Расчудесный Хуливуд

Глава вторая

Пол Хобби в свое время стал в Голливуде живой легендой. Едва закончив бизнес-колледж в конце шестидесятых, он взял три тысячи собственных, три – одолжил у своего брата и десять у родного отца, уговорил банк предоставить ему кредит на четверть миллиона и запустил картину.

Картина называлась "Буль-буль на балу боли", и в нее было втиснуто все, включая (но далеко не ограничиваясь ими одними) лесбиянок в руках у маньяка, враждующие банды мотоциклистов-насильников, женщин, распиливаемых то электрическими, то механическими пилами, нашествие тарантулов, космические чудовища и группу панк-рокеров под названием "Три петушка в одну пипочку". Затраты на картину окупились стократно, а ее прокат привел к возникновению культа, отголоски которого еще можно было расслышать в полуночных шоу через двадцать лет.

– За «Буль-булем» последовали и другие малобюджетные ленты, затрагивающие и эксплуатирующие злободневные темы, едва те выныривали на поверхность, редко оборачиваясь чем-нибудь, кроме колоссального коммерческого успеха.

Крупные студии Пол Хобби просто-напросто нокаутировал. Снимая полнометражный фильм в мультиколоре за пять дней. Преображая павильон таким образом, чтобы его можно было последовательно использовать для съемок двух фильмов, причем сроки и плата за аренду оставались разовыми. Воруя чужие идеи с лихостью карманника из аэропорта. Создавая не только ремейки, но и опережающие имитации обреченных на успех кинолент.

– Когда в прокат уже должны были выпустить «Клеопатру» с Элизабет Тэйлор и Ричардом Бартоном, он опередил их своей «Клио» с Гарриэт Пилбрек и Роджером Фернье. Когда Дастин Хоффман снял «Выпускника», выяснилось, что "Выпускной бал" Хобби вышел на месяц раньше. На "Посмотрите, кто пришел к обеду", он откликнулся лентой "Догадайтесь, кто заглянет на ланч".

Но воистину золотой жилой стало для него все, связанное с сатаной и с повадками сатанистов. Удачно отреагировав на «Предзнаменование» и на «Экзорциста», добавив к этому парочку как бы оригинальных киносочинений на тему дьявола, он разбогател.

Одни называли его Королем карманников, другие Верховным вором, а большинство просто думало о нем как о скупом, коварном, подлом и порочном ублюдке, готовом продать собственную мать за четвертак, а подругу жизни – за полтинник.

У него был роскошный офис в принадлежащем ему же здании в нижнем конце Голливудского бульвара, апартаменты в Кульвер-сити, полностью выкупленные апартаменты в Нью-Йорке, поместье на одном из островков на Гавайях, вилла в колонии Малибу и двадцатикомнатный особняк в Брентвуде. Имелось у него и множество другой недвижимости, но не для личного пользования, а как капиталовложение.

Он не был женат, но собирался жениться примерно через неделю после завершения съемок своего последнего шедевра "Ведьмы, у которых течка".

Его невеста Шарон Эллегеш была адвокатом и работала в модной конторе в Сенчюри-сити.

Его любовница Мэй Свифт часто дожидалась его в двухкомнатном помещении для отдыха, находящемся в глубине офиса, готовая предложить ласку, утешение и полную слюны ванну в конце трудного рабочего дня.

Конечно, некоторые сочли бы не совсем нормальным то обстоятельство, что, решив жениться на одной женщине, он по-прежнему ищет утешения в объятиях другой, и назвали бы это типичным конфликтом интересов, приемлемым лишь для человека в высшей степени безрассудного.

Но он и был в высшей степени безрассудным человеком.

Он гордился собственной безрассудностью, потому что не испытывал практически ни к кому добрых чувств. Скверно обращаясь с людьми и заставляя своих тайных ненавистников лизать себе задницу, он вновь и вновь приходил к выводу, согласно которому любой из его хулителей с радостью проделает за тысячу долларов то же самое, на чем он сам хотя бы зарабатывает, как минимум, миллион.

– Есть тут у нас пожарные или нет? – произнес он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Рабочие что-то доделывали на галерее второго яруса предполагаемого средневекового замка, электрики проверяли проводку, чтобы настоящим пламенем разгорелись чугунные канделябры и плашки, развешенные по стенам, гримеры приводили Эдди Минкуса и Джоанну Смолли в подобающий им на съемках вид, оператор, изрыгая направо и налево проклятия, командовал помощниками, расставляющими и переставляющими юпитеры, а исполнители главных ролей, сидя у себя в уборных, нюхали кокаин, пили водку или просто пердели в свое удовольствие.

– Есть тут, на хер, пожарный или нет, на хер?

Хобби проорал это тем особенным тоном, который применял, желая оповестить всех и каждого о том, что хозяин сердится, очень сердится и сейчас начнет откручивать яйца кому ни попадя.

– Есть у нас, на хер, пожарный, – зайдя чуть сбоку, проорал в самое ухо Полу Хобби Бумер Боливия. – Почему бы тебе не присесть, пока мы тут все не наладим? А потом ты придешь, скажешь «мотор», потом "на хер", потом опять «мотор» – и дело пойдет. А пока не лезь, Пол, на хер. Договорились, а?

– Я тебе сейчас яйца оторву, – сказал Хобби.

– А я тебе оторву и в жопу засуну, – ответил Боливия.

Он был единственным человеком во всем городе, возвращавшим строптивому режиссеру сполна и с лихвой и ухитрявшимся при этом постоянно выходить сухим из воды.

Большинство полагало, что подобные шуточки сходят Боливии с рук, потому что они с Хобби такие старые и закадычные друзья. Потому что они по-настоящему друг к другу привязаны. Потому что они в молодые годы изрядно погуляли в этом городишке на пару. Потому что одних баб трахали вместе и в очередь.

Люди понаблюдательней приписывали это инциденту, имевшему место где-то между третьей и четвертой картинами Хобби. Режиссер грязно прошелся насчет матушки синьора Боливия. Предполагалось, что это шутка. Однако синьор Боливия со своим латиноамериканским темпераментом подобных шуток не понимал и не выносил. Он отвел Хобби в сторонку и принялся молотить по животу, пока тот не заблевал себе все башмаки. А напоследок сказал, что если тот пожалуется или надумает отомстить, то он, Боливия, вернется и так уделает режиссера, что у того целый месяц ничто в желудке ни на минуту не задержится.

И лишь самые наблюдательные говорили, что все дело в том, что Боливия прибыл из Колумбии, или из Бразилии, или действительно из Боливии (и именно поэтому взял себе такой псевдоним), и прибыл не просто так, а на празднование, посвященное грядущей эпохе Водолея, которое состоится на пляжах в окрестностях Малибу. Эпоха Водолея должна начаться где-то в районе двухтысячного года и превратиться в эру межрасовой и межплеменной гармонии и служения ближнему. Но энергии, высвобожденные этим кануном, одновременно давали толчок появлению множества культов, связанных с обожествлением зла, преследующих цель его окончательной победы над добром. Борцы за оба дела, заговорив об эпохе Водолея, начали хвататься за оружие лет за пятьдесят, за сорок до его наступления. Боливия, утверждали эти наблюдательные люди, является жрецом культа вуду, так называемым хунганом, и отлично разбирается в том, как заклинать и отгонять демонов, и так далее, вследствие чего Пол Хобби боится его до смерти.

Но были куда более прозорливые – полагавшие, что все наблюдения их оппонентов – это полная херня.

– Готово? – крикнул кто-то.

– Готово.

– Все в порядке, Джимми?

– Все в порядке.

– Ты готов, Гарри?

– Нечего резину тянуть!

– Вилли?

– Поехали!

– У нас все готово!

– Операторы?

– Есть!

– Пиротехники?

– Порядок!

– Техника безопасности?

– На месте.

– Тут мистер Хобби интересовался пожарным. Он это слышал?

– Ты это слышал, Бенни?

– Ясное дело, слышал. Что ж я, по-вашему, полный кретин?

– Ну, уж и не умник, – возразил помощник оператора по кличке Вако.

– Нам тут таких историй, как на "Сумеречной зоне", не надо, – сказал инженер по технике безопасности по имени Джек. – Чтобы никаких убийств.

– Не секу время, – сказал Хобби. – У кого есть секундомер?

– У меня, – ответил Джек.

– Дай-ка сюда. Тебе он все равно не понадобится.

Джек передал секундомер одному из рабочих, а тот отнес его режиссеру.

– Ну, так готовы мы или не готовы? – спросил Хобби.

– Готовы, – ответил Вако.

– Ладно. Давайте снимать кино. Все внимание на меня. Я говорю «мотор», а потом я говорю «снято». Вот и все. И хорошо бы сделать это один-единственный раз.

– Минкус и Смолли на площадку, – сказал Вако.

Дублер с дублершей вышли на площадку под нависавшим чугунным канделябром, который приспустили по стене, засветив вмонтированные в него керосиновые горелки. Дублеров заковали в цепи и прикрепили цепи к стене. Двое рабочих стояли рядом, готовые броситься к ним сразу же после воспламенения.

Нервозность, казалось, носилась в воздухе электрическими разрядами.

Трюк предстоял сравнительно простой. На телах и на лицах у трюкачей была вторая кожа, отделенная защитной прокладкой от их собственной. Воспламененных от пламени канделябров людей подтягивали в воздух и держали на весу на протяжении тридцати секунд. Защитная прокладка гарантировала безопасность на девяносто процентов. То есть колоссальный допуск – более чем достаточный для того, чтобы опустить трюкачей на площадку – к Джеку, координирующему их действия, и к Бенни, городскому пожарному, которые собьют пламя ручными огнетушителями.

Но все понимали, что, именно исполняя такие простые трюки, люди и гибнут.

– Все внимание, – трезвым, спокойным голосом сказал Васко. – Актеры?

Актеры, участвующие в сцене, были уже на местах, таинственные в своих средневековых, но довольно-таки прозрачных костюмах.

– Камера?

– Работает.

– Скорость!

– Пламя!

Поддельную кожу трюкачей подожгли. Рабочие спрятались от объектива.

Вако поглядел на Хобби и включил секундомер.

– Мотор, – сказал Хобби и включил свой. Канделябр и зависнувшие на нем охваченные пламенем люди взметнулись на высоту в двадцать футов.

Актеры начали играть, участников труппы охватило волнение, трюкачи пылали, камеры стрекотали, – и когда прошло тридцать секунд, Васко вырубил свой секундомер и посмотрел на Хобби. А тот, позабыв о секундной стрелке, да, казалось, и обо всем на свете, со странным наслаждением следил за двумя охваченными пламенем человеческими фигурами. Это зрелище вроде бы производило на него гипнотическое воздействие.

– Тридцать пять секунд, – крикнул Вако.

– Продолжать! Продолжать! Еще пять секунд, – заорал Хобби.

Вако переглянулся с Боливией; ни тот, ни другой не понимали, что делать. И тут не выдержал Джек.

– Вниз, – заорал он. – Спускайте их. Но Хобби перекричал его: – Нет! Еще пять секунд. И тут все принялись отдавать друг дружке какие-то приказания. Начал нарастать ропот, подобный тому, который возникает, когда толпа становится свидетельницей несчастья.

– Пять секунд! Еще пять секунд, – орал Хобби.

– Прошло пятьдесят пять, – кричал Вако.

– Вниз! Спускайте их, на хер, – ярился Джек. Но никто никого не слушал, никто ничего не делал. Все ждали распоряжений режиссера. Хобби сказал, что «стоп» скажет он. Вот они этого и ждали.

Боливия двинулся было в сторону Хобби, сжав правую в кулак и отведя ее для удара. Он решил вырубить Хобби на месте. И позднее все присутствующие заявят, будто не сомневались, что он именно так и поступит.

– Шестьдесят секунд!

– Снято, – завизжал Хобби. – Эй, мудаки, сшибайте пламя!