Работа над ошибками

Глава III. КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК

Всю вторую большую перемену мы с Агатой, не переставая, гадали, что там, внизу, происходит с ребятами. Сперва мы надеялись, что Макарка В.В. быстренько разберется в ситуации и их отпустит. Каждому ведь ясно: произошло обыкновенное стечение обстоятельств. Ни Будка, ни Клим, ни Тим совершенно не виноваты, что тетенька, лепившая пирожок, уронила в него шпильку. Хотя, по-моему, полагается надевать на голову косынку или шапочку. Нас этому на труде по технике безопасности обучали. А там, где лепят эти пирожки, видимо, за подобными вещами не следят. А может, считают, что у голодных школьников желудки, как у страусов, — все переварят. А вот иностранный педагог не переварил. Думаю, ему «рашн джем» надолго запомнится.

Время шло. Мы с Агатой успели сходить в столовую. Съели по сосиске с пюре. На пирожки ей и мне теперь было страшно смотреть. Агата по этому поводу вспомнила случай из жизни собственной бабушки. Однажды в молодости она купила батон белого хлеба, внутри которого оказалась запеченная мышь. После этого она целых десять лет ела только черный хлеб. Правда, потом все-таки стала есть и белый. Шпилька, конечно, не мышь, но тоже противно.

Мы перекусили, а ребята все не возвращались. Агата начала волноваться за своего Клима и даже уговорила меня спуститься к кабинету директора. В канцелярии никого не было. Поэтому мы вошли и немного послушали под дверью. Судя по доносившимся оттуда голосам, наша троица еще не отмучилась. Похоже, дело приняло какой-то новый и наверняка совсем не благоприятный для мальчишек оборот.

Тут мы услышали из коридора голоса и покинули канцелярию. Не хватало еще, чтобы нас засекли под директорской дверью. Выйдя, я спросила Агату:

— Слушай, а ты сама-то на сто процентов уверена, что шпильку подсунули не они?

Ох, что с ней сделалось! Лицо побледнело, губы затряслись. А черные глаза стали прямо в пол-лица.

— Зойка! Как ты можешь! — накинулась она на меня. — Клим на такое не способен!

— Во-первых, я про Клима ничего не говорю, — откликнулась я. — А вот Сидоров запросто мог. И потом, если они не виноваты, чего их так долго держат у Макарки В.В.? Значит, наверняка есть какая-то информация о том, что они виноваты.

— Какая информация? — испугалась моя подруга.

— Сама не понимаешь? — продолжала я. — Мальчишки-то, прежде чем шпильку подсунуть, наверняка это обсуждали, кто-нибудь случайно подслушал, ну а когда скандал с иностранцем разгорелся, пошел и стукнул. Народ-то у нас всякий-разный учится.

— Зойка, ты так говоришь, как будто они действительно это сделали, — покачала головой Агата, однако вид у нее уже был не такой уверенный. И про своего Клима она тоже ничего не сказала.

— Я ведь не утверждаю, что это именно они сделали, — я решила особенно не давить больше. — А стукнуть мог кто-нибудь просто так, из вредности. Думаешь, у них врагов мало? Вот кто-нибудь и отомстил. Момент-то какой удобный.

— Зойка! — схватилась за голову Агата. — Какие враги?

— Обыкновенные, — отозвалась я. — У каждого человека есть враги.

— У меня нет, — с уверенностью возразила она.

— Это тебе так кажется, — отрезала я. — Ну, и наивный же ты человек! Разуй глаза! Да у тебя-то как раз куча врагов! Гораздо больше, чем у меня.

— Больше, чем у тебя? — Теперь глаза у Агаты вообще стали как блюдца. — Откуда у меня враги? Я никогда никому ничего плохого не делала.

— Ха-ха-ха! — воскликнула я. — Думаешь, враги бывают только у тех, кто кому-нибудь плохое делает?

— Ну-у, — совсем растерялась Агата.

— Чтобы ты знала, в жизни все как раз наоборот, — продолжала я вразумлять ее. — У тех, кто делает плохое, врагов практически нет. Они их вовремя уничтожают. А вот у тебя их полно. Из-за Клима.

— Из-за Клима? — голос Агаты прозвучал, как эхо.

— Именно, — кивнула я. — По твоему Климу полшколы сохнет. А он только на тебя смотрит. Другим — завидно. Вот и прикинь, подруга, что они все с тобой хотят сделать?

Агата несколько раз моргнула. Видимо, ей самой такие мысли ни разу в голову не приходили.

— И как же мне теперь быть? — жалобно пролепетала она.

— Жить дальше, — пожала плечами я. — Не упускать своего и привыкать, что не все вокруг такие хорошие, белые и пушистые, как ты сама.

— Я не белая и пушистая, а просто нормальная и обычная, — совсем стушевалась Агата.

— Это неважно, — отмахнулась я. — Большинство все равно гораздо хуже. И с этим надо смириться.

На сей раз Агата промолчала. Сказать ей было нечего. Внезапно лицо ее просветлело.

— Мальчишки идут!

Я обернулась. По коридору мрачно брела вся троица.

— Ну как? — подлетели мы к ним.

— Плохо, — сердито буркнул Сидоров.

— На нас эту штуку повесили, — пояснил Клим.

А Будка с тяжелым вздохом добавил:

— Они говорят, что про других, может, и не поверили бы, а у нас репутация соответствующая.

Уверена: про репутацию — это Ника сказал. Мы у него с самого первого сентября «на особой заметке».

— И шарики мне припомнили, — снова вздохнул Будка.

— Ребята, но ведь это нельзя так оставлять! — возмутилась Агата. — Почему вы должны отдуваться за чужие ошибки? Вас, значит, накажут, а повариха, которая это сделала, будет продолжать в том же духе.

— Повариха тут ни при чем, — сказал Будка. — Выяснилось, что эти пирожки в нашу школу привозят с какой-то фабрики уже готовыми и замороженными, а у нас только пекут.

— Значит, — подхватил Клим, — шпилька в пирожок попала на фабрике, но как мы это докажем?

— Никак, — сквозь зубы процедил Тимка. — Уверен: этот директор фабрики какой-нибудь Никин друг. И если, к примеру, они когда-нибудь нам пришлют замороженный торт с крокодилом, то крокодила тоже нам припишут.

Будка вздохнул, как ослик Иа-Иа в день рождения. А Агата решительнее прежнего продолжала:

— Знаете, раз вы этого действительно не делали, надо бороться и доказывать свою правоту.

— Бороться — это я запросто, — сжал кулаки Тимур. — Только как?

— Действительно, как? — уныло подхватил Будка. — Они ведь уже все решили. Свидетелей, что ли, с фабрики приводить?

— В таком никто не признается, — сказал Клим.

— Естественно, — поддержала его я. — Кто же на свою голову будет искать приключений?

— Но нельзя же все так оставить, — снова заговорила Агата.

— Вот это уж точно! Оставить нельзя! — с трагическим видом воскликнул Митька. — Они ведь наших предков собираются в школу вызвать. А мои... они еще от шариков не очухались.

— Ну ты, Будка, все-таки молодец, — вырвалось у меня. — Закупить на пятьдесят баксов вторсырья, которому цена от силы пять копеек за тонну.

— Не сыпь мне соль на раны! — взвыл Будка. — Ребята, что делать будем? Учтите, второго вызова предков в школу я не переживу.

Вот так всегда: Митька делает глупости, а мы отдувайся и придумывай, как бороться. И что его дернуло угостить этого дурацкого иностранца? Предоставил бы все Макарке В.В. и Нике. Тогда пускай бы мистер Смит хоть сто пирожков со шпильками слопал. Но какой смысл думать о том, чего не случилось? Факт налицо: ребята в опасности. Если срочно не доказать, что это сделали не они, их ждут крупные неприятности. Вплоть до исключения из школы.

Ника и так нам все уши прожужжал: какая для нас честь, что мы учимся в таком первоклассном и современном учебном заведении. А какая, собственно, честь, когда мы учимся здесь с первого класса, когда наша школа у Сретенских ворот считалась самой обыкновенной районной школой. Потом здание признали аварийным, снесли, и за два года на его месте выросла великолепная новая школа, оборудованная по последнему слову техники. Вот после этого она стала жутко престижной. Теперь в нее стремятся пристроить своих детей все жители нашего района. А так как их гораздо больше, чем мест в нашей школе, то вылететь отсюда ничего не стоит. О чем Ника не устает нам напоминать.

В общем, ситуация складывалась критическая. И сколько мы ни ломали головы, никак не могли придумать, как из нее выпутаться. Единственная радость, что на сей раз хоть я ни при чем. И моих родителей вызывать не будут. Это и впрямь редкостная удача. Обычно я попадаю в неприятности вместе со всей компанией. Хорошо, что мы с Агатой не успели тогда подойти к мальчишкам. А то и мы бы обязательно влипли. Конечно, мальчишек жалко. Однако сочувствовать им все-таки легче, чем самой отдуваться за то, чего не делала.

Правда, у Агаты был такой расстроенный вид, будто ее собственных родителей тоже должны вызвать в школу. Это она, конечно, из-за Клима. Да и вообще у нее какое-то чересчур обостренное чувство справедливости.

На последней перемене Сидоров сказал Климу:

— Слушай, Круглый, по-моему, есть единственный способ вывести этих типов с фабрики на чистую воду.

— Какой? — разом оживились Клим и Будка.

— Очень простой, — с важностью продолжал Тимур. Он всегда, как что-нибудь придумает, начинает жутко воображать. — Мы с тобой, Круглый, выясняем адрес фабрики, берем видеокамеру твоего предка...

В этом весь Сидоров. Распоряжается чужими вещами, как своими собственными.

— И едем туда, — продолжал Тимур.

— И что дальше? — не понял Клим.

— Дальше — все проще пареной репы, — развивал свою мысль Сидоров. — Находим цех пирожков и запечатлеваем на видеопленку весь производственный процесс.

— Отлично! — расплылся в широкой улыбке Будченко. — А потом являемся к Макарке В.В. и Нике и кладем им кассету на стол: «Вот! Полюбуйтесь, откуда шпильки».

Я покачала головой:

— Тимурчик, ты что, решил, они специально во все пирожки шпильки подкладывают? Или собираешься поселиться в этом цеху и ждать, пока у какой-нибудь поварихи опять из головы шпилька угодит в тесто? И учти: при этом голова у нее не должна быть покрыта ни платком, ни поварским колпаком. Вероятнее всего, тебе придется там провести пол жизни. И из школы тебя все равно выгонят. За прогулы.

Как он на меня посмотрел! Вы бы только видели этот взгляд! Полный ярости и затаенной ненависти. Я испугалась, что он мне как следует двинет, и даже на всякий случай немного попятилась. Но Сидоров лишь процедил сквозь зубы:

— Ну, конечно, Адаскина, твоих-то родителей в школу не вызывают.

— Знаешь, Тимка, Зойка ведь права, — с грустью изрек Клим. — Полный бесполезняк. Если, конечно, случайно не повезет, но это вряд ли. А идти туда, чтобы заснять процесс изготовления нормальных пирожков, нам нет никакого смысла.

— Тогда придумывайте сами, — с таким видом изрек Сидоров, будто у него и впрямь родился замечательный план, а мы отвергли его просто по чистой тупости своих мозгов.

Он никогда не признает свои ошибки. Тоже мне, Джордано Бруно без костра. Послушать его, так он, Тимка, — гений. Удивляюсь, как только ему еще Нобелевскую премию не дали.

— Да-a, Тимка, с видеокамерой ты, конечно, загнул, — в простоте душевной произнес Будка.

Сидоров с ходу начал орать, что он, по крайней мере, пытается найти выход из положения, а вот остальные просто стоят и ждут у моря погоды, хотя ясно, что справедливость сама собой не восстановится.

— Ничего подобного! — В голосе Будки послышалась обида. — Я, например, пока ты тут разорялся, придумал, как улучшить твой план.

Мы все на него уставились. Не знаю уж, что собирались услышать от Митьки остальные, но лично моих ожиданий он не обманул. Ибо предложил полный бред:

— Давайте сперва проникнем на эту фабрику и сами насыпем в тесто шпилек. А уже после можно запечатлеть на камеру процесс изготовления пирожков.

— Но это же будет подлог! — воскликнула Агата.

— Подлог? — возмущенно взвыл Митька. — Ни фига себе у тебя получается! Значит, когда они сами шпильки в пирожки подсовывают, а меня обвиняют — это нормально. А когда я хочу восстановить справедливость, то это подлог?

— Спокуха, Будка, — вмешался Клим. — Даже если мы оставим в стороне моральную сторону вопроса, все равно никого из нас в цех наверняка не пропустят. Да еще со шпильками.

Лицо у Митьки снова сделалось угрюмым, и он растерянно пролепетал:

— Значит, совсем ничего нельзя сделать?

Ответом на его риторический вопрос стал звонок.

Так до конца уроков мы ничего и не изобрели. Настроения нашего это, естественно, не улучшило.

Мы с Агатой уже надевали в гардеробе уличную обувь, ибо в нашей школе у Сретенских ворот с этим очень строго. Переобуваются все, вплоть до одиннадцатых классов. Я зашнуровывала ботинки, когда совсем рядом, хохоча, остановились две учительницы младших классов.

— Чего, девчонки, веселитесь? — подошла к ним наша школьная медсестра.

— Сейчас сама обхохочешься, — отвечала одна из учительниц. — Слыхала, как иностранца в нашей столовой накормили пирожком со шпилькой?

— Ну, — достаточно равнодушно отозвалась медсестра. — Это мальчишки какие-то виноваты. По-моему, совершенно не смешно.

— В том-то и дело, что очень смешно, — прыснула вторая учительница. — Представляешь, сидит сейчас наш Виктор Владимирович в столовой. Пообедал, и пирожка ему захотелось. Как раз только что свеженькие выпекли. Он как куснет, а там... — Учительница зашлась от хохота. — А там шпилька! Ну и вид у него был! Мы едва там от хохота удержались!

— Опять те же мальчишки запихнули? — охнула медсестра.

— При чем тут мальчишки! — давились от смеха учительницы. — С фабрики, видно, привезли такие. Ой, видела бы ты! Виктор Владимирович эту шпильку изо рта вытащил, и глаза у него из орбит вылезли!

— Ужас какой! — не поддержала их веселья медсестра. — Пойду к нему. Надо срочно запретить продажу этой гадости. Ведь если дети подавятся, нам отвечать.

И она убежала. Мы с Агатой кинулись догонять уже покинувших здание мальчишек. Возле турникетов пришлось повозиться с «личными карточками учеников». Дело в том, что в нашу замечательную школу просто так не войдешь и не выйдешь. Только с помощью «личной карточки ученика», которая открывает турникет.

В общем, пока мы вышли, мальчишки были уже далеко. Мы бежали по Сретенке, орали им, орали, даже прохожие на нас оборачивались. Когда наконец нам удалось их догнать и я повисла у Сидорова на рюкзаке, он как гаркнет:

— Адаскина, ты что, чокнутая или уже лечиться собираешься?

Как же я обозлилась. Мы бежали, старались, хотели обрадовать их, и вот она, благодарность!

— Дурак ты, Сидоров. Сам ты чокнутый, — естественно, не осталась в долгу я.

А он только сильнее завелся и заорал:

— Ну и вали тогда отсюда!

Одна я, конечно, отвалила бы, и пусть бы себе дальше мучились. А еще лучше — предков в школу завтра привели бы. Вот бы мы посмеялись. Таких хамов, как Сидоров, учить надо. Но Агата мне помешала. Я уже поворачиваю в обратную сторону и ее за собой тяну. А она вдруг возьми и скажи:

— Зойка! Да прекрати ты! Они ведь еще самого главного не знают!

Во мне прямо все заклокотало от возмущения. А Агата тем временем радостно выдала им историю про Макарку В.В. и его новый пирожок со шпилькой. В стане мальчишек началось настоящее ликование.

— Ура! Награда нашла героя! — проорал на всю Сретенку Будка. — Теперь я спасен!

— Есть все-таки справедливость на этом свете! — вторил ему Клим.

А хам Сидоров, уставившись на меня, сказал:

— Адаскина, да ты не расстраивайся. Ну, хочешь, я тебя даже поцелую?

И он гнусно расхохотался. Я попыталась стукнуть его по башке мешком со сменкой, но он увернулся и продолжал хохотать. А главное — Агата смеялась вместе с ними. Тоже мне, подруга называется. Хотя на сей раз у нее, можно сказать, была уважительная причина. Она просто за Клима радовалась, что он теперь неприятностей избежит. И я простила ее.

Отсмеявшись, мальчишки встали перед новой дилеммой: сообщать или не сообщать родителям о вызове в школу.

— Зачем? — пожал плечами Клим. — Инцидент-то исчерпан. На какую тему теперь Нике и Макарке В.В. беседовать с нашими предками?

— Но, с другой стороны, нам никто не говорил, что теперь наши предки не нужны, — засомневался Будка. — Вдруг они все равно хотят с ними встретиться? Я, например, дома ничего не скажу, мои предки не придут, а им начнут из школы на работу названивать.

— И разыграется у тебя, Митенька, новый акт драмы, — съязвила я.

— Между прочим, совсем не смешно, — надулся он. — Если бы не история с шариками, я бы вообще ничего не боялся. А так...

— Да нет, ребята, — вмешался Сидоров. — Думаю, Макарке В.В. и Нике завтра наших предков не только не захочется видеть, но даже будет неприятно, если они придут. Ведь тогда им придется признать собственные ошибки. А кто это любит?

— Ох, Тимурчик. Никто, — многозначительно произнесла я.

Но этот толстокожий, не почувствовав никакого подтекста, снова расхохотался:

— Вот видите, даже Адаскина понимает!

Я только губы поджала, а про себя подумала: «Ну погоди, Сидоров, уж я найду способ тебе отомстить».

Дома у меня никого не было. Под словом «никого» я имею в виду свою маму. Мы с ней живем вдвоем. Отца своего я вообще не помню. Они с матерью разошлись, когда мне еще года не было, и в сознательном возрасте я его не видела. Как заметила однажды мама, «следы его потерялись на просторах нашей необъятной родины». Но вообще-то, она говорить про него не любит. А я особенно и не спрашиваю. Конечно, хоть раз взглянуть на него мне было бы интересно. У нас почему-то даже ни одной его фотографии нет. Так что, столкнись мы где-нибудь с ним, я его и не узнаю. Мне только одно точно известно: я на него совсем не похожа. Все вокруг уверяют: «Ты, Зойка, вылитая мама». Да я и сама вижу, что почти ее копия. Во всяком случае, ее фотографии в четырнадцать лет можно запросто перепутать с моими нынешними. Разве что качество снимков с тех пор изменилось. А так — как две капли воды. Жить нам вдвоем прекрасно, и квартира у нас, можно сказать, уникальная. Ни у кого такой нет. Она расположена в арке старого дома, в переулке недалеко от Сретенского бульвара. Не знаю уж, кто и в какие года догадался застроить эту арку. Маминой семье квартира досталась уже такой: огромная комната в два окна. Сводчатый потолок напоминает о бывшей арке. Большая прихожая. А вход к нам отдельный, прямо с улицы. Правда, раньше было довольно страшно, потому что по вечерам и ночью в дверь без конца кто-нибудь ломился. Но теперь зато тишина. В нашем доме на первом этаже сделали несколько офисов, и там есть охрана. А еще мама совершенно случайно выиграла в магазине видеодомофон, и нам его установили вместе с металлической дверью. Теперь, во-первых, мы можем видеть, кто к нам идет. И, во-вторых, посторонние даже близко к нашей двери не подходят, считая, что это тоже офис.

Мама рассказывала, что раньше в квартире жили ее дедушка с бабушкой, родители и брат с сестрой. Как они все помещались в одной единственной комнате — непонятно. Но мама говорит, что тогда у людей об этом были другие представления. Считалось, что они живут еще сравнительно просторно, к тому же в отдельной, а не коммунальной квартире и одной семьей. Например, мамина школьная подруга обитала в трехкомнатной коммуналке, где каждую из семиметровых крошечных комнат занимало по семье. Мамина подруга жила только с мамой и папой, соседняя с ними комната принадлежала одинокой старушке, а третью занимали муж с женой, их тройняшки и еще дедушка. Вроде бы даже не совсем им родной.

В нашей квартире густонаселенность кончилась еще до моего рождения. Мамины дедушка с бабушкой и родители умерли. Брат женился, сестра вышла замуж, и оба переехали. Так что сперва в арке осталась одна мама, а потом появилась я.

Мама у меня портниха. Раньше она работала в ателье недалеко от дома. А теперь перешла в один из бутиков в ГУМе. Подгоняет клиентам одежду. Но я лично считаю — она вполне бы могла стать модельером. Она ведь не только классно шьет, но еще и придумывает потрясающие фасоны. Это позволяет нам, как она говорит, «сводить концы с концами». Мать шьет частным образом для знакомых и их друзей. Конечно, сейчас в Москве можно купить любую одежду, но фигуры-то не у всех стандартные. Вот люди и обращаются к маме. Однако свое настоящее дело ей организовать пока не удается. Для этого нужны деньги, и много денег. А у нас их нет. Но, может, когда-нибудь появятся.

Я, между прочим, тоже умею шить. Пока, конечно, не так хорошо, как мама. Но я учусь. Во всяком случае, костюмы к нашим школьным спектаклям придумываю сама, и от них все тащатся. Вот вырасту, окончу Текстильный институт, выйду замуж за богатого человека, тогда мы с матерью наконец сможем организовать собственную фирму. И всем покажем, на что способны!

Но пока это только мечты. И кто знает, сбудутся ли они? Хотя, конечно, очень хотелось бы. Потому что несправедливо, когда одним — все, а другим — почти ничего. Вот у Агаты все есть. И мама, и папа, и бабушка, и еще одни дедушка с бабушкой, которые живут отдельно от них. И родители хорошо зарабатывают. И собака есть, Бесик, левретка. Я тоже с детства мечтала иметь собаку. Но мать не согласилась. Ее в детстве однажды жутко искусала собака, и с тех пор она боится их. Даже совсем маленьких. Один раз мы завели кота. Но весной он, как обычно, ушел гулять в форточку и больше не вернулся. Я так тогда плакала из-за Мурзика. Он был очень красивый, дымчато-серый. Единственная надежда, что он у кого-то другого прижился. А у меня на память о нем остался только мой собственный рисунок. Он спал, а я его акварелью нарисовала. Получилось похоже. А еще у Агаты есть Клим. Он на нее чуть ли не в первом классе глаз положил. И, главное, ни на кого, кроме Дольниковой, не обращает внимания. Хотя за ним бегает половина девчонок нашей школы.

Честно сказать, когда я бываю дома у Агаты, то начинаю думать, что и у меня могла бы быть такая семья. Папа, мама и хоть одна бабушка. Или, например, как у Клима, — полно братьев и сестер. Правда, он на них иногда жалуется. А у меня есть только один двоюродный брат, да и он уже совсем взрослый — двадцать пять лет. Поэтому, когда мы с мамой бываем у них в гостях, он меня в упор не видит.

С другой стороны, чтобы была нормальная семья, мама должна опять выйти замуж. А вот как раз этого-то мне и не хочется. Как представлю себе, что у нас в квартире поселится какой-нибудь чужой дядька! Бр-р! Небось сразу начнется: то нельзя, это нельзя. Еще воспитывать меня примется.

Мама у меня еще молодая, и к тому же очень хорошенькая. У нее полно поклонников. Двое из них имели очень серьезные намерения. Один, дядя Лука, мне вполне нравился. Во-первых, он никогда не приходил с пустыми руками и все время мне что-нибудь дарил. И не просто так, абы подарок сделать, а ты не знаешь, куда его потом девать. Нет, он сперва всегда со мной разговаривал и, словно бы невзначай, выведывал, что мне интересно и о чем я мечтаю. Поэтому его подарки всегда приносили радость. Они были... специально для меня.

И дело даже не в том, что он делал подарки (не такая уж я корыстная!), а в том, что ему и впрямь хотелось меня порадовать. Такое никогда не изобразишь и не притворишься. Или это есть в человеке, или нет.

Когда Лука появился в нашей жизни, я была еще совсем маленькая. Только во втором классе училась. И мы с Агатой тогда еще вовсю в куклы играли. И вот однажды ей подарили роскошную книгу про старинных кукол, кукольные домики и их содержимое. Всякую мебель, посуду, утюжки, самоварчики... В общем, мы с Агатой этими домиками просто заболели.

В результате Агата получила от предков на день рождения домик для Барби со всей обстановкой и даже с бассейном. В него наливалась вода, и Барби могла там плавать. Конечно, это не старинный кукольный домик, но тоже совсем неплохо. А для игры, может, даже и лучше. Все из пластика, а значит, не разобьется.

Вообще-то, я редко кому-нибудь завидую. Но тут... Знаете, я просто умирала от зависти. Но мне было ясно: мама такое мне на день рождения подарить никогда не сможет. Таких денег у нас нет. Мне оставалось только мечтать да рассказывать дома, как мы играем с Агатой. А книжку про старинные кукольные домики Агата мне несколько раз давала домой. Мама смотрела, и дядя Лука — тоже. И оба они восхищались, какая потрясающая работа. Особенно дядя Лука.

Потом наступил мой собственный день рождения. Он пришелся в тот год как раз на воскресный день. И вот рано утром нас с матерью разбудили сумасшедшие звонки в дверь. Мы даже испугались. Видеодомофона тогда у нас и в помине не было. Дверь старая, деревянная, да еще без глазка. Мы боялись его вставлять. Кто-то из знакомых убедил маму, что через глазок можно запросто открыть замок.

Но на сей раз наши страхи были напрасны. Это оказался дядя Лука вместе с одним своим другом. Они держали в руках огромную коробку. Дядя Лука на меня хитро посмотрел:

— По-моему, у кого-то сегодня день рождения.

А мама всплеснула руками:

— Лука, ты чего, слона из зоопарка притащил?

Он засмеялся и отвечает:

— Обижаешь, Лидуша. Зачем Зойке слон?

Они вместе с другом втащили короб в нашу единственную комнату и установили его на столе. Он у нас огромный, старинный. Мама на нем и кроит, и гостей принимает. А если кто из ее подруг остается на ночь, мы прямо на него водружаем матрац, и получается шикарная постель. Во всяком случае, на пол еще никто во сне не падал.

Я стояла, разинув рот, пока они распаковывали коробку. А уж когда распаковали... Теперь я большая, да и про кукол мы с Агатой года два как забыли. Но до сих пор помню, что ощутила при виде настоящего, почти старинного кукольного домика!

Дядя Лука снял одну из стен этого чуда. Мы с мамой ахнули. Внутри оказалась целая двухэтажная кукольная квартира. С кухней, гостиной, ванной, столовой и спальней. Полностью обставленная мебелью. На кухне, в шкафчиках и на столе, я увидела кастрюльки, сковородки, фарфоровую посуду, какие-то баночки, скляночки и даже поварешку.

— Ну? Подойдет нашим куклам? — подмигнул мне дядя Лука.

Я лишь кивнула. Сказать, что я была счастлива, — это просто ничего не сказать. Меня охватил настоящий восторг. Не такой, когда хочется прыгать от радости, а когда замираешь, ибо боишься проснуться и понять, что это лишь сон. Вот я и стояла истуканом, переводя взгляд с домика на дядю Луку и обратно.

Мама, наоборот, говорила за двоих:

— Ах, Зойка! Что же ты не благодаришь дядю Луку? И вообще осторожнее обращайся с этим сокровищем! А ты, Лука, даешь! Ну зачем было так тратиться?

— И не думал тратиться, — заговорщицки подмигнул мне он. — Почти все сделал своими руками. И получил огромное удовольствие. Правда, кое-что из посуды действительно прикупил у своей очень старой родственницы. Она у нее с детства каким-то чудом сохранилась. Но это так, пустяки.

Ничего себе, пустяки! На кукольной кухне стоял самоварчик, который можно было топить спичками! Представляете, по-настоящему греть в нем воду!

По-моему, это был самый счастливый день рождения в моей жизни. Сначала мы праздновали вместе с дядей Лукой и его другом, а потом пришли Агата и еще несколько девчонок из класса. Клим был единственным мальчишкой. Я позвала его, потому что Агата просила. Клима привели за руки две старших сестры — Олька и Женька. А он, как увидел, что вокруг одни девчонки, тут же кинулся обратно к двери:

— Не хочу сидеть в девчачьей компании!

Мне-то что: не хочешь — не сиди. Но Агата чуть не заплакала. Положение спас дядя Лука. Он улыбнулся Климу и спросил:

— А я, по-твоему, тоже девчонка?

Климу стало смешно. Тут дядя Лука ему говорит:

— Ну, а если мы тут с тобой мужчины, будешь мне помогать показывать фокусы.

И Клим действительно ему помог. И сам какому-то фокусу научился. И когда за ним вечером Олька с Женькой явились, он снова начал упираться, потому что теперь не хотел уходить. Правда, когда Ольке с Женькой показали мой домик, они тоже мигом забыли, что их ждут дома. Сперва их предки три раза звонили поторопить. Но это не помогло. В результате Климов отец сам явился за детьми.

Это был первый раз, когда мне в чем-то завидовали, причем вся женская половина класса. И даже Агата, которой, по-моему, вообще это чувство чуждо. Девчонки наперебой напрашивались ко мне в гости, чтобы поиграть с кукольным домиком. Пришлось установить очередь. Даже Мити́чкина один раз была. И, конечно же, попыталась увести из домика поварешку. Но я ее засекла и больше не приглашала. От такой добра не жди.

Если бы дядя Лука и мама поженились, я ничего не имела бы против. Но, видно, не судьба. В тот же год дядя Лука разбился на машине. Совсем, насмерть. Мама так горевала. И я тоже. А самое главное, она больше не могла без слез смотреть на мой кукольный домик. С тех пор я его доставала из кладовки, только когда ее не было дома. Признаюсь, я до сих пор иногда его достаю. Только уже не для игры. Просто любуюсь и мечтаю, как бы могла сложиться наша жизнь, если бы дядя Лука тогда не погиб. Я почему-то уверена, что наш собственный дом был бы совсем не хуже этого кукольного. Во всех отношениях не хуже.

Кстати, в начале этого учебного года мы с Агатой отправились на выставку авторских кукол. Там было несколько домиков. Современных, но тоже под старину. Так вот. Они, оказывается, стоят бешеных денег. А сделаны гораздо хуже и примитивнее, чем мой. Просто рядом не поставишь. Агата даже сказала, что домик дяди Луки — это мое приданое. И чем дальше, тем больше он будет стоить. Наверное, это так. Только я никогда и никому не продам его.

Года два спустя после гибели Луки у мамы возник еще один поклонник, с серьезными намерениями. Вначале он мне даже понравился. Но однажды он явился к нам в крайне нетрезвом состоянии и начал командовать, а потом устроил скандал из-за какой-то ерунды. Правда, на другой день приперся просить извинения. Мама простила его. Но через некоторое время он опять пришел пьяный, все повторилось сначала. Тут я перепугалась и говорю маме:

— По-моему, он совсем нам не нужен. Давай, лучше жить вдвоем.

Мама сначала обиделась и заявила, что я эгоистка и вообще она имеет право на личную жизнь. А дядя Аркадий — человек хороший, просто жизнь у него была очень тяжелая, вот он порой и срывается.

И как она сама не понимала! Если он такое себе позволяет, когда просто в гости ходит, то что же будет, если он тут навсегда поселится? И я начала усиленно выявлять его отрицательные стороны. То есть постоянно его раздражала, а он покупался и заводился с пол-оборота. К тому же все чаще и чаще являлся к нам, как говорится, навеселе. И добрее от этого не становился.

В результате этот Аркадий на меня из-за какой-то сущей ерунды не только наорал, но даже попытался ударить. И я своего добилась. Мать навсегда его выгнала. Ох, что он наговорил нам напоследок! Но, слава богу, больше я никогда его не видела.

Другие мамины кавалеры были без серьезных намерений, и я даже внимания на них не обращала. В общем-то, так даже лучше. Потому что дяди Луки уже никогда не будет. А если появится кто-то другой и мать за него соберется замуж, я тут же окажусь как бы лишней. Вдруг она еще ребенка захочет родить? Вон как родители Тимки Сидорова. Жили-жили столько лет с одним Сидоровым. И нате вам. Решили, что им нужен еще один маленький Сидоров. Хотя, на мой взгляд, Тимур сразу за двоих сойдет или даже за троих. Но, может, Тимкины предки надеются, что второй выйдет удачнее? Я один раз его по этому поводу подколола, так он чуть меня не убил. Наверное, ему самому такие мысли в голову приходили. Как бы там ни было, через несколько месяцев у него родится братик или сестричка.

Но Тимка-то все равно отцу и матери останется родным. А я, если мать выйдет замуж и родит, родной буду только для нее, но не для ее мужа. Это же просто жуть: вдруг оказаться чужой в своем собственном доме, где раньше считалась самой главной. Во всяком случае, мама мне чуть не с пеленок твердит, что я для нее — самая главная. Вот я и хочу навсегда такой остаться.

Сейчас у мамы вообще не один кавалер, а сразу три. Это мне нравится. Значит, серьезного отношения у нее нет ни к одному из них. Огорчает меня другое: мы с матерью так похожи, но у меня поклонников нет. Ни в школе, ни во дворе. Правда, мама мне много раз рассказывала, что в школе до конца восьмого класса тоже не пользовалась успехом у мальчишек. Зато после... В десятом из-за нее один парень даже чуть не утопился. Представляете, с Крымского моста сиганул прямо в Москва-реку. Хорошо, кто-то заметил, и его вытащили.

Я вздохнула. Из-за меня пока никто не только с моста не прыгал, но даже не дрался. И никогда никто по телефону не звонит и в трубку не дышит. А вот Агате дышат уже две недели. Причем это явно не Клим. Ему-то чего дышать! Он и так звонит. Между прочим, треплются они часами. Когда мне Агата нужна, не дозвонишься.

Но, если честно, мне никто из мальчишек тоже особенно не нравился. До самого сегодняшнего дня, когда в наш класс вошел новенький.