Пять мгновений любви

Глава 8.5

Следующий час они провели за приготовлением. Кисель был сварен и теперь остывал на широком подоконнике, Яра сидела на нем же и наблюдала, как Юра жарит лепешки на масле. Он просто сделал тесто для пирожков, раскатал кругляшки, и теперь они вкусно пахли на всю кухню. Изделия были неровной формы, совершенно разные, как кляксы, оставленные кистью художника, отчего напоминали их самих. Таких двух неидеальных, со своими тараканами в голове, но внезапно оказавшихся вместе на одной кухне.

— Пахнет божественно! — поделилась она, весело болтая в воздухе ногами взад-вперед.

— Ты их еще не пробовала, вот попробуешь… — самодовольно заявил Юра.

Яра даже затаила дыхание. Он в этот момент казался ей нереальным, будто старую его версию заменили на новую, отчего тянуло к нему с еще большей силой. Он был хмурым, серьезным, ворчливым, хранившим целый ворох своих секретов, недосягаемым. Но, как оказалось, мог быть заботливым и домашним, улыбаться и даже изредка смеяться. Ей нравилось его разгадывать, узнавать с разных сторон, и чем больше она видела, тем сильнее влюблялась. Яра вспомнила вопрос мамы прошлым утром и свои мысли, что ей нравится в нем все, такой, какой он есть. Теперь она убедилась в этом на все миллионы процентов.

Юра Богданов однозначно являлся героем всех ее романов.

Настойчивая мысль больно стукнула в висок, словно выбивая из мира грез и мечтаний, вернула с небес на землю: “Но они только друзья. Ему не нужны отношения”. Несколько раз она ее повторила, чтобы лучше врезалась в память.

А в голове прозвучали слова Саши, чтобы она попробовала его переубедить.

Яра соскочила со своего места и подошла к нему.

— Как твоя бровь? — она легонько коснулась кожи около лейкопластыря, красной и припухшей, а на самом деле еще и горячей. — Тебе ее надо обработать.

— Перед сном, — он мотнул головой, чтобы она перестала дотрагиваться до больного места. — Лучше попробуй, — Юра протянул ей оторванный кусочек лепешки. Яра доверчиво откусила, и из ее груди от удовольствия вырвался стон.

— Ммм, божечки-кошечки, ничего вкуснее в жизни не ела. За исключением… лимонных вафель, и то признаю, что они уступают.

Он залился краской, кажется, впервые за все время их знакомства, за исключением эпизода в медпункте, и ей безумно понравилось за этим наблюдать. Она готова была закидывать его комплиментами, пока Юра будет каждый раз замирать от ее слов.

То, что происходило между ними, сложно было описать словами. Оно ощущалось на уровне чувств и эмоций, наэлектризованного воздуха, малейших прикосновений. Глупо было это отрицать, и Ярослава совершенно точно не хотела этого делать.

— Почему ты так на меня смотришь? — он все еще стоял смущенный и пытался спрятать от нее взгляд.

— Как? — лукаво улыбаясь, поинтересовалась она.

— Будто сейчас меня все-таки съешь.

Яра посмеялась, собрала уже подсохшие волосы в короткий хвост и пошла разливать кисель.

Над столом увидела фотографию: женщина, удивительно похожая на Юру, мужчина со светлыми волосами и немного полноватый, но с такими добрыми глазами, что казалось, будто он обнимает через фотографию, и сам Юра со своей сестрой. Они были еще совсем маленькими и безумно счастливыми. Никто не предполагал, что горе придет в их семью так скоро.

— Сколько лет твоей сестре?

— Семнадцать исполнится. Когда отца не стало, Эле было лишь семь, она еще букву “р” не выговаривала. Ей тоже пришлось несладко, но я сделал все, чтобы продлить детство. По крайней мере, она может спокойно учиться в школе, не думать о работе и покупать все девчачьи мелочи, что ей так нужны.

— Это очень многого стоит, — оторвать взгляд от фотографии было тяжело, словно прошлое наблюдает за ней сквозь снимок.

— А твоим сестренкам сколько? — Юра поставил на середину стола лепешки, некоторые получились с поджаристой корочкой, но от этого менее аппетитнее выглядеть не стали. Яра облизнулась.

— Машке — десять, она всем бегает и говорит, что в будущем станет Мэрилин Монро, вот как хочешь, так и понимай. Остается надеяться, что дурь из головы вылетит. Анюте — двенадцать. Она решила, что учеба ей ни к чему, потому что она найдет себе миллионера и выйдет за него замуж. Кстати, справедливости ради замечу, что из нас всех — она этого может и добиться. Владе — двадцать один. Она у меня без образования, зато уже с мужем, с которым познакомились на кладбище, потому что они были готами. Работает посуточно на ликеро-водочном заводе, а в свободные дни преподает танцы. Я из нас всех самая скучная, обо мне даже рассказать нечего. Я не собираюсь стать Мэрилин Монро, выйти замуж за миллионера и работать на ликеро-водочном. А еще не знаю, зачем тебе вся эта информация, — она задумчиво жевала лепешку и осознавала, что, действительно, скучно живет.

— Да брось, я уверен, что это не так, — Юра слушал ее внимательно и серьезно, что вызывало множество мурашек, которые щекотали кожу.

— Я всю жизнь сижу дома за книгами либо в танцзале. Я — трусиха: боюсь темноты, боюсь замкнутых пространств, боюсь сцены. Свободное время я в большинстве случаев уделяю девочкам, даже сейчас не могу представить, что их рядом нет и я могу расслабиться и отдохнуть.

Юра покачал головой и отхлебнул кисель.

— Вкусный, кстати, я со времен школы, кажется, не пил его, — похвалил. Прия-я-я-ятно. — Ты не только такая.

— А какая я? — она подалась вперед, заглядывая в два бездонных омута, стараясь отыскать там себя.

— Ты… — было видно, что ему тяжело говорить, Яра даже задержала дыхание и замерла, чтобы не спугнуть. — Кисель вкусно готовишь.

— О, а то без этой функции я бы не прожила. Тут либо комплименты явно не твой конек, либо… — она откусила очередную лепешку, тяжело вздохнув.

Юра нахмурено сверлил взглядом чашку и заговорил также, не отрываясь от нее, медленно, продумывая каждое слово.

— С тобой наоборот не соскучишься. Ты… танцуешь потрясающе, шутишь также, не боишься встать на защиту тех, кто тебе дорог. А еще я думаю, что ты — самая лучшая сестра на свете.

— Это я что же, ха-ха, — Яра довольно потерла руки. — С нового года наконец накопила лимит на новый комплимент от Юры?

— Сама выпросила, — беззлобно огрызнулся.

Она быстро и мимолетно оставила поцелуй на его колючей щеке и сложила ноги по-турецки, сидя на стуле, будто ничего и не было, пока он, кажется, балансировал на границе между обмороком и явью.