Пустыня

Глава 16 НЕЗАБЫВАЕМАЯ ВСТРЕЧА

Партию пятнадцатого тура я провёл на морально-волевых. Ничего особенного: все участники провели пятнадцатый тур на морально-волевых. Пятнадцать туров — это дистанция хорошего полноразмерного турнира. Каждый устанет. А здесь — это лишь середина марафона. Бежали, бежали, добежали до точки поворота, и теперь побежим назад, на стадион. Где стоит большой-большой пьедестал, на котором все уместятся. Да, все: никто не сошёл с дистанции. Теперь, если вдруг кто и покинет турнир, то всё равно будет считаться полноценным участником. Потому что отыграл половину партий. И, следовательно, получит оговоренную сумму согласно занятому месту. Даже и последнему.

Но никто добром турнир не покинет. Потому что даже ничья в последнем туре может поднять человека на ступеньку повыше. А цена этой ступеньки ох как велика. И дело, разумеется, не только в сумме призовых. Нам, шахматистам стран социализма, и без призовых живется недурно. В полной уверенности в завтрашнем дне. На нас не висят кредиты за квартиру или автомобиль. Если мы заболеем, нас будут лечить бесплатно. Бесплатно учимся в университетах, и так далее, и так далее (это я тренируюсь в преддверии лекционного тура по Советскому Союзу). Нам, шахматистам стран социализма, важно показать красивую содержательную игру, продемонстрировать успехи нашей шахматной школы. Шахматистам стран капитализма тоже хочется оставить след в истории, потому что и в будущем, в двадцать первом веке, этот турнир будут изучать любители шахмат всей планеты — или, вероятно, всех планет, ведь мы непременно к тому времени будем осваивать Луну, Марс и другие космические тела. Это, понятно, тоже к лекционному туру.

А что верно сейчас, сию минуту? После первого круга у меня чистое первое место. Четырнадцать очков из пятнадцати. Две ничьи, с Фишером и Карповым, остальные — победы. Вторым с отставанием в пол-очка идет Фишер, у которого три ничьи, третьим — Карпов, у которого четыре ничьи. Четвертое — пятое места делят Спасский и Мекинг, у них по одиннадцать очков. В общем, тесно, тесно наверху. Всё еще впереди, разрывы минимальны.

И я пошёл в ресторан, собирая по пути спокойствие и безмятежность. Завтра день отдыха, завтра обещают привезти советские газеты второй свежести, завтра…

А в ресторане ждал сюрприз. Господин Бадави, но теперь не в штатском, а в парадной военной форме. Правда, без знаков различия.

— Дорогие гости нашей страны! Великие участники величайшего турнира в мире! Я имею честь пригласить вас на встречу!

Посыпались вопросы — какую встречу, где, когда, но господин Бадави только улыбался.

— Это будет величайшая встреча в вашей жизни!

Ну, если так… Я выпил бокал гранатового сока, поднялся в номер, принял душ и немного задумался.

На игру я хожу преимущественно в европейском костюме. Здесь, в игровом зале, комфортные плюс двадцать четыре, и потому нужды в местных одеждах нет. Да и не хотел я нарушать равновесие ментального процесса соперников экзотической с их точки зрения одеждой.

Под открытым небом я прогуливаюсь в одежде местной. Просто удобно в ней.

А сейчас? И я выбрал костюм, что придумали и пошили Лиса и Пантера. Полувоенный. То есть совсем невоенный, но похож на форму морского офицера. Элегантную форму. Красивую. Отчасти и опереточную, да.

Оделся.

Ну, не каплей, но лейтенант — точно. Пусть и без погон. Даже старший лейтенант — по виду. Этакий молодой барон царских времён. Но не чёрный, как Врангель, а светлый. Практически белый.

Я выждал положенные минуты и спустился в вестибюль.

Пришёл не последним. Восьмым. Аккурат в середину. Остальные подтянулись в течение пары минут. Почти все. Кроме Андерсена. Тот отговорился нездоровьем. Что ж, дело добровольное.

— Прошу, пройдёмте в автобус, — сияющий господин Бадави повёл нас к автобусу. Совсем как пионеров на экскурсии.

Автобус, всё тот же аэродромный «ПАЗ», раскаленный донельзя, и лишь солнце, всё ближе склоняющееся к горизонту, обещало: погодите немного, сейчас уйду, и станет прохладнее.

Пришлось сесть. Почувствовать себя в аду: черти жарят на сковородке за то, что не доедал манную кашу и пил сырую воду из уличной колонки.

Но ничего, притерпелись. Шофер тронул автобус, ветерок подул в раскрытые окна — поехали!

— Долго ехать? — спрашивали господина Бадави, но тот продолжал улыбаться, и только.

Мы проехали совсем немного. Даже не в пустыню — и пальмы росли, и дорога была если не хорошая, то всё же была. Мимо поста, со шлагбаумом, с парой солдат. Через триста метров еще пост, еще шлагбаум, а по сторонам колючка и надписи «Мины». А солдат — с полдюжины, и пулеметное гнездо.

И, наконец, впереди показался бедуинский шатер.

Автобус остановился шагов за пятьдесят от шатра, двери отворились, и мы вышли как раз в тот момент, когда солнце коснулось горизонта.

— Лидер Ливийской революции приглашает вас в свой шатёр! — объявил господин Бадави.

И мы пошли к шатру.

Неспешно. Очень неспешно. Да и трудно было бы поспешать — поджаренным-то.

Полог шатра был откинут, у входа светила лампа. С виду масляная, но свет электрический.

Солнце село. А на востоке поднималась луна. Полная, огромная, алая.

Я остановился у входа в шатёр, повернулся лицом к Луне и стал думать. Комсомолец должен думать всегда, а намаз — это ведь не формальное обращение к божеству, намаз — возможность продумать, хорошо ли то, что ты уже сделал, и будет ли хорошо то, что собираешься сделать. То есть сверить жизнь с планом и внести при необходимости коррекцию. Ну, если живешь своим умом, а не как лист на ветру — куда дунет, туда и летишь.

А как хорошо думается на комсомольском собрании!

Да только где мой институт, где Лиса и Пантера, где вообще — всё? Здесь и сейчас я был на Луне. В отрыве от родной земли. Но Родина слышит, Родина знает. И потому — выше знамя, молодые строители коммунизма!

Ободрившись, я отвел глаз от Луны. Гипнотизирует, да. Луна — великий магик.

И успел сразу за Кавалеком. Всего-то и задумался секунд на двадцать.

Вошёл, огляделся. Ковры, ковры, ковры. Лежанки. Кресла.

А где же Лидер Ливийской Революции?

И тут из-за ковра вышел Каддафи. Вышел артистично. В расшитом золотом бурнусе, и шапочка на голове — тоже золотое шитье. Как дрессировщик в цирке. Ну, а мы, стало быть, львы и тигры.

Каддафи начал говорить. По-арабски. А переводчики — переводить. На английский и немецкий. Переводчиков было двое, серьезного вида. Думаю, они не только и не сколько переводчики, а и телохранители.

Ну, ну, храните.

Речь была простой и недолгой: Ливия — страна, перед которой стоят великие цели, и мы, все присутствующие здесь, будем свидетелями небывалых успехов.

Телохранители переводили даже то, чего Каддафи не говорил. Видно, заранее выучили текст, и отступать от него не хотели. Или не смели.

Я смотрел на соратников-шахматистов. Наши, социалистические, держали лицо. Мы привычны к речам. А вот представители стран буржуазии страдали. Чувствуется, что они ожидали иного. Застолья. С вином и танцами. А тут — речь. Хотя у них, поди, тоже президенты речи толкают. Но все больше по телевизору. А телеканалов у них много, раз — и переключил на «Звёздный путь». Это тебе не Чернозёмск.

Но Каддафи был краток. Десять минут — и довольно. Он замолчал.

Стало тихо-тихо.

— А что скажут дорогие участники? — молвил господин Бадави и попросил произнести ответное слово меня. Ну, во-первых, я — лидер турнира, а во-вторых, Советский Союз и Ливия — братья навек.

— Уважаемый Муаммар Каддафи! Прежде чем начать свою речь, я хочу спросить: вот в том углу, под ковром, что-то тикает. Если это часы, если так и должно быть, я продолжу. Но вдруг это не часы?

Я говорил по-арабски, настолько-то язык я уже знал.

Каддафи посмотрел на меня, потом на переводчиков.

— Давайте выйдем под звездное небо, созданное нам на утешение Аллахом, — сказал лидер Революции. И стремительно вышел. Другим устремление придали переводчики. Я и сам поспешил вслед.

Мы все, ведомые Каддафи, отошли шагов на пятьдесят.

Из шатра бегом выбежал переводчик, держа перед собой что-то странное. Бомбу самопальную, или что-то вроде. Темно же. Да и не знаю я, как выглядят самодельные бомбы.

Он бежал в другую сторону, прочь от нас. От Каддафи в первую очередь. Отбежал, размахнулся, желая бросить это что-то подальше, и тут рвануло.

Читал где-то, что радиус действия гранаты Ф-1 двести метров. А мы были поближе. Но взрыв — это сфера, вероятность поражения фрагментом уменьшается по мере удаления по формуле четыре пи эр квадрат, и потому осколки на расстоянии в сто шагов попадают в кого-то не так уж и часто. Даже редко.

Но в меня попало.

Словно оса укусила. Я поначалу так и подумал — оса. Хотя откуда здесь осы? Может, и есть.

Потом посмотрел на место укуса. В пятом межреберье справа по среднеключичной линии. И увидел пятно на моем красивом костюме. Тёмное. Красное в свете луны — это почти черное.

Нет, терять сознание и падать на песок я не стал. Не потому, что герой, а просто ранение оказалось пустячным. На излёте. Та самая царапина, о которой говорят герои книг.

Но сначала-то я этого не знал!

Подъехали три джипа, охрана. Каддафи усадили в первый джип и увезли в неизвестном для нас направлении.

Меня осмотрел санинструктор. Хотел разрезать костюм, но я не дал. Это ж вещь не в магазине купленная. Сам разделся (уже очень хороший признак), тогда и увидел. Гвоздик. Миллиметров пятьдесят. Задел вскользь, пробил кожу, и только. Боялся, конечно, что и легкие задеты, вдруг пневмоторакс, но дуракам и шахматистам везёт. Рану санинструктор обработал, наложил повязку, закрепил ее хитрым пластырем — готово!

Нас посадили в автобус, в провожатые дали двух охранников — то ли охранять, то ли стеречь, — и повезли в отель.

В дороге рана разболелась, но я терпел, а что оставалось. Анатолий сидел рядом. Морально поддерживал. Я, как водится, отвечал, что пустяки, что до свадьбы заживёт, что в детстве с такой раной мы продолжали играть в футбол — и самому становилось легче. Крови я потерял самую малость, кубиков сто или около того, так что ни повода, ни причины для особого уныния не было.

И в отель я зашел на своих ногах, правда, поддерживаемый Анатолием и Борисом Васильевичем. Для порядка.

Тут за меня взялся турнирный санинструктор. Абдул. Заново обработал рану, щедро поливая перекисью водорода. Провёл ревизию — по живому, — и вытащил лоскуток одежды. Молодец! Ввёл столбнячный анатоксин. Намазал линиментом, английским, подозрительно похожим на мазь Вишневского. Опять перевязал. И велел лежать. Ободрив, что жить буду. По-арабски ободрив.

Ну да, буду, если пожелает Аллах, ответил я ему.

— Ты совсем замусульманился, — сказал мне Карпов, провожая из медпункта в номер. — Креститься в мусульманство не надумал?

— Веру менять — последнее дело. Я в коммунизм верю, — ответил я. — И в науку.

Анатолий спросил, не нужно ли мне чего. Не нужно, ответил я. И стал устраиваться поудобнее. Болит ведь.

А — не тут то было. Пришел господин Бадави и с ним человек в форме. Майор. Бадави сказал, что это контрразведка. И хочет задать мне несколько вопросов.

Ага, ага. Задаст, потом посадит, потом ищи-свищи Чижика…

Но делать нечего. Буду отвечать.

Что я услышал? Тиканье. Так тикает будильник. И что вы сказали Лидеру Арабской Революции? У Лидера Арабской Революции я спросил, его ли это будильник. А почему я спросил? Из осторожности. Если бы это был будильник, он бы стоял на видном месте. А тут — спрятано. Вдруг бомба? Вот и спросил. А почему никто её не слышал, а я слышал? У меня хороший слух. А здесь, в пустыне, он ещё и обострился. Ну, или другие слышали, но думали, что так и нужно. Не знаю. А теперь я хочу отдохнуть. Я, знаете ли, получил осколочное ранение. Здесь, в Ливии. Приехал, называется, в шахматы поиграть. А у вас тут взрывают.

Тут допрашивающий сдал назад, видно, не было у него насчёт меня распоряжения. А господин Бадави поинтересовался, не нужно ли мне чего-нибудь. И ему я ответил, что ничего мне не нужно, я собираюсь спать. Не нужно ли меня отправить в больницу, продолжил выказывать участие Бадави. Не нужно, ответил я. Так считает Абдул, и так считаю я. А позволит ли мне ранение продолжить турнир, спросил господин Бадави. А вот завтра будет ясно. Или послезавтра.

Тут меня, наконец, оставили одного.

Мазь пахла приятнее, нежели мазь Вишневского. Англичане используют перуанский бальзам, а у нас его, перуанский бальзам, заменяют дегтем. Ну, тем самым, ложка которого добавляется в бочку соседского мёда неравнодушными гражданами. Икспериментаторами, как говаривал дедушка.

Ладно, посмотрим. В английский линимент еще сульфазин добавлен, так что можно надеяться на лучшее.

Я послушал радио. Тихонько-тихонько. Да, берегу слух. Слушаю либо тихо, либо очень тихо.

Но по радио о сегодняшнем происшествии ничего не было. Ни по местному, ни по Би-Би-Си.

Ну и ладно.

Буду спать.

Но тут опять в дверь постучали. Вошел господин Бадави, весь сияющий даже ярче, чем луна за окном.

— Лидер Арабской Революции передает вам свою благодарность и желает вам скорейшего выздоровления!

— Я очень тронут, — ответил я. — Передайте Лидеру Арабской Революции, что я глубоко признателен за проявление заботы и внимания.

Господин Бадави снова ушёл. Ну, теперь-то я могу поспать?

А — не спится. Перебил мне сон господин Бадави.

А нужно спать.

Случайное ранение, незначительный ущерб. Рабочему, тому, что с ломом и лопатой, положен больничный лист. Но я-то не рабочий. Я шахматист. Моя работа — деревяшки двигать. Маленькие, чистенькие. Сидя на удобном стуле, в прохладном светлом помещении. Да любой работяга с удовольствием поменяется со мной. А ранение, что ранение, случайность.

Вообще-то да, случайность. Если бы я не услышал тиканье часов, если бы Каддафи не среагировал — то я бы не отделался пустяком. Одно дело — взрыв в ста шагах, другое — в трёх. Совсем другое. Кого-то убило бы сразу, кто-то умер бы потом, от кровопотери и тяжелых ран, кто-то бы и выжил, но остался бы инвалидом. А так да, случайность.

Трудно быть вождём ливийской революции. В прошлом году во время парада его обстреляли. Не попали. Теперь, значит, решили бомбой. ЦРУ или англичанка гадит? Но не напрямую. У них, думаю, есть бомбы получше. И не тикают, и не гвоздями начинены, а чем-то пострашнее. Хотя и гвозди, конечно, тоже не подарок. Особенно с близкого расстояния.

Я задремал. Вполглаза. Продолжая во сне прикидывать, кто и зачем. Дошел до совершенно дикой идеи: а что, если целью покушения был не Каддафи? Или, во всяком случае, не один Каддафи? Если бы я не услышал тиканья, сейчас бы не было ни лидера, ни нас, лучших шахматистов мира. Во всяком случае, турнир был бы сорван.

Так, может быть, этот взрыв организовали спецслужбы Израиля? В отместку за попытку бойкотировать Шахматную Олимпиаду? Хорошо, не спецслужбы, а оголтелые правые?

А как они, хоть спецслужбы, хоть оголтелые, попали в шатер, да еще с бомбой?

Или еще вариант: исламские консерваторы. Пророк о шахматах ничего не говорил, но его толкователи в целом к шахматам относятся неодобрительно. Мусульманин должен а — молиться, и б — трудиться. А шахматы отвлекают от молитв. Ну, и от труда тоже. Тут мусульманское духовенство заодно с нашим пролетарием. Работать — это ломом и лопатой. А фигурки двигать — баловство. А уж за большие деньги двигать, то и вовсе несправедливость.

Или тут не в мусульманах дело? Вдруг это подстроил шахматист? Да вот хотя бы Андерсен? Ведь не поехал с нами, будто знал. Если бы нас посекло в фарш, он бы стал первым шахматистом мира. Ну, он мог так подумать. Хотя есть шахматисты и посильнее Андерсена. Петросян, например. Смыслов. Ботвинник. Таль. Геллер сейчас в большой силе. Так может и не Андерсен всё это замыслил, а Петросян, Ботвинник, Таль и примкнувший с ним Геллер?

Вот такая ерунда виделась мне в тревожном сне.

А в положенный час привиделось обычное.

Пламя.

Возникали сомнения, возможна ли большая прибыль от журнала «Поиск».

Вот еще подтверждение. Недавно вышла книга Александра Полещука, бывшего главного редактора бывшего журнала «Вокруг Света».

Оттуда:

То есть деньги по тем временам журнал обеспечивал громадные.

«Поиск» в рамках повествования — журнал поскромнее, и доходы от него будут на порядок меньше — не восьмизначные, а семизначные. Тоже миллионы. И потому те тысячи, что в порядке эксперимента зарабатывают сотрудники редакции и авторы, составляют лишь очень небольшую долю прибыли, приносимую их трудом. Фантастическим допущением является не размер денег, а то, что эти деньги — вернее, их малая часть — доставались не абстрактному «государству», а тем, кто создавал богатство. В первую очередь — авторам.