Маршрут поездки в район Могок. Бирма
К лекциям, которые мне пришлось читать в ноябре 1976 г. аспирантам Рангунского университета в Бирме, самоцветы никакого отношения не имели. Занятия были посвящены научным основам и методике проведения геохимических поисков месторождений полезных ископаемых. Но после второй или третьей лекции ко мне подошел один из слушателей и спросил, можно ли использовать геохимические методы для поисков месторождений рубинов и сапфиров, подобных тем, которые известны в центральной части Бирмы к северо-востоку от города Мандалай. Честно говоря, ответить ому было нечего, так как еще никто и никогда не пробовал использовать геохимические методы при поисках рубинов и сапфиров, да и знания мои о характере этих редких месторождений были уж слишком поверхностны. Пришлось отделаться общей фразой, сказав, что в принципе все месторождения с большим или меньшим успехом можно искать, используя геохимические методы.
Этот вопрос живо напомнил, что Бирма широко известна в мире как страна рубинов и сапфиров. «Родина красного камня в священных странах Востока — Индии, Сиаме и Бирме», — писал в своей увлекательной книге «Занимательная минералогия» академик Александр Евгеньевич Ферсман. Вместе с рубинами в стране издавна добывались замечательные синие сапфиры. Ссылки на бирманские месторождения этих самоцветов можно найти в каждом учебнике минералогии, но напрасно было бы искать достоверные данные о масштабах добычи этих самоцветов. Вряд ли кто-нибудь может точно сказать, какая часть добываемых в стране драгоценных камней попадает в государственную казну. Однако все мнения сходятся на том, что очень незначительная.
Политическая неустойчивость, в течение ряда лет процветавшая в горных районах Северо-Восточной Бирмы, наложила свой отпечаток на жизнь провинции, в пределах которой местные жители с незапамятных времен добывали рубины и сапфиры. Контроль над копями захватывала то одна вооруженная группировка, то другая. И добытые самоцветы, минуя бирманские скупочные организации, утекали на свободный рынок соседнего Таиланда. В статистических сводках о мировой торговле самоцветами это отражалось очень просто. Например, в 1980 г. в США из Бирмы было ввезено на 100 тыс. долл, рубинов и на ту же сумму сапфиров. В этом же году в США соответственно было ввезено из Таиланда рубинов на 23 и сапфиров на 15 млн долл. Разница впечатляющая, особенно если учесть, что масштабы месторождений самоцветов Бирмы значительно больше, чем в Таиланде. Официальные данные о добыче самоцветов в Бирме в последующие годы просто отсутствуют. Между тем, судя по справочникам, в США из Таиланда в 1984 г. поступило 4,1 млн карат рубина на сумму 43,0 млн долл, и 2,9 млн карат сапфира на сумму 39,2 млн долл. В Бирме никаких закупок рубинов или сапфиров в 1983–1984 гг. США не производили.
В столице Бирмы — Рангупе, городе с населением около трех миллионов человек, почти не чувствовалось, что эта страна издавна является всемирно известным источником драгоценных рубинов и сапфиров. В этой связи мне вспомнились другие «столицы самоцветов» — шумная Богота в Колумбии, где приезжим на центральных улицах втихомолку из-под полы предлагают как настоящие, так и фальшивые изумруды, жаркий Коломбо в Шри-Ланке с многочисленными ювелирными лавочками, представлявшими все многообразие россыпных месторождений самоцветов острова, наконец, экзотический Антананариву на Мадагаскаре, где по витринам можно было изучать минералогию драгоценных камней. В Рангуне всего этого не было и невольно приходила в голову мысль, что основной поток самоцветов из знаменитых Бирманских копей идет не к ее столице, а в каком-то ином направлении, вернее всего в Таиланд. Об этом, во всяком случае, говорили и бирманские геологи, когда разговор заходил о месторождениях самоцветов.
Между тем первая попытка организовать посещение разработок рубина и сапфира в Центральной Бирме закончилась неудачей. Выявилось много причин, затруднявших поездку, и от этих планов пришлось с сожалением отказаться. Пока этот вопрос обсуждался, свободное от лекций время можно было посвятить ознакомлению с архитектурными сокровищами столицы Бирмы и в первую очередь с пагодой Шуэдагоун, называемой также Золотой пагодой, пожалуй, самой замечательной достопримечательностью Рангуна. Основанная, по преданиям, в V в. до н. э., она достраивалась и перестраивалась в XIV и XVIII вв. н. э. и до сих пор является буддийским религиозным центром бирманского народа.
Сверкающий на солнце позолоченный купол пагоды, напоминающий чудесную перевернутую чашу или колокол, виден издалека из различных точек раскинувшейся на большой площади бирманской столицы. Он притягивает к себе любого приезжего, кто бы он ни был: турист, заезжий коммерсант или ученый, путешествующий с какой-то важной научной целью. Все стремятся познакомиться с этим необычным действующим буддийским храмом, чтоб увезти с собой в памяти светлое чувство, невольно возникающее под влиянием совершенных архитектурных сочетаний снежно-белого мрамора и переливающихся теплотой позолоты многочисленных пагод, группами окаймляющих главный купол.
И вот, наконец, в один из ярких солнечных дней за мной на машине заезжает мой старый чешский друг Богуш и мы от отеля «Инья лейк» устремляемся в направлении Золотой пагоды. Богуш хорошо знает Рангун. Уже больше года он работает в одной из геолого-поисковых экспедиций Программы развития ООН в качестве международного эксперта-геохимика, занимаясь разведкой рудных месторождений. Мне просто повезло, что в этот период он оказался в Рангуне, а не где-то с молотком в дальнем маршруте во влажных бирманских джунглях.
По дороге наш разговор практически не выходит за рамки разнообразных геологических проблем. Богуш ищет в бирманских джунглях медь, молибден и другие цветные металлы. Мы живо обсуждаем его работу и как-то незаметно переходим к месторождениям рубина и сапфира, распространенным к северу от района, в котором он ведет поиски. Он много слышал о самоцветах Центральной Бирмы, но это все обычно не касалось геологии. Оказывается, почти никто из его многочисленных собеседников толком не знал, как же в действительности добывают рубины и сапфиры в Бирме. А вот о тайном вывозе драгоценных камней, о стычках с контрабандистами и между их бандами желающих поговорить было много. Только трудно было определить, где в этих рассказах кончалась правда и начиналась фантазия.
Незаметно за разговором мы подъехали к подножию пагоды. Ее основание возвышалось над уровнем городских улиц на 50 м. Оставив свою обувь в машине, мы по высоченной широкой каменной лестнице пошли наверх к сверкающему золотому куполу, высота которого достигает 110 м. На площадках между маршами шла торговля яркими тропическими цветами и всякой мелочью. Тут и там прямо на ступеньках, завернувшись в своп оранжевые накидки, спали бритоголовые буддийские монахи. Поднявшись по лестнице, мы попали на выложенную белым мрамором площадь, окружавшую златоверхую пагоду в форме огромного колокола. С четырех сторон площадь охранялась молчаливыми сфинксами и тремя устрашающего вида стилизованными львами. На площади по сторонам от главного купола группировалось множество маленьких пагод с позолоченными удлиненными куполами, создавая очень яркий и эффектный ансамбль. Одной из главных достопримечательностей пагоды Шуэдагоуп является искусно сделанный, позолоченный и инкрустированный самоцветами флюгер, расположенный на высоком шесте. Он увенчан пустотелым золотым шаром диаметром около 25 см, инкрустированным 93 самоцветами (среди которых много рубинов и сапфиров) и 4350 алмазами. К сожалению, вблизи флюгер посмотреть было нельзя.
Многие посетители пришли в этот храмовый комплекс помолиться. Около статуй позолоченных будд, сидящих или лежащих внутри пагод, виднелись молчаливые склонившиеся фигуры молящихся. Многие мужчины сидели скрестив ноги между статуй божеств, с умиротворенным лицом и закрытыми глазами, видно полностью погруженные во внутреннее самосозерцание. Однако большая часть публики в ярких одеждах просто бродила по мраморным плитам, как бы прогуливаясь и любуясь блеском сверкающих в лучах солнца пагод. Тут и там встречались бритоголовые буддийские монахи. В своих оранжевых покрывалах они медленно передвигались по белоснежному мрамору или молча скрестив ноги сидели на скамьях и ступеньках, погруженные в какие-то свои думы. Встретили мы и маленького, от силы восьмилетнего очень симпатичного в своем оранжевом плащике мальчонку-монаха, весьма приветливого и улыбчивого. Правда, наша попытка поговорить с ним закончилась ничем: ни та, ни другая сторона не сумела преодолеть языковый барьер.
К вечеру вся публика пальмовыми метелками начала старательно подметать мраморную площадь и пол в часовнях и пагодах. Мы медленно направились к лестнице, спускавшейся к шумным улицам восточного города. Лучи заходящего солнца местами отражались от полированной поверхности мрамора, а местами проникали в глубь породы, участки которой были сложены как бы струями частых полупрозрачных кристаллов карбоната кальция — кальцита, создавая удивительное впечатление какого-то сказочного подземного царства, расположенного где-то в глубине под ногами. Это чувство прикосновения к красоте белоснежного полированного камня, так естественно сочетавшегося с позолоченными куполами ярких пагод, осталось у нас очень надолго, может быть, на всю жизнь.
В машине мы продолжаем дискуссию о камне, его особой роли в культуре человечества, роли, которая во многом зависит от особой прочности, почти что вечности исходного материала. А какие неожиданные выводы могут быть сделаны о древних торговых связях на основе изучения истории самоцветов. Проследить бы, например, пути проникновения бирманских рубинов и сапфиров в средние века в Россию. Да, но это все пока что из области фантазии, а где же все-таки можно в Рангуне посмотреть знаменитые бирманские самоцветы? Ведь для минералога быть в Бирме и не увидеть прекрасные красные и синие камни, добытые в далеких джунглях Шанского плато, все равно что не быть в этой стране совсем. Опять начинаю пытать Богуша. Оказывается, ему приходилось встречать торговцев самоцветами на городском базаре. Туда мы и направляемся на следующее утро, тем более что еще вчера перед поездкой в храм планировали обзавестись свежими фруктами.
Тропический базар, что может быть ярче и экзотичнее? Золотом горят горы душистых мандаринов, похожие на дыни, кучками лежат папайи, гигантские шишки ананасов с хохолками зеленых копьевидных листьев штабелями составлены на прилавках. Отдельные плоды напоказ разрезаны, и над каплями густого сладкого сока, стекающими с аппетитной зеленовато-желтой мякоти, вьются яркие осы. Около входа огромными кучами футбольных мячей навалены кокосовые орехи. А каких только бананов здесь нет! Среди них особо заметны небольшие с приятным запахом плоды, покрытые мелкими темно-лиловыми пятнами. Они замечательны и на вкус, отличаясь от обычных пресных бананов приятной слабой кислинкой. Как и на всяком тропическом рынке, здесь масса цветов, особенно много разнообразных орхидей, никогда мною ранее не виданных. И нельзя не восхищаться удивительному искусству природы, создавшей такое разнообразие фантастических форм и расцветок, от которых часто просто невозможно оторвать глаз.
В особых рядах на базаре продают всевозможные затейливые сувениры из дерева, серебра, бронзы и слоновой кости. Здесь же при наличии достаточного количества денег можно приобрести знаменитые бирманские самоцветы — звездчатые рубины и сапфиры. Приняв нас за туристов, торговцы наперебой расхваливают свой товар, раскладывая на виду коробочки, в которых, как капли крови, сверкают драгоценные шарики — кабошоны рубина с мерцающей на солнечном свете шестилучевой звездочкой, как бы охватывающей своими лучами полированную поверхность камня. Здесь можно полюбоваться и звездчатым сапфиром, потрогать голубой камень, покатать его в ладони, наблюдая за звездочкой, которая как бы замерла на месте, преломляя солнечный свет, проникающий под крышу рынка. Звездчатые рубины и сапфиры обычно лишь полупрозрачны, но это не уменьшает их прелести, оставляя за ними заслуженную славу одних из наиболее экзотических представителей мира самоцветов.
Но вот, пока мы смотрели камни, кажется, появились и настоящие покупатели. Судя по акценту, это американцы. Их двое. Один из них наиболее активный, среднего роста, в очках, с характерным ежиком седоватых волос, второй — маленький, в широкополой шляпе, все время оглядывался, как-будто чего-то опасался. После осмотра разложенных в коробочках камней у ближайшего к нам торговца, который, почувствовав истинных покупателей, чрезвычайно оживился, они остановились на серовато-синем сапфире размером с крупную горошину довольно среднего качества, но с яркой звездочкой в центре и стали полушепотом обсуждать с торговцем цену выбранного камня. Далее все замелькало, как на экране кино. Маленький вынул из бумажника банкноту достоинством в двадцать или пятьдесят долларов, издали было трудно разглядеть, и, по-видимому, собирался протянуть ее торговцу. Но тот молниеносным движением руки вырвал банкноту у американца и мгновенно она исчезла. Все вокруг замерли, а денег как-будто не было и в помине. Затем торговец нагнулся и что-то прошептал на ухо американцу. У того с лица сошло оторопелое выражение и медленно-медленно на губах появилась прежняя улыбка.
Прошло некоторое время, прежде чем мы осознали, что перед нашими глазами промелькнул эпизод «свободной» торговли самоцветами. Дело в том, что в Бирме строго запрещено использование иностранной валюты, как, впрочем, и у нас. И торговец, желая получить доллары от иностранцев, в то же время постарался, чтобы сделка эта прошла по возможности незаметно. Купленный кабошон сапфира в коробочке перешел в руки его новых владельцев. Мы подошли к ним, чтобы еще раз полюбоваться звездочкой, плотно охватившей своими лучиками серовато-синий шарик кабошона.
Американцы оказались бизнесменами, приехавшими по делам в Бирму. Выяснилось, что они уже не в первый раз посещают рынок, «охотясь», как сказал один из них, за камнями. Узнав, что мы имеем отношение к минералогии, они очень оживились и засыпали нас градом вопросов, большинство которых сводилось к формуле: «Где эти камни добывают в Бирме?» К сожалению, подробно ответить им на этот вопрос мы не могли. Наши знания в этой области были очень и очень фрагментарны.
Действительно, кто из геологов не слышал о знаменитых месторождениях рубинов и сапфиров в Центральной Бирме, но за всю свою жизнь мне не пришлось встретиться с человеком, видевшим эти месторождения своими глазами. Они располагаются в 150–180 км к северо-востоку от знаменитого своими архитектурными памятниками города Мандалай, самые известные из них группируются в районе древнего городка Могок. Ё Бирме эта область получила свое собственное название «Могок стоун тракт», что в переводе на русский язык значит «Каменная область Могок». Это малообитаемый гористый район в западной части Шанского плато, густо покрытый тропическим лесом. Цепи горных хребтов, рассеченных глубокими долинами, делают местность труднодоступной, однако добыча рубинов и сапфиров в этом районе ведется с незапамятных времен. До сих пор, несмотря на усилия бирманской армии, условия для разработки самоцветов здесь никак нельзя назвать спокойными. Этому немало способствовали столкновения между различными группировками, пытавшимися поставить под свой контроль Шанское плато.
Впервые упоминание о рубинах каменного района Могок попало в исторические записи в 1597 г., когда король Бирмы отвоевал копи самоцветов у правителя шанов, а потом короли этой страны владели копями рубинов и сапфиров вплоть до завоевания Центральной Бирмы англичанами в 1886 г. Вскоре была организована известная горнорудная компания «Бирма Руби Майнс Лимитед», которая просуществовала до 1925 г. Неустойчивая политическая ситуация в этих районах Бирмы препятствовала проведению систематических геолого-разведочных работ на самоцветы в пределах «каменной области Могок». Она, к сожалению, продолжается и в настоящее время, мешая организации не только разведочных работ, но и добычи самоцветов.
Добраться до таинственной страны бирманских рубинов удалось лишь во второе посещение Бирмы, после окончания геологических консультаций. Поездка была короткой и напряженной, но увиденное запомнилось на долгие годы. Из-за нехватки времени были выбраны воздушные средства передвижения — самолетом до Мандалая и дальше на вертолете в район Могок, прямо в сердце горной страны, где с незапамятных времен добывают драгоценные рубины и сапфиры.
Перелет по воздуху имеет свои явные преимущества в том, что он экономит время, которого в поездках всегда не хватает. Но увидеть в этом случае удается гораздо меньше, чем во время переезда на машине или даже на поезде. Поэтому к помощи авиации прибегаешь лишь тогда, когда иного выбора нет. Так оно было и в этот раз, сжатый лимит времени жестко диктовал свои условия.
Из Рангуна мы вылетели ночью и рано утром без помех приземлились в аэропорту вблизи Мандалая среди покрытых сочной тропической зеленью холмов. Меня сопровождали два бирманских геолога, очень дружелюбных и общительных, кажется, они уже бывали раньше на месторождениях, являющихся целью нашей поездки. Это очень важно потому, что публикаций, посвященных месторождениям рубинов и сапфиров Бирмы, мне в Рангуне отыскать, за малым исключением, не удалось. Кажется, в последнее десятилетие мало кому из геологов удалось проникнуть в этот неспокойный район для изучения месторождений самоцветов. Вот и сейчас, первое, что обращает на себя внимание в аэропорту, это явно повышенное количество вооруженных военных, внимательно наблюдавших за порядком. Шофер присланной за нами машины, тоже военный, что не мешает ему быть веселым и непосредственным парнем, уверенным, что нам в жизни выпала счастливая карта — воочию увидеть Мандалай, который он совершенно искренне считает одним из чудес мира. И действительно, зеленые холмы на горизонте с белоснежными башенками пагод, вкрапленными среди густой кудрявой зелени, выглядели очень экзотично, напоминая какой-то сказочный древний город, утонувший в тропических джунглях.
Мандалай не относится к памятникам античной Бирмы. Этот город, имеющий другое название религиозного значения — Ратана-пунджа, был основан всего чуть более 130 лет тому назад королем Бирмы Миндоном на реке Иравади у подножия пологой невысокой горы Мандалай, от которой свое название и получил. Он поражает своей геометрически правильной сеткой улиц, ориентированных с запада на восток и с севера на юг. Как мне поведал позднее наш водитель, система широтных улиц называется по алфавиту (А, В, С и т. д.), а улицы, пересекающие их меридионально, различаются по номерам (1, 2, 3 и т. д.). Почти как в Нью-Йорке. В городе много мелких кустарных производств, судя по характеру промышленных построек, развита деревообделывающая промышленность. Очень оживленно с воздуха выглядели порт и река Иравади, по которой во все стороны сновали суда и лодки.
Аэропорт размещается в пределах южной окраины города, отсюда через несколько часов на вертолете мы должны перелететь на двести километров к северо-востоку в район городка Могок, а пока можно осмотреть, что успеем в Мандалае. Скорей в машину — и вперед.
Сначала мимо нашего «лендровера» мелькают бамбуковые и одноэтажные деревянные домики, обычные и ничем особым не выделяющиеся. Таких много и на окраинах Рангуна. Затем машина свернула к западу, и вскоре мы приблизились к яркой, сверкающей золотом пагоде Махамуни, широко известной позолоченной статуей Будды, привлекающей множество паломников. В эти часы их было очень много — бритоголовых монахов в ярких оранжевых накидках, пробиться вовнутрь храма оказалось не легко. В результате было решено отменить посещение пагоды, лучше побродить по окрестным улицам. Очень быстро мы были вознаграждены, наткнувшись на ряд камнерезных мастерских и лавчонок, в которых можно было найти выточенную из камня, чаще всего из мрамора, фигурку Будды в очень разнообразных позах и с разными выражениями божественного лица. Удалось понаблюдать за процессом резьбы по камню, который культивировался здесь в течение сотен лет. Свернув затем на восток, мы проехали мимо университета, обогнули сельскохозяйственный колледж и устремились по направлению к горе Мандалай и к центральной исторической части города.
Гора Мандалай у бирманцев считается святой, и наш шофер по дороге к городу с видимым удовольствием поведал нам легенду, согласно которой Будда со своим учеником Анандой однажды посетил гору и предсказал, что на этом месте будет построен город — сердце буддизма Бирмы. Таким образом, король Миндон выполнил предназначение Будды и, судя по всему, сделал это очень энергично, завершив строительство стен, окружающих город, большинства пагод и монастырей в два-три года. Построив город, он перенес в пего из Амарапуры (столица Бирмы, воздвигнутая в XVI в., просуществовала до 1857 г.) свою столицу и дворец, который был разобран и вновь воздвигнут в Мандалае. В те отдаленные времена район этот не относился к числу спокойных. Во всяком случае, центральная часть города, имеющая форму квадрата площадью 2 x 2 км, была защищена от всяких военных нападений кирпичной стеной около восьми метров высотой, подкрепленной земляным валом, и окружена рвом порядка 70 м шириной, наполненным водой. Каждая из четырех сторон городской стены имеет трое ворот, отмеченных маленькими пагодами, но только пять из них соединены деревянными мостами с внешней стороной окружающего город рва.
По одному из таких мостов мы въехали в укрепленный город и сразу же уткнулись в остатки дворца последней династии бирманских монархов. Наш гид, не выпуская руля из рук, с сожалением сообщил, что затейливый деревянный дворец короля Миндона, украшенный искусной резьбой и яркой позолотой, сгорел во время войны, как и многие другие замечательные постройки Мандалая. Но посмотреть здесь было на что. Тут и там среди изумрудной зелени возвышались изящные белоснежные пагоды, каждая из которых отличалась своими, только ей присущими чертами и имела свое название — «Башня Часов», «Башня Зуб» и многие другие. Но наиболее впечатляющие памятники буддийской архитектуры расположены у южного подножия горы Мандалай. Мы не имели времени одолеть 999 ступеней и подняться на вершину холма, однако не осмотреть живописно раскинувшиеся среди зелени известные на весь мир пагоды Кьяуктауги, Кутодо и Сандамани было бы просто непростительно. Пагода Кьяуктауги построена немногим более ста лет тому назад. Мы вошли вовнутрь этого замечательного храма, пристроившись к веренице буддийских монахов, каждый из которых нес в руках черную плошку. Они не обратили на нас никакого внимания. Здесь мы увидели искусно высеченную из огромного блока мрамора фигуру Будды с умиротворенным ли*цом, погруженным в глубокое раздумье. От нашего гида и водителя мы узнали, что колоссальный монолит мрамора для этой статуи был добыт в каменоломнях Са-гайна вблизи Мандалая. От ближайшего канала к пагоде его тащили 10 тыс. человек. Вокруг пагоды расположены статуи 80 учеников Будды, по 20 с каждой стороны, создавая надолго запоминающийся скульптурный ансамбль.
К востоку от Кьяуктауги расположен знаменитый на весь буддийский Восток комплекс пагод Кутодо. Он был воздвигнут строителем Мандалая царем Миндоном в 1857 г., при этом за образец была взята расположенная в городе Паган древняя пагода Швейцаган. В храмовом комплексе Кутодо хранится уникальная коллекция из 729 мраморных пластин, на которых выгравированы религиозные изречения. Это своего рода буддийская библия. Каждая из дорогих сердцу буддиста инскрибированных пластин хранится в отдельной каменной часовне, которые, выстроенные рядами, все вместе создают своеобразное впечатление какого-то мертвого городка, которое не снимается присутствием большого количества чем-то занятых буддийских монахов.
Время бежало очень быстро, и нам не удалось осмотреть внутри красивейшую пагоду Сандамани, построенную на месте предательского убийства принца Канаунга, способного государственного деятеля и блистательного царедворца царя Миндона. Побродив около развалин монастыря Тайктау, мы забрались в «Лендровер» и через цитадель, где на короткое время остановились у высокочтимого бирманцами монумента независимости, направились прямо на юг к аэропорту. К сожалению, стесненный лимит времени сделал невозможным для нас также посещение чудесно пропорциональной, сплошь поволоченной пагоды Еиндавья, которая славится статуей Будды, высеченной ив халцедона. Но ведь сразу все не осмотришь, тем более если обстоятельства заставляют торопиться.
Ожидающий нас вертолет не задержался. И вот мы уже поднимаемся в воздух. Внизу проплывает широкая Иравади, как-то медленно уходящая влево, и под крылья внизу наплывают рисовые поля, частью покрытые водой, частью уже зеленые, очень приятные для глаза. Они тянутся удивительно долго, а впереди уже хорошо видна громада гор Шанского плато. Холмы набегают под крылья вертолета, мы уже летим среди невысоких гор. Внизу в долине видны отдельные строения и несколько автомашин. Лелеем себя надеждой, что это ожидают нас. Вертолет медленно приземляется среди холмов Шанского плато, примерно в 100 км южнее Северного тропика. Через полчаса все уже отдыхают в маленькой бамбуковой гостинице. Завтра предстоит напряженный рабочий день, который начнется с посещения довольно капитально отделанного бунгало, стоявшего в бамбуковой роще поодаль от других зданий. Мы надеялись там по возможности подробно обсудить детали предстоящего полевого маршрута.
Бунгало имело достаточно необычный для этой местности вид и скорее походило на южноамериканскую гасьенду, построенную где-то в глубине колумбийских Кордильер. Несколько больших низких затененных комнат и огромная терраса, обсаженная бамбуком и цветущими тропическими кустарниками, казалось, были предназначены для отдыха после работы во влажном тропическом лесу, покрывавшем склоны близлежащих гор. Во всяком случае, так нам показалось после жаркой дороги. На террасе около низких столиков, окруженных плетеными креслами, стояли крупные горшки с экзотическими растениями. Дувший вдоль долины ветерок создавал приятное чувство прохлады. Кому принадлежало это бунгало, узнать не удалось. Судя по отсутствию женщин и полувоенной одежде встретивших нас бирманцев, это было официальное или полуофициальное заведение, впрочем, со вкусом обставленное легкой бамбуковой мебелью и украшенное красочными цветными занавесками.
После обычного обмена приветствиями и традиционного стакана прохладного апельсинового сока на центральном столике были развернуты карты, и после краткой беседы о цели нашего визита мы углубились в изучение легендарной горной страны, изображенной на топографической схеме. Сразу же стало ясно, что за имеющееся в нашем распоряжении короткое время нам удастся увидеть только самую малость. О каких-либо дальних экскурсиях по лесным тропам между хребтами и вершинами, превышающими полторы-две тысячи метров, не могло быть и речи.
В долине Могоу, или Могок, как она называлась ранее, разработки самоцветов группировались вблизи поселков Пейскве и Леу; несколько дальше к западу в окрестностях Кьятпина и Луды также были известны многочисленные копи рубинов и сапфиров. Попасть бы на эти два участка — и можно считать поездку удавшейся. Между Пейскве и Кьятпином не более 8 км, можно успеть, если поторопиться. Вот мы и планируем наши действия, чтобы увидеть как можно больше в короткий срок.
Между тем к нашей компании добавилось еще два человека. Судя по одежде, это были местные бирманцы, по всей видимости, только что проделавшие достаточно длинный путь. У каждого из них через плечо была надета сумка из цветастой плотной ткани, по виду тяжелая. Сначала вновь пришедшие молча слушали общую беседу, но затем, вступив в разговор, стали предлагать свои варианты нашего маршрута. При этом они обнаружили недюжинные знания отдельных месторождений, уверенно указывая участки с преобладанием тех или иных разновидностей рубина, а также те, где, кроме рубина, встречаются драгоценный сапфир или благородная шпинель.
Но вот один из наших новых знакомых достает из сумки что-то размером в кулак, скрытое в плотном матерчатом мешочке. Минута, и перед нашими глазами предстает чудесный образец: на темной мозолистой ладони возникает белоснежный кусок крупнокристаллического мрамора. На его поверхности, как яркий огонек, сверкал кроваво-красный, похожий на маленький бочонок кристалл рубина размером с удлиненную горошину. Сочетание кроваво-красного и снежно-белого цветов, казалось, гармонично вписывалось в общую гамму, созданную тропическими соцветиями бугенвиллии, орхидей, хибискуса и других ярких экзотических растений, окружавших нас со всех сторон, и не хотелось отрывать глаз от этого совершенства. Нам объяснили, что рубин, заключенный в обломке мрамора, который мы можем осмотреть и даже потрогать, принадлежит к самой ценной разновидности этого самоцвета, называемой «голубиная кровь». После огранки такие камни стоят дороже брильянтов того же размера.
Хозяин образца, заметивший наше неподдельное восхищение, с улыбкой спросил, не желаем ли мы купить что-либо из коллекции, находящейся в его сумке и сумке его приятеля. Купить! Мы и думать об этом не могли, оснащенные лишь ограниченной суммой для расходов по командировке. Пришлось вежливо отказаться, что несколько разочаровало владельцев минералогических сокровищ.
Нужно сказать, что кристалл рубина в кристаллическом известняке был вполне ювелирного качества, по выделить его из образца неповрежденным можно было разве только растворив известняк в кислоте. Хотя стоимость самоцвета несомненно оправдала бы такую сложную операцию, по насколько приятней было видеть целый образец, в котором яркий кристалл рубина в массе мрамора светился, как маленький красный фонарик.
В связи с пашей финансовой несостоятельностью было немного неловко просить хозяев тяжелых сумок показать свои сокровища, по пропустить такой случай было бы непростительно. И вот на одном из столиков в окружении горшков с багрянолистной поинсеттией возникает миниатюрная выставка: на светлых мешочках лежат искусно отбитые преимущественно белые образцы кристаллического известняка с яркими красными и синими вкрапленниками прозрачных и полупрозрачных кристалликов. Вот плоский зернистый образец с россыпью мелких синих кристаллов. Сапфирчики! Вооружаюсь лупой и внимательно рассматриваю отдельные кристаллики с ярко отсвечивающими гранями. Ба! Да это же совсем не сапфиры, а шпинель! Ее правильные октаэдрические кристаллы, ограниченные треугольными гранями, почти прозрачны. Шпинель бывает также красной, зеленой и даже желтой. А вот, кажется, в соседнем образце цепочка довольно крупных розово-красных кристаллов шпинели вытянулась вдоль трещинки в известняке. Да, такому образцу позавидовал бы любой музей! Но где же сапфир? Большинство кристаллов в образцах красные. Это рубины или шпинель. Все осмотренные до сих пор вкрапленники синего и голубого цвета тоже оказались шпинелью. Но вот, наконец, в руки попадает образец с удлиненным полупрозрачным синевато-голубым кристаллом. В средней части он утолщен и по форме напоминает бочонок. Конечно, это сапфир, хотя не очень уж качественный. И сидит он не в известняке, а в чем-то более рыхлом и выветрелом. После осмотра с помощью лупы все становится ясным. Кристалл сапфира заключен в частично измененном под влиянием выветривания полевом шпате. Исходя из всех минералогических канонов, тут ему и положено быть.
Мы долго еще перебираем образцы, любуясь совершенством форм кристаллов и чистотой ярких красок. «Где же вы надеетесь продать ваш дорогой товар, ведь на него нужен специальный покупатель?» — спрашиваю хозяев, аккуратно укладывающих в сумки свое каменное богатство. «Сейчас это не так уж трудно. В больших городах — Рангуне и особенно в Бангкоке — всегда много приезжих любителей, способных заплатить хорошую цепу, а уж перекупщиков хоть отбавляй, — отвечают они. — Главная проблема — довезти товар. По дороге возможны происшествия. Много вооруженных бандитов, нужно быть очень осторожными и ко всему готовыми».
Торговцы прощаются со всеми на террасе и исчезают среди цветущих кустов, окружающих бунгало. Повезло же нам. Мы и мечтать не могли увидеть такие образцы непосредственно на разработках. Ведь хорошие кристаллы попадаются очень редко. Иначе не были бы они такими дорогими.
Вот мы, наконец, и в маршруте. «Лендровер» вырулил на водораздел и перед глазами предстала вереница сочно-зеленых хребтов и пушистых холмов, покрытых яркой кудрявой зеленью. Их как бы рассекали глубокие долины с бескрайними рисовыми полями на искусно нарезанных террасами склонах. Над местностью доминировала пирамидальная вершина горы Таунгмет, возвышавшаяся километрах в двадцати прямо на север от пас. От пее в сторону долины Могок отходили зеленые хребты, между которыми скрывались глубокие темные ущелья. Гора Таунгмет казалась очень высокой и было странно узнать, что возвышается она над уровнем моря всего на 2260 м. Интересно, что в районе Могок тропические джунгли как бы смыкаются с южными лесами горных склонов и здесь на высоте 1000–1500 м над уровнем моря можно встретить наряду с ценимым корабелами тропическим тиком знакомые нам каштан, дуб и даже сосну.
Внизу перед нами километров на пять-шесть простиралась долина Могок — центр добычи самоцветов, только понаслышке известный геологам и любителям цветного камня. Чуть к востоку вдалеке в сизой дымке рядами выстроились группы маленьких домиков, формировавших довольно крупный поселок, вытянувшийся вдоль долины. Это был Могок — древний горняцкий городок с населением около 300 тыс. человек. В нем процветает кустарная обработка самоцветов, хотя хорошие камни, как правило, шлифуют и гранят где-нибудь в другом месте: в Бангкоке, Гонконге, Сингапуре или Рангуне. Все равно хорошо бы познакомиться с работой могокских мастеров-гранильщиков. Но программа маршрута диктует свои жесткие условия времени. Вряд ли нам удастся сегодня заехать в Могок. Отсюда сверху, с водораздела, было видно, что дно долины почти сплошь изрыто. Все это очень напоминало долину с россыпями самоцветов близ Ратнапуры на Шри-Лапке. И между нагромождениями чего-то сыпучего и издалека трудно различимого словно муравьи сновали люди. Мы начали спускаться по дороге вдоль рисовых полей и зарослей бананов, увешанных гроздьями почти спелых плодов.
После ряда извилин и разворотов тут и там начали встречаться большие кучи гальки, песка и просто земли. Перед нами, занимая всю донную часть долины Могок, за пределами значительно усохшего озера раскинулись разработки россыпей рубина. В первую очередь они поражали огромным количеством высоких бамбуковых «журавлей», скопление которых напоминало мертвый густой лес тонких стволов, покрывавших большую площадь, Такой журавль с грузом на коротком конце и бадьей, прикрепленной к длинному концу, служил для выемки породы из круглых шурфов (дудок), огромное количество которых покрывало дно долины. Нужно оказать, что шурфы, которые здесь называли «твин», располагались так близко друг к другу, что ходить между ними нужно было очень осторожно, того и гляди свалишься в дудку. А они 6–8 м глубиной, а иногда и до 12 м. Желание слазить в шурф, чтобы поближе познакомиться с рубинонооной породой, сразу же испарилось, когда выяснилось, что никакой подъемной техники, кроме журавлей, здесь не существует и старатели передвигаются в шурфах верх и вниз, упираясь голыми подошвами в углубления, вырубленные в стенах дудки, которые обычно достаточно плотные и ничем не укрепляются. Естественно, что в сезон дождей бывает много обвалов. Внизу обычно работают два человека. Один рыхлит породу, а другой наполняет бадейку.
Пока мы стояли и смотрели на лес качающихся журавлей, из дудки прямо у наших ног появился полуголый бирманец с головой, завязанной платком. Увидев нас, он сначала удивился и даже, по-моему, немного испугался. Но уже через минуту широко заулыбался и сообщил, что его зовут Ктип и что еще чуть-чуть и они должны вскрыть «байон». Что такое «байон», ни я, ни сопровождавшие меня из Рангуна геологи не знали. Пришлось обращаться к нашим спутникам из гостеприимного бунгало. Оказалось, что самоцветы в россыпи заключены только в особых гнездах и линзовидных пропластках, состоящих из гравия, сцементированного глинистым материалом. Их и называют «байон», возможно, от английского «by» (около) и «оn» (на). И пока горщики не дойдут до байона, они без опасения вываливают пустой песок и землю прочь. Но, как только встречается байон, каждое ведерко поднятой породы подвергается тщательному просмотру и промывке. Иногда для того, чтобы полностью выбрать байон, приходится копать боковой туннельчик — штрек, уходя на несколько метров от дудки. Дело это не простое из-за нехватки свежего воздуха. Вентиляции-то никакой нет.
«Как же вы в темноте там обходитесь?» — спросил я Ктипа, поражаясь быстроте, с которой из соседних дудок выскакивали горщики, немедленно устремлявшиеся по каким-то своим делам то к журавлю, то в сторону речки, по-видимому, к промывальщикам. Отвечая на мой вопрос, Ктип что-то долго показывал руками, но мои бирманские друзья, через которых шла эта беседа, видимо, не совсем хорошо его поняли. В результате по принципу испорченного телефона и я мало что понял. В конце концов Ктип, видя нашу затянувшуюся дискуссию, скрылся за большой кучей песка и гравия, закрывающей основание нашего «журавля». Он появился с приятелем, которого, подъезжая к участку, мы уже видели за подъемом породы, точнее, за управлением «журавлем». У него в руках отсвечивал на солнце большой осколок зеркала. Вот тогда и стала понятна жестикуляция Ктипа. Для освещения снизу горщики использовали луч света, отраженный зеркалом. Ну и ну! Подобной техники встречать еще не приходилось.
Тем временем вокруг нас собралось довольно значительное количество горщиков. Полуголые, с повязками вокруг головы, они переговаривались, активно жестикулируя и стараясь запять наиболее удобное для обзора нашей малочисленной группы место. Оказывается, интерес к нашим персонам разгорелся, когда по прииску распространился слух, что к ним приехал геолог из Москвы. Было приятно узнать, что и в этом отдаленном углу Бирмы знают о нашей стране и интересуются ею. Правда, беседа так и не вышла за пределы семейных и бытовых вопросов. Мои попытки вывести ее на более широкий простор остались без понимания. Неотвеченным остался даже вопрос о том, кто и как управляет здешними приисками. Меня с большим интересом спросили, есть ли у нас в СССР подобные месторождения, и были явно польщены, услышав ответ, что подобные месторождения на земном шаре очень редки и в Советском Союзе таких месторождений пока что не найдено.
В конце беседы из круга горщиков выдвинулся очень худой бирманец с большими красивыми глазами по имени Тун и сказал, что его твин на шестом метре углубки вскрыл байон и, если мы хотим, то можем участвовать в промывке и посмотреть, попадется ли ему камень. Он, правда, в удачу не очень верил, так как недавно добыл приличный рубин, а такое дважды подряд случается очень редко. Конечно, мы дали согласие, вряд ли можно желать большего. Через короткое время Туп появился с двумя видавшими виды ведрами, наполненными желто-бурым гравийно-глинистым материалом. Вместе мы направились к берегу озера, заполнявшего часть долины. По дороге к нам присоединилась и жена Туна, вооруженная большим медным тазом. На берегу озера, высыпав часть перемазанной глиной гальки в таз, Тун поставил его на мелком месте в воду так, чтобы было видно нам, и стал ловко работать руками в тазу. Сначала он избавился от глины, умело смыв ее из таза, и затем стал перемешивать гальку, раз за разом сбрасывая за борт таза часть промытого материала. Тун оказался прав, ему, а вместе с ним и нам не повезло. Ни одна самоцветная галечка в этот раз нам не показалась. Но мы видели сам процесс промывки, а это уже немало.
Вот наша группа уже вновь на «лендровере» и двигается в западном направлении к району Кьятпип. Переезжая одну из проток по деревянному, довольно ветхому мосту, останавливаемся для того, чтоб понаблюдать за работой многочисленных старателей, промывавших в больших круглых тазах речные отложения, которые они черпали здесь же со дна или набирали с берегов протоки. Их движения были очень методичны, а взгляд неотрывно прикован к поверхности наполнявшего таз мелкого галечника. Промывщик перемешивал содержимое таза рукой, смывал с поверхности пустую галечку, нерезко встряхивая таз, все время ожидая, что на глаза ему попадется желанное красное или голубое зерно.
Нас старатели поначалу просто не заметили. Чтоб завязать контакт, пришлось разуться, закатать брюки повыше и войти по колено в воду. При ближайшем знакомстве оказалось, что добрая половина работающих здесь промывальщиков — это женщины, жительницы Могока или ближайших деревушек. Нужно сказать, что старатели обоего пола были очень необщительны, до тех пор пока мои спутники не объяснили им, что я советский геолог, интересующийся их работой и никакого отношения к местной администрации не имеющий. После этого мы были окружены прямо в реке кольцом любопытных, и началась беседа, в которой я задавал вопросы. Сопровождавшие меня бирманские геологи переводили, а кто-то из старателей, иногда двое или даже трое, одновременно отвечали.
Оказалось, что промывкой самоцветов в руслах речек и проток здесь занимаются те, кто почему-либо не могут работать в глубоких шурфах-колодцах. Конечно, и добыча здесь классом ниже. Редко-редко удается найти настоящий драгоценный рубин или прозрачную красную искорку шпинели. Большая часть добываемых при промывке верен самоцветов лишь полупрозрачны, или совсем непрозрачны. Цена таких камней — невысокая.
Ближайший ко мне старатель, коренастый мужчина лет шестидесяти с изборожденным морщинами темно-загорелым лицом, закончив промывку, на этот раз безрезультатную, опустил свой таз на дно и неторопливо отвязал от пояса мешочек, плотно затянутый ремешком. Повозившись с намокшим узелком, он, наконец, развязал мешочек и осторожно высыпал в грубую натруженную ладонь несколько красных и розовых камешков размером примерно с горошину. Они чудесно смотрелись в лучах тропического солнца, хотя и не были прозрачными. Красный цвет — всегда яркий, особенно если вокруг много белого. А здесь этого цвета хватает. Белые кристаллические известняки обнажаются отвесными обрывами тут и там в бортах долины. Да вот и высыпанные из мешочка в ладонь пожилого старателя некоторые красные зернышки тесно срослись со снежно-белыми или сероватыми кристалликами кальцита. Они могли быть вымыты водой из тех же обрывов. Катила их река по дну потока, постепенно освобождая сверхтвердое зерно рубина от облекавшего его значительно более мягкого кристаллического известняка. В нашем случае она еще не полностью завершила свою работу. И красные зерна рубина, сросшиеся с белым кальцитом, как бы несут на себе печать своего происхождения, следы тесного родства с кристаллическими известняками, которые в глубинах земной коры подверглись сложным процессам воздействия расплавленных гранитных масс, принесших в перекристаллизованные известняки избыток окиси алюминия, без которого не мог бы образоваться рубин.
К моему удивлению, ссылка на роль гранитов в образовании рубина никого из собравшихся слушателей нимало не удивила. Оказывается, большинство из них хорошо знало, что рубин в кристаллических известняках встречается почти на самой границе с массами гранита, поэтому и участие гранита в появлении багряных зерен рубина и шпинели в известняке, по-видимому, показалось им вполне естественным.
Неожиданно разговор о гранитах получил интересное развитие. Пожилой старатель, вспоминая о времени, когда он работал в горе, сообщил нам, что в районе Кьяук-син горщики специально искали участки, где в обрывах известняки пересекаются жилами гранитов. Последние обычно подвергнуты выветриванию гораздо сильнее, чем известняки. И вот горщики, используя полуразрушенную жилу гранита, по узким порам проникали в глубь обрыва в надежде найти в известняке на границе с гранитом драгоценные кристаллы рубина или сапфира. Как всегда, пришлось удивляться наблюдательности народных умельцев-старателей, исключительно точно подмечающих самые главные геологические черты в распространении полезного ископаемого, которые они ищут и добывают.
«А вот, как бы нам посмотреть такие разработки», — обратились мы с вопросом к нашим собеседникам. После непродолжительного, по весьма оживленного обсуждения мы получили ответ, что этот метод добычи самоцветов (его здесь называют «лудвинс») сейчас особенно широко по ряду причин не применяется, но если пройти километров пять — восемь в сторону поселков Луды и Кьятнина, то можно встретить отдельные участки, где рубины и сапфиры добываются в выработках, прорытых в известняковых обрывах, в которых были найдены или подозревались гнезда-байоны, содержащие самоцветы.
Дорога на Луду оказалась довольно сносной, и, если бы не глубокие колеи от местных повозок типа арб, ее можно было бы назвать вполне удовлетворительной. К сожалению, двигаться нам пришлось на свой страх и риск, так как найти в этих условиях проводника было невозможно. Кто захочет оторваться на несколько часов от старательского промысла и, может быть, таким образом упустить свою фортуну? Конечно, без соответствующего вознаграждения — никто. А платить нам было печем, а потому о проводнике вопрос и не возникал.
Между тем дорога вилась между живописных рисовых полей и рощ бананов, иногда углубляясь в кущи бамбука, зеленые стволы которого, увенчанные ажурными метелками листьев, живо напоминали о традиционной китайской живописи, очень тонко передающей поэтический облик бамбуковых побегов, зеленеющих на фоне голубого южного неба. Кое-где в стороне от дороги виднелись белые скальные выступы кристаллического известняка, некоторые из них были отмечены остатками прежних закопушек и даже небольшими пещерками, явно прорытыми с целью разведки на самоцветы. Мы, однако, не останавливались, берегли время. Проехали и небольшой рудничок ранее не встреченного типа. Это был крутой, сложенный наносами борт долины, на который сверху была отведена вода, стекавшая по обрыву и использовавшаяся для промывки встречаемых при его размыве продуктивных прослоек — байонов. К сожалению, по оставшимся неясным причинам руководители нашей поездки на эти копи, которые они называли «хмяус», заезжать не захотели, и, ограничившись обзором издали, мы проехали дальше.
Наконец, наша машина взобралась на известковое плато. Заросли бамбука кончились. Предгорные холмы, между которых катился наш «лендровер», невдалеке сменились поросшими лесом горными хребтами. Дорога разветвлялась, а мы не знали, куда ехать. После краткого обсуждения с помощью карты выбрали дорогу, которая вела ближе к горам. И оказались правы.
Сначала на крутом повороте нам встретилось обнажение гнейсов, пересеченных двумя основательно выветрелыми пегматитовыми жилами. Затем мы подъехали к белоснежному склону холма, перекопанному вдоль и поперек. В белом известняке просматривались жилы какой-то более темной породы, и именно в этих местах можно было видеть зиявшие провалы выемок. Людей почти не было видно, если не считать встретивших пас двух серьезного вида бирманцев с повязками на голове и автоматами Калашникова в руках. Один из наших сопровождающих, присоединившийся к группе в бунгало, отправился на переговоры. Посовещавшись о чем-то с охраной, он вернулся и достаточно долго по-бирмански объяснял ситуацию двум приехавшим из Рангуна геологам. Они, в свою очередь, по-английски объяснили мне, что хозяева разрешают нам осмотреть рудник, но есть обстоятельства, которые вынуждают нас этот осмотр произвести по возможности быстро и, не задерживаясь, ехать назад. (Позднее стало известно, что какая-то вооруженная группа вторглась в пределы района и об этом сообщили руководству экскурсии). Так что мы осматривали это месторождение почти бегом. Однако это не помешало увидеть пегматитовые жилы, секущие кристаллические известняки. К границам пегматитовых жил с известняками и были приурочены узкие туннельчики, которые более всего хотелось назвать порами. Пегматит казался сильно разрушенным выветриванием и работать в этих норах, несомненно, было опасно. Но, судя по отвалам пустой породы, добыча здесь продолжалась не один год. Ни рубина, ни сапфира во время посещения увидеть не удалось. Однако нам показали чудесную огромную глыбу известняка, взятую на границе с пегматитом. Как брызги крови на белой поверхности мрамора сверкали зернышки красной шпинели. Они красиво контрастировали с находившимися здесь же зернами темно-зеленых силикатных минералов. Глыбу мы исследовали сантиметр за сантиметром с помощью лупы, но попросить образец так и не решились. Пора было возвращаться.
Снова «лендровер», краткий отдых в бунгало, вертолет до Мандалая и рейсовый самолет до Рангуна. Прощай, Шанское плато! Нам все-таки удалось познакомиться с замечательными месторождениями самоцветов Бирмы. Хочется, чтобы скорее они начали во всю силу служить экономике страны. А возможности для этого есть.