Раненая ласточка

МАМА ЗАБОЛЕЛА

На следующий день Сайбун проснулся раньше обычного. Ему показалось, что кто‑то стонет. Он прислушался.

— Ой, Шарип, очень больно! Ой! — раздался тихий мамин голос.

Сайбун бросился в комнату родителей. Мама лежала на спине. Лицо у нее было белым, бескровным. Левая рука бессильно, будто неживая, свесилась с кровати. Отец стоял над Хадижой‑Ханум, держа на ладони стеклянную трубочку с какими‑то белыми таблетками.

Сердце Сайбуна сжалось от страха.

— Мама, что у тебя болит? — спросил он.

— Ой, сыночек, умираю! — запричитала Хадижа‑Ханум.

— Сердечный приступ, — сказал Шарип сыну. — Побудь около мамы, если ей станет совсем невмоготу, дай одну таблетку. А я побегу к телефону‑автомату, вызову врача…

Шарип исчез. Сайбун присел к матери на кровать. Он смотрел на нее с жалостью, прислушивался к прерывистому дыханию, сотрясавшему слабую материнскую грудь, и с ужасом думал, что это дыхание каждую секунду может остановиться, и тогда…

— Мама! — не выдержал он. — Хочешь, я дам тебе лекарство?

Хадижа‑Ханум еле заметно кивнула. Сайбун достал стеклянную трубочку с наклейкой «Нитроглицерин» и, распаковав ее, дал матери маленькою таблетку.

— Ну что, лучше тебе? — тут же спросил он.

Мать ответила:

— Лучше. Но все равно больно. Почему не идет Шарип? Ведь он обещал скоро вернуться…

Но отца все не было. Сайбун посматривал на будильник: пятнадцать минут прошло, двадцать, двадцать пять… И правда, где же он?

В прихожей хлопнула дверь, раздались торопливые шаги отца.

— Потерпи, потерпи, женушка, — сказал он Хадиже‑Ханум, — сейчас приедет «неотложка»… — Он перевел дыхание и, скрипнув зубами, проговорил: — Мерзавцы, хулиганы!..

Сайбун хотел спросить у отца, кого это он ругает, но тут зазвенел звонок, и в комнату вошли два человека в белых халатах — мужчина и девушка. Мужчина, наверное, был врачом, а девушка — медицинской сестрой.

Пришлось выйти.

Сайбун стоял в коридоре, прислушиваясь к тому, что говорил доктор. Говорил он неразборчиво, но Сайбун все‑таки уловил несколько слов: «Хорошо, что вы меня вызвали… Конечно, нужен покой. Пусть полежит недельку…»

Потом врач и медицинская сестра ушли.

Отец, проводив их, сказал Сайбуну:

— Маме нужен покой. Я сейчас работаю в вечернюю смену, так что ты вечерами следи за мамой. Ты уже мужчина и должен помогать ей и мне…

— Папа, а кого ты ругал, когда пришел? — спросил Сайбун.

— Тех мерзавцев, которые срезают телефонные трубки в автоматах! — взволнованно заговорил отец. — В двух автоматах не было трубок! Я из‑за этого двадцать минут потерял. А ведь у мамы такая болезнь, что тут каждая минутка дорога… Эх, поймал бы я того негодяя, что трубки срезает, я б ему не то что уши оторвал — голову набок свернул!

Сайбун заглянул к маме: она заснула после укола. На цыпочках он вышел и, забившись к себе в комнату, всхлипнул и закрыл лицо руками. Надо же случиться такому страшному совпадению! Отец был в той будке, где совсем недавно побывали они с Даштемиром! Отец хотел вызвать врача, ему была дорога каждая минутка, но в телефонной будке висел лишь обрывок шнура…

«Это я мерзавец и хулиган! — казнил себя Сайбун. — Правильно папа сказал…»

Он думал теперь о Даштемире без прежней почтительности. Зачем он выдумал это испытание для него, Сайбуна? Обязательно нужно было трубку срезать? Мог бы что‑нибудь другое придумать…

Представилось Сайбуну на миг, что отец так и не нашел исправного телефона‑автомата. И пока он вызывал врача, маме становилось все хуже и хуже, сердце у нее болело все сильнее и сильнее и вот уже, не выдержав боли, остановилось…

— Ох!.. — застонал Сайбун.

Нет, не выйдет у них дружбы с Даштемиром! Этот случай с телефонной трубкой испортил все…

Но теперь дело было не в том, нравится ли Сайбуну Даштемир или не нравится. Допустим, Сайбун скажет Даштемиру, что не хочет дружить с ним и отказывается встречаться. Согласится ли с этим Даштемир? Что‑то подсказывало Сайбуну, что от Даштемира ему не уйти. История с телефонной трубкой странно связала их, и разрушить эту связь будет не просто.

Вспомнились Сайбуну слова Даштемира: «Ну я, конечно, буду молчать, что ты отрезал трубку…»

Будет молчать!.. Но в любую минуту он может выдать. Выдаст, а сам останется в стороне…

Сайбун вздрогнул от ужаса, оттого, что представил себе: что случится, если Даштемир расскажет всем — отцу, матери, классной руководительнице Ольге Васильевне — о его преступлении?

«Придется подчиняться Даштемиру, — обреченно подумал Сайбун. — Буду делать вид, что слушаю его. А сам буду жить по‑своему — честно».

Он не заметил, как улегся на кровать в одежде, не заметил, как вошел отец и, наклонившись над ним, заглянул в лицо.

— Ты не заболел?

— Нет, — очнувшись, ответил Сайбун.

— Тебе скоро в школу, — сказал отец. — Поешь и собирайся.

«А что, если сейчас рассказать все отцу?» — подумал Сайбун. Он уже открыл рот, но тут же закрыл его. Желание очистить свою душу правдивым рассказом, вспыхнув, тотчас же угасло. Нет, сейчас говорить с отцом нельзя. Он разволнуется, чего доброго, еще и поколотит. Конечно, мама тоже вмешается. А ей‑то волноваться как раз и нельзя…

«Подожду со своим рассказом», — решил Сайбун.

Он пошел на кухню, кое‑как позавтракал и отправился в школу.

Во дворе школы он увидел Нину, но даже не поздоровался с ней, сделал вид, что не заметил.

Уроки еще не начались. Несколько одноклассников играли в чехарду. Магомед, с родимым пятном на щеке, сидел на ступеньках школьного здания и читал газету «Советский спорт». Сайбун не стал играть в чехарду и не присоединился к Магомеду. Он направился в глубь двора, где росли высокие, густые кусты акации, — ему хотелось побыть одному.

Он был уже около ограды, когда ближние кусты заволновались и оттуда на свет выступил. Хамид.

— Салам благодетелю ласточек! — хрипло сказал он, приближаясь к Сайбуну.

Сайбун заранее знал, что сейчас произойдет. Хрипун полезет в драку — это точно. «Ладно, — решил он, — я не отступлю, ни за что не отступлю!» Надо вспомнить, как действовал Даштемир, укрощая Хрипуна. Кажется, сначала он сделал подсечку правой ногой справа налево, а потом толкнул Хрипуна левой рукой направо…

Хрипун улыбался. Его узкие губы кривились в презрительной ухмылке, словно он заранее знал, что испугает Сайбуна, наведет на него страх.

Это‑то и взбесило Сайбуна. Он забыл все на свете. Что Хамид сильнее его. Что только выдержка и спокойствие могли бы помочь ему устоять перед более сильным Хрипуном.

— Чего ухмыляешься? — с вызовом спросил Сайбун.

— Хочу и ухмыляюсь, — ответил Хамид.

Теперь они стояли грудь к груди.

— А ласточку я все‑таки у тебя отниму, — сказал Хамид.

— Не видать тебе ласточки как собственного затылка! — Сайбун сжал кулаки. — Вылечил я ее и отпустил на волю…

— Ничего, я тебе за все отплачу, — с угрозой произнес Хамид. — Трус несчастный…

— Я — трус?

— Конечно, — сказал Хамид. — Был бы смелым, не искал бы себе помощников в драке.

— Я и не искал… Я этого Даштемира сам в первый раз увидел…

Хрипун вытянул шею. Теперь его лицо почти касалось лица Сайбуна. От Хрипуна противно, тяжело пахло табаком.

— Ха‑ха, животики надорвешь… Ты его никогда не видел, а имя запомнил?

Он размахнулся. Сайбун подумал, что нужно уклониться, что нужно, в свою очередь, провести прием с подсечкой, которым так хорошо владел Даштемир. Но сделать ни первого, ни второго не успел. Кулак Хамида обрушился на него, и Сайбун очутился на земле.

— Раз — прием! — торжествующе сказал Хамид.

— Гад! Хрипун несчастный! — Сайбун вскочил на ноги и кинулся на врага. Он успел ударить Хамида. Но, наверное, не сильно, потому что в следующую секунду Хамид нанес ему новый удар, еще сильнее прежнего. И Сайбун снова упал.

— Два — прием! — крикнул Хамид. — Ну что, наелся? Или еще хочешь? Я не жадный…

Ухмыляясь и оглядываясь на Сайбуна, он пошел к школе. Сайбун поднялся, отряхнул брюки, вывалянные в пыли, и вдруг, не выдержав, всхлипнул. Ох, как ненавидел он сейчас Хрипуна! Дорого бы он дал, чтобы обрести силу и отомстить обидчику!

Он смотрел вслед Хамиду, впитывал взглядом каждое его движение — расхлябанную походку, нарочитое покачивание плеч — и твердил про себя: «Я тебе это припомню! Обязательно припомню!»

Зазвенел звонок, и Сайбун, разыскав портфель, валявшийся в высокой траве, поспешил в школу.

Мысли его были далеки от школы, от класса, от уроков. Обида тяжелым камнем легла на сердце. Сайбун не рассчитывал победить Хамида, но не думал все‑таки, что тот так легко справится с ним. Два раза свалил на землю… «Раз — прием! Два — прием!» — вспомнил он торжествующие возгласы Хрипуна. И это словно острым ножом полоснуло его душу.

Ладно, пусть Хрипун торжествует до поры до времени! Сайбун когда‑нибудь отомстит ему!

«Расскажу про все Даштемиру, — подумал Сайбун, но тут же устыдился этой мысли. Получится, что он жалуется, просит защиты. — Нет, не стану ничего рассказывать! — перерешил он. — Буду слушаться Даштемира. Пусть учит меня. Пусть приказывает что хочет — все выполню. Лишь бы действительно стать сильным и ловким, лишь бы дождаться дня, когда можно будет опрокинуть Хамида на землю и, стоя над ним, торжествующе прокричать: «Раз — прием!» Ради этого я на все пойти готов…»

— Сайбун! — послышался голос Ольги Васильевны. — Ты о чем задумался?

Сайбун пришел в себя. Шел урок литературы. На доске красивым почерком Ольги Васильевны было написано: «Михаил Юрьевич Лермонтов. 1814–1841 гг.» Сама Ольга Васильевна стояла в проходе между партами, в двух шагах от Сайбуна, держа в руках толстую книгу в красном переплете.

— Где ты сейчас был? — продолжала спрашивать учительница. — Уж, верно, не на уроке…

Сайбун встал, но рта не раскрыл.

— Ну ладно. — Ольга Васильевна вздохнула. — Подойди ко мне на перемене. А теперь слушай… — Она обвела взглядом учеников. — Стихи Михаила Юрьевича Лермонтова «Парус»…

И она начала читать стихи, произнося каждую фразу кругло, певуче, словно рисовала картину:

Белеет парус одинокой

В тумане моря голубом!..

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?..

«А хорошо бы сейчас уплыть в море, — подумал Сайбун. — На лодке. С парусом. Далеко‑далеко уплыть. Чтоб берег не был виден. Чтобы только небо и море. И чтобы забыть все беды: телефонную трубку, разговор отца о негодяях, которые портят телефоны‑автоматы, болезнь матери, чувство страха и неловкости перед Даштемиром, обиду на Хамида…»

А Ольга Васильевна продолжала читать стихи:

Играют волны — ветер свищет,

И мачта гнется и скрипит…

Увы, — он счастия не ищет

И не от счастия бежит!

«Это верно, — подумал Сайбун. — Когда на душе хорошо, без людей не обойтись. А если плохо, хочется остаться одному. Раньше, например, мне нравилось разговаривать с Ниной, ходить с ней. Теперь другое дело. Теперь мне никто не нужен. Это потому, что счастье ушло от меня…»

Ольга Васильевна читала:

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой…

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!

«И я тоже не смогу жить один, жить в обиде на Хрипуна, сознавая, что не смогу отомстить ему, — думал Сайбун. — И у меня впереди бури! Здорово написал Лермонтов эти стихи! Ну как будто бы про меня!»

Урок кончился. Сайбун подождал, пока ребята выйдут из класса, а затем направился к столу, за которым, углубившись в свои записи, сидела Ольга Васильевна.

— Ольга Васильевна, вы сказали, что я вам нужен.

Ольга Васильевна подняла голову; смотрела она на Сайбуна внимательно, пытливо.

— Что‑то с тобой неладное происходит, — медленно и тихо заговорила она. — Что, Сайбун? Дичишься, сторонишься товарищей… Я тебя другим знала. Может, дома плохо?

Сайбун кивнул.

— У меня мама больна. — Он уцепился за это как утопающий за соломинку. — Сердечный приступ был. Я ей таблетки давал — нитроглицерин… «Неотложка» приезжала…

— А сейчас маме лучше?

— Лучше.

Ольга Васильевна задумалась.

— Знаешь, Сайбун, я к вам на этих днях загляну…