Путешествие с дикими гусями

Студент. Дания

Разбудило меня прикосновение к плечу. Тот самый мачо скандинавского разлива снова чего-то от меня хотел, тыча пальцем в сторону открытой двери. С трудом приподняв голову и щурясь на свет, я разглядел столик на колесах, уставленный кастрюлями и мисками. Так, это вариант тюремной баланды класса люкс? Три блюда на выбор? С вялым удивлением я обнаружил, что есть все еще совершенно не хочется. Заложенный нос не различал запахов, язык присох к небу и на вкус был, как половая тряпка. Хотелось только пить, но сползти с койки казалось делом таким же невыполнимым, как покорение Эвереста.

Я просто покачал головой, в которой чугунным ядром перекатывалась боль, и упал обратно на подушку. Блондин нахмурился и положил приятно холодную ладонь мне на лоб. Отдернул руку и начал вещать чего-то в свою рацию. Я устало закрыл глаза, а открыл, когда меня снова раздевали. На сей раз я не рыпался, потому что, во-первых, мне стало уже все пофиг, лишь бы дали помереть спокойно; а во-вторых, я заметил на человеке без белого халата такую штуку, которой легкие слушают, как ее... стетоскоп! Этой ледяной фиговиной садист принялся меня тыкать – сначала в грудь, потом – в спину. Залез шершавой палочкой в рот, светил во все места. Наконец, засунул мне в ухо какую-то хреновину, которая там давила и больно пищала.

Результатами доктор Зло остался явно недоволен и выместил эмоции на блондине-надзирателе. Уж так его разносил, что у скандинавского секс-символа даже квадратный подбородок порозовел. Мужик сбежал от врача в дальний угол и начал общаться с рацией. А Айболит повернулся ко мне: оказывается, мы еще не закончили. Стащив с меня штаны – а чего, блондин все равно уже все видел, – садист прицелился в меня здоровенным шприцом. Если бы в желудке что-то было, я бы точно блеванул со страху. Но ел я в последний раз, кажется, вчера днем, так что доктору повезло. А мне нет! Блин, больно же! Потом меня заставили еще проглотить таблетку, а блондин притаранил чашку и термос, которые поставил на табуретке рядом с кроватью. В термосе оказался сладкий отвар ромашки.

Ромашку я с некоторых пор на дух не переношу – как и детское мыло – но тут жажда взяла свое. Я выдул три чашки подряд и отключился. Не знаю, сколько проспал на этот раз, но по ощущениям долго. Было светло – значит, это утро или день? Неужели завтра уже наступило? Прислушался к своему телу. Дышать вроде полегче стало, и башка не грозит вот-вот лопнуть от боли. По ходу, Айболитов укол сотворил чудеса. Даже туалетный ершик в горле пропал, так что я вполне смог бы что-нибудь проглотить. Что-нибудь посущественнее ромашки. Кстати, а где там моя горничная, то есть блондин с супчиком?

Замок загремел в двери, и на пороге возник мачо-надзиратель. Я чуть не заржал: он что, как джин, приходит, стоит потереть лампу... то есть, задумать желание? Супчика, правда, на этот раз блондин не принес. Зато скормил мне две жутко горькие таблетки. Наверное, такую же я слопал и вчера, только вкуса тогда не почувствовал. Проследив, чтобы пациент все как следует запил, блондин принялся мне что-то втолковывать, указывая в сторону двери. Ну почему меня просто не оставят в покое?

Я сполз с постели, чувствуя странную легкость во всем теле, как будто его накачали гелием, навроде шарика. Нашарил кеды, потянулся за свитером и курткой – Айболит вчера раздел меня до штанов и футболки. Но блондин покачал головой. Ага, то есть на выход меня приглашают пока без вещей?

Шли мы по коридору медленно – надзиратель профессионально держался за плечом, приноравливаясь к моей походке обитателя дома престарелых. Хотя я и пыхтел, как марафонец на финале дистанции, ко мне начинало возвращаться любопытство, а с ним – чувство опасности. Мимо скользили одинаковые стальные двери, окрашенные в серый цвет. Это по правой стороне, а слева торчали такие же серые перила. За ними виднелся кусочек холла первого этажа – совершенно пустой, за исключением зеленого поля настольного футбола.

Куда меня ведут? В другую камеру? Но почему тогда не дали забрать шмотки? К врачу? А может... Может, туда, где меня уже поджидает Ян?

Мы спустились по лестнице и, пройдя через калитку в решетке, свернули в другой коридор, где двери были уже деревянные. По ходу, эту часть здания недавно отремонтировали, и напоминала она больше не тюрягу, а помещение для офисов.

Надзиратель открыл ключом одну из комнат и направил меня внутрь. Я оказался в клетушке, едва ли не меньше размером, чем моя камера. Помещался там только квадратный столик и четыре жестких стула, один из которых был занят. Я во все глаза уставился на парня, сидевшего лицом к двери. Так и знал, меня все-таки бросят на растерзание зекам! Потому что кем же еще мог быть этот гопник с рядком сережек в одном ухе, выбритой зигзагами башкой, на макушке которой торчит осветленный клок, и в драных на коленях джинсах?

Охранник подтолкнул меня к свободному стулу. Я оттащил его подальше от хохлатого и сел так, чтобы видеть одновременно зека и дверь, за которой скрылся надзиратель. И что теперь? Я чувствовал на себе взгляд гопника, но старался не показать, насколько мне не по себе. Принялся рассматривать стоявшую на столе бутылку колы и мандарины. Интересно, зачем они здесь? И кого мы ждем? Это ведь комната для свиданий, так? Может, со мной должен встретиться адвокат? Вроде так обычно бывает в детективах. Только почему тогда я тут не один, а с этим перцем? Я стрельнул глазами в сторону хохлатого – во, он еще и татуированный! Наколка на шее выглядывает из-под ворота кожанки, когда он голову поворачивает. Только не разобрать, что там. Наверняка его за хулиганку взяли или там разбой. Может, нам один на двоих адвокат полагается – до кучи?

Хохлатому между тем надоело на меня таращиться. Он потянулся к стопке пластиковых стаканчиков на столе и спросил:

– Колы хочешь?

– Ага, – ляпнул я прежде, чем успел сообразить, что со мной заговорили по-русски, и что я только что капитально облажался.

Хохлатый, как ни в чем не бывало, наполнил стакан и подтолкнул его ко мне. Я немного расслабился. Может, тут камер нету? И я все еще смогу косить под немого?

– Я – Ник, – сообщил гопник, наливая колы и себе. – А тебя как зовут?

Ага, щас я тебе и сказал! Ясно теперь, зачем меня к Нику этому подсадили. Ждут, пока я трепаться начну. А потом сразу доложат Яну... Вот только как они узнали, что я русский?

– Ты, наверное, думаешь, откуда я знаю русский? – карие глаза хохлатого спокойно изучали меня над стаканом колы.

Блин, он что, еще и ясновидящий? Мысли читает? Пипе-ец!

– Мои родители – врачи, приехали сюда из Питера в девяностые, – пояснил Ник и протянул мне мандарин. Я и не думал брать что-то из его рук. – Я родился уже в Дании, но дома мы всегда говорили по-русски. А ты откуда? Из России?

Делаю вид, что наслаждаюсь пузырьками колы. Стараюсь не смотреть в эти проницательные глаза, которые, казалось, видят меня на сквозь.

– Я еще говорю по-польски, румынски и немного по-литовски. Можем пообщаться на одном из этих языков, если тебе удобнее.

Я смерил полиглота подозрительным взглядом. По-литовски он спикает, да? Ник понял мою мимику по-своему.

– У меня много друзей-иностранцев, а моя девушка – полька. Меня вообще интересуют языки.

Мило, гопник – языковед. Я вздохнул и сам цапнул со стола мандарин. Лучше жрать, пока на халяву.

– Как ты себя чувствуешь? – попробовал зайти с другой стороны разговорчивый зек. – Врач подозревает у тебя воспаление легких. Точнее можно будет сказать после... – он слазил в карман за мобильником, потыкал в экран, – флюорографии. Извини, мой русский не совершенен. Иногда приходится искать трудные слова или термины.

У меня глаза вылезли на брови и не собирались закатываться обратно. Откуда у зека в тюряге телефон?! И почему врач докладывает ему о состоянии моего здоровья?!

Ник положил мобильник на стол, сцепил руки на коленях и серьезно воззрился на меня.

– Послушай, молчание тебе не поможет. Я, конечно, не социальный работник, а еще только практикант, но Сюзанна передала мне твое дело, и я постараюсь сделать все, чтобы...

Мои глаза стали, наверное, размером с те самые мандарины, потому что Ник вдруг запнулся, смутившись.

– Извини, с этого, конечно, надо было начать. Тебе сказали, но ты, наверное, плохо понимаешь по-датски, – он взъерошил светлый хохол на голове. – Ладно, начнем с начала. Я – Ник Аксенов. Учусь на социального работника, а тут прохожу практику. Вчера с тобой разговаривала моя руководительница, Сюзанна Туэсен. То есть, пыталась разговаривать.

Тетка в желтом шарфе?

– Сегодня она не смогла прийти на встречу и послала меня. Она знает, что я говорю на нескольких языках, вот мы и решили, что я смогу... – Ник наконец оставил в покое волосы. – Я здесь, чтобы тебе помочь.

Понятно, меня сплавили студенту! Который, небось, специально закосил под гопника, чтобы втереться в доверие. А встреться он с Яном или его подручными, и останется от практиканта один хохолок.

– Послушай, молчание не в твоих интересах, – продолжал этот ботаник, наклоняясь ко мне.

Ага, расскажи мне еще о моих интересах! Ты же лучше меня знаешь. Образованный.

Ник выдержал паузу, сверля меня взглядом. Я сделал морду кирпичом, чавкая ему в лицо мандарином. Студент вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Ладно. Хочешь молчать – молчи. Я буду говорить. Мне нужно сообщить тебе много важной информации. Если что-то будет непонятно, спрашивай, не стесняйся.

Я нагло ухмыльнулся и цапнул еще один мандарин. Вкусные такие, заразы!

– Я изучил материалы по твоему делу. Негусто, конечно, но так как ты отказываешься говорить, приходиться работать с тем, что есть, – Ник укоризненно покачал головой, глядя, как я кидаю на пол мандариновую шкурку, и снова полез в свой телефон. – Поправь меня, если что не так. Полиция задержала тебя четырнадцатого декабря в пятнадцать десять при попытке кражи в магазине, – студент поднял на меня взгляд. Я хомячил последний мандарин, делая вид, будто вообще не догоняю, о чем речь. Неправильную профессию ты выбрал, Ник. Неблагодарную и нервную. Лучше смени, пока не поздно.

Студент вздохнул, покусал губу.

– Обвинение, однако, предъявлено не будет, так как по предварительным результатам заключения врача ты еще не достиг пятнадцати лет. По закону, ты не можешь находиться в... – он снова сверился с мобильником, – СИЗО более суток. Поэтому сегодня тебя должны перевести. До семнадцати ноль ноль.

Я тупо хлопал глазами. Когда это врач успел меня осмотреть? Когда шприцом колол? И как это он определил возраст? По зубам что ли? Или величине яиц? И куда это меня переводят? Уж не на Яново ли попечение?

– Тебя отвезут в центр Грибсков, – ответил Ник на не заданный вопрос. – Это что-то вроде детского дома. Туда помещают детей, прибывших в Данию без родителей и получивших статус беженца. Еще там живут несовершеннолетние, ожидающие ответа на их прошение о предоставлении статуса беженца. А также иностранцы моложе 18 лет, которые ожидают депортации из страны.

Он немного помолчал, давая мне время усвоить информацию. Недожеванная долька мандарина застряла в горле, внезапно стало трудно дышать. Детский дом? Депортация? Что еще за фигня?!

– Некоторые из детей, проживающие в центре, помещены туда как жертвы траффикинга, – продолжил Ник каким-то странным напряженным тоном. Он удерживал мой взгляд, но по тому, как дергался его кадык, я понял, что это дается ему с трудом. – Ты знаешь, что такое траффикинг?

Я едва удержался, чтобы не помотать головой. Сделал глотательное движение, но проклятый мандарин прилип к горлу. В носу почему-то щипало.

– Так называется торговля людьми, – тихо пояснил Ник. – Если человека привезли в Данию насильно и заставляли работать... делать что-то незаконное... – по ходу, у студента иссяк словарный запас.

Жалко было смотреть, как он мучается. Я уткнул глаза в пол, разглядывая носки своих кед. За дни скитаний по полям и дорогам они совсем обтрепались.

– В общем, если ребенка продали в рабство, – собрался наконец с силами студент, – он может попросить убежища в Дании. И при получении положительного ответа, такой ребенок сможет получить вид на жительство и остаться в стране.

Ага, только сначала он, конечно, должен все рассказать. Как, с кем, в какой позе... Да? Назвать все имена. Адреса. Свидетельствовать в суде. Вообще-то я смотрел детективы. Когда-то. И даже что-то запомнил. Например, что обычно случается с такими свидетелями.

– Видишь ли, – голос студента звучал почти робко. – Полиция нашла у тебя презервативы. А в моче – следы наркотиков. И еще – на тебе не было гхм... нижнего белья. И джинсы... Они на девочку.

Хосспади, бедняга даже покраснел! Ладно, не будем прибедняться, у меня тоже щеки горели, но так это, может, от температуры. Я вообще больной!

– Э-э кхм, – Ник откашлялся и сделал большой глоток колы. – Если ты хочешь о чем-нибудь заявить... Или подать прошение... Я тебе помогу.

Ладно, пора уже это заканчивать. Гребаный этот сков или как его – не важно. Лучше туда, чем тут плавиться от стыда... то есть от температуры.

Я слез со стула и попер к двери. Дернул за ручку. Так, конечно, заперто!

– Послушай, если не найдут твоих родителей или опекуна, – донеслось мне в спину, – если ты не подашь прошение, а полиция узнает, кто ты и откуда, тебя вышлют из страны в течение пятнадцати суток. Просто посадят на самолет, и все. Пойми, ни я, ни кто-либо другой не сможет тебе помочь, если ты не заговоришь!

Спасибо за информацию, Ник! Вот теперь-то я точно буду молчать, как рыба об лед. А то отдадут меня «папочке» любимому, и тогда буду я тебя навещать в светлом образе привидения.

Я наконец сообразил, зачем на стене рядом с дверью панель с кнопочками и светящимся зеленым индикатором. Надавил на самую большую. Почти сразу в замке повернулся ключ, и на пороге возник блондин. Спросил о чем-то Ника, тот коротко ответил, подошел ко мне.

– Подожди! Вот тебе мой номер телефона, – он вытащил из кармана ручку, долго рылся в куртке в поисках бумаги и наконец взял мою ладонь. – Можно? – повернул ее тыльной стороной вверх и принялся писать прямо на коже. – Если что-то случится или просто захочешь поговорить, звони. В любое время, понял?

Заглянул мне в глаза. Блин, по ходу, парень не врал. Но что с того? Даже если студент искренне хотел помочь, что он может?! Он ведь не волшебник. И даже учится не на том факультете.