Путешествие с дикими гусями

Ночевала тучка золотая...

Мне удалось убедить Ника, что я смогу спать на диване, не вскакивая посреди ночи и не кидаясь на кухню за ножом. Еще бы! Ножик-то лежал у меня под подушкой. Тот самый, скаутский. Только его хозяин, конечно, ничего об этом не знал.

«Это просто талисман, – говорил я самому себе. – Вроде ловца снов. Придает уверенности в себе и отгоняет кошмары». Спать я завалился не поздно, уж больно вымотался за день. Ник, чтобы не мешать, уперся с ноутом к себе в комнату. Это тоже очень меня устраивало. Не будет соблазна потихоньку залезть в комп и зайти на Асину страничку. Просто чтобы проверить, как она там. А как она? Наверняка, все ништяк. Она же такая... классная. Наверняка, куча друзей. Вечеринки. Может, даже парень у нее появился. Не такой, как этот обсос Торбен. Нормальный. Надежный, спортивный, верный. Чтоб защитил, если что. И заботился. И руки не распускал.

Я все ворочался, а заснуть никак не мог. Под закрытыми веками мелькали события прошедшего дня. Такого насыщенного, будто целую жизнь прожил. И в начале ее был сплошной отстой, а под конец – кайф и нирвана. После пиццерии Ник затащил меня на каток. Я его заметил, еще когда мы от парковки шли. Прямо на центральной площади с памятником. Мужик какой-то на лошади сидит – а вокруг лед, ровненький, только горки на нем залиты кое-где, специально, чтобы штуки всякие делать можно было. И музыка, и ребята на хоккейных коньках, а девчонки – на фигурных.

Но я не думал тогда, что это ко мне каким-то боком относится. Казалось, вылезти туда будет так же дико, как взять вилку в левую руку, а в правую нож, и жрать сладкую селедку. А вот Ника пробило на другие мысли. Когда мы обратно мимо катка шли, он просто пихнул меня локтем в бок, будто сам был пацаном:

– Покатаемся?

И напрасно я мямлил, что уже давно не выходил на лед, что, скорее всего, все забыл, и буду только народ смешить. Что это наверное дорого, и что коньков у нас нет. Он взял две пары на прокат, помог мне справиться с непривычными застежками. И вот мы уже на катке.

Вернулось все как-то сразу. Центр тяжести нашелся сам собой. Ноги вспомнили, как скользить. Да, конечно, синие колодки из проката – не то, что привычные хоккейники. Но и на них при желании можно показать класс. Особенно, когда рядом одни ковыляющие, держась за ручки, чайники, а под ногами – выровнянный машиной, идеальный лед, без снега, без рытвин и выбитых лезвиями канавок. Тут же, блин, с закрытыми глазами ездить можно, и не навернешься. Не то, что на школьном дворе. Да даже на пруде! Там то палки, то мусор всякий в лед вмерзал...

Вот так оно и случилось: вспомнило тело, и башка за ним. Раньше я не разрешал себе особо думать о том, что было до. Ну, до Яна, до всего. Потому что как подумаешь о прошлом, о друзьях, о доме – так хоть волком вой. Без этого всего выживать казалось гораздо проще. А теперь оно вдруг нахлынуло разом, будто кран прорвало, и я затыкать не стал. Нет надобности уже. Я же вроде как должен снова стараться стать нормальным. А у нормальных людей есть прошлое. Есть первые коньки, которые подарил сосед, потому что его сыну они стали давно малы. И первая клюшка.

Мне хоккейники были велики размера на три. Но мама выдала толстенные шерстяные носки, помогла затянуть шнурки и вытолкнула за дверь. Мы тогда только-только переехали к Игорю. Ей хотелось больше времени проводить с ним (это так она говорила вместо «потрахаться»), а я все мешался под ногами в маленькой квартирке. С появлением коньков, видеть меня там практически перестали. После уроков я все время проводил на катке. Учился кататься на школьном дворе, а когда наловчился бегать на хоккенийках так, что пацаны стали спрашивать, в какую секцию хожу, перешел на пруд.

Пруд находился в другом дворе недалеко от школы, но это была уже чужая и запретная территория – для крутых. Там играли в хоккей старшие ребята, собиравшиеся со всей округи. Там крутили пируэты девчонки-шестикласссницы и старше. Таких сосунков, как я, оттуда обычно перли в шею, предварительно запихав за шиворот снегу, а то и поиграв мелким нахаленком в шайбу. Сам теперь не пойму, где набрался наглости, чтобы попереть на пруд в одиночку. Вроде особой смелостью я в школе не отличался. А тут прямо как подменили меня. Западло стало гонять на школьном со всей этой мелочью, хромоногой и за бортики хватающейся. Взял и пошел на пруд, будто всегда только туда и ходил. Плевать, что у самого в коленках слабость, зато голова такая легкая-легкая, а коньки – просто продолжение тела, и хочется, чтоб они к ногам приросли, и всегда были только эта дающая скорость гладкость, ветер в лицо и снежная пыль из-под лезвий.

В первый раз меня сбили с ног и приложили о лед так, что думал – помру. Даже в штаны тогда ссыканул, хорошо, никто не заметил. Не знаю, как легкие не отбил. Помню только лежал на спине, сверху из бесконечной пустоты падали на лицо снежинки. А я ни смахнуть их не мог, ни отвернуться, вообще ничего – даже вздохнуть. Вот она – вся громада воздуха над тобой, стоит только рот открыть. Открываешь – и не фига. Что-то будто сломалось внутри, и не идет он, воздух, ни вперед – ни назад. Только губами шлепаешь, как рыба снулая. И слезы из глаз текут и на ресницах смерзаются.

Не помню уж, как я тогда отдышался. Поднялся на четвереньки, дополз как-то до сугроба – туда снег со льда откидывали, когда каток чистили. Поднялся на ноги и... Все думали, свалю оттуда. Для того и сшибли. А у меня хоть спина раскалывалась, а взял и снова покатился. А потом и побежал. Может, тогда меня Гера и приметил. Ну, что я не зассал. И еще, что я быстрый и верткий. Потому что меня потом еще хотели поймать, но только обломались. Я теперь ученый был.

Я-то Геру увидел сразу. Уж очень он выделялся среди всех, и курткой своей, ярко-зеленой, с каким-то у...бищно-желтым драным мехом по капюшону, и тем, как он двигался, стремительно, ловко, мощно – прямо Малкин среди детворы. Да рядом с Герой даже парни старше и выше его щенками казались. Ну и строил он их всех... Сразу видно было, кто тут главный. В общем, Герыч, как его еще называли, был по-настоящему крут. Но мне оставалось только провожать его обожающим взглядом. У меня же, блин, даже клюшки не водилось. Хоть я и умолял мать купить мне хоть самую дешевую. К Игорю тогда подкатывать казалось как-то неудобно – не хотелось ничего у нового мамкина мужика просить.

Но однажды мне повезло. Был один Толян такой у них, играл, кстати неважнецки – здоровый парень, но слишком медлительный и топорный какой-то. Так вот, грохнулся он неудачно в куче, и ему коньком по ноге заехали. Неслабо так, потому что вроде даже до крови пробило. Домой он не пошел, но на тот день откатался. Я все это видел с края площадки – дальше был только пятачок, где девчонки-«фигуристки» тусовались. Не рассчитывал ни на что – рядом полно крутилось пацанов и постарше меня, любой побежит на замену – только свистни. И Гера свистнул:

– Эй, ты! Шкет мелкий! Да не ты, бревно ущербное. Эй, тучка золотая, давай сюда!

Я огляделся вокруг. Нет, ни у кого больше не было такой курки, как у меня, – светло-желтой от рождения, но посеревшей от грязи, огромной, бесформенной, свисающей почти до колен. Как меня из-за нее в школе только не обзывали – цыпленком, пасхальным яйцом, киндер-сюрпризом, да даже сырком. Но вот тучкой... тучкой еще никогда. Мне даже это нравилось: Тучка. Что-то легкое, летучее, влекомое ветром. Я понесся к Гере и лихо затормозил прямо перед ним, выбив лезвиями сноп ледяных крошек.

– Хочешь с нами, малёк? Ты шустрый вроде. За Толяна побудешь. Только смотри, чтоб не заловили. Я тебе кровь с соплями вытирать не буду, понял?

Клюшка Толяна была мне здорово велика, но летал я по площадке, как реактивный, хотя и мазал, конечно, с непривычки безбожно – это вам не палкой камешек гонять. И все-таки что-то забить мне удалось – чисто потому, что я въехал с шайбой прямо в ворота, то есть между изображавшими их пластиковыми ящиками из-под пива. Так я стал Тучкой – и частью Герычевой команды. Даже клюха нашлась – кто-то из ребят отдал мне свою старую, из которой вырос. Ходил я теперь постоянно пятнистым от синяков, но зато счастливым настолько, что меня аж распирало. Жил только ожиданием – вот закончатся уроки, схвачу клюху, коньки и побегу на пруд. А иногда и покачу – такой гололед был иногда на дорогах.

В школе для меня ничего не изменилось. Иногда я встречал там Геру или еще кого из ребят, но все они были старше и, увидев, едва удостаивали кивком, а то и вовсе не замечали. В школе я так и остался цыпленком. Даже когда мне заехали клюхой в морду, потому что я на шайбу упал, все в классе решили, что это местные отморозки постарались – они часто деньги у мелких отжимали. Хотя какие у меня деньги? А когда руку сломал... Но это случилось позже, под самый новый год.

Мы тогда играли против «попугайских» – ребят из соседнего квартала, где блочные дома какой-то гений архитектуры расписал у...бищно-яркими красками. Так вот, попугаи меня ловить замучились, и в итоге наехали на меня сразу трое, и один вмазал-таки клюхой по ногам. Грохнулся я эпично. Сломалась не только клюшка, но и в запястье вроде как что-то хряпнуло. После этого что там началось – прям битва за Средиземье, стенка на стенку. Лед кровищей залили. Наши вроде перья попугаям пощипали, но мне-то от этого не легче. Домой приперся, еще от адреналина потряхивало, все типа пофиг. А потом рука болит и болит, и опухла.

А тут Новый год. К Игорю гостей теува хуча прийти должна. Мать по кухне мечется. Думаю, если я сейчас к ней со своей рукой сунусь, она мне точно не только вторую сломает, но еще и плешь всю проест. А самое страшное – на каток больше не пустит. Нет уж, я лучше потерплю, а оно уж как-нибудь само там... зарастет. В итоге пересидел я как-то до второго. А там уже Игорь заметил, что чего-то рука у меня синяя и в варежку не лезет. Сам меня в травмпункт повез. Закатали в гипс. Я только жалел тогда, что рука левая, значит, я в школе писать могу. А вот играть – нет. Но все равно на пруд таскался – тайком. Мать коньки прятала, я тырил. Чисто чтоб навык не потерять. И с ребятами потусить. А с февраля снова гонял, как прежде, уже с новой клюшкой. На нее я деньги у матери сп...здил. Не фиг было орать на меня и коньки запирать.

К весне лед превратился в воду, и все кончилось. Ребята еще тусили где-то вместе, но без меня. Я же был мелкий. И даже из другого двора. И только в школе иногда кивали, когда мы встречались вглядами. Это был как знак, как тайное братство. Только объединяло нас не кольцо, а шайба. И когда пруд опять замерз, мы, не сговариваясь, собрались там снова...

Вот это все на меня одним махом и накатило, когдя я снова почувствовал под ногами лед. Именно почувствовал, будто у лезвий были нервные окончания. Полчаса мне хватило, чтобы привыкнуть к неудобным пластиковым сапогам. А потом... потом я гонял по всем искуственным горкам, закладывал виражи вокруг памятника, пару раз сбил с ног Ника, позволил ему опрокинуть меня – так, чисто для прикола, иначе фиг бы он меня догнал. Сначала на катке было много народу, но это было даже в кайф – лавировать между ковыляющей малышней и пугать девчонок в лосинах, неожиданно подкатывая сзади и срезая вираж прямо перед носом. Потом потемнело, все куда-то рассосались, может, жрать пошли. Тогда–то я и смог оттянуться по полной, не опасаясь опрокинуть какого-нибудь зазевавшегося лошка. И только дома уже обнаружил, что гребаные прокатные коньки стерли ноги в кровь, и что болят с отвычки перетруженные мышцы.

Я валялся на диване и думал, думал... О том, что все в моей жизни, как каток. Даже до Яна было так: школа и дом, где я вечно был уродом, придурком и цыпленком в уродской куртке, которую с мясом сдирали с крючка в гардеробе и топтали ногами. И лед – по которому я несся стрелой среди таких же, как я. На котором дрались до крови, если кто-то из чужих сбивал меня с ног. И сами сбивали с ног, хлопая по плечу, потому что я забил гол. Я. Тучка.

Сегодня я тоже был Тучкой. Почти. Вместе с Ником это легко. С ним я нормальный, ну или близко к тому. С ним я даже могу смеяться. И есть, не давясь каждым куском. И ничего ни на кого не опрокидывать. Блин, с ним я даже почти не матерюсь! Но почему тогда, стоит мне оказаться среди других – и я снова урод, придурок и чмо? Хуже. Шлюха, которую привели в церковь. Вот как я себя чувствовал сегодня с утра. Будто вот-вот все про меня узнают и начнут мне этим в глаза тыкать. Как будто об этом можно догадаться по походке, или запах какой учуять, или во взгляде прочесть.

Не знаю. Ничего-то я не понимаю. Может, я теперь вообще не смогу среди нормальных людей. Ну, в смысле не с Ником когда, а вообще. Может, мне теперь место только среди таких, как в Грибскове – торчков, бывших шлюх, контуженных, воришек... Там-то я себя бл...дью не чувствовал, не смотря ни на что. Но вот Ася... Она же как-то смогла? Забыть все и стать... ну, нормальной. Ага, нашел себя с кем ровнять! С Асей! Да Ася и до всего этого небось была такой – отличницей и самой красивой девчонкой в классе. И отец с матерью ее любили. Если б не брат больной, никогда бы ее с теткой не оставили. Это просто так неудачно сложилось. Бывает, не повезет в жизни раз, а потом все выравнивается. А у меня куда выровняется? У меня вся-то жизнь сплошные ухабы. Вот только лед... Одно ровное место. И еще когда рисую. Бумага, холст. Кстати, кажется, я знаю, что сделать с той рамкой, что мне Ахмед подарил. Надо успеть, до того как меня дальше отправят. Ведь отправят же, когда каникулы кончатся. И туда, может, нельзя будет личные вещи взять. Или там отберут. Так лучше сейчас, пока могу...

Я перевернулся на бок, и мне приснился Кит. Он гонял по пруду в зеленой куртке Герыча, пытаясь догнать меня. Его щеки раскраснелись от мороза, на ресницах блестел иней. Ася влезла на самый высокий сугроб и смеялась оттуда, хлопая смешными вязаными варежками, на которых катышками намерз снег. Мне захотелось, чтобы она засмеялась еще громче. Я нарочно притормозил, споткнулся и грохнулся на пузо. Кит полетел через меня. Мы запутались ногами и лезвиями коньков, и наш смех звенел в морозном воздухе, отгоняя наступающие сумерки, чтобы этот день длился вечно, вечно.