский полк. Характер его не изменился. Его не покидали юнкерский разгул и забиячество. Он ни в чем не отставал от товарищей, являлся первым участником во всех холостяцких пирушках и похождениях. Этому в немалой степени способствовали давние гвардейские традиции, царившие в полку. Полк формировался из дворян, «лучшими людьми других армейских полков и иностранцами красивой наружности и высокого роста». Полковой эскадрон и его конвойные команды несли охрану императорских величеств. Квартировал Гусарский полк в пригороде Царского Села — Софии, вблизи загородной царской резиденции, и постоянно участвовал в официальных церемониях и дворцовых развлечениях. Придворные балы, концерты, парковые затеи и празднества не обходились без участия лейб-гусар. Прилипшее к ним прозвище «Царскосельские швейцары» вполне соответствовало не только их общественному статусу и пышному раззолоченному виду их парадных мундиров, но и поведению.

Вот как характеризует гусар герой пушкинской повести «Выстрел» Сильвио: «Вы знаете, что я служил в*** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня как на необходимое зло…» Пушкин знал, что писал. Напомним, что, еще будучи лицеистом, он дружил с офицерами Гусарского полка и хотел даже после окончания учебного заведения поступить в этот полк.

Таким же гулякой рисует героя поэмы «Тамбовская казначейша» штаб-ротмистра Гарина и Лермонтов. Правда, Гарин офицер Уланского полка, но в контексте нашего рассказа это не имеет значения:

Кстати, это тот Гарин, который играл в карты с тамбовским казначеем и однажды выиграл у него… жену.

Кроме того, как вспоминал Фаддей Булгарин, в большой моде тогда было вызывающее, демонстративное, так называемое «буйство» в общественных местах. Выражалось оно в разных поступках. Например, считалось геройством «наступить на ногу человеку, лично неприятному, и не извиниться; говорить дерзости в глаза начальству; хлопать или шикать в театре наперекор общему мнению». Только благодаря гусарам петербургская мифология обогатилась такими фразеологизмами с негативным оттенком, как «гусарить», «пить как гусары» и даже «гусарский насморк» — эвфемизм, означающий случайно подхваченную венерическую болезнь, как бы облагороженную своеобразно понятым общественным статусом лейб-гвардейцев. А ведь в николаевское время только в Петербурге и его ближайших окрестностях квартировали аж 12 гвардейских полков.

Ко всему сказанному добавим, что моральная атмосфера, царившая в императорской гвардии, в которую окунулся Михаил Лермонтов по окончании школы, мало чем отличалась от жизни кадет в закрытых военных заведениях. В Гусарском полку он вел себя так же вызывающе, как и в школе, за что неоднократно попадал под арест. Например, ему ничего не стоило оскорбить острой, а чаще всего ядовитой и злой эпиграммой кого-нибудь из знакомых, а потом ждать, когда тот оскорбится и начнет выяснять с ним отношения.

Провокационная армейская жесткость полковых гусарских обычаев в известной степени смягчалась близостью столицы, куда часто отлучался Лермонтов для посещения театров, светских собраний и литературных салонов. Салоны в те времена занимали заметное место в культурной жизни Петербурга. Их посещение порой становилось едва ли не обязательным признаком общественного признания, паролем в клановой системе «свой — чужой».

Между тем первые впечатления от Северной столицы у Лермонтова были тягостными:

Тональность этих строчек станет определяющей практически во всем творчестве Лермонтова, хотя позже он назовет Петербург «совершенно европейским городом и владыкой хорошего тона». Но пока:

Одним из самых «петербургских» произведений Лермонтова считается его неоконченный роман «Княгиня Лиговская». Действие романа разворачивается в совершенно конкретных и реальных декорациях Петербурга — на Невском и Вознесенском проспектах, Екатерининском канале и Миллионной улице. Героиня романа жила на Фонтанке, в доме № 32. В петербургском городском фольклоре этот дом, перестроенный уже после гибели поэта архитектором А. И. Штакеншнейдером для графа Г. Г. Кушелева-Безбородко, связан и с другим произведением Лермонтова — «Героем нашего времени». До сих пор в литературном Петербурге его называют «Домом Печорина».

В историю русской литературы вошел и особняк пушкинского приятеля Василия Васильевича Энгельгардта на Невском проспекте, 30, в помещениях которого ныне находится Малый зал консерватории имени М. И. Глинки. Энгельгардт славился своим острым языком, сочинял забавные куплеты, которые распространял в устной и письменной форме по всему Петербургу. Он был известным меценатом и организатором модных маскарадов. События драмы Лермонтова «Маскарад» происходят именно здесь.

Известный исследователь творчества Лермонтова Ираклий Андроников рассказывает легенду о том, что перед отъездом на Кавказ Лермонтов заехал проститься с друзьями в гостеприимный дом Карамзиных на Моховой улице, 41. Там, стоя у окна, он будто бы загляделся на проплывающие над Фонтанкой весенние тучи. И будто бы тут же сочинил и прочитал стихотворение:

Однако негативное отношение к Петербургу как таковому вовсе не означало отрицания его светского общества, к соприкосновению с которым Лермонтов инстинктивно стремился. Посещение литературных салонов, светских раутов и вечеров входило в обязательный ритуал этого общения.

Хозяйкой одного из салонов, которые посещал Лермонтов, была Александра Осиповна Смирнова-Россет. В пушкинское время на участке № 48 по Литейному проспекту стоял дом Апраксиной. Сюда в 1832 году, сразу после свадьбы въехала молодая чета Смирновых-Россет. До этого Александра Осиповна Россет, будучи фрейлиной императрицы, жила то в Зимнем, то в Аничковом дворце. Любовь к литературе и искусствам в ней зародились еще в учебных классах Екатерининского института, который она закончила. Став фрейлиной, она ухитрялась время от времени устраивать литературные собрания в тесных казенных фрейлинских комнатах Зимнего дворца. А когда вышла замуж за чиновника Министерства иностранных дел Николая Михайловича Смирнова и переехала в собственную квартиру на Литейном, то стала собирать своих друзей — литераторов и художников — уже регулярно.

В 1828 году с Александрой Осиповной Смирновой-Россет познакомился Пушкин, с которой затем долгие годы постоянно общался. Среди ее друзей были: Петр Андреевич Вяземский, Василий Андреевич Жуковский, Александр Иванович Тургенев и многие другие лучшие представители русской культуры. Она была исключительно наблюдательна и умна, ее остроумия побаивались сильные мира сего, а ее тонкий поэтический вкус изумлял и восхищал ценителей литературы.

Как утверждают современники, все поэты желали с ней сблизиться, быть для нее необходимыми собеседниками, а может быть, и не только собеседниками. Не избежал этого желания и Лермонтов. Александре Осиповне он посвятил грустные стихи:

В этом стихотворении столько недосказанности и недомолвок, что невольно приходит на память бытовавшая в Петербурге легенда о тайной страсти, плодом которой будто бы стала дочь Смирновой и Лермонтова, которой мать присвоила символическое имя — Надежда.

По материнской линии Александра Осиповна происходила из старинного грузинского рода Цициановых. Ее отцом был французский эмигрант О. И. Россет, служивший в начале XIX века комендантом одесского порта.

По-разному называли друзья эту замечательную женщину. С одной стороны она была «Смирнихой» или «Смирнушкой», с другой — «Своенравной Россети», «придворных витязей гроза». Но и в том, и в другом случае она оставалась «Донной Соль». Буквально все современники отмечали ее острый язык, и поэтому прозвище Донна Соль, данное ей в значении: «лучшая представительница общества», частенько воспринималось и в смысле: острая приправа. Не зря поэт Востоков воскликнул однажды:

В скобках заметим, что прозвище Донна Соль — это всего лишь остроумный каламбур, этимологически восходящий к имени главной героини популярной на русской сцене драмы Виктора Гюго «Эрнани» — Donna Sol. К русскому названию пищевой приправы это имя никакого отношения не имеет, хотя происхождение и того и другого одно и то же и напрямую связано с названием центрального тела Солнечной системы — Солнца.

Но и перечисленный нами список поэтических характеристик, адресованных этой удивительной женщине, далеко не полон. Можно добавить, что некоторые считали ее «синим чулком», в то время как другие — «академиком в юбке».

Между тем она обладала сложным и противоречивым характером, что и отразилось в городском фольклоре. В петербургских великосветских салонах ее одновременно называли и Южная Ласточка, и Северная Рекамье. Известная французская красавица Жюли Рекамье была хозяйкой знаменитого литературно-политического салона в Париже. Ее благосклонности тщетно домогались многие представители высшего света, однако она умела держать дистанцию и предпочитала верную дружбу случайным связям с временными любовниками.

Среди театральных, музейных, выставочных и других художественных адресов Петербурга на площади Искусств есть и литературные. В первую очередь это дома № 3, № 5 и № 4, в которых последовательно жили известные меценаты, музыканты и музыкальные деятели, братья, графы Михаил и Матвей Юрьевичи Виельгорские. Последний из этих домов — № 4, так и вошел в историю Петербурга под названием «Дом Виельгорского». Один из братьев, Матвей Юрьевич, известный виолончелист, был среди учредителей Русского музыкального общества. Другой — Михаил Юрьевич Виельгорский, композитор-любитель и хозяин литературно-музыкального салона, был ближайшим другом Пушкина. По общему мнению, он слыл одним из самых заметных представителей пушкинского Петербурга.

«Гениальнейший дилетант», как характеризовали его практически все современники, Михаил Виельгорский был сыном польского посланника при екатерининском дворе в Петербурге. При Павле I Михаил Виельгорский отмечается знаком высшего расположения императора: вместе с братом его пожаловали в кавалеры Мальтийского ордена. Виельгорский широко известен в масонских кругах Петербурга как «Рыцарь Белого Лебедя», он состоял «Великим Суб-Префектом, Командором, а в отсутствие Великого Префекта правящим капитулом Феникса». В его доме проходили встречи братьев-масонов ордера.

Кроме масонских собраний, Виельгорский устраивал регулярные литературные вечера. На них бывали Гоголь, Жуковский, Вяземский, Пушкин, Глинка, Карл Брюллов и многие другие представители русской культуры того времени, в том числе и Михаил Лепмонтов. Дом его на углу Михайловской площади, как тогда называлась площадь Искусств, и Итальянской улицы в Петербурге называли «Ноевым ковчегом». Многие произведения литературы, если верить преданиям, увидели свет исключительно благодаря уму, интуиции и интеллекту Михаила Юрьевича. Рассказывают, что однажды он обнаружил на фортепьяно в своем доме оставленную случайно Грибоедовым рукопись «Горя от ума». Автор комедии к тому времени еще будто бы не решился предать ее гласности, тем более отдать в печать. И только благодаря Виельгорскому, который тут же по достоинству оценил ее и «распространил молву о знаменитой комедии» по Петербургу, Грибоедов решился ее опубликовать.

Известно также предание о том, что, склонный к мистике, старый масон Михаил Виельгорский поведал Пушкину историю об ожившей статуе Петра, которая так поразила поэта, что не давала ему покоя вплоть до известной осени 1833 года, когда в болдинском уединении он начал писать поэму «Медный всадник». Во время страшного наводнения 1824 года Пушкина в Петербурге не было, и многочисленные, исключительно важные подробности стихийного бедствия, которые он включил в поэму, так же поведал ему Михаил Виельгорский.

Посещал Лермонтов и салон княгини Евдокии Ивановны Голицыной. Она была дочерью сенатора Измайлова, вышедшей замуж за известного в Петербурге «дурачка» князя Голицына и вскоре оставившая его. Голицына вошла в петербургскую мифологию благодаря предсказанию, под впечатлением которого прожила всю свою долгую жизнь и которое было широко известно в пушкинском Петербурге. Некая цыганка еще в юности предсказала княгине, что та умрет ночью, во сне. И тогда в качестве борьбы со смертью Авдотья Голицына выбрала простой и, как оказалось, вполне эффективный способ. Княгиня перестала спать по ночам, отсыпаясь днем и организуя светскую жизнь в собственном доме с наступлением ночи.

Ее дом на Миллионной улице, 30 славился роскошью и гостеприимством. В разное время, кроме Лермонтова, его посещали Петр Вяземский и Василий Жуковский, Александр Грибоедов и Александр Пушкин и Александр Тургенев. В Петербурге Голицыну прозвали: Княгиня Полночь, Принцесса Ночи, по-французски Princesse Nocturne. Ни разу она не изменила своему образу жизни, ни разу не дала смерти застать себя врасплох. Даже для Петербурга, жизнь которого отличалась многообразием и изощренностью, такое времяпрепровождение было столь необычно, что ее ночные собрания не раз вызывали подозрение Третьего отделения. Княгиня посмеивалась и продолжала бурную ночную жизнь.

А дальше легенда приобретает характер восточной притчи. Как это обычно бывает, все когда-нибудь кончается. И смерть, которую так боялась с юности Княгиня Полночь, наконец пришла и за ней. Но, как рассказывают об этом петербургские легенды, «переступив порог голицынского дома, она сама устрашилась своей добычи. Смерть увидела перед собой разодетую в яркие цвета отвратительную, безобразную старуху».

Славился в Петербурге своим литературным салоном и особняк графа Лаваля на Английской набережной, 4. Иван Степанович Лаваль был сыном французского виноторговца, бежавшим в Россию из революционной Франции. Он начал свою карьеру на новой родине преподавателем Морского корпуса. Графский титул, которым он рекомендовался в Петербурге, был получен за крупную денежную ссуду, выданную им будущему королю Франции, находившемуся тогда в изгнании. Богатство, вывезенное из Франции, позволило молодому французу купить один из самых роскошных петербургских особняков на престижной Английской набережной.

Но подлинная карьера графа Лаваля началась, когда он получил звание церемониймейстера, орден Александра Невского и чин действительного тайного советника, позволившие ему войти в большой свет Петербурга. Это совпало со временем, когда граф обратил на себя внимание юной красавицы, внучки богатейших русских купцов Александры Козицкой. Девушка без памяти влюбилась в миловидного француза. Но к тому времени ее родители уже присмотрели для нее видного жениха, русского посланника в Турине князя Белосельского-Белозерского, и поэтому ни о каком французском графе и слушать не хотели. Иностранцу было отказано в доме, а сама Козицкая едва ли не была посажена под замок.

Тогда она решилась подать прошение самому Павлу I. Как рассказывает легенда, царь велел выяснить, на каком основании отказано французу. Мать девушки решительно заявила, что «француз чужой веры, никто его не знает и чин у него больно мал», на что Павел отрезал: «Во-первых, он христианин, во-вторых, я его знаю, в-третьих, для Козицкой у него чин достаточный, и потому обвенчать». После этого на Лаваля посыпались царские милости. Если верить петербургскому городскому фольклору, Александра Григорьевна Лаваль и впоследствии была столь же решительна и самоотверженна. Она искренне сочувствовала декабристам и, по преданиям того времени, лично вышивала для них знамя. В петербургском свете ее называли «Лавальша-бунтарша».

После женитьбы Лаваль перестроил особняк на Английской набережной. Проект перестройки выполнил соотечественник графа архитектор Тома де Томон, так же в свое время бежавший в Россию от Великой французской революции. Впоследствии, если верить преданиям, его еще раз перестроил архитектор Андрей Воронихин. Дом Лаваля стал одним из известнейших литературных салонов Петербурга. Здесь бывали Александр Пушкин, Александр Грибоедов, Адам Мицкевич, позже — Михаил Лермонтов, Федор Толстой. Дочь Лавалей — Екатерина Ивановна — вышла замуж за Сергея Трубецкого, будущего руководителя декабрьского восстания на Сенатской площади. Отсюда Екатерина Ивановна последовала за своим мужем к месту его ссылки, в Сибирь.

Но вернемся к событиям трагического января 1837 года. Уже вечером 27 января по Петербургу разнеслись слухи о смертельном ранении поэта. Слухи были настолько тревожными, что многим казалось, будто поэт уже умер, и толпы петербуржцев собирались у дома на Мойке, 12, чтобы оплакать его и проститься с ним. Вот почему молодой корнет лейб-гвардии Гусарского полка Михаил Лермонтов, которого следует считать первым человеком, воздвигнувшим посмертный памятник своему бессмертному предшественнику, назвал свое стихотворение не «На смерть поэта», каким мы его знаем, а «Смерть Поэта». Стихи были написаны 28 января.

Лермонтов в те дни болел и из дому не выходил. О последствиях трагической дуэли он узнал от доктора Арендта, который его лечил. Стихи Лермонтова тут же распространились в списках по всему Петербургу. Об этом позаботились его товарищи. Правда, это была первая часть знаменитого стихотворения. Вторая, заключительная часть, гневная и обличительная, начинавшаяся с прямого и недвусмысленного обращения: «А вы, надменные потомки…», появилась позже, уже после смерти Пушкина, в первой половине февраля. Она стала откликом на попытки некоторых друзей поэта оправдать Дантеса, который, по их мнению, следуя законам чести, якобы не мог не стреляться.

На смерть Пушкина в те скорбные дни откликнулись многие стихотворцы. Специалисты насчитывают более тридцати. Среди них были такие известные поэты, как Тютчев, Жуковский, Кольцов, Баратынский. Но только Лермонтову удалось добиться таких высот, которые и ставят его стихотворение в один ряд с памятниками в привычном для нас понимании этого слова. Кроме своей впечатляющей поэтической образности, эти стихи обладают еще одним несомненным качеством, сближающим их с монументальными памятниками. Они зрительны, если не сказать, скульптурны. Всмотритесь в первые строчки:

Первая дуэль Лермонтова, как известно, произошла из-за ссоры с сыном французского посла Эрнестом де Барантом. Это случилось на балу в доме графа Лаваля. Француз обвинил поэта в распространении о нем сплетен. Эрнесту де Баранту стала известна эпиграмма Лермонтова:

Далее в этом задорном экспромте идут малоприличные строчки, которые, возможно, особенно оскорбили чувствительное сердце француза:

Это случилось 16 февраля 1840 года. Героиней эпиграммы стала юная «княгиня» Машенька Щербатова, в которую был влюблен Лермонтов. Впрочем, любовь была не особенно серьезной и даже нежелательной. Во всяком случае, в Петербурге ходили разговоры о том, что, «избегая уз брака», Лермонтов на коленях умолял свою бабушку Елизавету Алексеевну Арсеньеву не разрешать ему этого брака. Однако юный «француз», который, как сказано в эпиграмме, за ней «волочился», оскорбился всерьез. Слово за слово, и Лермонтов «бросил перчатку» Баранту. Ходили слухи и о других подлинных причинах дуэли. Будто бы там же, на маскараде, «прикинувшись незнающим, Лермонтов сильно задел одну высокопоставленную особу», чуть ли не одну из дочерей самого императора Николая I. Этого сильные мира сего ему простить не могли и натравили на него несчастного де Баранта.

Так это было на самом деле или иначе, сказать с определенностью трудно, но поединок состоялся уже через два дня, 18 февраля 1840 года, в 12 часов дня, на Парголовской дороге, недалеко от Черной речки, где ровно три года назад был смертельно ранен Пушкин.

К счастью, первая лермонтовская дуэль закончилась ничем. Если не считать, что за нее Лермонтов был арестован и помещен в Ордонансгауз — Комендантское управление, располагавшееся на Садовой улице, 3. Это еще один петербургский адрес Лермонтова, впрочем, более известный не тем, что здесь поэт отбывал наказание, а тем, что однажды здесь его посетил известный художественный критик В. Г. Белинский, уже тогда по достоинству оценивший поэтический дар юного Михаила Лермонтова.

Вторая и последняя дуэль Лермонтова оказалась для него смертельной. Она состоялась чуть более чем через год, 15 июля 1841 года, на Кавказе, в Пятигорске, куда Лермонтов был выслан из Петербурга по личному распоряжению Николая I. Лермонтов дрался со своим старинным другом Николаем Мартыновым, с которым учился в Школе гвардейских подпрапорщиков и с которым поссорился во время одной из встреч по пути на Кавказ. По одной из легенд, ссора произошла из-за женщины.

В этом контексте приобретает мистический характер выбор места для дуэли. Стрелялись на склоне горы с загадочным названием Машук. Происхождение этого топонима среди местных жителей окутано старинными легендами. По одной из них, однажды хан Золотой Орды Каплан Гирей внезапно напал на Кабарду и стал нещадно грабить и убивать мирных жителей. Жертвой насильника стала невеста джигита по имени Машук, который среди местного населения выделялся необыкновенной силой и завидным мужеством. Он решил отомстить за смерть невесты. Но силы оказались неравными, и в конце концов джигит был окружен многочисленным ханским войском. Не желая сдаваться, он спрыгнул со скалы на острые камни и погиб. По преданию, в его честь и была названа гора.

После гибели Лермонтова в Петербурге появились легенды, одна невероятнее другой. Говорили о заговоре, организованном самим императором, о кольчуге, надетой якобы на Мартынова, и даже о каком-то казаке, скрывавшемся в кустах, который и сделал роковой выстрел, прервавший земную жизнь поэта. Так это или нет, доподлинно неизвестно, но когда Николаю I доложили о гибели Лермонтова, именно он будто бы проговорил: «Собаке — собачья смерть».

Между тем Николай Мартынов доживал свой век в Киеве и, как утверждает фольклор, поражал всех знакомых удивительно «траурными глазами». Искупить свою вину перед убитым им другом ему так и не удалось. Если верить киевским легендам, Лермонтов до самой смерти Мартынова «приходил к нему по ночам и кивал при луне у окна головою».

Лермонтов погиб в возрасте 26 лет. Это даже гораздо меньше возраста Иисуса Христа, в котором тот был распят. В этой связи мистически пророческим выглядит рисунок герба древнего рода Лермонтовых. Щит герба представляет собой золотое поле, в котором «поставлено остроконечием вверх стропило черного цвета с тремя на нем золотыми четырехугольниками; под стропилом черный цвет». Согласно представлениям средневековых мистиков, черный цвет в геральдической символике означает землю и могильный холод.

Но и это еще не все. Внизу щита имеется девиз: «Sors mea Jesus», то есть «Судьба моя Иисус». Чего в этом девизе больше: божественного дара пророчествовать или обещания ранней смерти, остается только гадать.

В середине XIX века Ее величество Судьба оказалась традиционно безжалостной по отношению к русским поэтам. Пушкину она отпустила 37 лет жизни, Грибоедову — 34 года, Лермонтову — 26 лет. Мало для жизни, еще меньше — для творчества и совсем ничего — для признания и популярности. Гении Славы окрыляли прижизненный творческий путь поэта недолго. С дней скорбного прощания с Пушкиным, когда Петербург узнал о стихотворении юного Михаила Лермонтова «Смерть Поэта», до рокового выстрела Мартынова прошло всего чуть более четырех лет. Остальная слава досталась ему посмертно.

Первым памятником, установленным поэту в Северной столице, стал небольшой бюст, открытый в 1896 году по решению Городской думы. Малозаметный памятник, выполненный по модели скульптора В. П. Крейтана и архитектора Н. В. Максимова, находится в Александровском саду, у фонтана перед зданием Адмиралтейства. Бронзовая скульптура высотой чуть более одного метра установлена на четырехгранном фигурном пьедестале из красного полированного гранита. Общая высота памятника составляет около трех с половиной метров. На лицевой грани постамента высечено лаконичное посвящение Города Поэту: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Г. С.-Петербург. 2-го октября 1814–15 июля 1841».

В начале второго десятилетия XX века, когда с трагической гибели Михаила Юрьевича Лермонтова прошло уже более полувека, в Петербурге, несмотря на начавшуюся Первую мировую войну, началась широкая подготовка к празднованию 100-летия со дня рождения поэта. Готовились юбилейные конференции и праздничные мероприятия, издавалась многочисленная художественная и научная литература о жизни и творчестве поэта, подготавливалось юбилейное издание его произведений, закладывались монументальные памятники.

Кроме всего перечисленного, Петербург решил увековечить имя поэта и в городской топонимике. Для этого выбрали три улицы, идущие следом друг за другом от Офицерской, ныне Декабристов, улицы до Обводного канала: Большую Мастерскую и Могилевскую улицы и Ново-Петергофский проспект. Их объединили в одну магистраль и назвали Лермонтовским проспектом. Выбор не был случайным. Во-первых, в доме № 8 по Большой Мастерской улице Лермонтов неоднократно бывал у своего родственника Н. В. Арсеньева, и, во-вторых, в 1839 году сюда, как мы уже говорили, была переведена Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, которую в свое время окончил Лермонтов. Ее современный адрес: Лермонтовский проспект, 54.

У школы богатый именной список. В 1859 году ее переименовали и присвоили имя императора Николая I. Она стала называться: Николаевское училище гвардейских юнкеров. В 1864 году училище было преобразовано в Николаевское кавалерийское училище. В 1883 году в училище стараниями генерал-майора А. А. Бильдерлинга был открыт первый в России музей Лермонтова. Музей просуществовал вплоть до революции, затем был расформирован, а его коллекции переданы в Пушкинский Дом. В октябре 1917 года было расформировано и само училище.

В том же 1914 году планировалось и открытие перед зданием училища памятника поэту. Помешала война, и памятник торжественно открыли только в 1916 году, приурочив это событие к 75-летию со дня смерти поэта. Памятник представляет собой бронзовую скульптуру сидящего поэта в гусарском мундире, установленную на пьедестале красного полированного гранита. На лицевой стороне постамента укреплен барельеф с изображением античных воинских доспехов в окружении венков славы. На тыльной стороне памятника перечислены самые известные произведения Лермонтова: «Мцыри», «Бородино», «Герой нашего времени», «Демон» и другие. Перед памятником устроена небольшая площадка, которая завершается с задней стороны полуциркульной гранитной скамьей. По бокам установлены красивые светильники в форме ваз на львиных лапах. Автор памятника — скульптор Б. М. Микешин.

Наконец, в 1962 году на фасаде дома № 61 по Садовой улице была укреплена мемориальная доска из полированного красного гранита, изготовленная по проекту архитектора М. Ф. Егорова. Доска украшена барельефом поэта, выполненным скульптором Н. В. Дыдыкиным. Текст мемориальной доски сообщает, что «в этом доме жил Михаил Юрьевич Лермонтов в 1836–1837 гг. Здесь им написано стихотворение „Смерть поэта“». Добавим, что именно здесь Лермонтова застало потрясшее его трагическое известие о смерти Пушкина, побудившее поэта написать это бессмертное стихотворение.

В настоящее время обсуждается вопрос о создании в стенах исторического дома мемориального музея Лермонтова. И если это когда-нибудь случится, то открытие такого музея вполне может стать событием масштаба, достойного памяти поэта, чья личная жизнь, творческая биография и богатая мифология, как мы видим, тесно связаны с историей Санкт-Петербурга.